И тогда тебе система фондовых операций подставляет «плечо»: имеешь сто тысяч талеров, но отдаешь команду на закупку, либо продажу валюты — на целых десять миллионов, а то и на двадцать пять миллионов талеров. Ну и, соответственно, пожинаешь разницу в курсах, умноженную на плечо — в сто, или, если договорился на плечо подлиннее, двести пятьдесят крат. Это опасные игры, очень опасные, и для тех кто предоставляет плечи, несмотря на систему всевозможных перекрестных страховок, и в особенности для тех, кто играет на таких рычагах. И опять же — зелен виноград: безродным выскочкам, вроде «Дома фондовых ремесел», никто не спешит подставлять «плечи», предоставлять кредиты… Взять хотя бы банки, где Сигорд держит счета, личные и корпоративные… Это в точности как с кредитными и дебетными карточками: есть у тебя рекомендации, поручители, «история», послужной кредитный список — милости прошу тратить несуществующие на пустом счету деньги. Банк с удовольствием заплатит за тебя, в расчете получить с лихвой с тебя же завтрашнего. А если у тебя просто дебетная банковская карточка — да хоть сто миллионов на ней — ты можешь тратить только в этих пределах, ни одного талера сверх… В действительности так бывает очень редко, но у Сигорда по всем фронтам именно «дебетки». Да, святые небеса! У Яблонски кредитная карточка, пусть даже он, с его слов, ни разу не залезал в минус, а у Сигорда — дебетная. Дискриминация, явная дискриминация, но Сигорд не против, он только за, тем более, что спустя некоторое время, банк, куда поступают его личные зарплатные деньги и дивиденды, одумался: он уже несколько раз бил хвостом, неявно извинялся перед Сигордом и предлагал перейти на кредитную… Нет уж, дорогие судари… Девяносто восемь тысяч дивидендов поступили? Тотчас же? Очень хорошо… Нет-нет, спасибо, меня вполне устраивает нынешнее положение вещей, ценю ваше доверие.
Из того куша, который они сорвали от операций с «Южным побережьем», Сигорд, кряхтя от жалости к расчетному счету и от личной скаредности, но все же выделил дивиденды, сто тысяч талеров, законным образом приурочив их к концу полугодия. Себе — девяносто восемь тысяч, Яблонски в сорок девять раз меньше — две тысячи, но тот абсолютно не в обиде, только давится смехом и просит его маме не говорить о столь чудовищной диспропорции. Зато зарплаты он положил себе и Яблонски вровень: по десять тысяч. Вроде бы и не так много по нынешним временам, когда все хорошее стоит дорого, а дрянцо сплошь и рядом маскируется под хорошее и прежде всего ценами… Но ему вполне хватает и Яну Яблонски хватает, особенно если учесть некие премиальные, измеряемые в количестве месячных окладов…. Не так давно еще тот урчал насчет легкового мотора, чуть ли ни сопротивлялся — теперь же то и дело заговаривает, что, мол, пора менять драндулет на что-либо приличное, а то, дескать, старый немеряно бензину пожирает… Это он, типа, не из прихоти, а от великой бережливости решил почти новую машину на новую с иголочки заменить. Эконом хренов. Впрочем, Сигорд, который начинал с подержанного «Форда», также успел сменить импортный руль на отечественный: купил четырехдверный шестицилиндровый с никелированными частями — «Имперский»! Две целых, восемь десятых литра — двигатель. Черного, естественно, цвета — он ведь не якудза какой-нибудь, чтобы белый покупать, а честный солидный человек. Мотор также подержанный малость, как и прежний, но гораздо круче и вполне еще ничего. Сын только хмыкнул, когда увидел… С легким удивлением, как показалось Сигорду — но не раскритиковал ведь, даже попросил дать порулить пару-другую километров.
По чести говоря, Сигорд и сам раскрутился на громоздкий «Имперский» не без сомнений, но… Причина его выбора была довольно проста — только объяснять ее некому и незачем. Однажды, в тяжелом горячечном бреду, когда он, простуженный насквозь. лежал и умирал у себя на чердаке, в том заброшенном доме, привиделся ему длинный черный «мотор», мрачный, мощный, с никелированным оскалом бампера — он его боялся в своих кошмарах… А теперь, вот, решил преодолеть старый свой страх, как бы пойти ему навстречу, и «Имперский» больше всех остальных, по цене доступных, внешне походил на его кошмар. Раньше он его мучил, а теперь он ему служит. Сигорд и приютивший его дом вспоминает, с благодарностью, но редко, на ночь как правило: вспомнит, повздыхает, смахнет непрошенную слезу и засыпает.
Глава десятая
В которой становится очевидным, что в беде познается недруг, а друг, если с вами беда, ничего нового вам не продемонстрирует по сравнению с благополучными временами, так и останется другом.
Календарная осень одна тысяча девятьсот девяносто седьмого года, которая почему-то — весенний сезон во всем Южном полушарии, а стало быть и в «антиподном» Бабилоне, — получилась для Сигорда сначала денежной, а после — обильной на «черные» события для него же.
Капало с крыш, текло по тротуарам, даже облакам и тучам все чаще не удавалось оставаться хмурыми: солнышко весеннее — оно такое веселое. Казалось бы, цвет неба никак не связан с успешностью в биржевых делах, однако примета из верных: небо синее — у брокеров настроение лучше, сделки чище, а нервы мягче. Сигорд никогда не ждал от сюрпризов приятного, неприятные пытался принимать как должное, всегда был готов к неблагоприятному развитию событий, однако о самых главных, самых кошмарных бедах, даже он не подозревал, что они так близки к нему и так реальны.
Давно прошли те времена, когда закрытое акционерное общество «Дом фондовых ремесел» мелким вороном кружилось возле крупных хищников, царствующих на бескрайних просторах охотничьего рынка страны Бабилон, чтобы пристроиться к ним в удобную минуту и урвать свою маленькую долю от чужой добычи. Теперь «ДФР» и сам из себя кое-что представлял в смысле финансовых возможностей, хотя, если честно, они, эти возможности, все равно были заметны лишь весьма ограниченному кругу лиц. Причина их незаметности была в том, что Сигорд сохранил прежний, весьма оригинальный подход к делу: он играл только «на свои», стараясь не пользоваться кредитами и даже общераспространенными «плечами», кроме тех случаев, когда это было неизбежно. Играть он по-прежнему предпочитал на повышение, помимо аналитической информации не гнушался использовать инсайдерскую, то есть добытую шпионским путем. Даже сын однажды помог ему в этом, но невольно и совершенно случайно, вряд ли об этом подозревая. Вообще говоря, отношения с сыном налаживались, как говорится, не по дням, а по часам, — встречались часто, чуть ли ни еженедельно, по делу и просто, почти без поводов, к обоюдному интересу, свободному от проблем и меркантильных расчетов.
Женщины по-прежнему интересовали Сигорда, и хотя его физические возможности в этом смысле были, конечно же не те, что в далекой молодости, но его эпизодические подруги не оставались разочарованными и, как правило, не возражали против эскалации отношений. Но страсть Сигорда к игре и наживе была гораздо мощнее, нежели тяга к сексу и семейному уюту, а о совмещении этих страстей он и не помышлял, не предполагал, что такое мирное сосуществование возможно. Да и боялся он прочных отношений с какой-то одной, раз и навсегда выбранной подругой, по-холостяцки сомневался в себе, как в спутнике жизни, сомневался в каждой очередной… Яблонски, казалось, совершенно оправился после душевной катастрофы с Изольдой, задорно поглядывал на молоденьких биржевых девиц, отпускал им комплименты, играя седыми бровками, целовал ручки при случае, однако реальных шагов к сближению не предпринимал и на подначки Сигорда отговаривался тем, что ему некогда, что надо ухаживать за мамой…
На самой бирже их маленькая каморка разрослась во вполне приличный офис в четыре комнаты, одна из которых была кабинетом Сигорда. В другом кабинете сидел Яблонски, но не один, а с двумя помощниками, — набрал важности Яблонски и уже не стоял сам «на арене», пальцами не тряс… Анита благополучно и с сожалением уволилась, так ни разу и не оттраханная Сигордом, месяц спустя за нею последовала Мариам; еще через две недели на их место пришли Гюнтер и София, недавние выпускники Бабилонского финансового университета; они тотчас же поступили под непосредственное начало Яблонски, истосковавшемуся без подчиненных, коих он мог беспрепятственно опекать и распекать, учить и поучать, и почти столь же молниеносно образовали семейную пару. Еще один сотрудник, солидный, лет тридцати, сертифицированный брокер Томас Эриду, обеспечивал присутствие фирмы на ежедневных биржевых торгах. И он в первую очередь, кроме особо важных случаев, докладывал обо всем Яблонски, потому что Сигорд постепенно, однако совершенно явным образом, стал охладевать к «ручной» биржевой игре в пользу электронной. Подчас — и чем дальше, по мере развития современных бизнес-технологий, тем сложнее — трудно было отличить одну систему торгов от иной, но Сигорд отличал ее для себя очень легко… В первом случае он видит, воспринимает человеческий фактор, чисто теоретически взвешивает: спекульнуть, либо инвестировать — что выгоднее в области сельскохозяйственных технологий? Всегда почему-то выбирается спекуляция, то есть мгновенные вложение и выемка финансов; а инвестицией, как это принято в биржевом фольклоре, называется неудачная спекуляция: например, забил ты миллион в нефтянку, в расчете, что ОПЕК не повысит квоту на добычу до будущего года, а ОПЕК повышает квоту! Мировая добыча нефти растет, цена на нее не растет, а то и падает. Акции нефтяных компаний медленно-медленно кренятся и помалу осыпаются в разинутые «медвежьи» пасти. В то время как обманутые в лучших чувствах «быки» жалобно мычат, срочно и с потерями избавляясь от несбывшихся надежд… Те же из «быков», кто поупрямее и поумнее — упираются рогом и ждут, пока стоимость нефтяных акций прекратит падение, начнет закономерный подъем, вернет утраченные позиции и дальнейшим быстрым ростом компенсирует время провала и ожиданий… Вот они, что называется, инвестируют, бия копытами от нетерпения — им бы скорее вернуться в родное спекулятивное стадо. Но это условные инвестиции, несерьезные, из числа тех, что «в кавычках». Пример истинного, причем величайшего инвестора в истории фондового рынка, пример Уоррена Баффита — никому не указ на бирже: на него только молятся, а пример берут со всякой мелкотравчатой шантрапы, типа Сороса и иже с ним. Это что касается классических биржевых торгов. А во втором, электронном случае, никакого жизненного, «товарного» наполнения за торгами как бы и нет: бегут по монитору ряды и колонки чисел, бегут куда-то от кого-то, и вдруг раз! — ударил по кнопке и готова сделка. Ты никого не видишь, тебя никто не видит, думать не мешает… Через минуту и не вспомнишь — на чем ты поднял двадцать пять тысяч талеров, на нефтянке или на северных гостиничных конгломератах? Здесь, между прочим, тоже — главное не отрываться от корней, не терять чувство реальности и понимать, что в самих цифрах, как таковых, деньги не закопаны: прежде, чем сесть к мониторам — тщательно подготовься и определись для себя, на каком направлении и куда именно ты играешь. Не то как раз угодишь в лапы прохиндеев, учредивших квазилотерейную и псевдобиржевую систему Форекс…
Как ни старался Сигорд, как ни пересиливал себя — стать продвинутым компьютерным пользователем, вроде Софии, а тем паче повернутого на компьютерах Гюнтера, он не мог. Да что там Гюнтер с Софией — Яблонски и то лучше его разбирался во всех этих софтах и железках, во всяком случае довольно лихо гонял по экрану виртуальные самолеты и легковые моторы… Сигорд же умел включить-выключить компьютер, открыть-закрыть на виртуальном рабочем столе нужные ему папки, набрать одним пальцем простенький текст, подать кнопочные команды в электронные биржевые торги… Все остальное искусство обращения с электронным прогрессом, музыкальным и графическим, он считал для себя излишеством, овладеть которым, конечно, можно, однако слишком энергоемко, он того не стоит, прогресс этот. «Чепуха ничего не стоит, кроме денег» — Сигорд был абсолютно убежден в правоте доморощенного афоризма, но, несмотря на положение хозяина и босса, мнения своего по данному поводу никому не излагал, никому не навязывал, а потому и оставался среди своих сотрудников в гордом меньшинстве и невежестве.
Так называемые основные средства фирмы «Дом фондовых ремесел» — деньги, превращенные в потребляемый товар, овеществленные для непосредственных нужд фирмы, — были незначительны: стая компьютеров плюс иная сопутствующая им оргостнастка, включающая принтеры, сканеры, копировальные устройства и всякую подобную дрянь, названия которой приличному человеку не дано ни выговорить, ни запомнить, служебный легковой мотор, на который выписаны пять доверенностей, чтобы каждый из фирмы мог при случае воспользоваться… Да и все, пожалуй… Ах, да, конторская мебель, которая наполовину малоценка. Ну, долгосрочная аренда электронных коммуникаций… И еще есть малоценка, помимо стульев, но это уже брызги мелкие… Никаких патентов у фирмы не имелось, земельных владений не числилось… Сигорд долго размышлял — стоит ли ему выкупить помещение под второй офис, который был у них вне биржи (хотя и поблизости от нее) и для внебиржевых сделок, но практичный Яблонски отсоветовал, убедил в нецелесообразности вложения… Ликвидность этой недвижимости мала, — рассуждал Яблонски, — ибо, в силу своего местонахождения и коммуникативной оснастки, представляет сугубо специфический интерес для узкого круга биржевых дельцов, денег требует множество, а отдача от купленной — точно такая же, как и от арендованных квадратных метров, оперативно недорогих, в сравнении с купленными. Сменился ветер, закончилась аренда — ты встал под паруса и ушел, никаким якорем не прикованный… Сигорд поразмыслил и охотно согласился, он почти всегда соглашался с повседневными идеями Яблонски и его здравым смыслом. Таким образом, вся скромная мощь фирмы, все ее богатство заключалось в количестве денег (либо их биржевом ценно-бумажном эквиваленте, если они в этот момент сидели «на товаре», на бумагах), находящихся на балансе ЗАО «ДФР» в ее безраздельной собственности. Сумма, естественно, колебалась, на месте не стояла, гораздо чаще росла, нежели таяла, и в последние месяцы так быстро росла, что к октябрю 1997 года вплотную подползла к весьма круглому итогу: пятьдесят миллионов талеров. Пришлось выкупить весь спектр лицензий, позволяющих «Дому фондовых ремесел» заниматься всеми без исключений операциями по ценным бумагам, разрешенными законодательством Бабилона.
Тогда же, раннею весной, Сигорд чуть было не столкнулся нос к носу с Титусом и Розой. Только было собрался он выходить из мотора — по пути на биржу остановился курева купить в случайной лавчонке — как именно оттуда выходят они, Роза вперевалочку и Титус — ей по пояс, в тележке на колесиках. О чем с ними говорить, какими словами радоваться? Сигорд подался назад инстинктивно, даже не успев обдумать, зачем и от кого он прячется… Никакого страха или брезгливости, а просто это мог быть лишний шелест слов, никому не нужный перевод времени. Они ему обязаны чем-нибудь? Нет. И он им ничем не обязан, кроме старой дружбы, которой на самом деле не было, которая не успела сложиться. Они ему будут завидовать, он перед ними комплексовать, изображать из себя прежнего рубаху-парня… Вообще говоря, он и в прежнем своем состоянии не был таким парнем, всегда соблюдал с людьми определенную дистанцию… Но ясно одно: в гости к ним он не пойдет и к себе приглашать не рвется. У него дома только сын и бывает, ну так это сын. Яблонски, естественно, Яблонски свой человек, не родственник, но и не гость из посторонних. И еще женщины периодически, но их визиты трудно приравнять к гостевым. Скорее, это деловые взаимовыгодные встречи разнополых партнеров, иногда откровенные сделки.
Титус и Роза его не заметили, мимо прошли; еще бы: поглазеть, полюбопытствовать на фары, да на блестящий бампер с колесами они могут, а заглядывать внутрь, за стекла — им и в голову такое не придет, чего там искать, кого смотреть?
— Господин Яблонски, а, господин Яблонски…
— Да-да! Что-то я… Разомлел к концу рабочего дня. Но я не сплю!
— А я никого и не укоряю. Как ты думаешь — какова рыночная цена «Дома ремесел»?
— Номинальная — та же, что и прежде. Десять тысяч талеров, а рыночная… отсутствует. Кто о нас знает? Никто ведь не знает — что мы, кто мы, что у нас на балансе… Чужими бумагами торгуем, свои — в чулке храним.
— Это верно, но я о другом. Если бы мы раскрыли закрома для взоров каждого любопытствующего бухгалтера, счетовода, еще кого, умеющего видеть и считать — сколько бы они насчитали?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Из того куша, который они сорвали от операций с «Южным побережьем», Сигорд, кряхтя от жалости к расчетному счету и от личной скаредности, но все же выделил дивиденды, сто тысяч талеров, законным образом приурочив их к концу полугодия. Себе — девяносто восемь тысяч, Яблонски в сорок девять раз меньше — две тысячи, но тот абсолютно не в обиде, только давится смехом и просит его маме не говорить о столь чудовищной диспропорции. Зато зарплаты он положил себе и Яблонски вровень: по десять тысяч. Вроде бы и не так много по нынешним временам, когда все хорошее стоит дорого, а дрянцо сплошь и рядом маскируется под хорошее и прежде всего ценами… Но ему вполне хватает и Яну Яблонски хватает, особенно если учесть некие премиальные, измеряемые в количестве месячных окладов…. Не так давно еще тот урчал насчет легкового мотора, чуть ли ни сопротивлялся — теперь же то и дело заговаривает, что, мол, пора менять драндулет на что-либо приличное, а то, дескать, старый немеряно бензину пожирает… Это он, типа, не из прихоти, а от великой бережливости решил почти новую машину на новую с иголочки заменить. Эконом хренов. Впрочем, Сигорд, который начинал с подержанного «Форда», также успел сменить импортный руль на отечественный: купил четырехдверный шестицилиндровый с никелированными частями — «Имперский»! Две целых, восемь десятых литра — двигатель. Черного, естественно, цвета — он ведь не якудза какой-нибудь, чтобы белый покупать, а честный солидный человек. Мотор также подержанный малость, как и прежний, но гораздо круче и вполне еще ничего. Сын только хмыкнул, когда увидел… С легким удивлением, как показалось Сигорду — но не раскритиковал ведь, даже попросил дать порулить пару-другую километров.
По чести говоря, Сигорд и сам раскрутился на громоздкий «Имперский» не без сомнений, но… Причина его выбора была довольно проста — только объяснять ее некому и незачем. Однажды, в тяжелом горячечном бреду, когда он, простуженный насквозь. лежал и умирал у себя на чердаке, в том заброшенном доме, привиделся ему длинный черный «мотор», мрачный, мощный, с никелированным оскалом бампера — он его боялся в своих кошмарах… А теперь, вот, решил преодолеть старый свой страх, как бы пойти ему навстречу, и «Имперский» больше всех остальных, по цене доступных, внешне походил на его кошмар. Раньше он его мучил, а теперь он ему служит. Сигорд и приютивший его дом вспоминает, с благодарностью, но редко, на ночь как правило: вспомнит, повздыхает, смахнет непрошенную слезу и засыпает.
Глава десятая
В которой становится очевидным, что в беде познается недруг, а друг, если с вами беда, ничего нового вам не продемонстрирует по сравнению с благополучными временами, так и останется другом.
Календарная осень одна тысяча девятьсот девяносто седьмого года, которая почему-то — весенний сезон во всем Южном полушарии, а стало быть и в «антиподном» Бабилоне, — получилась для Сигорда сначала денежной, а после — обильной на «черные» события для него же.
Капало с крыш, текло по тротуарам, даже облакам и тучам все чаще не удавалось оставаться хмурыми: солнышко весеннее — оно такое веселое. Казалось бы, цвет неба никак не связан с успешностью в биржевых делах, однако примета из верных: небо синее — у брокеров настроение лучше, сделки чище, а нервы мягче. Сигорд никогда не ждал от сюрпризов приятного, неприятные пытался принимать как должное, всегда был готов к неблагоприятному развитию событий, однако о самых главных, самых кошмарных бедах, даже он не подозревал, что они так близки к нему и так реальны.
Давно прошли те времена, когда закрытое акционерное общество «Дом фондовых ремесел» мелким вороном кружилось возле крупных хищников, царствующих на бескрайних просторах охотничьего рынка страны Бабилон, чтобы пристроиться к ним в удобную минуту и урвать свою маленькую долю от чужой добычи. Теперь «ДФР» и сам из себя кое-что представлял в смысле финансовых возможностей, хотя, если честно, они, эти возможности, все равно были заметны лишь весьма ограниченному кругу лиц. Причина их незаметности была в том, что Сигорд сохранил прежний, весьма оригинальный подход к делу: он играл только «на свои», стараясь не пользоваться кредитами и даже общераспространенными «плечами», кроме тех случаев, когда это было неизбежно. Играть он по-прежнему предпочитал на повышение, помимо аналитической информации не гнушался использовать инсайдерскую, то есть добытую шпионским путем. Даже сын однажды помог ему в этом, но невольно и совершенно случайно, вряд ли об этом подозревая. Вообще говоря, отношения с сыном налаживались, как говорится, не по дням, а по часам, — встречались часто, чуть ли ни еженедельно, по делу и просто, почти без поводов, к обоюдному интересу, свободному от проблем и меркантильных расчетов.
Женщины по-прежнему интересовали Сигорда, и хотя его физические возможности в этом смысле были, конечно же не те, что в далекой молодости, но его эпизодические подруги не оставались разочарованными и, как правило, не возражали против эскалации отношений. Но страсть Сигорда к игре и наживе была гораздо мощнее, нежели тяга к сексу и семейному уюту, а о совмещении этих страстей он и не помышлял, не предполагал, что такое мирное сосуществование возможно. Да и боялся он прочных отношений с какой-то одной, раз и навсегда выбранной подругой, по-холостяцки сомневался в себе, как в спутнике жизни, сомневался в каждой очередной… Яблонски, казалось, совершенно оправился после душевной катастрофы с Изольдой, задорно поглядывал на молоденьких биржевых девиц, отпускал им комплименты, играя седыми бровками, целовал ручки при случае, однако реальных шагов к сближению не предпринимал и на подначки Сигорда отговаривался тем, что ему некогда, что надо ухаживать за мамой…
На самой бирже их маленькая каморка разрослась во вполне приличный офис в четыре комнаты, одна из которых была кабинетом Сигорда. В другом кабинете сидел Яблонски, но не один, а с двумя помощниками, — набрал важности Яблонски и уже не стоял сам «на арене», пальцами не тряс… Анита благополучно и с сожалением уволилась, так ни разу и не оттраханная Сигордом, месяц спустя за нею последовала Мариам; еще через две недели на их место пришли Гюнтер и София, недавние выпускники Бабилонского финансового университета; они тотчас же поступили под непосредственное начало Яблонски, истосковавшемуся без подчиненных, коих он мог беспрепятственно опекать и распекать, учить и поучать, и почти столь же молниеносно образовали семейную пару. Еще один сотрудник, солидный, лет тридцати, сертифицированный брокер Томас Эриду, обеспечивал присутствие фирмы на ежедневных биржевых торгах. И он в первую очередь, кроме особо важных случаев, докладывал обо всем Яблонски, потому что Сигорд постепенно, однако совершенно явным образом, стал охладевать к «ручной» биржевой игре в пользу электронной. Подчас — и чем дальше, по мере развития современных бизнес-технологий, тем сложнее — трудно было отличить одну систему торгов от иной, но Сигорд отличал ее для себя очень легко… В первом случае он видит, воспринимает человеческий фактор, чисто теоретически взвешивает: спекульнуть, либо инвестировать — что выгоднее в области сельскохозяйственных технологий? Всегда почему-то выбирается спекуляция, то есть мгновенные вложение и выемка финансов; а инвестицией, как это принято в биржевом фольклоре, называется неудачная спекуляция: например, забил ты миллион в нефтянку, в расчете, что ОПЕК не повысит квоту на добычу до будущего года, а ОПЕК повышает квоту! Мировая добыча нефти растет, цена на нее не растет, а то и падает. Акции нефтяных компаний медленно-медленно кренятся и помалу осыпаются в разинутые «медвежьи» пасти. В то время как обманутые в лучших чувствах «быки» жалобно мычат, срочно и с потерями избавляясь от несбывшихся надежд… Те же из «быков», кто поупрямее и поумнее — упираются рогом и ждут, пока стоимость нефтяных акций прекратит падение, начнет закономерный подъем, вернет утраченные позиции и дальнейшим быстрым ростом компенсирует время провала и ожиданий… Вот они, что называется, инвестируют, бия копытами от нетерпения — им бы скорее вернуться в родное спекулятивное стадо. Но это условные инвестиции, несерьезные, из числа тех, что «в кавычках». Пример истинного, причем величайшего инвестора в истории фондового рынка, пример Уоррена Баффита — никому не указ на бирже: на него только молятся, а пример берут со всякой мелкотравчатой шантрапы, типа Сороса и иже с ним. Это что касается классических биржевых торгов. А во втором, электронном случае, никакого жизненного, «товарного» наполнения за торгами как бы и нет: бегут по монитору ряды и колонки чисел, бегут куда-то от кого-то, и вдруг раз! — ударил по кнопке и готова сделка. Ты никого не видишь, тебя никто не видит, думать не мешает… Через минуту и не вспомнишь — на чем ты поднял двадцать пять тысяч талеров, на нефтянке или на северных гостиничных конгломератах? Здесь, между прочим, тоже — главное не отрываться от корней, не терять чувство реальности и понимать, что в самих цифрах, как таковых, деньги не закопаны: прежде, чем сесть к мониторам — тщательно подготовься и определись для себя, на каком направлении и куда именно ты играешь. Не то как раз угодишь в лапы прохиндеев, учредивших квазилотерейную и псевдобиржевую систему Форекс…
Как ни старался Сигорд, как ни пересиливал себя — стать продвинутым компьютерным пользователем, вроде Софии, а тем паче повернутого на компьютерах Гюнтера, он не мог. Да что там Гюнтер с Софией — Яблонски и то лучше его разбирался во всех этих софтах и железках, во всяком случае довольно лихо гонял по экрану виртуальные самолеты и легковые моторы… Сигорд же умел включить-выключить компьютер, открыть-закрыть на виртуальном рабочем столе нужные ему папки, набрать одним пальцем простенький текст, подать кнопочные команды в электронные биржевые торги… Все остальное искусство обращения с электронным прогрессом, музыкальным и графическим, он считал для себя излишеством, овладеть которым, конечно, можно, однако слишком энергоемко, он того не стоит, прогресс этот. «Чепуха ничего не стоит, кроме денег» — Сигорд был абсолютно убежден в правоте доморощенного афоризма, но, несмотря на положение хозяина и босса, мнения своего по данному поводу никому не излагал, никому не навязывал, а потому и оставался среди своих сотрудников в гордом меньшинстве и невежестве.
Так называемые основные средства фирмы «Дом фондовых ремесел» — деньги, превращенные в потребляемый товар, овеществленные для непосредственных нужд фирмы, — были незначительны: стая компьютеров плюс иная сопутствующая им оргостнастка, включающая принтеры, сканеры, копировальные устройства и всякую подобную дрянь, названия которой приличному человеку не дано ни выговорить, ни запомнить, служебный легковой мотор, на который выписаны пять доверенностей, чтобы каждый из фирмы мог при случае воспользоваться… Да и все, пожалуй… Ах, да, конторская мебель, которая наполовину малоценка. Ну, долгосрочная аренда электронных коммуникаций… И еще есть малоценка, помимо стульев, но это уже брызги мелкие… Никаких патентов у фирмы не имелось, земельных владений не числилось… Сигорд долго размышлял — стоит ли ему выкупить помещение под второй офис, который был у них вне биржи (хотя и поблизости от нее) и для внебиржевых сделок, но практичный Яблонски отсоветовал, убедил в нецелесообразности вложения… Ликвидность этой недвижимости мала, — рассуждал Яблонски, — ибо, в силу своего местонахождения и коммуникативной оснастки, представляет сугубо специфический интерес для узкого круга биржевых дельцов, денег требует множество, а отдача от купленной — точно такая же, как и от арендованных квадратных метров, оперативно недорогих, в сравнении с купленными. Сменился ветер, закончилась аренда — ты встал под паруса и ушел, никаким якорем не прикованный… Сигорд поразмыслил и охотно согласился, он почти всегда соглашался с повседневными идеями Яблонски и его здравым смыслом. Таким образом, вся скромная мощь фирмы, все ее богатство заключалось в количестве денег (либо их биржевом ценно-бумажном эквиваленте, если они в этот момент сидели «на товаре», на бумагах), находящихся на балансе ЗАО «ДФР» в ее безраздельной собственности. Сумма, естественно, колебалась, на месте не стояла, гораздо чаще росла, нежели таяла, и в последние месяцы так быстро росла, что к октябрю 1997 года вплотную подползла к весьма круглому итогу: пятьдесят миллионов талеров. Пришлось выкупить весь спектр лицензий, позволяющих «Дому фондовых ремесел» заниматься всеми без исключений операциями по ценным бумагам, разрешенными законодательством Бабилона.
Тогда же, раннею весной, Сигорд чуть было не столкнулся нос к носу с Титусом и Розой. Только было собрался он выходить из мотора — по пути на биржу остановился курева купить в случайной лавчонке — как именно оттуда выходят они, Роза вперевалочку и Титус — ей по пояс, в тележке на колесиках. О чем с ними говорить, какими словами радоваться? Сигорд подался назад инстинктивно, даже не успев обдумать, зачем и от кого он прячется… Никакого страха или брезгливости, а просто это мог быть лишний шелест слов, никому не нужный перевод времени. Они ему обязаны чем-нибудь? Нет. И он им ничем не обязан, кроме старой дружбы, которой на самом деле не было, которая не успела сложиться. Они ему будут завидовать, он перед ними комплексовать, изображать из себя прежнего рубаху-парня… Вообще говоря, он и в прежнем своем состоянии не был таким парнем, всегда соблюдал с людьми определенную дистанцию… Но ясно одно: в гости к ним он не пойдет и к себе приглашать не рвется. У него дома только сын и бывает, ну так это сын. Яблонски, естественно, Яблонски свой человек, не родственник, но и не гость из посторонних. И еще женщины периодически, но их визиты трудно приравнять к гостевым. Скорее, это деловые взаимовыгодные встречи разнополых партнеров, иногда откровенные сделки.
Титус и Роза его не заметили, мимо прошли; еще бы: поглазеть, полюбопытствовать на фары, да на блестящий бампер с колесами они могут, а заглядывать внутрь, за стекла — им и в голову такое не придет, чего там искать, кого смотреть?
— Господин Яблонски, а, господин Яблонски…
— Да-да! Что-то я… Разомлел к концу рабочего дня. Но я не сплю!
— А я никого и не укоряю. Как ты думаешь — какова рыночная цена «Дома ремесел»?
— Номинальная — та же, что и прежде. Десять тысяч талеров, а рыночная… отсутствует. Кто о нас знает? Никто ведь не знает — что мы, кто мы, что у нас на балансе… Чужими бумагами торгуем, свои — в чулке храним.
— Это верно, но я о другом. Если бы мы раскрыли закрома для взоров каждого любопытствующего бухгалтера, счетовода, еще кого, умеющего видеть и считать — сколько бы они насчитали?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43