Мой переутомленный мозг больше всего на свете стремился забыть свою усталость известным ему путем. Впервые за всю мою жизнь я сознательно и предумышленно захотел напиться; это было новое и совсем особое проявление власти Зеленого Змия. Тело мое не стремилось к алкоголю, я ощущал лишь умственную жажду его. Переутомленное сознание жаждало забыться.Так следует обратить внимание на факт, что, если бы я не пил в прошлом, то теперь, несмотря на переутомление умственных способностей, мне не могло бы прийти в голову желание напиться. Начав с физического отвращения к алкоголю и затем в течение нескольких лет напиваясь лишь для поддержания товарищеских отношений и потому, что алкоголь встречался всюду на пути приключений, теперь я уже дошел до стадии, когда сознание мое требовало не только вина, но и опьянения. Если бы не прежняя привычка к алкоголю, то я проплыл бы мимо Билль Хеда в залив Суйсон и забыл бы усталость своего мозга; он бы освежился и отдохнул сам собой.Я подошел к берегу, привязал лодку и торопливо пошел к домикам. Чарли Ле-Грант упал ко мне на шею; жена его Лиззи прижала меня к широкой груди. Меня окружили, обнимая меня, Билли Мерфи, Джо Ллойд и прочие остатки старой гвардии. Чарли схватил жестянку и побежал за пивом через железнодорожную линию в питейный дом Иоргенсона. Я хотел выпить виски и крикнул ему вслед, чтобы он принес бутылку.Много раз пропутешествовала бутылка эта взад и вперед через рельсы! Собиралось все больше и больше старых друзей прежних времен; это были рыбаки — греки, русские, французы. Все угощали друг друга по очереди. Они приходили и уходили, но я оставался и пил со всеми. Я наливался и напивался, глотал жидкости и радовался, чувствуя, как воспламеняется мой мозг.Явился Улитка, компаньон Нельсона, такой же красивый, как и прежде, но еще более отчаянный, почти безумный, сжигавший себя спиртом. Он только что поссорился с компаньоном своим на шлюпе «Газели»; они в драке пустили в ход ножи; теперь же он разжигал свою ярость вином. Глотая виски, мы вспоминали о Нельсоне и о том, что он именно здесь, в Венеции, лежит на широкой спине своей в последнем сне; мы оплакивали его память, вспоминая одни лишь хорошие черты его, и еще раз послали бутылку за виски и выпили ее всю.Они удерживали меня, но я видел сквозь открытую дверь волны, вздымаемые ветром, и уши мои были полны ревом его. Я позабыл, что зарывался в книги по девятнадцать часов в день в продолжение трех долгих месяцев, наблюдая за тем, как Чарли Ле-Грант перенес мой багаж в большую колумбийскую рыбачью лодку. Он прибавил еще угля и переносный очаг рыбака, кофейник и сковороду, кофе и мясо и только что выловленного черного окуня.Они под руки повели меня по расшатанной верфи до самой лодки, сами подтянули реи и шпринты, так что парус напрягся, как доска; некоторые из них боялись натягивать шпринты, но я настоял на этом, а Чарли относился к моему желанию совсем спокойно. Он хорошо знал, что я чуть ли не спящий смогу управлять парусной лодкой. Они отвязали канат; я поднял румпель, с кружащейся головой удержал лодку и, установив курс ее, замахал друзьям на прощанье.Течение повернулось назад, и сильный отлив, идущий навстречу яростному ветру, произвел большое волнение. Залив Суйсона был весь белый от пены; но лодка, приспособленная для ловли лососей, хорошо плавает, и я умел управлять ею. Я погнал ее сквозь волны и поперек их бессвязно разговаривал сам с собою и вслух выражая свое презрение ко всем книгам и школам. Высокие волны заливали лодку приблизительно на фут, поплескивая вокруг моих ног, но я смеялся над ними и распевал о своем презрении к ветру и к воде. Я чувствовал себя властителем жизни, сдерживающим разнузданные стихии, и Зеленый Змий несся вместе со мною по водам. Наряду с диссертациями о математике и философии и всякими цитатами я вспоминал и распевал старые песни, выученные в те дни, когда я бросил жестяную фабрику и пошел на устричные лодки с целью сделаться пиратом.Уже при солнечном заходе, дойдя до места, где реки Сакраменто и Сан-Иоахим соединяют свои мутные волны, я пошел по Нью-йоркскому каналу, легко пролетая по гладкой, окруженной землею воде мимо Блэк-Даймонди, вошел в Сан-Иоахим и доплыл до Антиоха; тут я слегка отрезвился и приятно проголодался. Я подошел к борту большого шлюпа с грузом картофеля. На нем оказались старые друзья, поджарившие мне моего окуня на оливковом масле. Кроме того, у них было большое блюдо тушеной рыбы с превкусным чесноком и поджаристый итальянский хлеб без масла;все это запивалось большими кружками густого и крепкого красного вина.Лодка моя совсем промокла, но меня ожидали сухие одеяла и теплая койка в уютной каюте шлюпа. Мы лежали, курили и болтали о старом времени, а наверху ветер свистел в снастях и напряженные гардели хлопали о мачту. XXIII Я крейсировал в своей рыбачьей лодке целую неделю, а затем вернулся поступать в университет. Я больше не пил после первого дня моей поездки. Я перестал ощущать влечение к вину; усталый мозг мой отдохнул. Не скажу, чтобы совесть беспокоила меня; я не жалел о первом дне моего плавания, ознаменовавшемся оргией в Венеции, и не раскаивался в нем; я просто позабыл об этом и с удовольствием вернулся к книжным занятиям.Долгие годы прошли, прежде чем я понял всю важность этого дня. Тогда же я думал о нем, как о веселом времяпрепровождении. Позднее, узнав всю тягость умственной усталости, я вспомнил и понял жажду успокоения, приносимого алкоголем.Я окончил первое полугодие в университете и начал второе в январе 1897 года. Но я был принужден покинуть университет из-за отсутствия средств и убеждения, что он не дает мне всего, чего я ждал от него в тот короткий срок, который я мог ему предоставить. Я не испытывал особого разочарования. Я учился в течение двух лет и прочел огромное количество книг, это было гораздо важнее. Я основательно усвоил правила грамматики; конечно, я все еще делал некоторые ошибки, но уже не допускал слишком грубых.Я решил немедленно избирать себе карьеру. Я чувствовал четыре разных влечения: к музыке, к поэзии, к сочинению философских, экономических и политических статей и, наконец (и менее всего), к беллетристике. Я решительно устранил мысль о музыке, уселся у себя в комнате и принялся одновременно заниматься тремя остальными предметами. О боги! Как я писал! Я работал так усиленно, что рисковал заболеть и попасть в -дом умалишенных. Я писал все, что только возможно: тяжеловесные опыты, короткие ученые и социологические статьи, юмористические стихи, затем стихи всевозможных сортов, начиная с триолетов и сонетов и кончая трагедиями в белых стихах и тяжелейшими эпическими творениями, написанными в стиле Спенсера. Иногда я беспрерывно писал несколько дней подряд по пятнадцать часов, не переставая, и отказывался от еды, не желая отрываться от страстной работы.Я ужасно утомился, однако ни разу не вспомнил о вине. Я жил слишком чистой жизнью, чтобы нуждаться в «успокоительных» средствах. Я проводил все время в созидательном раю. Кроме того, меня не тянуло к пьянству, потому что я не потерял веры во многое, например в любовь людей друг к другу, в обоюдную любовь мужчины и женщины, в отцовскую любовь, в справедливость, в искусство — во всю массу дорогих иллюзий, поддерживающих жизнь во всем мире.Однако ожидавшие издатели избрали благой путь и продолжали спокойно ждать. Рукописи мои делали удивительные круговые путешествия между Тихим и Атлантическим океанами. Я занимал небольшие суммы где попало и позволял слабеющему старику отцу кормить меня своим небольшим заработком.Однако мне скоро пришлось сдаться и вернуться к работе. И тут еще я не почувствовал ни потребности в поддержке алкоголя, ни глубокого разочарования. Случилась задержка в моей карьере, и больше ничего. XXIV Я работал при Бельмонтском училище в небольшой, но весьма благоустроенной паровой прачечной. Я и еще другой человек вдвоем делали всю работу, начиная от разборки белья и стирки его до глажения белых рубашек, воротников, манжет и крахмаления нарядного белья профессорских жен. Мы работали без устали, в особенности с наступлением лета, когда студенты принялись носить белые штаны. Приходилось проводить ужасное количество времени над глаженьем белых штанов, а их было такое множество! Мы неделями потели за нескончаемой работой; много ночей провели мы с моим компаньоном, трудясь над паровым котлом или гладильной доской.Рабочие часы были длинные, и работа была тяжелая, несмотря на то, что мы были мастера в искусстве сокращать излишний расход энергии. Я получал тридцать долларов в месяц плюс содержание; это был шаг вперед в сравнении с подвозкой угля и работой на жестяное фабрике. Содержание наше недорого обходилось нанимателям, так как мы ели на кухне. Для меня же экономия эта равнялась двадцати долларам в месяц; я получал их благодаря увеличившейся силе и ловкости своей и всему тому, что я выучил в книгах. Судя по степени моего развития, я мог еще надеяться добиться до смерти своей места ночного сторожа в семьдесят долларов или же места полицейского, получающего изрядное жалованье в сто долларов с различными надбавками.Мы с компаньоном так мало жалели себя за работой в продолжение недели, что в субботу вечером мы уже никуда не годились. Я узнал прежнее знакомое мне состояние рабочего скота. Книги стали недоступны для меня; я привез с собою в прачечную целый чемодан книг, но читать их оказалось невозможным. Я засыпал, едва начав читать, а если мне удавалось не заснуть на протяжении нескольких страниц, то я затем уже не мог вспомнить их содержание. Я оставил попытки заниматься трудными науками вроде юриспруденции, политической экономии и биологии и принялся за более легкое чтение вроде истории. Но я и тут засыпал. Я попробовал читать беллетристику — и неукоснительно засыпал. Когда же я стал похрапывать над веселыми рассказами, то сдался и перестал читать. За все время, проведенное мною в прачечной, я не прочитал ни одной книги.Когда же наступал субботний вечер и рабочая неделя была окончена до понедельника, то я знал только одно желание помимо сна, и это было желание поскорее напиться. Я во второй раз в моей жизни безошибочно услыхал призыв Зеленого Змия. В первый раз он был вызван умственным переутомлением, теперь же, наоборот, мозг мой пребывал в состоянии дремоты и совсем не работал. В этом, оказалось, и была вся беда. Привыкший к яркому свету научного мира, открытого ему книгами, мозг мой теперь страдал и тяготился бездеятельностью.Несмотря на соблазн, я все-таки не напился, и главным образом потому, что надо было пройти полторы мили до ближайшего питейного дома; кроме того, голос Зеленого Змия звучал не достаточно громко в моих ушах. Если бы он был громче, то я прошел бы и в десять раз дальше, чтобы добраться до вина. С другой стороны, если бы бар был тут же за углом, то я обязательно напился бы. Теперь же я проводил свой единственный свободный день, валяясь в тени и читая воскресные газеты. Но и они утомляли меня.Хотя я не поддался на зов Зеленого Змия, работая в прачечной, но определенный результат был им все же достигнут. Я услыхал зов, почувствовал жгучее желание и жаждал утоления его. Я был подготовлен к более сильным желаниям позднейших лет.В то время стремление к вину развивалось у меня исключительно в уме; тело еще не требовало алкоголя; он продолжал вызывать в нем отвращение.Как бы то ни было, уступал ли я желанию пить, как тогда, в Венеции, или воздерживался, как в прачечной, но посеянное в моем мозгу желание алкоголя неукоснительно продолжало укрепляться и возрастать. XXV После прачечной моя сестра с мужем снарядили меня в Клондайк. Ранней осенью 1897 года там произошло открытие золотых приисков, и за ним последовало массовое движение в страну золота. Мне был двадцать один год, и физическое состояние мое было великолепное. Я помню, как я нес груз вместе с индейцами, поднимая больше многих из них, во время двадцативосьмимильного перехода через Чилкут от побережья Дайн до озера Линдермана.Да, я послал к черту все карьеры и опять пошел по пути приключений в поисках благоприятной фортуны. Разумеется, я не мог не повстречаться с Зеленым Змием. Я опять жил с широкоплечими людьми, бродягами и искателями приключений, не боявшимися голода, но не умевшими обходиться без виски.На мое счастье, все три мои спутника не были пьяницами, и я напивался до неприличия только изредка и с посторонними людьми. Целая кварта виски находилась в моей дорожной аптечке, и я ни разу не вынимал из нее пробки шесть месяцев, пока одному врачу не пришлось оперировать без анестезирующих средств в отдаленном лагере. Врач с пациентом вдвоем распили мою бутылку, а затем приступили к операции.Возвратившись в Калифорнию через год и выздоравливая от цинги, я узнал о смерти отца и о том, что я остался главой и единственным кормильцем семьи. Если я скажу, что я был кочегаром на пароходе от Берингова моря до Британской Колумбии и оттуда путешествовал пассажиром третьего класса до Сан-Франциско, то будет ясно, что я ничего не привез с собою из Клондайка, кроме цинги.Времена были тяжелые; было очень трудно достать какую-нибудь работу.Неквалифицированный рабочий первый страдает в безработицу; я же не знал никаких ремесел, кроме ремесла матроса и прачки. Я не имел права уходить в море, имел на плечах семью и не мог найти себе места в прачечной. Я вообще никаких мест не нашел. Я записался в трех конторах для предложения труда и сделал объявления в трех газетах. Я отыскал немногих знакомых, могущих помочь мне найти работу, но они либо не входили в мое положение, либо не были в состоянии помочь мне.Положение становилось отчаянным. Я заложил часы, велосипед и непромокаемую накидку, которой отец очень гордился и оставил мне. Это был единственный предмет, полученный мною по завещанию; в свое время накидка эта стоила пятнадцать долларов,теперь же мне выдали за нее два доллара.Однако работы все не было, несмотря на то, что я был желательным элементом на бирже труда. Мне было двадцать два года, я весил сто шестьдесят пять фунтов без малейшего жира; последние следы цинги проходили благодаря лечению, состоявшему в жевании сырого картофеля. Я все испробовал. Я пытался сделаться моделью для студий, но оказалось, что было слишком много безработных хорошо сложенных молодых людей. Я отвечал на объявления, требующие компаньонов для больных стариков, и почти сделался агентом-комиссионером фабрики швейных машин. Но бедный люд не покупает швейных машин в тяжелые времена, так что я был принужден отказаться от этого занятия.Наряду с такими легкомысленными предприятиями я продолжал искать работу в качестве грузчика, крючника и чернорабочего вообще. Но зима надвигалась, и лишняя трудовая армия стала притекать в города. Кроме того, я не состоял членом какого бы то ни было союза.Я стал искать случайной работы: работал поденно, даже полдня, и брался за все, что попадалось мне под руку. Я косил лужайки, подстригал изгороди, выбивал ковры. Затем держал экзамен на звание почтальона и выдержал его первым. Но, увы, свободных мест не было, и пришлось ждать.Выполняя случайные работы, я решил заработать десять долларов, послав в газету рассказ о путешествии моем вниз по Юкону, когда я за девятнадцать дней проплыл тысячу девятьсот верст. Я понятия не имел об обычаях газет, но твердо верил, что получу десять долларов за свою статью.Но я не получил их. Главная газета Сан-Франциско, которой я послал рассказ, не дала мне знать о получении рукописи, но и не отсылала ее назад. Чем дольше газета задерживала ее, тем более я надеялся на то, что статья будет принята.Вот что забавно: иные родятся счастливчиками, другие волей-неволей должны принимать свалившееся на них счастье. Меня же горькая нужда принудила гоняться за фортуной. Я уже давно бросил всякую надежду на карьеру писателя и написал статью исключительно желая заработать десять долларов. Дальше этого намерения мои не шли. Деньги эти позволили бы мне существовать до нахождения постоянного занятия.Я занялся во время, свободное от поденной работы, писанием длинного рассказа для журнала «Товарищ молодежи». Я написал и отщелкал его на машинке в семь дней. Пожалуй, эта торопливость погубила его, так как его вернули мне.Путешествия моего рассказа туда-сюда заняли известное время, и я успел испробовать перо в писании других рассказов. Я продал один из них журналу «Оверландский ежемесячник» за пять долларов. «Черная кошка» дала мне сорок долларов за другой. Затем «Оверландский ежемесячник» предложил мне семь с половиной долларов за каждый мой рассказ, с обязательством уплачивать деньги по выходе номера. Я выкупил велосипед, часы и непромокаемую накидку отца и взял напрокат пишущую машинку. Кроме того, я уплатил по счетам разным колониальным магазинам, дававшим мне небольшой кредит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11