Он ничего не ответил, зато так посмотрел, что я, прикусив язычок, уныло поплелась в спортзал. Лерка сказала тогда, что Эдуард – из породы манипуляторов. Я же считаю, что это просто его милая странность, с которой не так уж и сложно смириться. Он же сквозь пальцы смотрит на мои недостатки: я курю, а он – нет, я не умею готовить, а он гурман, я ношу короткую стрижку, а он любит женщин в стиле Дженнифер Лопес. И после всего этого – ну разве сложно мне всего один часок попотеть на велотренажере?
Один час в день – это всего лишь семь часов в неделю. Двадцать восемь часов в месяц – хм, немало, но и не смертельно. Итак, ради спокойствия любимого мужчины я готова триста шестьдесят пять часов в год проводить в ненавистном спортзале. А это, о боже мой, пятнадцать суток! Ох, наверное, зря я вообще затеяла эти подсчеты. Пятнадцать суток в год – вы только подумайте! Выходит, если я не буду ходить в спортзал, то могу сэкономить время для дополнительного отпуска!
Это произошло позавчера. Я как раз закончила упражнение «жим штанги лежа», когда мой безжалостный наставник, наклонившись ко мне, сказал:
– Шурка, а давай поженимся!
Я разжала пальцы. Если бы он не подхватил штангу, то она брякнулась бы мне на грудь, и я погибла бы в страшных муках. Кажется, спасителям жизни принято отвечать благодарное «да» – во всяком случае, сказочные принцессы поступают так с завидным постоянством. Но я почему-то словно язык проглотила.
– В каком смысле? – наконец осторожно спросила я.
– В прямом, – улыбнулся Эдуард, помогая мне встать, – сколько еще можно тянуть? Я тебя люблю, ты меня тоже. Ты ведь меня любишь, да?
– Люблю, – прохрипела я. Почему-то у меня сел голос – может быть, от внезапного шока, а может быть, просто со штангой перенапряглась.
– Ну вот. Ты смогла бы переехать ко мне. Неразумно снимать за такие деньги квартиру, если у тебя есть я.
Моя уютная квартирка в Сокольниках действительно обходится мне недешево. Я могла бы экономить значительную часть зарплаты, если бы в один прекрасный день мне не вздумалось покинуть родительский дом и начать самостоятельную жизнь. Это произошло четыре года назад. Я уверенно сказала маме: «Баста! Я живу на этом свете уже четверть века и отныне прошу считать меня автономной личностью!» Мама была категорически против, но меня нельзя было остановить. Так из комфортабельной четырехкомнатной квартиры в Южном Измайлове я перебралась в Сокольники – в однокомнатную халупку. Обшарпанную, крошечную, зато мою.
– Шурка, ты, наверное, устала, – он растрепал мои волосы, – я не тороплю тебя с ответом. Подумай, сколько нужно, – и, улыбнувшись, добавил: – Только, пожалуйста, не очень долго.
– Хорошо, – согласилась я.
А потом он похлопал меня по спине и, пряча глаза, заявил, что его ожидает дополнительная тренировка, так что отвезти меня домой у него никак не получится. Он явно врал, причем весьма неумело.
Я поняла, что мой мужчина на меня обиделся. И нет бы мне его успокоить – обнять, чмокнуть в нос и сказать, что с первого дня знакомства мечтаю прошвырнуться с ним по ковровой дорожке под марш Мендельсона! Нет, ничего подобного я не сделала. Просто сказала: «Ну пока, созвонимся» – и уехала домой. Одна.
* * *
В ту ночь я долго не могла уснуть. И почему так получается? Большинство женщин мечтают сочетаться брачными узами, в России еще существует иерархия, согласно которой замужняя женщина является более социально успешной, чем ее незамужняя ровесница. А таких, как я, великовозрастных взбалмошных девиц, которые не стремятся свить гнездо, вообще принято жалеть.
Так почему у меня язык не повернулся ответить «да»? Неужели это значит, что я вовсе не люблю Эдика? Может быть, где-то в глубине души я все еще надеюсь встретить кого-то получше, а Эдуарда как бы держу про запас… Или к тридцати годам (хотя тридцать мне стукнет только через три года) я еще недостаточно повзрослела?
Я позвонила Лике, одной из своих замужних подруг. Лика младше меня на два года, но у нее уже двое детей.
– Ликусь, у меня к тебе странный вопрос…
– Валяй, – подбодрила она меня. – Ой, подожди минутку… Сейчас же отойди от конфет, а то в угол поставлю! – зычно прокричала она куда-то в сторону. – Так что там у тебя?
– Лик, сколько лет ты уже замужем?
– Пять. А что?
– Ты помнишь тот день, когда тебе сделали предложение?
– Конечно, – я не видела ее лица, но готова была поклясться, что Лика улыбается, – в самолете.
Я полезла в кармашек сиденья за пакетиком для блевания, но вместо этого обнаружила коробочку с кольцом. Сережка подложил.
– Как романтично, – вырвалось у меня, – и как же ты отреагировала?
Я так надеялась, что она скажет что-нибудь вроде того: о, сначала я была просто ошарашена и тупо молчала, потом долго-долго думала, потому что сомневалась, настоящая ли это любовь, но все-таки теперь мы вместе, и я счастлива.
Но вместо этой обнадеживающей сентенции Лика выдала:
– Я сразу же согласилась! Естественно, ведь я была влюблена.
– Ясно, – вздохнула я, – это все, что я хотела узнать.
– Да? – удивилась она. – Странная ты все-таки. Но хорошо, что ты позвонила. Я сама как раз хотела тебя набрать. Приходи в следующую субботу к нам на крестины.
– На крестины?
– Ну да! Ты что, не знала, что детей принято крестить? Моему младшему уже семь месяцев, пора.
– Ну хорошо… – я немного растерялась, – хорошо, приду.
Следующие несколько дней я провела как в тумане. Я понимала, что надо бы позвонить Эдуарду, но не решалась подойти к телефону, потому что не знала, что ему сказать. Слава богу, что он позвонил сам – позвонил, чтобы сообщить, что уезжает в командировку на четыре дня. Честно говоря, я вздохнула с облегчением. Во-первых, за четыре дня я обязательно что-нибудь придумаю.
А во-вторых, мне не придется ходить в спортзал.

ГЛАВА 2

– Ненавижу! – жужжал в телефонной трубке голос Лерки.
– Кого на этот раз? – насмешливо поинтересовалась я.
– Вообще всех. Кроме тебя, Кашеварова. Ненавижу мужчин, за то, что они меня бросают. Женщин за то, что шестьдесят процентов из них привлекательнее меня. Детей за то, что все вокруг твердят, что мне пора родить. Работу за то, что ее надо делать. И нашу общую подругу Лику.
– А ее-то за что? – удивилась я.
Я хорошо отношусь к Лике, но красавицей ее не считаю. Мы с Леркой ненавидим только безусловных красавиц.
– Она пригласила меня на крестины!
– Меня тоже. Ну и что?
– Ну и то! – Лера была так взвинчена, что я бы не удивилась, если бы сквозь телефонную трубку прошел электрический разряд и меня убило бы током. – Неужели ты не понимаешь, что это значит?! Лика пригласит всех своих подружек-клуш, и они будут смотреть на нас с жалостью! Эти дуры, эти наседки будут нас с тобой жалеть!
– Ну и что? – в очередной раз повторила я. – Они всегда нас жалеют. А мы жалеем их.
– Но мне это надоело! – возопила эта ненормальная. – Между прочим, в следующую субботу у меня день рождения!
– Точно, – ахнула я, – как быстро время-то летит.
– Вот именно. Мне исполняется тридцать лет. И я не хочу, чтобы в такой день группка самовлюбленных мамаш читала мне лекцию об уходящих годах. В свой день рождения я хочу веселиться по полной программе, а не смущаться под снисходительным взглядом нашей Лики… Которая считает себя успешнее нас только потому, что целых два раза не воспользовалась презервативом.
– Ну зачем ты так? – рассмеялась я. – Лика обожает своих детей.
– Зато я их ненавижу, – процедила Лера. – У меня депрессия. Кризис среднего возраста.
– Вижу. Предлагаю не ходить на крестины. Лучше закажем столик в «Галерее» и как следует напьемся.
– У меня есть идейка получше. У тебя когда отпуск?
– Не знаю… Я еще не думала. – Ну не могла же я сказать, что, возможно, отпуск понадобится мне для свадебного путешествия. Мне так хотелось обсудить с Леркой предложение Эдуарда, но опять момент был неподходящим.
– Короче, я уже забронировала нам с тобой билеты. Мы летим на Кипр. В четверг.
– Что?!
– Только не говори, что бросаешь меня, – в голосе Леры мне почудились угрожающие нотки, – я хочу отметить этот день рождения действительно необычно! Представляешь – целую неделю не надо ходить на работу. Буду загорать, хорошеть, танцевать в диско-барах и спать с красивыми киприотами. Ты можешь заняться тем же самым.
– Лера, но я вовсе не планировала…
– Ну хорошо, с киприотами буду спать я. А ты просто отдохнешь на море.
– Но я…
– Кашеварова, ты мне друг или не друг?
– Друг, – уныло согласилась я.
– Ура-а! Я знала, знала, что ты меня поддержишь! – ликовала Лера. – Значит, так, у нас меньше недели. Не забудь купить крем от загара и новый купальник!
Я не стала с ней спорить. На следующий день мы все равно должны были увидеться на работе. Я вызову Лерку в курилку, расскажу ей о предложении Эдика, и ей придется отказаться от кипрской затеи либо поехать с кем-нибудь еще. Конечно, она обидится, но ненадолго. Моя Лерка – она как порох, быстро вспыхивает, но в ту же секунду перегорает и успокаивается.
* * *
Но на следующий день моя точка зрения несколько изменилась.
Это был один из тех неудачных дней, когда с самого утра все идет наперекосяк. Неприятности начались с того, что в моем будильнике села батарейка, и вместо звонкого писка он издал лишь натужный хрип – словно запойный алкоголик, прочищающий горло надрывным кашлем. Я это слышала сквозь сладкий утренний сон. В итоге я открыла глаза в десять утра – аккурат в это время я, по идее, должна была появиться на рабочем месте. Я подскочила на кровати как ошпаренная и принялась носиться по квартире, собираясь в ускоренном темпе. Я давно заметила – когда спешишь, все валится из рук. Кофе убежал, порвались колготки, сломался карандашик для бровей. Включила утюг, чтобы погладить любимую сиреневую блузку, но в последний момент заметила оторванную пуговицу. Потом долго не могла вспомнить, куда дела ключи от квартиры. Когда уже подходила к трамвайной остановке, меня вдруг осенило – да я же не выключила утюг! Пришлось возвращаться. Трамвай я ждала двадцать пять минут.
В итоге я появилась в офисе с эффектным опозданием в два с половиной часа. Я надеялась прошмыгнуть на рабочее место незамеченной, но не тут-то было – первым, кого я встретила в редакционных коридорах, был мой шеф, главный редактор газеты «Новости Москвы» Максим Леонидович Степашкин.
Наш Степашкин – странный человек. Холостяк, который больше похож не на главного редактора солидного издания, а на провинциального библиотекаря. Он довольно высок, немного сутулится, его волосы всегда растрепаны, словно он только что совершил затяжной парашютный прыжок, он носит немодные очки и полосатые рубашки.
Почему-то Степашкин меня недолюбливает (впрочем, это взаимно). По-моему, он просто придирается. Ну да, я довольно часто опаздываю – ну и что, я ведь не отвечаю за запуск космических кораблей, моя работа не требует королевской точности. Да, я ленюсь читать все приходящие мне факсы и часто выбрасываю нужные приглашения на показы мод. Подумаешь – вообще-то приличные люди приглашают журналистов по телефону. Еще я прогуливаю редакционные собрания – но всем ведь известно, что на таких «сходках» всегда говорят об одном и том же.
В остальном же я отличный работник. У меня хороший легкий стиль и меткий юмор, моя рубрика пользуется определенным успехом у постоянных читателей. Во всяком случае, мне приходит очень много писем. Правда, львиная их доля носит негативный характер – мол, вместо огромной статьи о купальниках лучше бы написали о личной жизни Анжелики Варум. Но подобные послания я быстренько уничтожаю, и главный редактор не может ничего о них знать.
– Александра, – приветствовал он меня, а на его тонких губах блуждала неприятная змеиная улыбочка.
– Здравствуйте, – я улыбнулась как можно более искренне. – Вот, раннее утро, а я вся в работе. Я брала интервью у Елены Супрун.
Степашкин посмотрел на часы.
– Действительно, утро раннее, – выражение его лица не предвещало ничего хорошего, – всего лишь полдень. Между прочим, десять минут назад вы должны были сдать статью о пижамах.
– Статья будет на вашем столе через пятнадцать минут! – клятвенно заверила я.
– Можете не спешить, Александра. Это уже неактуально. Я снял статью из номера.
Я прикусила губу. Вот черт! Такого со мной давно не случалось. Если твою статью сняли из номера – это позор. Это значит, что твой поступок будет обсуждаться на ближайшей редколлегии. А еще это значит, что премии тебе не видать. А я-то, наивная оптимистка, уже запланировала купить на премиальные новую пудру «Диор».
– Простите меня, – почти прошептала я, – больше такого не повторится.
– Сомневаюсь, – процедил Степашкин. – Кстати, только что звонили от Елены Супрун. Так что никакого интервью у вас еще не было.
Я готова была провалиться сквозь землю – вернее, сквозь старенький паркетный пол.
– Вот что я вам скажу, – продолжил психическую атаку мой начальник, – думаю, что я совершил большую ошибку, когда предложил вам должность редактора. Может быть, вам надоело у нас работать?
– Нет! – воскликнула я. – Просто… просто…
– Просто что? – с наигранным дружелюбием поинтересовался он.
Я не знала, что ответить.
– Ладно, идите в свой кабинет, – наконец разрешил Степашкин, – и подумайте, Александра, стоит ли игра свеч. Может быть, вам поискать работу в ежемесячном издании? С еженедельным ритмом вы явно не справляетесь.
Запершись в собственном кабинете (с тех пор как я стала редактором, мне выделили отдельную комнату, правда, совсем крошечную, в ней едва умещается письменный стол), я дала волю слезам.
Я редко плачу, но тут вот не выдержала, сорвалась.
Я беззвучно рыдала, уронив лицо на клавиатуру.
Я чувствовала себя несправедливо обиженной. Каждый из нас время от времени опаздывает на работу, так почему же все шишки достаются исключительно мне?! Ненавижу Степашкина. По-моему, он просто изощренный садист.
Мои мрачные размышления прервал телефонный звонок. Первым позывом было снять трубку и гаркнуть: «Да пошли вы все к такой-то матери!» Но, сделав над собой усилие, я ограничилась нейтральным: «Алло».
– Привет, это я.
Голос принадлежал Эдуарду. Час от часу не легче.
– Приве-е-ет! – с преувеличенным энтузиазмом воскликнула я. – Как твоя командировка?
– Я в Москве, – ответил он.
– Но разве ты не должен был…
– Я тебя обманул, – перебил он. – Пойми, Шурка, я был расстроен и озадачен. Ты так странно отреагировала на мое предложение.
– Прости меня, я…
– Я все понимаю. Это было неожиданно.
– Да… Но ты же сам сказал, что я могу подумать. Я тебя люблю, но…
– Но что? – вздохнув, спросил Эдик.
Горячие слезы катились по моим щекам.
Несколько минут назад я обозвала садистом Степашкина, а теперь получается, что я и сама не лучше.
– Дело не в тебе… И не в наших отношениях, – я собралась с духом, – но для меня это так необычно… Мне никто никогда не предлагал выйти замуж. Мне нужно время. Эдичка, милый, это не отказ. Честное слово.
– Да? И сколько же времени тебе нужно?… Шур, если честно, я тебя не понимаю. Стараюсь понять, но не понимаю.
– Совсем немного времени… Хотя бы неделю, хорошо?
– А что изменится за неделю?… Эй, ты там плачешь, что ли?
– Плачу, но не из-за тебя, – призналась я, – на работе довели.
– Бедная ты моя. Хочешь, заеду за тобой, пообедаем вместе?
– Не могу, я только что пришла… А что касается времени… Я хочу все спокойно обдумать, чтобы быть уверенной на все сто процентов… Я хочу точно знать, что не совершаю ошибку.
– Ну хорошо, – его голос звучал немного растерянно. Это было невыносимо. – Значит, через неделю мы встретимся и поговорим?
Решение пришло в мою голову неожиданно.
– Знаешь что, я в ближайший четверг на неделю уеду из Москвы.
– Куда? – опешил он.
– По делам, – туманно объяснила я. Мне не хотелось рассказывать ему о Кипре, – потом мы встретимся и обо всем поговорим. Ладно?
– А что, я разве могу отказаться? – хмыкнул он. – Хорошо, значит, через четверг.
– Да… Ты точно не обиделся?
– Гуляй уж, Шурик, – усмехнулся измученный мною мужчина, – а я… Я буду тебя ждать.
Странно, но после разговора с Эдиком мне стало гораздо легче. Во всяком случае, теперь я точно знала, что мне делать. Сначала я по внутреннему телефону позвонила Степашкину и ошарашила его известием о том, что ухожу в отпуск. Он презрительно хмыкнул, но отказать мне не посмел. Еще бы он мне отказал – я не уезжала из Москвы уже два года! А потом… потом я позвонила Лерке.
– Ну что, едем?
1 2 3 4