Наиболее осведомленные намекают, что инспектор
послан в Харайн вовсе не из-за мелкого бунта, если в нынешние времена по
поводу каждого бунта рассылать чиновников девятого ранга, так никаких
взяток в провинции не напасутся. А народ... а народ, как всегда, видит в
столичном чиновнике неподкупного заступника и колдуна, - вон даже
мятежники его не тронули! Небось местному чиновнику разбойник, не
раздумывая, свернул бы шею и еще хвастался потом.
Но в целом растерянность разбойника вышла куда кстати. Подумать
только, - забраться в охраняемый дом за книгой Нарая и в конце концов
только привлечь к ней внимание... Поистине: справедливость не бывает
случайна, но случайность бывает справедлива.
Тут надобно отвлечься и пояснить, что такое араван. В каждой
провинции империи две главы, араван и наместник, и об их отношениях
замечательно сказано в "Наставлениях сыну", писанных в XIV веке
императором Веспшанкой: "Пусть араван занимается делом наместника, а
наместник занимается делом аравана. Тогда в провинции царит раздор, а в
столице - спокойствие. Тогда из провинции спешат доносы, а в столице
растет осведомленность. Тогда в провинции невозможны нововведения, и
делами ее правит столица. Когда же доносы прекращаются, араван и наместник
подлежат смене, ибо ничто так не угрожает полноте императорской власти,
как единство ее чиновников".
Господин Бахадн, секретарь убитого городского судьи, состоял в партии
наместника Вашхога.
Он рассказывал о том, что творилось в провинции и чувствовал себя
дураком, умалчивая о вещах, которые инспектор не изложит в докладе на
высочайшее имя только, если тоже примет сторону наместника... И даже тогда
потребует за молчание столько золота, сколько Бахадн не получит за всю
свою жизнь... Недаром говорят: "Каждый хвост на шапке чиновника - лишний
знак в величине взятки".
О да, несколько месяцев назад на провинцию напали горцы. Но господин
наместник одержал блестящую победу над частью варваров, а другую часть
принудил к союзу. И сейчас мирной князь Маанари стоит лагерем под
Харайном, - дожидается, пока из столицы придет подтверждение союзу.
- Да, у меня есть полномочия на переговоры с горцами, - кивнул
господин Нан.
Но приходилось говорить и о растущем поголовье нищих, и о пустых
деревнях, и об уважении народа к расплодившимся дурачкам, и о молнии,
ударившей в храм бога Линна, и о двухголовом жеребенке, родившемся в
деревне Иттинь, и о многом другом, что свидетельствовало о неблагополучии
в провинции. Бахадн говорил красноречиво, благо был отчасти писателем. Он
тщательно следил, чтобы ни одна жалоба на современное падение нравов не
осталась без говорящей о том же старинной цитаты, - лучший способ
подтвердить и образованность и лояльность.
Жаловался Бахадн и на засилье богачей, но умеренно, ибо господин
Айцар, дядя наместника, был самым богатым человеком провинции. Собственно,
не Айцар был дядей наместника, а наместник был племянником Айцара.
Потом г-н Бахадн заговорил о слухах, расползавшихся по городу по мере
приближения Ирова дня, и о пророчествах на плохой серой бумаге, в стиле
столь же безвкусном, что и подделка под Иршахчанов камень в саду.
Столичный инспектор слушал, нахмурившись. Слова судейского секретаря
были затасканы от долгого употребления, и это счастливое обстоятельство
мешало провинциальному чиновнику замечать их истинность. Он изъяснялся
исключительно в нелюбви к беспорядкам, а выходило, будто возмущений и
убийств в Харайне ждали. Ждали и ничего не предпринимали, пока не стало
поздно.
Сама история бунта в изложении секретаря Бахадна сводилась к
следующему: накануне Ирова дня, вернувшись из похода на варваров и узнав о
волнениях в городе, наместник отдал судье приказ об аресте всех смутьянов.
Большинство было арестовано, некоторые бежали. Кто их предупредил -
неизвестно, но за два часа до начала арестов к Кархтару приходил человек
из управы аравана Нарая.
В Иров день с самого утра в городе было неспокойно: не беспокойство
праздника, а беспокойство бунта, если в Иров день отличишь одно от
другого. У монастыря Ира, куда, по обычаю, пожаловали верховные чиновники
провинции, собралась недовольная толпа. Недовольная, потому что бесплатное
монастырское угощение вышло скудней, чем в прошлые годы, а почему оно
вышло скудней? Желтые монахи себе, что ли, лишнего взяли? Сама же
городская чернь и сожрала - с каждым годом в Харайне все больше охотников
на дармовщину. Где-то к часу Козы в толпе появился Кархтар и с ним еще
несколько лесных молодцов. Стража не осмеливалась приблизиться к ним.
Кархтар влез на бочку и стал говорить, что людям недодали угощения, что в
провинции творятся несправедливости, а власти арестовывают святых людей. В
конце концов толпа загорелась и закричала, что пойдет в монастырь и там
потребует у начальства свободы для святых людей и еды для себя.
Толпа явилась в монастырь и начала шуметь.
Первым на балкон вышел господин Айцар и чуть было не угомонил народ,
обещав накормить всех в своем доме в Нижнем Городе. Люди утихомирились -
но только не те, для кого нехватка еды была лишь предлогом. Тех вовсе даже
и не устраивал накормленный народ, потому что накормленный народ бунтует
плохо и редко. Кархтара подняли на руки, и он стал говорить, что народ
недоволен не тем, что ему не дают хлеба, а тем, что ему не дают
справедливости. Еды в монастыре не хватает, потому что ее раздавали весь
год нищим, но куда чиновники подевали запасы правды? Почему ее не давали
нищим?
- Никто не может насытить едой тех, кого обнесли справедливостью, -
сказал Кархтар, и хотя толпе была нужна именно еда, она как-то согласилась
с Кархтаром, увлеченная его голосом.
Все стали кричать на судью Шевашена, чтобы тот отпустил арестованных
вчера сектантов, а покойник был и с подчиненными весьма спесив... Гаркнул
народу гадость, - в чиновников посыпался тухлый овощ, а кто-то выстрелил в
судью из самострела. Тут толпа оцепенела от ужаса и стала разбегаться, а
охранники, напротив, принялись ловить смутьянов.
- А что, господин Айцар так и сказал, что накормит всех в своем доме?
- полюбопытствовал Нан.
- Господин Айцар человек редкой добродетели! - заявил местный
секретарь, - всем известно, что он кормит народ три дня из семи, да и этот
раз ему только из-за спесивости прочих чиновников не удалось утихомирить
чернь!
- А какую должность занимает господин Айцар? - с чуть заметной
усмешкой полюбопытствовал инспектор.
- Гм... Кажется, сырной надзиратель в этой деревне... Дахтун... нет.
Алахтун!
Лицо столичного инспектора оставалось вполне бесстрастным. Сырной
инспектор. Чиновник низшего ранга с жалованьем в три шурра риса в год.
Неплохо живет господин сырной надзиратель, если может три дня из семи
кормить, как говорят, по шесть тысяч бездельников, а на праздники - и того
больше.
- Все это был хорошо поставленный спектакль, - продолжал господин
Бахадн, - всю охрану стянули к монастырю, беречь начальство, а в судебной
управе остался десяток стражников. В Иров день ворота в Верхнем Городе
открыты настежь, перепись входящих не ведут.
Перед часом Липы близ управы остановилась балаганная повозка, и на
ней обсыпанные хари стали представлять "Драму о козлоножке". Набилась
публика, охранники, забыв о долге, тоже пришли посмотреть лицедеев. Вдруг
с повозки засвистали, актеры поспрыгивали с ходуль, зрители схватились за
спрятанные ножи и кинулись на охранников. В ту же минуту несколько лодок
причалило у канала с задней стороны управы. Разбойники прикончили
зазевавшуюся стражу, похватали ключи, сбили замки, выпустили из камер
всех, кто мог ходить, погрузили тех, кто сам уже идти не мог, на свою
повозку и смылись из города.
- Обратите внимание, господин инспектор, - проговорил Бахадн, - что
сигнал к похищению арестованных был дан ровно в час Липы, каковой
называется в священных книгах мятежников часом Конца и служит у них лучшим
временем для совершения храбрых дел.
Инспектор кивнул, и, помолчав, спросил:
- Странно, не правда ли, если главной целью Кархтара было освободить
арестованных товарищей, то зачем убивать вашего начальника, господина
Шевашена.
- Ах, сударь, - возразил судебный чиновник, - неужели люди в толпе
спрашивают "зачем" и "почему"?
- Но ведь судью убили не камнем, а заранее припасенным самострелом, -
возразил Нан, - вот из этого-то и следует, что убийство было намеренным.
Ведь никто не будет таскать самострел просто так, рискуя за это на два
года отправиться в исправительные деревни!
И, помолчав, добавил:
- Двадцать человек стояли на балконе, - неужели никто не заметил
нацеленного оружия?
- Разбойники очень ловки в обращении с утварью для убийства.
- Но не настолько же, чтобы на глазах у всех стрелять незамеченными?
А не могли они выстрелить из рукавного самострела?
Господин Бахадн покачал головой.
- Это, конечно, объяснило бы, отчего никто не видел стрелявшего. Но
даже лучший рукавный самострел бьет не больше, чем на десять шагов, а
народ стоял шагах в сорока, и внизу.
- Стало быть, - подытожил инспектор, - если судью убили все-таки из
рукавного самострела, то это сделал не народ, а кто-нибудь из стоявших
рядом чиновников?
Бахадну даже икнулось.
- А о чем говорили между собой гости, перед тем, как выйти к народу?
- спросил инспектор.
Бахадн робко удивился: какое отношение разговор чиновников может
иметь к народному бунту?
- Так о чем говорили гости? - повторил столичный инспектор.
Бахадн вздохнул. То-то и оно, о чем говорили!
Иров день - проклятый день, и Иров монастырь - проклятое место.
Конечно, как зерно не хранится в государственных амбарах без отдушин, так
народ не соблюсти без карнавальных дней. Но то, что в мирные годы -
отдушина для воздуха, в скверные - лаз для грабителя.
И в этом году то всеобщее беспокойство, которое охватило провинцию к
Ирову дню, не сводилось без остатка к гнусным серым листкам...
Все большие боги Веи изготовлены руками людей и утверждены
государством - один Ир, как говорят, нерукотворен. Все праздники регулярны
- один Ир появляется, когда вздумает. Это, если подумать, ужас что бы было
с миром, если бы Солнце вздумало вертеться вокруг мира по собственному
желанию, или если бы цветы распускались не тогда, когда император отдает
указ о начале весны, а то зимой, то осенью, то когда им вздумается!
Все это, впрочем, придирки. Если есть боги с тысячью рук и ног -
почему бы не быть одному безглазому и безрукому. Если есть две луны на
небе, то почему бы не появляться одной время от времени на земле? Ира так
еще и называют - Лунный Брат. Говорят, он и в самом деле растет не как,
скажем, тыква, которая увеличивается в объеме, а как луна, которая объемом
высветляется. Сначала в главной целле желтого монастыря зависает золотая
корочка, а потом начинает крепнуть, словно озаряется высшим небесным
светом, и через месяц становится круглым белесым шаром величиной с персик.
А иные рассказывают и вовсе неведомщину с подливой: что, мол, одному
Ир представляется кувшином с молоком - если ты охотник до молока, а
другому в тот же самый момент черепахой или ящерицей, и что если бы кошка,
глядящая на Ира, могла говорить, она бы сказала, что Ир - это мышь.
Впрочем, в этакие истории про Ира Бахадн не верил. Наверняка это монахи
обманывали народ глупыми фокусами.
Плохо другое - Луны, как известно, омрачают человеческий разум, и во
время полнолуний некоторые люди, особенно из числа варваров и дальних
народов, дуреют или превращаются в волков. А свидание с Иром может свести
с ума и нормального человека. Поэтому желтым монахам предписано не иметь
вожделенья и алчности; поэтому год от года пустеют желтые монастыри.
Все в Иров день наизнанку и наоборот: низы мешаются с верхами, и
толстопузый горшечник, улыбаясь и поскребывая въевшуюся в пальцы глину,
рассуждает: "Так было в золотом веке, когда чиновников не было вообще, и
люди сами собой соблюдали законы". А его сосед, ткач с ногами, кривыми от
вечного сидения за станком, соглашается: "Так было в золотом веке, когда
чиновником был каждый, а не только начальник цеха".
Верхи мешаются с низами, а в монастыре за трапезой встречаются два
главы провинции: араван и наместник, которым в обычные дни видеться между
собой запрещено, для предотвращения сговора. Их свиты сидят вместе и
глядят врозь.
Ну а скажите, если двое человек ненавидят друг друга от волос до
ногтей, - мудрено ли им вцепиться друг другу в горло! И бывает так, что
проклятый Лунный Брат заставляет говорить за столом то, о чем полагается
писать лишь в доносах. Бог знает что ударяет человеку в печень и в сердце!
И наместнику и аравану еще хорошо, - все знают, что они ненавидят
друг друга. А как быть тем чиновникам, которые в обычное время ходят и к
аравану, и к наместнику, "играют в сто полей на двух сторонах?" Ой как
несладко приходится таким чиновникам...
За это-то, а не за безобидный карнавал, Иров день не любят местные
власти и высоко чтит столица.
- Так о чем же говорили в монастыре? - голос инспектора приобрел
неприятную твердость.
Господин Бахадн понурился. Все равно инспектора ждала в управе целая
куча доносов, каждый из них по отдельности был враньем, но все в целом...
Вот и выбирай - все рассказывать - подвести наместника, врать - себя же
обозначить лгуном.
А разговоры были как разговоры, разве что господин Арвадар ни с того
ни с сего сказал, что Ичаново место стоило Ичану восемь тысяч, хотя всем
было известно, что Ичан заплатил не больше трех, - пока не пришли слухи о
бунте. Тут-то наместник воскликнул, что проклятая чернь требует того же,
что араван Нарай и что, мол, это его рук дело. "Рыба, - сказал, - гниет с
головы, а провинция бунтует с начальства".
Араван Нарай возмутился и ответил, что причина бунта не в
неподкупности Нарая, а в преступлениях самого наместника. Что же до
смутьянов, то вчера городской судья по его личному приказу арестовал всех
заговорщиков, и завтра народ успокоится.
- Не врите! - закричал пьяный наместник, - когда я две недели назад
отправился в поход на ветхов, в городе было спокойно, а мои агенты знали
имена всех смутьянов! Вы вовсе не стремились к восстановлению спокойствия!
Одной рукой вы отдали приказ об арестах, а другой предупредили Кархтара! И
сделано это было затем, чтобы спровоцировать народ на бунт! Между прочим,
городской судья подтвердит, что на допросах бунтовщики цитировали строки
из ваших сочинений!
- Народ не настолько испорчен, - возразил, улыбаясь, араван Нарай, -
чтобы бунтовать из-за ареста десятка негодяев. Народ возмущен другим -
тем, что напавшие на наши деревни горцы стоят, как друзья наместника, в
половине дневного перехода от города, а в столицу вместо их голов для
отчета о победе отправлены головы вейских крестьян. Это те деревни,
которые подавали на вас жалобы, Вашхог! И я могу это доказать!
Обвинения аравана были ужасны, свита оцепенела. Наместник было
побледнел, но вдруг засмеялся и махнул рукой.
Иров день! Такими словами обмениваются не с собеседниками, а с
соучастниками, но Ир делает людей - хуже пьяных. Притом начальство менее
сдержанно, чем простолюдины, - сидит всю жизнь в управе и слушает "да-да"
и "лечу исполнить". И вдруг перед тобой главный враг твоей жизни!
- А почему, - спросил инспектор, - араван и наместник остались в
монастыре ночевать?
- Ах, господин инспектор, - ехать до монастыря три часа, дорога идет
в камышах и болотах, место пустынное, уже ночь. Свита господина наместника
забоялась бунтовщиков и отказалась возвращаться ночью в город. Араван
спросил, уж не боится ли он народа, а наместник ответил, что бунтовщиков
он не боится, а боится, что его по дороге убьют люди аравана, да и свалят
все на бунтовщиков. Вот и остались ночевать...
Паланкин меж тем прибыл к каменному трехэтажному зданию городской
судебной управы.
- Разбойники Харайна, однако, смелы, - заметил Нан, покидая паланкин,
- сколько их?
- Все отчеты представляются в столицу. Испорченность нынешних
нравов...
Нан грубо оборвал судейского секретаря.
1 2 3 4 5