Время от времени Кимура посылал Йоко довольно крупные суммы и просил сообщить, сколько всего она задолжала Курати. Он как-нибудь соберет нужную сумму и вышлет ей. Кимура писал, что Йоко должна как можно скорее освободиться от покровительства Курати, тем самым она завоюет симпатии общества и, кроме того, докажет, какие чувства питает к нему, Кимура. Йоко же, души не чаявшая в Курати, лишь язвительно усмехалась.
У Курати дела шли не блестяще. Хотя, по его собственному утверждению, в организуемый ими союз должны были войти только японские лоцманы, Курати говорил, что им необходимо начать переговоры с такими же союзами во всех портах Востока и побережья Западной Америки. Однако в связи с шумихой, поднятой вокруг вопроса о японской иммиграции в западных штатах США, там усилились антияпонские настроения. Из-за этого переговоры с американцами зашли в тупик. Йоко обратила внимание, что на квартиру к Курати часто приходят иностранцы, судя по виду, американцы. Однажды в великолепном экипаже к нему явился господин в парадном костюме, который показался ей чуть ли не служащим американской миссии. В другой раз это был неряшливого вида, в измятых брюках человек с очень неприятной физиономией.
С февраля Курати заметно помрачнел, стал резким, много пил. Иногда он сквозь зубы ругал Масаи. Но его чувство к Йоко стало еще сильнее, чем прежде, и он постоянно мучил ее, требуя различных доказательств любви. Йоко была в восторге, это действовало на нее, как крепкое вино.
Как-то поздним вечером, уложив сестер спать, Йоко пришла к Курати. Он сидел в одиночестве и угрюмо пил виски, закусывая бисквитами. На столике, где в беспорядке были разбросаны какие-то документы, карты с обозначением морских портов, стоял еще один бокал. Видно, кто-то, скорее всего Масаи только что ушел. Курати встретил Йоко необычно хмурым взглядом, посмотрел на документы, сгреб их своими длинными руками и спрятал в стенной нише. После этого он положил рядом с собой подушку, знаком велел Йоко сесть и хлопнул в ладоши.
– Принеси стакан и зельтерской, – велел он вошедшей горничной и в упор, тяжелым взглядом, уставился на Йоко.
– Йо-тян, ты получаешь деньги от Кимура? Скажи откровенно… (Называть ее при сестрах просто Йоко было неловко, и некоторое время он называл ее О-Йо-сан. Потом услышал, как Йоко обратилась к Садаё – Саа-тян, и ему пришло в голову всех трех сестер звать уменьшительными именами: Йо-тян, Ай-тян и Саа-тян.)
– А что? – Йоко спокойно встретила взгляд Курати. Она полулежала, опершись на обеденный столик и накручивая на палец прядку волос.
– Ничего. Просто я не из тех простофиль, что позволяют совершенно постороннему человеку содержать принадлежащую им женщину.
– Испугался? – Йоко оставалась невозмутимой. Вошла горничная, и разговор прервался. Некоторое время они молчали.
– Я сейчас еду в Такэсиба. Поедем со мной.
– Не могу. Утром сестрам надо в гимназию.
Йоко сказала это просто так. Она нередко уходила, оставляя дом под присмотром старухи из соседней усадьбы. А сегодня ей особенно хотелось побыть с Курати. Надо было поговорить с ним о Кимура, раз уж он сам завел о нем речь.
– Оставь им записку, чтобы не ходили учиться, – сказал Курати. Йоко взяла со стола перо и торопливо написала на листке бумаги, что Курати заболел и она останется у него до завтра, чтобы ухаживать за ним. Если к утру она не вернется, они могут запереть дверь и идти в гимназию. Между тем Курати быстро переоделся, сунул бумаги в свой большой портфель, проверил, надежно ли заперты замки, постоял в раздумье, опустив голову и глядя исподлобья, и наконец спрятал ключ за пазуху.
Был десятый час вечера. У храма Дзюдзёдзи они наняли рикшу. Высоко в холодном небе висела полная луна.
Горничная, встретившая их в гостинице Такэсиба, знала Курати и сразу же провела их в отдельный флигель из двух комнат, находившийся в саду. Ветер стих, но вечер был очень холодным. Ноги у Йоко закоченели, будто зарытые в снег. Курати принял ванну, после него погрузилась в теплую соленую воду Йоко, и ноги ее постепенно отошли.
Горничная приготовила ужин. Это была первая сравнительно дальняя поездка Йоко с Курати. Она вызвала в их сердцах давно забытое нежное чувство, которое обычно возникает во время путешествия вдвоем. В комнате слышен был тихий плеск морских волн, лизавших каменную ограду за лужайкой. В окна смотрела ясная луна. Постоянно ощущавшие присутствие Айко и Садаё или же соседей Курати по квартире, они теперь сидели у хибати вдвоем, наслаждаясь покоем. Они были одни в целом мире. Йоко же, привыкшая смотреть на Курати как на мужа, вдруг снова увидела в нем любовника. Ей захотелось подразнить его, возбудить в нем желание, а потом вдосталь натешиться сладкими, как мед, словами любви. Она инстинктивно чувствовала, что и Курати хочется того же.
– Как хорошо! Почему только мы раньше не приезжали сюда? Здесь забываешь обо всем на свете.
Поглаживая разгоревшиеся, гладкие после ванны щеки, Йоко затуманенными глазами глядела на Курати. Он, тоже будто захмелев, искоса взглянул на нее, дымя сигарой. Запах его сигары всегда возбуждал Йоко.
– Прекрасно. Но у меня не идет из головы наш разговор. Даже тошно…
– Это о Кимура? – Йоко с недоумением посмотрела на Курати.
– Ты что, боишься тратить мои деньги, как тебе хочется?
– Так ведь не хватает.
– А почему молчишь?
– Зачем же говорить? Кимура присылает, и ладно, верно?
– Дура! – Курати передернул плечами, повернулся вполоборота и зло посмотрел на нее. Йоко улыбнулась в ответ, словно летняя луна, поднимающаяся из-за моря.
– Кимура без ума любит Йо-тян! А Йо-тян его не любит, вот!
– Брось шутить! Я серьезно. Нам Кимура ни к чему, У меня принцип – бросать всех, кто мне не нужен. Даже если это жена или дети… Смотри мне в глаза… Хорошенько смотри… Ты все еще мне не веришь? Оставляешь про запас Кимура, чтобы в любое время променять меня на него?
– Вот уж нет.
– Зачем же тогда ты переписываешься с ним?
– Затем, что нужны деньги. – Йоко спокойно вернулась к тому, с чего начала разговор. Она налила себе сакэ и выпила. Курати от злости даже стал заикаться.
– Ты что, не понимаешь, как это скверно? Ты втаптываешь меня в грязь… Пойди сюда! – Курати схватил Йоко за руку и пригнул ее к своим коленям. – Говори!.. Не таись… Тебе, верно, жаль, что ты не с Кимура? Все вы, женщины, таковы. Хочешь, иди к Кимура, сейчас же иди. Что толку возиться с таким конченым человеком, как я! Впрочем, ты, видно, привыкла к двойной игре. Только не вздумай водить меня за нос! Просчитаешься!
Курати оттолкнул Йоко. Она не рассердилась и с обворожительной улыбкой промолвила:
– Ты сам не очень-то понимаешь… – Йоко прислонилась спиной к его коленям, но сейчас Курати не стал ее отталкивать.
– Чего я не понимаю? – спросил он, немного помедлив, и потянулся к сакэ. Наступила пауза. Когда же Курати снова заговорил, то услышал, что Йоко тихонько всхлипывает. Эти слезы застигли его врасплох.
– Почему нехорошо принимать от Кимура деньги? – начала Йоко упавшим голосом, делая вид, будто она изо всех сил сдерживает слезы. – Ты думаешь, я не вижу, каково тебе? Отлично знаю, что тебе трудно без работы, и ведь все из-за меня. Я хоть и дура, но это-то я вижу. А жить, отказывая себе во всем, ни ты, ни я не любим. Я тратила твои деньги по собственному усмотрению. Тратила, а… в душе плакала. Ради тебя я готова на все. Вот я и написала Кимура. А ты еще сомневаешься! Как ужасно, что ты подозреваешь меня в неискренности… Разве я такая?.. – Йоко отошла от Курати и села, закрыв лицо рукавом. – Уж лучше бы послал меня воровать… Ты один мучаешься, добываешь деньги… А я? Раз туго приходится, сказал бы прямо… Посоветовался бы со мной. Или я тебе чужая?
Курати выпучил глаза от удивления, но тут же, как ни в чем не бывало, рассмеялся.
– Вот, оказывается, какие у тебя мысли. Глупая. Ну, спасибо тебе за добрые чувства. Большое спасибо… Но каким бы бедняком я ни стал, у меня хватит средств прокормить двух, а то и трех женщин. Если мне не удастся добыть три-четыре сотни в месяц, я повешусь. А советоваться с тобой нет нужды. Есть вещи, до которых тебе нет дела. Сама волнуешься, меня дергаешь, а я, ты знаешь, не люблю тревожиться по пустякам.
– Ну, это неправда, – поспешно возразила Йоко. Разговор опять прервался. Из главного дома донесся бой часов, едва слышный здесь, во флигеле. Пробило двенадцать. В комнате стало еще холоднее. Но Йоко не слышала боя часов, не ощущала холода. Вначале она собралась было разыграть комедию, но потом как-то невольно оказалась во власти своих чувств. Ей жаль было себя за то, что она всецело предалась Курати и принесла Кимура в жертву своей любви, и еще ей было обидно, что Курати не признается, откуда берет деньги. Только сейчас, пожалуй, она по-настоящему ощутила, как привязана к Курати, да и он к ней, – они будто срослись друг с другом. Что бы ни случилось, уйти от него Йоко не сможет. Если дойдет до разрыва, она непременно умрет. Столь же нелепое, сколь неотвязное желание вцепиться зубами в грудь Курати и вырвать у него сердце повергло Йоко в бездонную печаль. Они сидели молча, но Курати, видимо, передалось настроение Йоко, и он тоже впал в какое-то странное душевное состояние.
– Может быть, я сам во всем виноват, – заговорил наконец Курати глухим голосом. – Одно время у меня было очень туго с деньгами. Но потом я подумал: жизнь я знаю, опыта у меня хватает, – и взял себя в руки. «Глотаешь яд – глотай и бутылку», – решил я и, – тут Курати огляделся вокруг и понизил голос, – ввязался в это дело с союзом. Эти ребята-лоцманы сами делают для себя подробные морские карты и расположение укрепленных районов знают лучше даже, чем специалисты. Ну мы и начали раздобывать эти карты. И хотя получаем меньше, чем надеялись, на пропитание хватает с избытком.
Страх сдавил горло Йоко. Она вдруг поняла, почему в последнее время к Курати зачастили всякие подозрительные иностранцы. Заметив ее испуг, Курати догадался, что она верно истолковала его слова, и на лице его появилась дьявольская ухмылка. Отчаянная дерзость и сила были в его глазах.
– Тебе противно? Да, ей было противно.
Она к самой себе испытывала отвращение. Йоко казалось, будто она на судне, которое вот-вот может пойти ко дну со всеми ее спутниками. Изменник, предатель – так, наверно, назовут Курати. Ей захотелось быть подальше от него. Но это длилось лишь мгновенье. Может, попытаться спасти Курати от этой страшной опасности? Однако велико было искушение столкнуть его в пропасть. Доброта Курати вызвала в Йоко удивление, смешанное со страхом. Пусть Курати презирает ее за двойную игру, Йоко не боится. Зато она увидит, до какой степени падения, до какого бесчестия способен дойти ради нее Курати, и тем насытит свою вечно голодную душу. Ей казалось, что тогда он будет любить ее еще крепче, а ради этого Йоко готова была на любые жертвы. Разве стоило презирать Курати только из-за его дел? Она быстро успокоилась. С лица исчезло выражение испуга, губы тронула чувственная обольстительная улыбка бездушной кокетки.
– Ты напугал меня немного… Но я на все готова. Курати уловил скрывавшуюся за ее словами глубокую взволнованность.
– Ладно, мы поняли друг друга. Кимура… Из Кимура тоже выжимай деньги, все равно. Раз уж мы пали, нам нечего терять. Йо-тян… Жить!
– Жить! Жить! Жить!
Йоко с силой привлекла к себе Курати. Они услышали, как с грохотом полетело на пол все, что стояло на столе, потом вселенная потонула в пламени, лишенном цвета и звука. Буйное, все сокрушающее вожделение овладело ими. Йоко не знала, где она – в раю или в аду. Было ли в мире что-нибудь еще, кроме этого высшего блаженства, которое все обращало в прах, сжигало в пылающем, пляшущем пламени. Йоко прижалась к Курати с ощущением какой-то острой и в то же время сладкой боли и в озорном опьянении крепко впилась зубами ему в руку, чуть повыше локтя, ощутив при этом, как распалено его крепкое тело…
Проснулась Йоко лишь в двенадцатом часу. У нее было такое чувство, словно ее вытащили из недр земли на поверхность. Курати спал как мертвый. Ставни из криптомериевого дерева отсвечивали полупрозрачным ярко-красным светом. Солнце, наверно, поднялось уже высоко, стояла отличная ясная погода. В комнате висел сладковато-кислый запах сакэ и табака, лучи света, проникавшие сквозь щели, прорезали полумрак прозрачными янтарными полосами. Даже Курати, у которого энергия била через край, а кипучая деятельность, казалось, не прекращалась даже во сне, всегда багрово-красный Курати в это утро был мертвенно-бледным, на обнаженных руках его змеились болезненно-синие вены. У Йоко кружилась голова, ей было невыразимо жутко, как убийце, опомнившемуся после совершенного злодеяния. Она потихоньку выскользнула из комнаты.
От ярких лучей полуденного солнца глазам стало больно. Йоко зажмурилась. Лишенный влаги воздух сушил горло и затруднял дыхание. Йоко покачнулась и прислонилась к стене у входа. Словно защищаясь от удара, она закрыла лицо руками и наклонила голову.
Избегая прохожих, Йоко вышла к морю. Приближалось время полнолуния, и оно отступило далеко от берега. Перед глазами открылась равнина, напоминающая болото, солнце блестело на сухих листьях тростника. В природе ничто не изменилось; люди трудились, как обычно. Йоко то разглядывала илистое дно, обнажившееся после отлива, то поднимала глаза к синему небу, покрытому чешуйками облаков. Если все происшедшее вчера – правда, тогда то, что она видит сейчас, – сон. Если же все это – явь, тогда происшедшее вчера должно быть сном.
Йоко рассеянно созерцала открывшуюся ей картину. Она постепенно приходила в себя, но головная боль и головокружение усилились. Заныла поясница, плечи онемели, застыли ноги.
Нет, вчерашнее не было сном… И то, что она видит сейчас, тоже не сон… Как это жестоко, как жестоко! Почему мир не переменился со вчерашнего вечера?
Найдет ли она для себя место в развернувшейся перед ней мирной картине? С болезненной остротой ощутила Йоко глубину омута, в котором увязла. Она опустилась на корточки и горько заплакала.
Перед ее внутренним взором открывался только один путь, темный и мрачный, и ворота к покаянию на этом пути были накрепко заперты.
34
Когда Йоко взяла к себе сестер, занялась их образованием и воспитанием и почувствовала за них ответственность, словом, стала хозяйкой дома, в ней пробудился инстинкт жены и матери. Теперь к Курати ее привязывала не только плотская любовь, она все больше и больше ценила в нем человека. Казалось бы, наступило наконец счастливое благополучие. Но Йоко не могла не замечать, что Курати постепенно от нее отдаляется. Йоко тоже испытывала неудовлетворенность. То ли Курати привык к ней, то ли просто охладел, во всяком случае, в нем не было прежней страсти. И, осознав это, Йоко впала в глубокую печаль. Могла ли она допустить, чтобы осыпались цветы любви, которой она посвятила всю себя без остатка? В ее любви не должно быть зенита. У нее еще хватит сил, чтобы с легкостью взобраться на гору, как бы ни был крут подъем. И пока огонь в ней не угас и силы не иссякли, она не станет сидеть сложа руки и довольствоваться созерцанием окружающего ее будничного пейзажа. Она будет взбираться на вершину вечно, но никогда ее не достигнет. Пусть всегда будет как в тот день на «Эдзима-мару», когда ее обожгла буйная, всесокрушающая, почти божественная страсть Курати.
Ночь в Такэсиба напомнила Йоко жизнь на «Эдзима-мару». И если бы наутро она оказалась мертвой, это было бы прекрасно. Однако, проснувшись, она уже не думала о смерти. Неутолимая жажда наслаждений сделала Йоко малодушной. Она без сожаления отдала бы все, чтобы снова и снова испытать самозабвенную радость удовлетворенного желания. Она пожертвовала даже своей недоступностью, самым сильным соблазном, на какой только способна женщина, не опасаясь оказаться в глазах Курати существом еще более низким, чем продажная женщина. Они стремились вырвать друг у друга как можно больше чувственных радостей; что могло бы показаться добровольным самоумерщвлением. Они медленно разрушали себя физически и духовно.
Однако для Йоко (она не знала, что думал об этом Курати) в этом отвратительном разложении скрывалась последняя надежда. В нем заключалось нечто, чем нужно только суметь воспользоваться, – эту надежду Йоко не в силах была изгнать из сердца. Может быть, наступит такой миг, думала она, когда Курати окончательно запутается в сетях ее чар и перестанет быть самим собой.
Йоко, которая сделала первый шаг к их сближению, до сих пор опасалась, что Курати любит ее меньше, чем она его. Это постоянно ее тревожило, вселяло неуверенность. Вот почему она мечтала лишить его способности думать, рассуждать и, не выбирая средств, шла к осуществлению своей мечты. Она довела его до разрыва с семьей, превратила в полнейшее ничтожество, но этого ей было мало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43