Я не собираюсь за него срок тянуть.
Скоро Костю вызвали на допрос к следователю. Вернувшись, спросил разрешения у дубака вынести парашу. Сегодня Костя — дневальный. У этой камеры — привилегия: окна выходят на солнечную сторону, и можно выносить парашу в любое время.
– Глаз, — попросил Доктор, — помоги мне.
В туалете Доктор быстро заговорил:
– Следователь сказал, что знает о разговоре по трубе. У нас в камере подсадка.
– Кто?
– Кичко. Ты видишь, как его часто вызывают к следователю, а сидит всего-навсего за неуплату алиментов. Это он к Куму ходит. И еще: тебя тогда не было — он несколько раз подряд от следователя передачу приносил. Говорил, что сестра упросила следователя. У него и сестры в Тюмени нет. И что-то он долго под следствием сидит. Крутят его — будто за убийство. Я сказал следователю, что да, был такой разговор по трубе. Это в мою пользу. Теперь следователь на днях тебя вызовет. Глаз, ты подтвердишь, что все так и было? Врать тебе не придется. Никто знать не будет.
Глаз задумался. Топить одного зека ради другого?
– А что, без меня не обойтись?
– Нет. Нужен свидетель. Кичко не может идти за свидетеля. Он подсадка. А ты, когда придешь от следователя, не говори, к кому вызывали. Скажи — по своему делу. Ну сделай, Глаз?
– Ладно, но об этом — никому.
И вот Глаза вызвал следователь по делу взяточников. Он был молодой, невысокий, веселый.
– Так, — сказал следователь, — твоя фамилия Петров?
– Так точно, Петров.
Следователь оглядел Глаза. Он был в галифе, а из-под расстегнутой куртки выглядывала тельняшка.
– Садись.
Глаз сел на прибитый к полу табурет. Следователь курил хорошие сигареты.
– Не угостите меня?
Следователь достал пачку и протянул Глазу. Глаз взял две сигареты.
– Мне и цыганенку.
– Ты сидишь в одной камере с Кобзевым Костей?
– Сижу, а что же делать.
– На днях какой-то разговор был, касающийся его дела. Объясни, как он произошел?
– Объясню, раз надо.
И Глаз рассказал.
– Слушай, Петров, а как это вы по трубам переговариваетесь?
– Да очень просто. Вы в школе физику учили?
– Учил.
– Плохо учили. Ставлю два. Даже кол. Давайте дневник, и пусть мать распишется.
Следователь засмеялся.
– Веселый ты парень. Но объясни.
– Трубы обладают, это самое, проводят звук. Да что объяснять, я на деле покажу. Отведите меня в другой кабинет, я оттуда буду кричать в трубу, а вы здесь ухо к трубе приложите и слушайте.
Следователь повел Глаза в соседний кабинет. Там сидел Кум.
– Григорий Иванович, Петров хочет мне показать, как они по трубам разговаривают. Пусть он тут покричит в трубу, а я там послушаю, — сказал следователь и вышел.
– Григорий Иванович, приветствую вас. Вы что-то меня больше не вызываете? А я жду. Аж соскучился, — сказал Глаз, подошел к трубе и нагнулся, затем выпрямился, шагнул к столу Кума и проговорил: — Мне надо что-то взять, чтоб постучать по трубе.
Глаз вынул из графина пробку, Кум хотел перехватить его руку, но Глаз был уже у труб отопления и стучал пробкой по верхней трубе.
– Тише ты — расколешь.
Глаз нагнулся, приложил к трубе лодочкой ладонь и прокричал:
– Товарищ следователь, как слышимость? Если хорошая, то приготовьте пару сигарет.
Дверь отворилась. Заглянул следователь.
– Пошли.
Глаз вышел, бросив Куму:
– Если повинные никто не пишет, вызывайте меня.
Следователь запротоколировал показания Глаза и отдал ему пачку сигарет.
9
Бывший управляющий трестом Виктор Иванович Редькин и Костя Кобзев передачи и отоварку клали в один котел. После того, как Глаз дал показания следователю, Костя предложил ему гужеваться вместе. Глазу отовариваться не на что, да и передачу никто не носит, и он согласился. Но из общего котла ел мало. Скромничал.
Глаза вызвал на допрос старший следователь особого отдела управления внутренних дел Эмиргалиев. За столом сидел седоватый подполковник с узким разрезом глаз. Лицо рябое и некрасивое.
– Я занимаюсь твоим побегом. Больше в побег не пойдешь?
– Пойду,— не думая ответил Глаз.
– Я взял уже показания у милиционеров, которые тебя конвоировали. Теперь ты расскажи, как было дело.
– Показания я вам сейчас дам, а вы скажите: что будет Колесову за то, что он меня продырявил?
– Да ничего, наверное, не будет.
– Это почему?
– Он не знал, что бежит малолетка.
– Как же это «не знал»? — возмутился Глаз.— Я, прежде чем побежать, крикнул: «Не стрелять — бежит малолетка!»
– И Колесов, и конвой об этом не говорят.
– Вы их в больницу сводите.
– Зачем?
– А проверьте слух. Они что — глухие? Если они не слышали, что я кричал «не стрелять — бежит малолетка», тогда давайте допрашивайте весь этап. Двадцать восемь человек было. Они-то, я надеюсь, не глухие.
– Кричал или не кричал — какая разница? Ты ведь живой остался.
– Ну и шустрый вы, товарищ подполковник. Разница есть. По советскому законодательству в малолеток и беременных женщин стрелять нельзя, если они идут в побег. А в меня стреляли. Я вот нарушил закон — меня посадили. Он нарушил закон — пусть его тоже судят.
– Твое преступление — разбой — все равно побег перетягивает. Лишнего сроку за побег не дадут.
Глаз, не читая протокол, расписался.
– Защищайте их, защищайте. Рука руку моет. Чума на вас всех…
Глаз решил вызвать воспитателя, воспитатели к нему не ходили, и попроситься в камеру малолеток. Он подошел к дверям и стукнул два раза в кормушку. Дубак не подошел. Глаз постучал еще. В коридоре тишина. Глаз забарабанил в кормушку, и она открылась. Он просунул в отверстие голову и осмотрел коридор. Дубака не видно. «А что, — подумал Глаз, — я в кормушку пролезу. Вот было б здорово! Вылезу в коридор, закрою кормушку и зайду в туалет. Когда начнут водить на оправку, я с чужой камерой и уйду. На вечерней поверке меня хватятся. Вот будет потеха! А если туалет закрыт, я через кормушку в чужую камеру…»
Глаз просунул в кормушку обе руки, втиснул плечи и вылез наполовину. Зад не пролазил. «Все равно пролезу»,— подумал Глаз и хотел сделать усилие, но из туалета вышел надзиратель, поправляя на себе портупею.
– Куда! Куда! — как будто Глаз мог из тюрьмы убежать. — Вот сволочь! Не сидится спокойно, — кричал надзиратель, а Глаз еле залез назад.
Надзиратель, закрывая кормушку, сказал:
– Пять суток обеспечено.
Глаз расхаживал по карцеру, напевая лагерные песни. Он доволен: пронес курева и спичек.
Курил экономно, всасывая дым с воздухом, и кружилась голова.
На следующий день к Глазу посадили здоровенного малолетку. Привел его корпусной с шишкой на скуле.
Малолетка зашел в карцер робко. Глаз обрадовался и завел разговор. Но парень разговаривать не хотел и отвечал на вопросы, будто следователю, и все разглядывал Глаза.
Глаз подумал, уж не обиженку ли к нему посадили, забитый какой-то, слова не вытянешь. Но парень разговорился.
– А за что тебя? — спросил Глаз.
– Да мы камеру вверх дном перевернули, у нас курево кончилось, а нам не передавали.
– А ты не знаешь, в какой камере сидит Гена Медведев? Какая у него кличка, не знаю. Он мой подельник. С Заводоуковского района.
– Медведь у него кличка, сидит он, кажется… подожди, сейчас вспомню, а-а-а, в шестьдесят второй. Точно, в шестьдесят второй.
Глаз с Витей разговорились. Он из Тюмени. Попал по хулиганке. Освоившись, он признался:
– Знаешь, Глаз, нас корпусной этот, что меня привел, все тобой пугает. Вот посажу, говорит, кто шустрит, к Камбале, покажет он вам, что такое тюрьма. Когда вел меня, все стращал. Ну все, Камбала в карцере, веду к нему. Только не просись от него. Я представлял тебя не таким. Здоровый, думаю. Сказать по правде, я шел в карцер и тебя боялся.
Глаз не ожидал такого откровения и удивился. Не думал, что им малолеток пугают.
Витя просидел с Глазом до вечера, и его увели в шизо. Мест в карцерах не хватало.
«Так, Генка сидит в шестьдесят второй. А что, если попытаться в шестьдесят вторую попасть?»
Через пять суток за Глазом пришел разводящий. Не тот, что уводил его в карцер.
– Ты в какой камере сейчас?
– В шестьдесят второй, — спокойно ответил Глаз.
– Так ты же у взрослых сидел?
– Сидел я у взрослых, сидел у малолеток, снова у взрослых и опять к малолеткам попал.
– А не врешь?
– Что мне врать? Ты же в карточке сверишься.
Разводящий повел Глаза на второй этаж.
– Здорово, ребята, вот и отсидел я пять суток! — заорал, переступив порог камеры, Глаз.
Малолетки уставились на Глаза. Одет он был не так, как они. На нем солдатские галифе, из-под куртки выглядывает тельняшка, на голове — зековская расшитая кепка. Разводящий стоял в дверях, а Глаз подошел к малолетке, хлопнул его по плечу: «Здорово, Толя», — и затряс обалдевшему пацану руку.
Разводящий не закрывал дверь, а Глаз, чувствуя на себе его взгляд, сделал шаг ко второму. «Братан, здорово, чего такой грустный?» — и, выпустив очумевшего пацана из объятий, повернулся ко всем ребятам.
– Ну, как вы без меня?
Все молчали, и разводящий спросил:
– Он сидел у вас в камере?
Стоя спиной к разводящему, Глаз моргнул пацанам. Его поняли.
– Сидел.
– Конечно.
– Он с нашей камеры.
Разводящий захлопнул дверь и пошел сверяться в картотеке.
Только теперь Глаз заметил Гену Медведева. Он стоял возле шконки в углу камеры.
– Привет.
– Здорово.
– Как живешь? — громче спросил Глаз.
Он рассчитывал, если Генка живет не очень, его визит изменит отношение к парню.
– Хорошо, — негромко ответил Гена.
– Как дела? — тихо спросил Глаз.
– Плохо. Мишка колонулся.
– Так… В какой камере Робка?
– В шестьдесят четвертой.
Благодаря тюремному телефону Глаз знал, что не так давно из зоны в тюрьму привезли его второго подельника Робку Майера, а Робке в колонии оставалось жить два дня до досрочного освобождения. По вине Глаза вместо свободы Робку раскрутят, и Глаз решил, если удастся переговорить с Генкой, отшить Робку. Взять преступление на двоих.
– Я сейчас с ним перебазарю, — зашептал Глаз, — а не успею — за мной сейчас придут, — передай ему, чтоб отказывался. Ты сказал, что он с нами был?
– Они об этом знали.
– Ты это же показал?
– Куда мне было деваться?
– Ну ничего, откажешься от показаний. Глаз залез под шконку — трубы отопления в корпусе малолеток проходили над полом — и только переговорил с Робкой, как открылась дверь и разводящий крикнул:
– Петров, на выход!
Дойдя до дверей, Глаз обернулся. Пацаны смотрели на него. Он поднял вверх правую руку и, сказав: «Покедова», вышел из камеры.
Разводящий поругал Глаза за обман и отвел к малолеткам в другую камеру.
С месяц назад воспитатели убрали из нескольких камер самых отчаянных парней и посадили в одну. Глаз оказался шестым. Четверо — тюменские, а Глаз и Подвал, у него одна нога — сухая и он без костылей ходить не мог, — из районов.
Малолетки о Глазе наслышаны. Они представляли его здоровым и сильным и разочаровались. И стали игнорировать. Не замечают — и все. Они, городские, знавшие всю блатню Тюмени, должны перед ним преклоняться? Не бывать такому. И его, деревенского, неизвестно как вышедшего в шустряки, они и за равного принимать не будут.
Парни были самоуверенны и зоны не боялись. На свободе шустрили, думали они, в тюрьме живем отлично и в зоне не пропадем. Иногда просили Глаза рассказать о зоне. А раз Масло — тюменский парень, на свободе не в меру шустривший, хотя и был щупленький и ростом не выше Глаза, — спросил:
– А сам-то ты как в зоне жил? Вором? Или в активе был?
– Как я жил? Вором не был. В активе тоже не состоял. Вы что, думаете, если придете на зону, сразу ворами станете или лычку рога прицепите?
Дни шли, и постепенно ребята к Глазу привыкали. Хотя и держались высокомерно. Но тюремная обстановка заставляла обращать на него внимание.
Глаза часто по трубам спрашивали, и парням приходилось приглашать его. Если в камеру заходили работники тюрьмы, разговаривать начинали с ним.
Парни любили рассказывать забавные истории. Чаще всех травил были и небылицы Масло. Сидел он за хулиганство и срок ждал небольшой. На свободе у него был друг по кличке Репа.
После прогулки Масло, сев на шконку и засмолив здоровенную козью ножку, сказал:
– Я сейчас про Репу расскажу. Подохнете со смеху. Мы засосали тогда по пузырю и канали по улице. На остановке — глядь — стоит красивая чувиха. Разукрашенная. Распомаженная. Расфуфыренная. Репа говорит: «Постойте. Я сейчас». Он подкатил к чувырле и громко: «Ах ты шалава! Потаскуха! Профура! Где ты шляешься? Опять шлея под хвост попала? Разукрасилась! Мать тебя третьи сутки ищет, по всем шалманам пробежала, не найдет тебя. Куда ты забурилась? Топай домой, лярва». Деваха вся красная и еле вымолвила: «Отойдите, пожалуйста, я вас не знаю». — «Ах, не знаешь! Вот придешь домой, мать тебе задаст «не знаю». Люди стоят на остановке и слушают, а он поливает ее. Девка крутится, скорее бы подошел автобус или мент показался. Но ни автобуса, ни мента не видно. Тогда она остановила проходившее такси и уехала. Мы потом заняли денег и еще вмазали, надрываясь над Репой. Ох, и чудил же он».
Подвалу тоже захотелось потравить, и он начал:
– Закосил я на дурака, и меня в Тюмень вернули. Привозят к профессору Водольскому, и он начинает меня расспрашивать. Откуда я и так далее. Я отвечаю. Стараюсь почуднее. Потом спрашивает: «А ты Пушкина знаешь?» — «Знаю, — отвечаю, — в одной школе учился. У меня правая нога сухая, а у него левая короче. Я с ним за одной партой не сидел, но знал хорошо. С одного класса все-таки». — «А что можешь о Лермонтове сказать?» — спросил он. Ну я и понес. «Лермонтов, это который на стройке сторожем работал? Если он, так я с ним выпивал даже. Он все бутылки собирал. Жена от него за пьянку ушла. А так неплохой был. Когда трезвый. Только я трезвого-то его не видел».
Профессор перестал расспрашивать и постукал молоточком по коленке. Я ему: «Вы и по другой постукайте и задрал штанину.
Подвал продемонстрировал пацанам.
«Ну, — говорю, — постукайте и по этой». — Ребята посмотрели на сухую ногу Подвала. Нога — не толще руки, и колена не видно. Подвал взялся левой рукой за ступню, поднял ее до головы и начал крутить ногой. Она поворачивалась во все стороны, будто не было суставов. Он повращал ногою и говорит: — То же и Водольскому показал, потом прислонил ступню к левому плечу, вот так, и стал водить правой рукой по ноге, будто по струнам скрипки, насвистывая: «Была бы шляпа…» Профессор заключил, что я здоровый. Не вышло у меня с дураком, — Подвал вздохнул,— а я-то ду-у-мал — сумасшедшим признает.
10
Кончилось курево. До отоварки — неделя. Надо просить у малолеток и договариваться с дубаком, чтоб передал. Но Глаз предложил:
– Давайте наведем в камере порядок: выскоблим пол, аккуратно, как в зоне, заправим кровати и вызовем воспитателя. Ему понравится, и он принесет.
Дубак давно прокричал отбой, а ребята скоблили полы. Половые доски были черные, и парни в окне разбили стекло и принялись им скоблить. Надзиратель несколько раз предупреждал пацанов, чтоб спать ложились, но они упрашивали, и он махнул рукой.
Утром заправили кровати и убрали кружки с труб.
– Ну, — сказал Подвал, — зовем воспитателя.
Юрий Васильевич, добряк воспитатель, перешел работать во взрослую колонию, и пришел старший воспитатель майор Рябчик. Осмотрев камеру, восторга не выразил.
– Что звали? — спросил.
– Павел Семенович, хороший у нас порядок?
– В других камерах не хуже. Чего хотите?
– Мы хотим, — сказал Масло, — курева.
– Бросьте курить да еды больше покупайте. — Он помолчал. — Хорошо, к вечеру будет. — Рябчик еще помолчал. — Ну, Петров, как дела?
– Дела, Павел Семенович, плохи. Посмотрите, у меня уши опухли.
Перед ужином надзиратель подал две пачки махорки. Парни взревели.
– Мало, — кричал Масло.
– Вот петух, — орал Подвал.
– Пидар, — гаркнул Глаз.
После ужина Глаз два раза стукнул по лампочке. Минут через десять она потухла, и парни загоготали. В темноте полетели подушки. Кто-то швырнул на пол шахматы, и фигуры запрыгали по полу. В камере стоял визг. Дежурный принес новую лампочку.
– Так, — сказал Глаз, — я сейчас Рябчику мат поставлю.
Он поднял с пола черного короля и запустил в дверь.
– Пидар-Рябчик, это тебе шах.
Он снова схватил швабру и постучал по лампочке.
– Я в темноте лучше поставлю.
Надзиратель открыл кормушку.
– Что, опять перегорела? Вот напишу рапорт.
– Пиши, пиши. — И Глаз с силой пнул тазик от бачка с питьевой водой. Тазик перевернулся, обдав дубака брызгами.
– Петров, — сказал дубак, — я сейчас тебе поставлю мат. Пойдешь в карцер новую партию играть.
В карцере сидеть — тепло, на дворе — весна. Глаза тянуло на улицу.
В соседнем карцере сидела женщина и часто стучала крышкой параши. Стук звонкий. «Как она так звонко стучит?» Глаз подошел к параше и стукнул крышкой. Удар получился глухой.
– Соседка, как ты так звонко стучишь парашей? — крикнул Глаз. — И что, у тебя параша автоматическая?
– А я к крышке привязала резинку, — ответила женщина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Скоро Костю вызвали на допрос к следователю. Вернувшись, спросил разрешения у дубака вынести парашу. Сегодня Костя — дневальный. У этой камеры — привилегия: окна выходят на солнечную сторону, и можно выносить парашу в любое время.
– Глаз, — попросил Доктор, — помоги мне.
В туалете Доктор быстро заговорил:
– Следователь сказал, что знает о разговоре по трубе. У нас в камере подсадка.
– Кто?
– Кичко. Ты видишь, как его часто вызывают к следователю, а сидит всего-навсего за неуплату алиментов. Это он к Куму ходит. И еще: тебя тогда не было — он несколько раз подряд от следователя передачу приносил. Говорил, что сестра упросила следователя. У него и сестры в Тюмени нет. И что-то он долго под следствием сидит. Крутят его — будто за убийство. Я сказал следователю, что да, был такой разговор по трубе. Это в мою пользу. Теперь следователь на днях тебя вызовет. Глаз, ты подтвердишь, что все так и было? Врать тебе не придется. Никто знать не будет.
Глаз задумался. Топить одного зека ради другого?
– А что, без меня не обойтись?
– Нет. Нужен свидетель. Кичко не может идти за свидетеля. Он подсадка. А ты, когда придешь от следователя, не говори, к кому вызывали. Скажи — по своему делу. Ну сделай, Глаз?
– Ладно, но об этом — никому.
И вот Глаза вызвал следователь по делу взяточников. Он был молодой, невысокий, веселый.
– Так, — сказал следователь, — твоя фамилия Петров?
– Так точно, Петров.
Следователь оглядел Глаза. Он был в галифе, а из-под расстегнутой куртки выглядывала тельняшка.
– Садись.
Глаз сел на прибитый к полу табурет. Следователь курил хорошие сигареты.
– Не угостите меня?
Следователь достал пачку и протянул Глазу. Глаз взял две сигареты.
– Мне и цыганенку.
– Ты сидишь в одной камере с Кобзевым Костей?
– Сижу, а что же делать.
– На днях какой-то разговор был, касающийся его дела. Объясни, как он произошел?
– Объясню, раз надо.
И Глаз рассказал.
– Слушай, Петров, а как это вы по трубам переговариваетесь?
– Да очень просто. Вы в школе физику учили?
– Учил.
– Плохо учили. Ставлю два. Даже кол. Давайте дневник, и пусть мать распишется.
Следователь засмеялся.
– Веселый ты парень. Но объясни.
– Трубы обладают, это самое, проводят звук. Да что объяснять, я на деле покажу. Отведите меня в другой кабинет, я оттуда буду кричать в трубу, а вы здесь ухо к трубе приложите и слушайте.
Следователь повел Глаза в соседний кабинет. Там сидел Кум.
– Григорий Иванович, Петров хочет мне показать, как они по трубам разговаривают. Пусть он тут покричит в трубу, а я там послушаю, — сказал следователь и вышел.
– Григорий Иванович, приветствую вас. Вы что-то меня больше не вызываете? А я жду. Аж соскучился, — сказал Глаз, подошел к трубе и нагнулся, затем выпрямился, шагнул к столу Кума и проговорил: — Мне надо что-то взять, чтоб постучать по трубе.
Глаз вынул из графина пробку, Кум хотел перехватить его руку, но Глаз был уже у труб отопления и стучал пробкой по верхней трубе.
– Тише ты — расколешь.
Глаз нагнулся, приложил к трубе лодочкой ладонь и прокричал:
– Товарищ следователь, как слышимость? Если хорошая, то приготовьте пару сигарет.
Дверь отворилась. Заглянул следователь.
– Пошли.
Глаз вышел, бросив Куму:
– Если повинные никто не пишет, вызывайте меня.
Следователь запротоколировал показания Глаза и отдал ему пачку сигарет.
9
Бывший управляющий трестом Виктор Иванович Редькин и Костя Кобзев передачи и отоварку клали в один котел. После того, как Глаз дал показания следователю, Костя предложил ему гужеваться вместе. Глазу отовариваться не на что, да и передачу никто не носит, и он согласился. Но из общего котла ел мало. Скромничал.
Глаза вызвал на допрос старший следователь особого отдела управления внутренних дел Эмиргалиев. За столом сидел седоватый подполковник с узким разрезом глаз. Лицо рябое и некрасивое.
– Я занимаюсь твоим побегом. Больше в побег не пойдешь?
– Пойду,— не думая ответил Глаз.
– Я взял уже показания у милиционеров, которые тебя конвоировали. Теперь ты расскажи, как было дело.
– Показания я вам сейчас дам, а вы скажите: что будет Колесову за то, что он меня продырявил?
– Да ничего, наверное, не будет.
– Это почему?
– Он не знал, что бежит малолетка.
– Как же это «не знал»? — возмутился Глаз.— Я, прежде чем побежать, крикнул: «Не стрелять — бежит малолетка!»
– И Колесов, и конвой об этом не говорят.
– Вы их в больницу сводите.
– Зачем?
– А проверьте слух. Они что — глухие? Если они не слышали, что я кричал «не стрелять — бежит малолетка», тогда давайте допрашивайте весь этап. Двадцать восемь человек было. Они-то, я надеюсь, не глухие.
– Кричал или не кричал — какая разница? Ты ведь живой остался.
– Ну и шустрый вы, товарищ подполковник. Разница есть. По советскому законодательству в малолеток и беременных женщин стрелять нельзя, если они идут в побег. А в меня стреляли. Я вот нарушил закон — меня посадили. Он нарушил закон — пусть его тоже судят.
– Твое преступление — разбой — все равно побег перетягивает. Лишнего сроку за побег не дадут.
Глаз, не читая протокол, расписался.
– Защищайте их, защищайте. Рука руку моет. Чума на вас всех…
Глаз решил вызвать воспитателя, воспитатели к нему не ходили, и попроситься в камеру малолеток. Он подошел к дверям и стукнул два раза в кормушку. Дубак не подошел. Глаз постучал еще. В коридоре тишина. Глаз забарабанил в кормушку, и она открылась. Он просунул в отверстие голову и осмотрел коридор. Дубака не видно. «А что, — подумал Глаз, — я в кормушку пролезу. Вот было б здорово! Вылезу в коридор, закрою кормушку и зайду в туалет. Когда начнут водить на оправку, я с чужой камерой и уйду. На вечерней поверке меня хватятся. Вот будет потеха! А если туалет закрыт, я через кормушку в чужую камеру…»
Глаз просунул в кормушку обе руки, втиснул плечи и вылез наполовину. Зад не пролазил. «Все равно пролезу»,— подумал Глаз и хотел сделать усилие, но из туалета вышел надзиратель, поправляя на себе портупею.
– Куда! Куда! — как будто Глаз мог из тюрьмы убежать. — Вот сволочь! Не сидится спокойно, — кричал надзиратель, а Глаз еле залез назад.
Надзиратель, закрывая кормушку, сказал:
– Пять суток обеспечено.
Глаз расхаживал по карцеру, напевая лагерные песни. Он доволен: пронес курева и спичек.
Курил экономно, всасывая дым с воздухом, и кружилась голова.
На следующий день к Глазу посадили здоровенного малолетку. Привел его корпусной с шишкой на скуле.
Малолетка зашел в карцер робко. Глаз обрадовался и завел разговор. Но парень разговаривать не хотел и отвечал на вопросы, будто следователю, и все разглядывал Глаза.
Глаз подумал, уж не обиженку ли к нему посадили, забитый какой-то, слова не вытянешь. Но парень разговорился.
– А за что тебя? — спросил Глаз.
– Да мы камеру вверх дном перевернули, у нас курево кончилось, а нам не передавали.
– А ты не знаешь, в какой камере сидит Гена Медведев? Какая у него кличка, не знаю. Он мой подельник. С Заводоуковского района.
– Медведь у него кличка, сидит он, кажется… подожди, сейчас вспомню, а-а-а, в шестьдесят второй. Точно, в шестьдесят второй.
Глаз с Витей разговорились. Он из Тюмени. Попал по хулиганке. Освоившись, он признался:
– Знаешь, Глаз, нас корпусной этот, что меня привел, все тобой пугает. Вот посажу, говорит, кто шустрит, к Камбале, покажет он вам, что такое тюрьма. Когда вел меня, все стращал. Ну все, Камбала в карцере, веду к нему. Только не просись от него. Я представлял тебя не таким. Здоровый, думаю. Сказать по правде, я шел в карцер и тебя боялся.
Глаз не ожидал такого откровения и удивился. Не думал, что им малолеток пугают.
Витя просидел с Глазом до вечера, и его увели в шизо. Мест в карцерах не хватало.
«Так, Генка сидит в шестьдесят второй. А что, если попытаться в шестьдесят вторую попасть?»
Через пять суток за Глазом пришел разводящий. Не тот, что уводил его в карцер.
– Ты в какой камере сейчас?
– В шестьдесят второй, — спокойно ответил Глаз.
– Так ты же у взрослых сидел?
– Сидел я у взрослых, сидел у малолеток, снова у взрослых и опять к малолеткам попал.
– А не врешь?
– Что мне врать? Ты же в карточке сверишься.
Разводящий повел Глаза на второй этаж.
– Здорово, ребята, вот и отсидел я пять суток! — заорал, переступив порог камеры, Глаз.
Малолетки уставились на Глаза. Одет он был не так, как они. На нем солдатские галифе, из-под куртки выглядывает тельняшка, на голове — зековская расшитая кепка. Разводящий стоял в дверях, а Глаз подошел к малолетке, хлопнул его по плечу: «Здорово, Толя», — и затряс обалдевшему пацану руку.
Разводящий не закрывал дверь, а Глаз, чувствуя на себе его взгляд, сделал шаг ко второму. «Братан, здорово, чего такой грустный?» — и, выпустив очумевшего пацана из объятий, повернулся ко всем ребятам.
– Ну, как вы без меня?
Все молчали, и разводящий спросил:
– Он сидел у вас в камере?
Стоя спиной к разводящему, Глаз моргнул пацанам. Его поняли.
– Сидел.
– Конечно.
– Он с нашей камеры.
Разводящий захлопнул дверь и пошел сверяться в картотеке.
Только теперь Глаз заметил Гену Медведева. Он стоял возле шконки в углу камеры.
– Привет.
– Здорово.
– Как живешь? — громче спросил Глаз.
Он рассчитывал, если Генка живет не очень, его визит изменит отношение к парню.
– Хорошо, — негромко ответил Гена.
– Как дела? — тихо спросил Глаз.
– Плохо. Мишка колонулся.
– Так… В какой камере Робка?
– В шестьдесят четвертой.
Благодаря тюремному телефону Глаз знал, что не так давно из зоны в тюрьму привезли его второго подельника Робку Майера, а Робке в колонии оставалось жить два дня до досрочного освобождения. По вине Глаза вместо свободы Робку раскрутят, и Глаз решил, если удастся переговорить с Генкой, отшить Робку. Взять преступление на двоих.
– Я сейчас с ним перебазарю, — зашептал Глаз, — а не успею — за мной сейчас придут, — передай ему, чтоб отказывался. Ты сказал, что он с нами был?
– Они об этом знали.
– Ты это же показал?
– Куда мне было деваться?
– Ну ничего, откажешься от показаний. Глаз залез под шконку — трубы отопления в корпусе малолеток проходили над полом — и только переговорил с Робкой, как открылась дверь и разводящий крикнул:
– Петров, на выход!
Дойдя до дверей, Глаз обернулся. Пацаны смотрели на него. Он поднял вверх правую руку и, сказав: «Покедова», вышел из камеры.
Разводящий поругал Глаза за обман и отвел к малолеткам в другую камеру.
С месяц назад воспитатели убрали из нескольких камер самых отчаянных парней и посадили в одну. Глаз оказался шестым. Четверо — тюменские, а Глаз и Подвал, у него одна нога — сухая и он без костылей ходить не мог, — из районов.
Малолетки о Глазе наслышаны. Они представляли его здоровым и сильным и разочаровались. И стали игнорировать. Не замечают — и все. Они, городские, знавшие всю блатню Тюмени, должны перед ним преклоняться? Не бывать такому. И его, деревенского, неизвестно как вышедшего в шустряки, они и за равного принимать не будут.
Парни были самоуверенны и зоны не боялись. На свободе шустрили, думали они, в тюрьме живем отлично и в зоне не пропадем. Иногда просили Глаза рассказать о зоне. А раз Масло — тюменский парень, на свободе не в меру шустривший, хотя и был щупленький и ростом не выше Глаза, — спросил:
– А сам-то ты как в зоне жил? Вором? Или в активе был?
– Как я жил? Вором не был. В активе тоже не состоял. Вы что, думаете, если придете на зону, сразу ворами станете или лычку рога прицепите?
Дни шли, и постепенно ребята к Глазу привыкали. Хотя и держались высокомерно. Но тюремная обстановка заставляла обращать на него внимание.
Глаза часто по трубам спрашивали, и парням приходилось приглашать его. Если в камеру заходили работники тюрьмы, разговаривать начинали с ним.
Парни любили рассказывать забавные истории. Чаще всех травил были и небылицы Масло. Сидел он за хулиганство и срок ждал небольшой. На свободе у него был друг по кличке Репа.
После прогулки Масло, сев на шконку и засмолив здоровенную козью ножку, сказал:
– Я сейчас про Репу расскажу. Подохнете со смеху. Мы засосали тогда по пузырю и канали по улице. На остановке — глядь — стоит красивая чувиха. Разукрашенная. Распомаженная. Расфуфыренная. Репа говорит: «Постойте. Я сейчас». Он подкатил к чувырле и громко: «Ах ты шалава! Потаскуха! Профура! Где ты шляешься? Опять шлея под хвост попала? Разукрасилась! Мать тебя третьи сутки ищет, по всем шалманам пробежала, не найдет тебя. Куда ты забурилась? Топай домой, лярва». Деваха вся красная и еле вымолвила: «Отойдите, пожалуйста, я вас не знаю». — «Ах, не знаешь! Вот придешь домой, мать тебе задаст «не знаю». Люди стоят на остановке и слушают, а он поливает ее. Девка крутится, скорее бы подошел автобус или мент показался. Но ни автобуса, ни мента не видно. Тогда она остановила проходившее такси и уехала. Мы потом заняли денег и еще вмазали, надрываясь над Репой. Ох, и чудил же он».
Подвалу тоже захотелось потравить, и он начал:
– Закосил я на дурака, и меня в Тюмень вернули. Привозят к профессору Водольскому, и он начинает меня расспрашивать. Откуда я и так далее. Я отвечаю. Стараюсь почуднее. Потом спрашивает: «А ты Пушкина знаешь?» — «Знаю, — отвечаю, — в одной школе учился. У меня правая нога сухая, а у него левая короче. Я с ним за одной партой не сидел, но знал хорошо. С одного класса все-таки». — «А что можешь о Лермонтове сказать?» — спросил он. Ну я и понес. «Лермонтов, это который на стройке сторожем работал? Если он, так я с ним выпивал даже. Он все бутылки собирал. Жена от него за пьянку ушла. А так неплохой был. Когда трезвый. Только я трезвого-то его не видел».
Профессор перестал расспрашивать и постукал молоточком по коленке. Я ему: «Вы и по другой постукайте и задрал штанину.
Подвал продемонстрировал пацанам.
«Ну, — говорю, — постукайте и по этой». — Ребята посмотрели на сухую ногу Подвала. Нога — не толще руки, и колена не видно. Подвал взялся левой рукой за ступню, поднял ее до головы и начал крутить ногой. Она поворачивалась во все стороны, будто не было суставов. Он повращал ногою и говорит: — То же и Водольскому показал, потом прислонил ступню к левому плечу, вот так, и стал водить правой рукой по ноге, будто по струнам скрипки, насвистывая: «Была бы шляпа…» Профессор заключил, что я здоровый. Не вышло у меня с дураком, — Подвал вздохнул,— а я-то ду-у-мал — сумасшедшим признает.
10
Кончилось курево. До отоварки — неделя. Надо просить у малолеток и договариваться с дубаком, чтоб передал. Но Глаз предложил:
– Давайте наведем в камере порядок: выскоблим пол, аккуратно, как в зоне, заправим кровати и вызовем воспитателя. Ему понравится, и он принесет.
Дубак давно прокричал отбой, а ребята скоблили полы. Половые доски были черные, и парни в окне разбили стекло и принялись им скоблить. Надзиратель несколько раз предупреждал пацанов, чтоб спать ложились, но они упрашивали, и он махнул рукой.
Утром заправили кровати и убрали кружки с труб.
– Ну, — сказал Подвал, — зовем воспитателя.
Юрий Васильевич, добряк воспитатель, перешел работать во взрослую колонию, и пришел старший воспитатель майор Рябчик. Осмотрев камеру, восторга не выразил.
– Что звали? — спросил.
– Павел Семенович, хороший у нас порядок?
– В других камерах не хуже. Чего хотите?
– Мы хотим, — сказал Масло, — курева.
– Бросьте курить да еды больше покупайте. — Он помолчал. — Хорошо, к вечеру будет. — Рябчик еще помолчал. — Ну, Петров, как дела?
– Дела, Павел Семенович, плохи. Посмотрите, у меня уши опухли.
Перед ужином надзиратель подал две пачки махорки. Парни взревели.
– Мало, — кричал Масло.
– Вот петух, — орал Подвал.
– Пидар, — гаркнул Глаз.
После ужина Глаз два раза стукнул по лампочке. Минут через десять она потухла, и парни загоготали. В темноте полетели подушки. Кто-то швырнул на пол шахматы, и фигуры запрыгали по полу. В камере стоял визг. Дежурный принес новую лампочку.
– Так, — сказал Глаз, — я сейчас Рябчику мат поставлю.
Он поднял с пола черного короля и запустил в дверь.
– Пидар-Рябчик, это тебе шах.
Он снова схватил швабру и постучал по лампочке.
– Я в темноте лучше поставлю.
Надзиратель открыл кормушку.
– Что, опять перегорела? Вот напишу рапорт.
– Пиши, пиши. — И Глаз с силой пнул тазик от бачка с питьевой водой. Тазик перевернулся, обдав дубака брызгами.
– Петров, — сказал дубак, — я сейчас тебе поставлю мат. Пойдешь в карцер новую партию играть.
В карцере сидеть — тепло, на дворе — весна. Глаза тянуло на улицу.
В соседнем карцере сидела женщина и часто стучала крышкой параши. Стук звонкий. «Как она так звонко стучит?» Глаз подошел к параше и стукнул крышкой. Удар получился глухой.
– Соседка, как ты так звонко стучишь парашей? — крикнул Глаз. — И что, у тебя параша автоматическая?
– А я к крышке привязала резинку, — ответила женщина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47