«За кого хан, тот и пан». И Нечай рассказал об этом гетману.
– Знаю эти слова, – ответил Хмельницкий, – слыхал. Уже немало лет им.
А самое страшное – справедливые слова. Так было всегда, а я хочу, чтобы так не было уже никогда.
Все же ни в эту минуту, ни позднее Нечай не мог полностью оправдать все поступки гетмана. «Ну, хорошо, пусть хлопочет он о будущем, – думал Нечай, – но сейчас, когда шляхта снова, как саранча, движется на Украину, расползается по своим усадьбам, надо что-то такое сделать, чтобы сдержать эту заразу». Он ушел от гетмана без злобы в сердце, но такой же встревоженный и обеспокоенный, как и до своего приезда в Чигирин.
По приказу гетмана в Чигирин съехались полковники. Прибыли винницкий полковник Иван Богун, уманский – Осип Глух, кальницкий – Иван Федоренко, корсунский – Лукьян Мозыря, переяславский – Федор Лобода, полтавский – Мартын Пушкарь. Ожидали еще приезда миргородского полковника Матвея Гладкого и прилукского – Тимофея Носача.
Полковники вспоминали былые походы, товарищей, которые полегли в боях, рассказывали о том, что происходило в полках, но о деле, которое собрало их всех в Чигирин, никто и словом не обмолвился.
Иван Выговский все эти дни провел в хлопотах. Надо было со многими полковниками встретиться наедине, выведать настроение каждого, выслушать, сказать свое слово. Горячие дни были у генерального писаря. С ног сбились и помощники гетмана, есаулы Демьян Лисовец и Михайло Лученко. Гостей надо было принять достойно, разместить. Все они жили в Чигирине коштом гетмана.
Лучшие дома были заняты полковниками, их сотниками и казаками, с которыми они прибыли в Чигирин.
В городе стоял шум и гам. Ржали у коновязей лошади, дрожали стены в шинках от громких песен и веселых возгласов, полы прогибались под ногами плясунов. И только Капуста сохранял спокойствие, словно все, что происходило и должно было произойти, его не тревожило. Он оставался верен себе и в эти беспокойные дни. Заботило его только то, что давно не было вестей от Малюги. А гетман ходил веселый, напевал себе под нос, разглаживал усы, шутками сыпал.
– Не горюй, Тимофей, – сказал он сыну, обнимая его за плечи, – твоей будет красотка. – Он намекал на дочь молдавского господаря, Домну-Розанду, в которую давно был влюблен молодой гетманич.
Тимофей уже знал о намерениях отца. Горячий по натуре, он нетерпеливо ожидал дня, когда тот отправит его в поход на господаря. Да, теперь открывался перед ним широкий путь к боевой славе, и полковники не будут уже смотреть на него только как на гетманского сынка. Теперь он докажет свои способности не только как храбрый казак, но и как полководец. В июльскую ночь, полную душного запаха липы, гетман сказал ему:
– Ты, сын, помни: на великое дело я решился, и ты мне в этом деле будь верный и честный помощник. Учись, присматривайся, с полковниками держись ласково, послушно. Понравилась тебе Лупулова дочка – что ж, твоя будет, – но не это цель, не это... Смотри вперед: еще впереди война страшная за нашу волю, и чем больше будет у нас союзников в этой войне, тем лучше для нас. Станешь зятем молдавского господаря, не будет он тогда держать руку Потоцких и Калиновских, не пойдет против собственной дочки.
***
...После этого ночного разговора Тимофей решил твердо: довольно гулять, искать легкой славы. Перед ним открывался новый путь, еще не изведанный и тем более привлекательный. Однако, многое из того, что происходило в отцовском доме, не нравилось ему, и он часто сдерживал себя, чтобы не сказать об этом отцу. Враждовал Тимофей с мачехой. Елена чувствовала непримиримую неприязнь Тимофея и платила ему тем же. Не лежало сердце гетманича и к Выговскому, хотя он и не мог бы сказать ничего плохого о генеральном писаре. Однако говорил с ним холодно, отклонял все попытки Выговского стать его советчиком и старшим товарищем.
Глава 22
У гетмана в эти дни была своя забота. Еще сегодня его замыслы оставались тайной, о них могли только догадываться в Варшаве. Но через некоторое время они станут известны и, как гром с ясного неба, поразят всех его врагов. Он знал, как завопят враги. Снова подымут крик – продался туркам! Пусть кричат, пусть осуждают, все равно им не столкнуть его с пути. Стиснув зубы, он стерпит все подозрения и обиды, он снесет даже все оскорбительные песни о том, чтобы первая пуля его не минула. Он все стерпит, но если кто-нибудь станет поперек дороги – тогда берегись. А в Москву он напишет. Царь поймет, почему гетману пришлось так поступить.
Совесть его спокойна.
...И на следующий день, когда полковники уселись за длинным, накрытым красной китайкой столом в большой зале гетманской канцелярии, он так и сказал им – тихо, спокойно, но твердо, голосом, который звучал как безусловный приказ. Говорил и смотрел на каждого из полковников пытливо и внимательно. Ведь вместе с этими людьми он прошел уже немалый путь. Что-то волнующее и теплое шевелилось в его сердце.
– Панове, мы начинали с малого, – ласково говорил он. – В степи, под дождем и ветром, бездомные и голодные, обездоленные и обиженные, мы вышли в поход. Чего мы добились – вы знаете. Еще мало, но все в наших руках.
И перед собравшимися встали те далекие дни, о которых напомнил гетман. А он продолжал:
– Не дикой степью судила доля быть нашей отчизне, а краем цветущим, чтобы росли города, чтобы колосились нивы и без страха выходил по весне в поле пахарь и сеятель, чтобы свободна была наша вера, чтобы ширилась торговля и ремесла процветали. Будем ходить в море без опасений, не проливая крови. Хан крымский поймет, что нас надо уважать.
Он говорил долго, живо рисуя будущее и сам увлекаясь своими словами.
Сказать по правде, он думал, что поднимутся споры. Ждал: вот встанет Гладкий или Глух и заведут старую песню о проданной вере, о том, что грех с басурманами дело вести. Гетман приготовил уже слова, которыми он убедит недовольных. Но никто не возражал. Выговский поднялся и, опустив глаза, торжественным голосом спросил:
– Что скажут паны полковники на умысел гетмана о договоре с султаном?
Один за другим раздались голоса:
– Добро.
– Добро.
– Добро.
Гетман усмехнулся в усы. Это была победа. Напрасно Капуста так беспокоил его своими подозрениями. Даже упрямый Нечай, и тот поднял пернач и густым басом произнес:
– Добро.
Глава 23
...Чауш Осман-ага, посол турецкого султана, въезжал в Чигирин. Со стен крепости ударили пушки. Двадцать один раз пророкотали залпы в честь посла. Ветер заклубил пыль. Золотистый чигиринский песок взвился вдоль дороги, искрился на солнце, слепил глаза.
Иван Выговский и Тимофей, в сопровождении полковников Нечая и Глуха, с большим конвоем казаков, встречали посольство за городом. Спешились и пошли пешком навстречу золоченой карете, в которой сидел султанский посол.
Чауш Осман-ага важно вышел из кареты. Солнце бросало в глаза турку снопы веселых лучей. Выговский и полковники поклонились послу. Он ответил низким поклоном. Полный, приземистый Осман-ага заплывшими, маленькими глазками, которые, точно зверьки, выглядывали из-под мохнатых седых бровей, с любопытством посматривал на полковников. Он улыбнулся, узнав гетманского сына Тимофея. Несколько лет назад чауш встречал его в Бахчисарае. Он напомнил об этом Тимофею.
– Много воды уплыло, – ответил Тимофей.
– И все в Черное море, – загадочно усмехнулся чауш.
– Чем больше воды в Черном море, тем легче нашим чайкам по морю ходить, – отозвался Тимофей, посмотрев в упор на чауша.
Тот закусил губу и замолчал.
...Заиграли трубачи. Послу подвели коня, которого выслал ему навстречу гетман. Он легко, несмотря на свой возраст и полноту, вскочил в седло. Полковники тоже сели на коней. Тронулись. Снова грянули пушки со стен крепости. Впереди ехали трубачи, за ними хорунжие с развернутыми знаменами. По сторонам личная стража посла – сто янычаров, посредине – посол, на полшага от него, почти рядом, генеральный писарь Выговский, чуть поодаль – Тимофей, Нечай и Глух. За ними на двадцати лошадях, покрытых лазоревыми попонами с гербами султана, везли подарки, предназначенные гетману.
Щурясь, Осман-ага покачивался в седле. Повсюду на улицах стояло множество людей. Женщины, одетые по-праздничному, с открытыми лицами, без стеснения разглядывали посла. Дети бежали за янычарами и что-то кричали.
Гремели пушки, играли трубачи, ветер чуть колыхал тяжелые бархатные знамена. Осман-ага довольно улыбнулся. Он вез вечный мир и милость великого султана в столицу Украины, в Чигирин.
Ударили в тулумбасы. Кортеж приближался к гетманской резиденции. От самой улицы через ворота, вплоть до крыльца, был разостлан ковер.
Гетманская стража застыла неподвижно, отставив в сторону пики. На крыльце ждал гетман с полковниками.
Чауш остановил коня у ворот и соскочил наземь. Ему поднесли шкатулку, завернутую в белый шелк. Он взял ее в руки и ступил на ковер. Трубачи затрубили еще громче. Последний салют потряс воздух. Чауш Осман-ага, посол султана, преклонил колено перед великим гетманом Украины Зиновием Богданом Хмельницким. Гетман пошел ему навстречу, взяв под локти, поднял и обратился к нему по-турецки. Полковники расступились. Гетман и чауш Осман-ага вошли в гетманскую канцелярию.
...Богдан Хмельницкий сидел в глубоком кресле, откинувшись на высокую резную спинку. За креслом стояли полковники. По правую руку Хмельницкого, держа гетманские клейноды, стоял генеральный бунчужный Василь Томиленко, рядом с ним – генеральный подскарбий Иванич. Тут же были генеральный писарь Выговский и генеральный обозный Федор Коробка.
– Великий гетман Украины, – заговорил Осман-ага, – наидостойнейший из монархов религии Иисусовой, наиблагороднейший из народа христианского, преславный князь Богдан Хмельницкий, коего старость да будет счастлива, повелел мне наисветлейший и могущественнейший властитель непобедимой Порты сказать тебе: прими подарки от султана и грамоту с условиями вечного мира, которые я привез тебе.
С этими словами Осман-ага поднес гетману турецкую саблю в серебряных ножнах, с эфесом слоновой кости, гетманскую булаву, усыпанную драгоценными камнями, знамя. Гетман своими руками принял подарки. Поднявшись, он поклонился чаушу и ответил:
– С добрым сердцем и светлыми намерениями обратились мы к ясному султану. В мыслях у нас мир и справедливость, и хотим мы жить в мире с могучим султаном. Рад видеть и слышать тебя, великий посол Осман-ага.
Отдохни после дороги, а завтра начнем переговоры с верой в сердце и ясностью в мыслях.
***
На другой день в гетманской канцелярии начались переговоры. На скамьях вдоль стены сидели полковники. Во главе стола – гетман, напротив него – Осман-ага. Выговский держал перед собой списки с пунктами договора.
Он не спал ночь, своей рукой переписывая и переводя с турецкого на украинский язык предложения султанского визиря. Перед чтением Осман-ага поднялся и, поклонясь гетману и полковникам, сказал:
– Султан велел передать: в будущей войне против Речи Посполитой велено будет орде Ислам-Гирея стать с вами под одно знамя, если условия, которые прочтет сейчас достойнейший визирь Выговский, рада и гетман утвердят и приложат к ним свою руку.
Осман-ага сел. Выговский вопросительно посмотрел на гетмана.
– Читай, писарь, – сказал Хмельницкий.
Полковники насторожились.
Выговский откашлялся, поднес к глазам лист и ровным голосом начал читать:
– "Договор между гетманом Украины и султаном турецким..."
– Дозволь, гетман, перебить, дело неотложное...
Все повернули головы к дверям, откуда раздался голос Лаврина Капусты.
– Говори, – недовольно махнул рукой гетман. – Что там стряслось?
Полковники переглянулись. Чауш Осман-ага с любопытством глядел: что могло случиться? Капуста сделал шаг вперед и сказал то, о чем гетман знал еще вчера:
– Послы польского коронного гетмана Потоцкого прибыли в Чигирин и просят у гетмана аудиенции по срочному делу.
Чауш Осман-ага наклонился к толмачу. Тот проворно перевел ему слова Капусты. У чауша мелькнула мысль: во-время заключает договор с гетманом Высокая Порта. Нет, не ошибся он, когда горой стоял в Стамбуле за этот договор. Если поляки заискивают перед Чигирином, это что-то значит.
Хмельницкий пожал плечами и, как бы раздумывая, молчал. Все это было договорено еще вчера. Пусть чауш увидит – не одна Порта заинтересована в Украине. Похоже, что сообщение Капусты произвело впечатление на посла.
– Нет у меня сейчас времени, – сказал Хмельницкий, – передай послу, придется панам обождать.
Капуста вышел. Осман-ага закрыл глаза. Солнце заливало большую залу.
Посол обмахивался опахалом. Выговский откашлялся и начал читать:
– "Первое. Султан турецкий дозволяет войску казацкому и народу украинскому свободное плавание на Черном море во все свои порты, города и острова, также на Белом море <Белое море – Азовское.> во все свои города, порты и острова, а также в порты иных держав, с коими пожелает вести торговлю Украина, проход будет свободный".
В напряженной тишине звенел тонкий голос генерального писаря.
Полковники внимательно слушали, Выговский долго перечислял обязательства гетмана и султана, а когда прочитал последнюю, тринадцатую статью договора, джура поднес ему полный кубок меда. Писарь неторопливо, облизывая губы, начал пить. Встретил одобрительный взгляд Богдана.
Усмехнулся еле заметно. Теперь пусть видят полковники – не зря он сидит здесь, в Чигирине, не пустая игра эта возня с послами и грамотами. Если не ослепли – они должны увидеть за тем, что читал Выговский, расцвет благосостояния родного края, силу его и мощь.
Утолив жажду, Выговский значительно и веско заключил:
– Договор тайный, оглашению не подлежит.
Сказал и сел на свое место, переворачивая листы, покрытые тщательно выведенными буквами.
– Дозволь спросить, гетман? – поднялся со своего места Мартын Пушкарь, полковник полтавский.
– Говори, – кивнул головой Хмельницкий.
– Какие, стало быть, мы на себя обязательства берем перед султаном?
Выговский вопросительно посмотрел на Хмельницкого.
– Отвечай!
– Наши обязательства такие, – Выговский рассматривал ровно подстриженные ногти на своих длинных пальцах:
– прежде всего, мы даем слово ни в какие союзы, направленные против султана, не вступать, все земли по Днестр вместе с городом Каменцем считаем во владении султана, а все прочее, написанное в договоре, я читал.
– Дороговато, – покачал головой Пушкарь.
– Тебе больше хотелось бы, чтобы там сидел Потоцкий, – заметил Богун.
– Что Потоцкий, что...
– Довольно, – сердито прервал гетман, – говори дело...
Толмач, наклонясь к Осман-аге, поспешно переводил ему каждое слово.
Тогда заговорил гетман. Он начал издалека.
– Сотни лет Черное море было местом кровавых битв. Замкнутые с запада поляками, а с юга – татарами, бились, как в тенетах, казаки и весь наш народ. Раздору тому надо положить конец. Джелалий сидит в Стамбуле, Осман-ага в Чигирине. Будет отныне мир между Портою и Украиной. – Осман-ага одобрительно кивал головой. – Султан нас почитает, – продолжал гетман, – он видит нашу силу и наше честное желание жить в мире, мы почитаем его могущество.
Гетман говорил не спеша. У него было время. Он хотел сказать все, чтобы кто-нибудь из полковников часом не брякнул лишнего. А сам думал: миновали дни, когда Порта была для него чем-то недосягаемым. Между ним и султаном стоял, как стена, хан крымский. Теперь этому конец. Хмельницкий видел перед собой взбешенное лицо Ислам-Гирея. Да, в Бахчисарае договор Хмельницкого с Турцией произведет впечатление бури, внезапно разразившейся над головой. Но они не в силах будут чем-нибудь помешать.
Выговский протянул гетману лист и гусиное перо. Хмельницкий подписал.
Затем лист поднесли Осман-аге, чауш закусил губу и тоже подписался.
Джуры внесли на серебряных тарелках высокие кубки из драгоценного венецианского стекла, наполненные вином. Гетман поднял кубок. Он пил за здоровье султана Турции. Генеральный обозный Федор Коробка распахнул окно.
Махнул кому-то рукой. Мгновенно пушечные залпы сотрясли воздух. Кубки звенели на тарелках. Осман-ага сидел прямо, неподвижно. Весело гудели голоса полковников.
Первый день переговоров на этом закончился.
Глава 24
Приехав домой, гетман почувствовал усталость. Сел на скамью под липой в саду. Легкий ветерок шуршал в траве. Послышались шаги. Хмельницкий поднял голову. К нему шла Елена. Села рядом и положила руку ему на плечо.
Боже мой, как он устал! Неужто нельзя хоть на неделю уехать в Субботов? У него совсем серое лицо. Под глазами набухли мешки. Тяжко ему, ведь он один, никто не понимает его, никто. Она еще что-то говорила. Он не слушал. Смотрел куда-то в сторону и думал свое. Сегодня это еще тайна.
Завтра о договоре с турками заговорит Чигирин, через неделю – Варшава.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
– Знаю эти слова, – ответил Хмельницкий, – слыхал. Уже немало лет им.
А самое страшное – справедливые слова. Так было всегда, а я хочу, чтобы так не было уже никогда.
Все же ни в эту минуту, ни позднее Нечай не мог полностью оправдать все поступки гетмана. «Ну, хорошо, пусть хлопочет он о будущем, – думал Нечай, – но сейчас, когда шляхта снова, как саранча, движется на Украину, расползается по своим усадьбам, надо что-то такое сделать, чтобы сдержать эту заразу». Он ушел от гетмана без злобы в сердце, но такой же встревоженный и обеспокоенный, как и до своего приезда в Чигирин.
По приказу гетмана в Чигирин съехались полковники. Прибыли винницкий полковник Иван Богун, уманский – Осип Глух, кальницкий – Иван Федоренко, корсунский – Лукьян Мозыря, переяславский – Федор Лобода, полтавский – Мартын Пушкарь. Ожидали еще приезда миргородского полковника Матвея Гладкого и прилукского – Тимофея Носача.
Полковники вспоминали былые походы, товарищей, которые полегли в боях, рассказывали о том, что происходило в полках, но о деле, которое собрало их всех в Чигирин, никто и словом не обмолвился.
Иван Выговский все эти дни провел в хлопотах. Надо было со многими полковниками встретиться наедине, выведать настроение каждого, выслушать, сказать свое слово. Горячие дни были у генерального писаря. С ног сбились и помощники гетмана, есаулы Демьян Лисовец и Михайло Лученко. Гостей надо было принять достойно, разместить. Все они жили в Чигирине коштом гетмана.
Лучшие дома были заняты полковниками, их сотниками и казаками, с которыми они прибыли в Чигирин.
В городе стоял шум и гам. Ржали у коновязей лошади, дрожали стены в шинках от громких песен и веселых возгласов, полы прогибались под ногами плясунов. И только Капуста сохранял спокойствие, словно все, что происходило и должно было произойти, его не тревожило. Он оставался верен себе и в эти беспокойные дни. Заботило его только то, что давно не было вестей от Малюги. А гетман ходил веселый, напевал себе под нос, разглаживал усы, шутками сыпал.
– Не горюй, Тимофей, – сказал он сыну, обнимая его за плечи, – твоей будет красотка. – Он намекал на дочь молдавского господаря, Домну-Розанду, в которую давно был влюблен молодой гетманич.
Тимофей уже знал о намерениях отца. Горячий по натуре, он нетерпеливо ожидал дня, когда тот отправит его в поход на господаря. Да, теперь открывался перед ним широкий путь к боевой славе, и полковники не будут уже смотреть на него только как на гетманского сынка. Теперь он докажет свои способности не только как храбрый казак, но и как полководец. В июльскую ночь, полную душного запаха липы, гетман сказал ему:
– Ты, сын, помни: на великое дело я решился, и ты мне в этом деле будь верный и честный помощник. Учись, присматривайся, с полковниками держись ласково, послушно. Понравилась тебе Лупулова дочка – что ж, твоя будет, – но не это цель, не это... Смотри вперед: еще впереди война страшная за нашу волю, и чем больше будет у нас союзников в этой войне, тем лучше для нас. Станешь зятем молдавского господаря, не будет он тогда держать руку Потоцких и Калиновских, не пойдет против собственной дочки.
***
...После этого ночного разговора Тимофей решил твердо: довольно гулять, искать легкой славы. Перед ним открывался новый путь, еще не изведанный и тем более привлекательный. Однако, многое из того, что происходило в отцовском доме, не нравилось ему, и он часто сдерживал себя, чтобы не сказать об этом отцу. Враждовал Тимофей с мачехой. Елена чувствовала непримиримую неприязнь Тимофея и платила ему тем же. Не лежало сердце гетманича и к Выговскому, хотя он и не мог бы сказать ничего плохого о генеральном писаре. Однако говорил с ним холодно, отклонял все попытки Выговского стать его советчиком и старшим товарищем.
Глава 22
У гетмана в эти дни была своя забота. Еще сегодня его замыслы оставались тайной, о них могли только догадываться в Варшаве. Но через некоторое время они станут известны и, как гром с ясного неба, поразят всех его врагов. Он знал, как завопят враги. Снова подымут крик – продался туркам! Пусть кричат, пусть осуждают, все равно им не столкнуть его с пути. Стиснув зубы, он стерпит все подозрения и обиды, он снесет даже все оскорбительные песни о том, чтобы первая пуля его не минула. Он все стерпит, но если кто-нибудь станет поперек дороги – тогда берегись. А в Москву он напишет. Царь поймет, почему гетману пришлось так поступить.
Совесть его спокойна.
...И на следующий день, когда полковники уселись за длинным, накрытым красной китайкой столом в большой зале гетманской канцелярии, он так и сказал им – тихо, спокойно, но твердо, голосом, который звучал как безусловный приказ. Говорил и смотрел на каждого из полковников пытливо и внимательно. Ведь вместе с этими людьми он прошел уже немалый путь. Что-то волнующее и теплое шевелилось в его сердце.
– Панове, мы начинали с малого, – ласково говорил он. – В степи, под дождем и ветром, бездомные и голодные, обездоленные и обиженные, мы вышли в поход. Чего мы добились – вы знаете. Еще мало, но все в наших руках.
И перед собравшимися встали те далекие дни, о которых напомнил гетман. А он продолжал:
– Не дикой степью судила доля быть нашей отчизне, а краем цветущим, чтобы росли города, чтобы колосились нивы и без страха выходил по весне в поле пахарь и сеятель, чтобы свободна была наша вера, чтобы ширилась торговля и ремесла процветали. Будем ходить в море без опасений, не проливая крови. Хан крымский поймет, что нас надо уважать.
Он говорил долго, живо рисуя будущее и сам увлекаясь своими словами.
Сказать по правде, он думал, что поднимутся споры. Ждал: вот встанет Гладкий или Глух и заведут старую песню о проданной вере, о том, что грех с басурманами дело вести. Гетман приготовил уже слова, которыми он убедит недовольных. Но никто не возражал. Выговский поднялся и, опустив глаза, торжественным голосом спросил:
– Что скажут паны полковники на умысел гетмана о договоре с султаном?
Один за другим раздались голоса:
– Добро.
– Добро.
– Добро.
Гетман усмехнулся в усы. Это была победа. Напрасно Капуста так беспокоил его своими подозрениями. Даже упрямый Нечай, и тот поднял пернач и густым басом произнес:
– Добро.
Глава 23
...Чауш Осман-ага, посол турецкого султана, въезжал в Чигирин. Со стен крепости ударили пушки. Двадцать один раз пророкотали залпы в честь посла. Ветер заклубил пыль. Золотистый чигиринский песок взвился вдоль дороги, искрился на солнце, слепил глаза.
Иван Выговский и Тимофей, в сопровождении полковников Нечая и Глуха, с большим конвоем казаков, встречали посольство за городом. Спешились и пошли пешком навстречу золоченой карете, в которой сидел султанский посол.
Чауш Осман-ага важно вышел из кареты. Солнце бросало в глаза турку снопы веселых лучей. Выговский и полковники поклонились послу. Он ответил низким поклоном. Полный, приземистый Осман-ага заплывшими, маленькими глазками, которые, точно зверьки, выглядывали из-под мохнатых седых бровей, с любопытством посматривал на полковников. Он улыбнулся, узнав гетманского сына Тимофея. Несколько лет назад чауш встречал его в Бахчисарае. Он напомнил об этом Тимофею.
– Много воды уплыло, – ответил Тимофей.
– И все в Черное море, – загадочно усмехнулся чауш.
– Чем больше воды в Черном море, тем легче нашим чайкам по морю ходить, – отозвался Тимофей, посмотрев в упор на чауша.
Тот закусил губу и замолчал.
...Заиграли трубачи. Послу подвели коня, которого выслал ему навстречу гетман. Он легко, несмотря на свой возраст и полноту, вскочил в седло. Полковники тоже сели на коней. Тронулись. Снова грянули пушки со стен крепости. Впереди ехали трубачи, за ними хорунжие с развернутыми знаменами. По сторонам личная стража посла – сто янычаров, посредине – посол, на полшага от него, почти рядом, генеральный писарь Выговский, чуть поодаль – Тимофей, Нечай и Глух. За ними на двадцати лошадях, покрытых лазоревыми попонами с гербами султана, везли подарки, предназначенные гетману.
Щурясь, Осман-ага покачивался в седле. Повсюду на улицах стояло множество людей. Женщины, одетые по-праздничному, с открытыми лицами, без стеснения разглядывали посла. Дети бежали за янычарами и что-то кричали.
Гремели пушки, играли трубачи, ветер чуть колыхал тяжелые бархатные знамена. Осман-ага довольно улыбнулся. Он вез вечный мир и милость великого султана в столицу Украины, в Чигирин.
Ударили в тулумбасы. Кортеж приближался к гетманской резиденции. От самой улицы через ворота, вплоть до крыльца, был разостлан ковер.
Гетманская стража застыла неподвижно, отставив в сторону пики. На крыльце ждал гетман с полковниками.
Чауш остановил коня у ворот и соскочил наземь. Ему поднесли шкатулку, завернутую в белый шелк. Он взял ее в руки и ступил на ковер. Трубачи затрубили еще громче. Последний салют потряс воздух. Чауш Осман-ага, посол султана, преклонил колено перед великим гетманом Украины Зиновием Богданом Хмельницким. Гетман пошел ему навстречу, взяв под локти, поднял и обратился к нему по-турецки. Полковники расступились. Гетман и чауш Осман-ага вошли в гетманскую канцелярию.
...Богдан Хмельницкий сидел в глубоком кресле, откинувшись на высокую резную спинку. За креслом стояли полковники. По правую руку Хмельницкого, держа гетманские клейноды, стоял генеральный бунчужный Василь Томиленко, рядом с ним – генеральный подскарбий Иванич. Тут же были генеральный писарь Выговский и генеральный обозный Федор Коробка.
– Великий гетман Украины, – заговорил Осман-ага, – наидостойнейший из монархов религии Иисусовой, наиблагороднейший из народа христианского, преславный князь Богдан Хмельницкий, коего старость да будет счастлива, повелел мне наисветлейший и могущественнейший властитель непобедимой Порты сказать тебе: прими подарки от султана и грамоту с условиями вечного мира, которые я привез тебе.
С этими словами Осман-ага поднес гетману турецкую саблю в серебряных ножнах, с эфесом слоновой кости, гетманскую булаву, усыпанную драгоценными камнями, знамя. Гетман своими руками принял подарки. Поднявшись, он поклонился чаушу и ответил:
– С добрым сердцем и светлыми намерениями обратились мы к ясному султану. В мыслях у нас мир и справедливость, и хотим мы жить в мире с могучим султаном. Рад видеть и слышать тебя, великий посол Осман-ага.
Отдохни после дороги, а завтра начнем переговоры с верой в сердце и ясностью в мыслях.
***
На другой день в гетманской канцелярии начались переговоры. На скамьях вдоль стены сидели полковники. Во главе стола – гетман, напротив него – Осман-ага. Выговский держал перед собой списки с пунктами договора.
Он не спал ночь, своей рукой переписывая и переводя с турецкого на украинский язык предложения султанского визиря. Перед чтением Осман-ага поднялся и, поклонясь гетману и полковникам, сказал:
– Султан велел передать: в будущей войне против Речи Посполитой велено будет орде Ислам-Гирея стать с вами под одно знамя, если условия, которые прочтет сейчас достойнейший визирь Выговский, рада и гетман утвердят и приложат к ним свою руку.
Осман-ага сел. Выговский вопросительно посмотрел на гетмана.
– Читай, писарь, – сказал Хмельницкий.
Полковники насторожились.
Выговский откашлялся, поднес к глазам лист и ровным голосом начал читать:
– "Договор между гетманом Украины и султаном турецким..."
– Дозволь, гетман, перебить, дело неотложное...
Все повернули головы к дверям, откуда раздался голос Лаврина Капусты.
– Говори, – недовольно махнул рукой гетман. – Что там стряслось?
Полковники переглянулись. Чауш Осман-ага с любопытством глядел: что могло случиться? Капуста сделал шаг вперед и сказал то, о чем гетман знал еще вчера:
– Послы польского коронного гетмана Потоцкого прибыли в Чигирин и просят у гетмана аудиенции по срочному делу.
Чауш Осман-ага наклонился к толмачу. Тот проворно перевел ему слова Капусты. У чауша мелькнула мысль: во-время заключает договор с гетманом Высокая Порта. Нет, не ошибся он, когда горой стоял в Стамбуле за этот договор. Если поляки заискивают перед Чигирином, это что-то значит.
Хмельницкий пожал плечами и, как бы раздумывая, молчал. Все это было договорено еще вчера. Пусть чауш увидит – не одна Порта заинтересована в Украине. Похоже, что сообщение Капусты произвело впечатление на посла.
– Нет у меня сейчас времени, – сказал Хмельницкий, – передай послу, придется панам обождать.
Капуста вышел. Осман-ага закрыл глаза. Солнце заливало большую залу.
Посол обмахивался опахалом. Выговский откашлялся и начал читать:
– "Первое. Султан турецкий дозволяет войску казацкому и народу украинскому свободное плавание на Черном море во все свои порты, города и острова, также на Белом море <Белое море – Азовское.> во все свои города, порты и острова, а также в порты иных держав, с коими пожелает вести торговлю Украина, проход будет свободный".
В напряженной тишине звенел тонкий голос генерального писаря.
Полковники внимательно слушали, Выговский долго перечислял обязательства гетмана и султана, а когда прочитал последнюю, тринадцатую статью договора, джура поднес ему полный кубок меда. Писарь неторопливо, облизывая губы, начал пить. Встретил одобрительный взгляд Богдана.
Усмехнулся еле заметно. Теперь пусть видят полковники – не зря он сидит здесь, в Чигирине, не пустая игра эта возня с послами и грамотами. Если не ослепли – они должны увидеть за тем, что читал Выговский, расцвет благосостояния родного края, силу его и мощь.
Утолив жажду, Выговский значительно и веско заключил:
– Договор тайный, оглашению не подлежит.
Сказал и сел на свое место, переворачивая листы, покрытые тщательно выведенными буквами.
– Дозволь спросить, гетман? – поднялся со своего места Мартын Пушкарь, полковник полтавский.
– Говори, – кивнул головой Хмельницкий.
– Какие, стало быть, мы на себя обязательства берем перед султаном?
Выговский вопросительно посмотрел на Хмельницкого.
– Отвечай!
– Наши обязательства такие, – Выговский рассматривал ровно подстриженные ногти на своих длинных пальцах:
– прежде всего, мы даем слово ни в какие союзы, направленные против султана, не вступать, все земли по Днестр вместе с городом Каменцем считаем во владении султана, а все прочее, написанное в договоре, я читал.
– Дороговато, – покачал головой Пушкарь.
– Тебе больше хотелось бы, чтобы там сидел Потоцкий, – заметил Богун.
– Что Потоцкий, что...
– Довольно, – сердито прервал гетман, – говори дело...
Толмач, наклонясь к Осман-аге, поспешно переводил ему каждое слово.
Тогда заговорил гетман. Он начал издалека.
– Сотни лет Черное море было местом кровавых битв. Замкнутые с запада поляками, а с юга – татарами, бились, как в тенетах, казаки и весь наш народ. Раздору тому надо положить конец. Джелалий сидит в Стамбуле, Осман-ага в Чигирине. Будет отныне мир между Портою и Украиной. – Осман-ага одобрительно кивал головой. – Султан нас почитает, – продолжал гетман, – он видит нашу силу и наше честное желание жить в мире, мы почитаем его могущество.
Гетман говорил не спеша. У него было время. Он хотел сказать все, чтобы кто-нибудь из полковников часом не брякнул лишнего. А сам думал: миновали дни, когда Порта была для него чем-то недосягаемым. Между ним и султаном стоял, как стена, хан крымский. Теперь этому конец. Хмельницкий видел перед собой взбешенное лицо Ислам-Гирея. Да, в Бахчисарае договор Хмельницкого с Турцией произведет впечатление бури, внезапно разразившейся над головой. Но они не в силах будут чем-нибудь помешать.
Выговский протянул гетману лист и гусиное перо. Хмельницкий подписал.
Затем лист поднесли Осман-аге, чауш закусил губу и тоже подписался.
Джуры внесли на серебряных тарелках высокие кубки из драгоценного венецианского стекла, наполненные вином. Гетман поднял кубок. Он пил за здоровье султана Турции. Генеральный обозный Федор Коробка распахнул окно.
Махнул кому-то рукой. Мгновенно пушечные залпы сотрясли воздух. Кубки звенели на тарелках. Осман-ага сидел прямо, неподвижно. Весело гудели голоса полковников.
Первый день переговоров на этом закончился.
Глава 24
Приехав домой, гетман почувствовал усталость. Сел на скамью под липой в саду. Легкий ветерок шуршал в траве. Послышались шаги. Хмельницкий поднял голову. К нему шла Елена. Села рядом и положила руку ему на плечо.
Боже мой, как он устал! Неужто нельзя хоть на неделю уехать в Субботов? У него совсем серое лицо. Под глазами набухли мешки. Тяжко ему, ведь он один, никто не понимает его, никто. Она еще что-то говорила. Он не слушал. Смотрел куда-то в сторону и думал свое. Сегодня это еще тайна.
Завтра о договоре с турками заговорит Чигирин, через неделю – Варшава.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69