А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Да так оно и было. Все дело в том, что она не хотела признаться, что чувствует то же самое.
- Извини, любимая, - попросил он, уткнувшись лицом в ее шею, - это непорядочно с моей стороны. Если тебе будет легче, я уйду. В общем, давай сдадим твои вещи в багаж...
- Нет! - Ее руки обвили его талию. Надежда поднялась в его груди, почти задушив его.
- Нет?
- Нет еще. Подожди. Я хочу, чтобы ты обнимал меня подольше.
Надежду сменило разочарование. Какое-то мгновение Пэришу казалось, что он не сможет заговорить; он схоронил лицо в шелке ее блестящих волос, напоминая себе, что ее счастье все-таки важнее его собственного.
- Успокойся, родная, - наконец произнес он, - я буду обнимать тебя столько, сколько захочешь.
Он хотел бы обнимать ее всю жизнь. Но услышать ее просьбу об этом фантазия. А реальность такова, что ему надо покинуть терминал аэропорта ровно через восемнадцать минут... одному.
Сидя в зале отлета и пристально глядя на табло, Джина совершенно не обращала внимания на соседей-пассажиров. Если сделано то, что она и хотела сделать, откуда эти слезы? Конечно, она предполагала, что будет чувствовать себя несчастной, но то, что она ощущала сейчас, было в миллион раз хуже, чем несчастье.
Но это же совершенно нелепо, уговаривала она себя, ведь прощание их не было таким бесповоротным и холодным, как перед трагедией в Мелагре, которая и дала им второй шанс. Они же собирались поддерживать отношения. Они будут звонить друг другу и проводить отпуск, а порой и уикенды вместе, если позволит работа. Это не конец, это просто будет другое, вот и все.
Пэриш сказал, что он останется дома сегодня вечером, чтобы она могла позвонить ему и дать знать, благополучно ли добралась. К сожалению, он не сможет звонить ей, пока идет ревизия. Она надеялась, что он выберется в Сидней на несколько дней, когда рингеры сделают перерыв перед началом финальной ревизии в лагере Долгого Пути, но понимала, что из-за травмы Расти Пэриш вряд ли сможет приехать. Но он же собирается вызывать тебя, решительно напомнила себе Джина. И не так уж далеко до ноября, когда она сможет взять на работе неделю или около того и приехать в Ме-лагру. Шесть месяцев не слишком большой срок. Совсем небольшой. Когда она впервые появилась здесь, четыре предстоящие ей недели казались долгим сроком. Как удивительно быстро они прошли. Слишком быстро. Словно пролетели. Но ведь здесь был Пэриш...
Даже когда он уехал на ревизию, она была окружена свидетелями его присутствия: диван, на котором он так любил развалиться; поцарапанный кофейный столик, на который закидывал ноги, прежде чем спохватывался, что не снял еще шпоры; его бритвенные принадлежности в ванной; банки пива, охлаждающиеся на нижней полке холодильника в ожидании его возвращения домой в конце длинного, изматывающего дня. И, конечно, невозможно было, сидя в офисе, не вспоминать их первую ночь любви.
Да, в Мелагре Пэриш Данфорд был частью ее жизни даже в его отсутствие. И вряд ли теперь будет иначе в Сиднее. Ох, конечно, у нее там сколько угодно горячей воды, ковер от стены до стены, все удобства и мелочи, какие может пожелать женщина, но нету Пэриша. И не будет секса без мер предосторожности.
У нас с Пэришем был не секс, у нас была любовь! - одернула она себя. То, что с ними происходило, было любовью до остановки сердца и дыхания. Самой прекрасной, чувственной и духовной любовью на свете. И она навсегда осталась бы такой, даже если... даже если...
- О Господи! - вскрикнула Джина, выпрямившись в кресле. - О Господи, нет!
Ее не волновало, что ее тихие всхлипывания стали слышны окружающим и привлекли к себе их внимание. Пусть смотрят, думала она, вытаскивая бумажную салфетку, две упаковки которых она купила пару минут назад. Какая слабая и бессмысленная попытка спасти собственное лицо, ведь она заслужила звание дуры столетия!
- Ты такая дура, Джина Петрочелли, бормотала она. - Дура, дура, дура! Ею так завладел страх повторения ошибок ее матери, что она готова была скопировать отца - даром наслаждаться чьей-то глубокой любовью, этакое хобби!
К тому времени, когда был объявлен ее рейс, Джина успокоилась. Ее глаза слегка припухли, голова раскалывалась, но аспирин подействовал достаточно быстро. К несчастью, спасая от головной боли, лекарство не помогает излечить ни разбитое сердце, ни окончательный идиотизм. Глубоко вздохнув, она забросила кожаный рюкзачок на плечо и, не раздумывая больше, вместо прохода на посадку направилась к выходу.
- Дура, - повторяла она. - Настоящая дура.
Сидя на веранде в тишине хрупкой, живительно свежей ночи, Пэриш еще издалека услышал звук незнакомого мотора. Это была явно не машина со станции, пришедшая по поводу ревизии, поскольку звук приближался с другой стороны. Кто бы это мог быть так поздно? Пэриш размечтался - может, это пара рингеров, до которых дошли слухи о случившемся с Расти, и они приехали в Мелагру, чтобы поучаствовать в ревизии. Когда он пару часов назад связался с Блю, чтобы сообщить, что вернется завтра верхом, и спросил, как дела в лагере, тот ответил, что главное желание рингеров - добавить людей. Похоже, из-за того что они с Расти выбыли из строя, пять недель труднейшей работы готовы были обернуться семью неделями ада.
- Ну, Блю, - сказал он вслух, поднимаясь на ноги, когда машина въехала во двор, - неужели это ты примчался?
Никто из здешних не стат бы добираться в эту глушь на такой крошечной четырехцилиндровой штучке, которая остановилась в нескольких метрах от него.
Стоя на верхней ступеньке, он ждал, пока водитель не выключил ослепившие его фары.
- Чем могу быть вам полезен? - спросил он громко, еще не разбирая, кто же приехал.
- Можешь простить меня за идиотство?
Пэриш застыл, не в силах поверить, что голос, исходивший из автомобиля, не плод его воображения. Дверца открылась, и Джина, выбравшись из машины, предстала перед ним.
- На всякий случай, - попросила она, - не мог бы ты дать мне чашку кофе, прежде чем отправишь обратно? Я привезла собственную кофеварку и немного настоящего молока. - И по голосу, и по тому, как она держалась за дверцу машины, чувствовалось, что она слегка нервничает. Света из автомобиля хватало, чтобы увидеть, что она поменяла костюм, в котором уезжала, на легкий жакет и джинсы.
- Планируешь побыть еще, да?
- Это зависит от того, расценивается ли глупость как преступление. Если да, то я - номер один среди негодяев, и полиция, вероятно, пожалует сюда в любую минуту. Для меня, пожалуй, они заново введут смертную казнь.
- Понимаю.
- Я думаю, поскольку место это очень уединенное, ты мог бы позволить мне отсидеться здесь лет, скажем, пятьдесят-шестьдесят.
Сердце Пэриша чуть не вырвалось из груди.
- Звучит так, будто ты нарываешься на пожизненное заключение.
- Именно, - отозвалась она торжественно, все еще не двигаясь.
Ему смертельно хотелось спрыгнуть с веранды и затащить ее в дом, но он сдержался. Решение проделать столь долгий путь было целиком ее собственным решением. И он хотел, чтобы последние несколько шагов определялись только тем, что она действительно чувствовала к нему, а не тем, что он мог бы заставить ее чувствовать.
- Здесь трудная, уединенная жизнь, - продолжал он играть роль адвоката дьявола, - городской человек вскоре может ощутить себя глубоко несчастным.
- Возможно, - согласилась она, оглядывая тихий простор, окружавший их, потом захлопнула дверцу и отошла от машины, - но и в городе может быть трудно и одиноко. Особенно если твои мысли и сердце пребывают где-то еще.
Не сводя с него глаз, Джина медленно шла к нему.
- Несчастье определяется совсем не географией, - сказала она, поднявшись на нижнюю ступеньку.
Сердце Пэриша громко барабанило, кажется, где-то в голове.
- Я люблю тебя, Пэриш. Я намерена любить тебя всегда, буду ли я здесь или в Сиднее.
Может быть, настанет время, когда жизнь здесь поглотит меня, но ты будешь по крайней мере под рукой. В Сиднее тебя не будет. - Неуверенно улыбнувшись, она сделала еще шаг. - Но я предполагаю... дело в том... Я больше хочу быть несчастной с тобой, чем без тебя. Я... Она споткнулась, и Пэриш подхватил ее.
- Проклятье! Когда ты наконец починишь эту ступеньку?
Он засмеялся и отвел волосы с ее лица:
- Не знаю. Никогда, кажется, не соберусь.
- Тогда я попрошу, чтобы Снэйк сделал это... после того, как установит новый бак для горячей воды, скажем на следующей неделе.
- Вы договорились установить новый бак? - растерянно спросил он.
- Да. Если я собираюсь жить здесь лет пятьдесят или около того...
Когда его губы закрыли ей рот, Джина окончательно поняла, что перед нею светлое будущее. Никогда в жизни она не чувствовала себя такой защищенной, такой уверенной в себе, какой хотела и могла бы быть.
Скрип половых досок, когда они шли по холлу и дальше в спальню, звучал музыкой в ее ушах. Кому нужны ковры от стены до стены? Что хорошего в белой-белой спальне, если с ней не Пэриш?
- Новые одежки, - заметил он, когда они торопливо начали раздевать друг друга. - И не видно имени дизайнера.
- Мой багаж был уже в самолете, - сказала она, - и даже такая городская штучка, как я, знает, что на ревизию скота не отправляются в костюме.
Руки Пэриша замерли.
- Ты собираешься выехать в ревизионный лагерь?
Хотя это прозвучало почти испуганно, Джина уловила скрытую радость в его словах.
- Я не только хочу делить твои мечты, Пэриш, но хочу помогать тебе обращать их в явь. Я еще не очень много знаю о жизни на ферме крупного рогатого скота, но я упорна, езжу верхом и быстро учусь. Я не из тех, кто сидит дома и, ломая руки, молится, чтоб не пораниться.
Она говорила горячо и серьезно, но ее руки и внимание были заняты его одеждой.
- Я намерена изучить все о твоем бизнесе, все, что касается крупного рогатого скота, и что может тебе пригодиться, я собираюсь сопровождать каждый шаг твоей жизни. Не потому, что я сейчас уже такая, а потому, что хочу быть такой. Всегда.
Встав на колени, Пэриш усадил ее на кровать, поддерживая одной рукой за спину, а свободной приподнял ее подбородок, чтобы заглянуть в лицо. Как всегда, ее прелесть ошеломила его, и, прежде чем заговорить, он поцеловал ее долгим, нежным поцелуем.
- Я люблю тебя, Джина. И, клянусь, не стану порхать по твоей жизни, как это проделал твой отец с твоей матерью. Ни черта подобного.
- Я это знаю, Пэриш, - она усмехнулась, - но даже если бы сомневалась, то ничего похожего не случится потому, что я - не моя мать и такого не допущу.
В тот же миг последние, слабые сомнения Пэриша исчезли. Эта невероятная женщина приняла на себя обязательство быть частью его жизни.
- Ты хоть представляешь себе, как я люблю тебя, Джина Петрочелли? спросил он, опрокидывая ее на подушки.
Она улыбнулась:
- Конечно. Но лучше покажи мне это.
- Немедленно.
И, обойдясь далее без разговоров, они быстро избавились от остальной одежды. Единственным желанием Джины, лежавшей обнаженной в его объятиях, было доказать ему свою любовь столь же выразительно, как он доказывал ей свою.
Каждое прикосновение его рук или губ к ее телу было восхитительной смесью нежности и того высокомерного мужского собственничества, которое эмансипированные женщины отвергали во имя политических прав, но тайно жаждали в своих плотских фантазиях. А то, что она наконец отпустила свое сердце на свободу и больше не чувствовала необходимости сдерживаться, добавило глубины их любви.
Когда губы Пэриша коснулись ее груди, вместе с острым ощущением наслаждения ей пришла вдруг в голову мысль, что, если бы она захотела, семя этого человека могло бы зародить жизнь в ее чреве. Они с Пэришем могли бы произвести другого человека! Мысль была так же головокружительна, как то волнение, которое Пэриш вызывал в ее крови. Она схватила его за плечо, пытаясь сохранить рассудок. Горделивая мысль мелькнула у нее: какую же власть она имеет над этим человеком!
- Джина, любимая... открой глаза.
Его просьба вызвала у нее улыбку. В философском смысле ее глаза уже раскрылись. Никогда еще она не видела и не чувствовала так отчетливо. Все же она заставила себя открыть глаза - и задохнулась от любви, сияющей в его глазах, таких же синих, как небо его родины.
- Сейчас все иначе, - прошептал он и, подняв руку, медленно и ласково провел по ее щеке. - Ты и сама это чувствуешь.
В тот же миг она прочла клятву бесконечной любви, верности и веры в его глазах, ее сердце заколотилось, и она ответила ему таким же взглядом. Пэриш стиснул челюсти, чувствуя, что теряет контроль над собой.
- Не знаю, надолго ли нас хватит, любимая, - задыхался он.
- Навсегда, - прошептала она, выгибаясь ему навстречу. - Навсегда. И всегда, и всегда...
ЭПИЛОГ
Сидя на веранде, Джина взглянула на испачканное личико, порванную тенниску и пыльные джинсы четерехлетней дочери, ехавшей на плечах своего папы, и почувствовала, как ее сердце наполняется нежностью и гордостью.
Последние шесть лет ее жизни были невероятно счастливыми. Не проходило дня, чтобы она не благодарила Бога за то, что послушалась своих чувств и научилась доверять своему сердцу. Как всегда Джина собиралась на ежегодную ревизию, которая была для нее шестой. В Мелагре за это время произошли изменения почти столь же кардинальные, как и в ее взглядах на любовь и жизнь. Старый дом реконструировали почти до неузнаваемости, и хотя там отсутствовал непрактичный белый ковер, зато были кондиционеры, телевизоры и неограниченное количество горячей воды. У них, кроме того, был свой самолет, и Пэриш настоял, чтобы Джина научилась управлять им - на тот случай, если ей захочется вырваться в цивилизацию. Впрочем, это бывало редко.
- Похоже, кому-то требуется хорошая ванна перед обедом, - сказала она, вставая, когда Пэриш с дочерью на плечах поднялся по ступеням на веранду. Маделина Луиза Данфорд, кто же вас так испачкал?
- Я играла с Джиной Ли, - объяснила голубоглазая брюнетка. Речь шла о Джине Ли Харрингтон, крестнице Джины, названной и в ее честь тоже.
- Подумаешь, девчонки лишь немного повозились во дворе! - Пэриш подмигнул и опустил дочь на пол веранды. - Я одновременно помогал Снэйку с насосом и приглядывал за ней.
Когда дочь подбежала и одарила Джину восторженными объятиями и поцелуями, та подумала, что слишком любит ребенка, хоть и священной материнской любовью.
- Можно я попрошу Джуди наполнить ванну прямо сейчас? - возбужденно спросила дочка. Еще одна перемена в Мелагре. С тех пор как большую часть времени Джина посвящала или родительским обязанностям, или работе бок о бок с Пэришем, или ведению счетов (компьютер, по мнению Пэриша, следует использовать только в сражениях с иностранцами), в доме появилась экономка.
- Конечно, дорогая. Скажи Джуди, что я скоро приду посмотреть, как ты купаешься.
Пэриш обхватил жену сзади и ткнулся в шею, вытворяя нечто восхитительное с ее ухом.
- Мэдди не единственный, кто испачкался. Ты помоешь и меня тоже?
- Мм. Может быть, позже. - Она повернулась в его руках и поцеловала открытое место на его шее. Его кожа имела привкус тяжкой работы и, как всегда, возбуждала ее. - Это зависит...
- От чего? - спросил он, спускаясь губами по ее шее, а руками - вниз по спине.
- От того, обещаешь ли ты ответить любезностью на любезность.
- Сделано. - Он даже застонал, приближая губы к ее губам для долгого, жадного поцелуя. Ему и сейчас не стоило никаких усилий зажечь в ней страсть, и это было то немногое, что не изменилось в Мелагре. Они неохотно оторвались друг от друга, понимая, что страсть их не может быть полностью удовлетворена, пока дочь не спит. Это неудобство было единственной оборотной стороной их родительской жизни! - Она в самом деле выглядит усталой, намекнул Пэриш. - Не следует ли отправить ее в постель пораньше? К тому же у нее завтра будет насыщенный день, ведь прибудут новые рингеры.
Джина засмеялась:
- Ты неисправим.
- Это то же, что ненасытен?
- В твоем случае - да! Они рука об руку вошли в дом, но, в то время как Джина продолжила путь в ванную к Мэдди, Пэриш отклонился в направлении кухни. Джина улыбнулась про себя, когда он по прямой направился к холодильнику, открыл его, чтобы достать банку пива, и натолкнулся на двухлитровый пластиковый пакет молока. Это тоже не изменилось в Мелагре Пэриш по-прежнему любил выпить пива, придя домой после тяжелой работы, а Джина по-прежнему не доила коров и не пила парного молока.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14