А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Летчику трудно не летать. Вместо аэродрома - штаб, вместо кабины истребителя - кабинет и бумаги. Ни боевого дежурства, ни вылетов по тревоге.
- Не могу, - сказал он командующему, - верните обратно.
Но должность Катрича была уже занята, и генерал предложил ему эскадрилью. Так Катрич попал в наш, 12-й гвардейский истребительный авиаполк. Летал он, конечно, классически и дрался тоже. Одним словом - герой, ас...
Но это потом, через год. А сейчас, в это раннее утро, не поднимаясь с постелей, мы говорим о подвиге Катрича. Действительно, чтобы пойти на таран, нужны сила воли, мужество, исключительная храбрость.
- По существу, это преднамеренное столкновение с самолетом противника, говорит Коля Тетерин. - Преднамеренное. И в это следует вникнуть. Не скажу, что я очень испугался, когда впервые под Белым увидел Ме-109. Но они показались мне куда ближе, чем были на самом деле. Удивился еще, почему не стреляют. Подумал: в упор врезать хотят, чтобы наверняка... Не выдержал, нажал на обе гашетки. А до "мессеров" знаете сколько было? Два километра!
- То, что ты напугался, это не удивительно, - шутит Михайлов, - но это действительно сложно - подойти вплотную к самолету противника и ударить винтом. Как-то даже не представляю себе. Подумаешь об этом - и мороз по коже... Верно?
- Конечно, верно, - соглашаюсь с Аркашей, - но подойти - это еще полдела. Главное - рассчитать удар. Допустим, не получилось бы так удачно, и Катричу пришлось бы покинуть машину. Для этого надо: во-первых, ослабить зажимы вилки радиошнура и выдернуть его из гнезда; во-вторых, расстегнуть привязные ремни..
- Это, пожалуй, в-третьих, - перебивает Михайлов, а во-вторых, надо снять кислородную маску, иначе шланг мешает отбросить привязные ремни...
- Верно, - соглашаюсь с Аркашей, - и тем хуже для летчика. Оставшись без кислорода и немного замешкавшись, он потеряет сознание... Отсюда следует вывод...
- Что летчик, идя на таран, сознательно шел на явный риск.
Это сказал Акимцев, наш комиссар, очевидно, он тоже давно не спал и теперь включился в наш разговор.
В самом деле, разве Катрич не знал, что только Борису Васильеву удалось сохранить машину - после тарана он приземлился на поле. Все остальные - Гошко, Еремеев, Талалихин, Киселев - вынуждены были спасаться на парашюте. Конечно, Катрич об этом знал.
- Что же заставило его пойти на таран? - продолжает Василий Васильевич. Если у летчика неисправно оружие, если кончился боезапас, он имеет право выйти из боя. И будет прав. И никто не упрекнет его за этот поступок. Как же все-таки расценивать подвиг Катрича? Как. Тетерин?
Коля с минуту молчит и вдруг, широко улыбнувшись, декламирует бессмертные строки Горького:
- Безумству храбрых поем мы песню!..
Комиссар недовольно хмурится:
- Не лукавьте, Тетерин. Слова хорошие, но не к случаю. Бесшабашная удаль, безумно смелый поступок, молниеносный порыв при стечении обстоятельств - не причины совершенного подвига. Смотреть надо глубже. Идейная убежденность, высокая сознательность, глубокая ответственность за судьбу государства, за Москву - вот что было мотивами подвига, вот что руководило поступком Героя... Вот так-то, дорогой Николай Трофимович, а вы: "Безумству храбрых..."
- Да, он понимает, - смеется Михайлов. Когда был митинг по поводу тарана, он даже выступал.
Дверь отворилась, вошел начальник штаба полка. Необычно суровый, озабоченный. Окинул взглядом летчиков, негромко сказал:
- Поднимайтесь, товарищи. Распорядок сегодня такой: завтрак, потом получение боевой задачи. Вылет на штурмовку, посадка на соседнем аэродроме. Клин оставляем.

"Отступать больше не будем..."
Москва, Центральный аэродром имени Фрунзе. Наша стоянка - у самого леса. Отсюда, если смотреть через летное поле, видны ангары, служебные помещения, башенка метеостанции. За ними, и дальше, за Ленинградским шоссе - корпуса Академии имени Н. Е. Жуковского, вышки стадиона Динамо.
Справа и слева от нас стоят сотни самолетов самых различных марок. Даже "Родина" здесь - машина Гризодубовой, Осипенко, Расковой. Мы обступили ее. Я уже посидел в кабине, подержался за ручку, обшитую мехом. Ремни на педалях тоже обшиты или обернуты мехом.
- Не самолет, а легенда, - говорит Бочаров, стоя на высоком длинном крыле, и вдруг восклицает: - Смотри!
На левом борту кабины установлен бензиновый кран, а рядом, на наклеенном листке полуватмана надписи: на какой бак и через какое время надо переключить. Как-то не вяжется: самолет-легенда, обыкновенный листочек бумаги и самый обычный почерк, даже чуть-чуть некрасивый...
- Люди летали, женщины, - задумчиво, необыкновенно тепло говорит Илья, - а до этого думалось - боги...
22 октября, после посадки здесь, на Центральном, Писанко нам объявил:
- Отступать больше не будем. Некуда отступать. - С минуту смотрел на нас, будто давая возможность осмыслить сказанное, и громко добавил: - А Москву врагу не видать, как своих ушей. Вместе с нами - весь народ, вся страна.
Крутят, вихрят военные будни. Летаем с утра до вечера. Все, что было до этого, кажется отдыхом. Даже тем, кто летает на "Чайке". Кто ходил на штурмовку под Белый, на Юхнов и Гжатск, кто воевал в районе Калуги. Разведки, штурмовки, прикрытие "Чаек", "Ильюшиных", патрулирование над линией фронта, над Москвой, сопровождение особо важных Ли-2. Полеты. Полеты. Полеты...
Домом стала кабина. Парашют - постоянная ее принадлежность. Извлекаем его из чашки сиденья только с целью переукладки. Но делаем это часто: в сумбурное осеннее время - то дождь, то мороз, - шелк может слежаться, и в нужный момент парашют не раскроешь. А необходимость раскрыть его возможна в каждом полете..
Грохот мотора, дробный стук пулеметов, режущий ухо скрежет слетающих с балок "эрэсов" настолько привычны, что кажется, с ними родился и прожил всю жизнь И нет во вселенной избушки под красной, сто раз шелушившейся крышей. Нет "Бурцева" - небольшого лесочка за полем. Нет "канавы" - мелководного, уходящего болото притока Москвы-реки. И пруда за садом. Все это будто приснилось. Мать и отец приснились. Братья Сергей и Володька, сестры Лида и Фая. Не было и нет никого. Есть только машина. Кабина МиГ-3. Мои боевые друзья. Подмосковье, с изрытой металлом и бурой от крови землей. Москва.
24 октября 1941 года писатель Евгений Петров написал в одну из нью-йоркских газет: "В день отъезда из Москвы я получил от вас телеграмму. Вы просите меня дать драматический эпизод с Московского фронта. Но драмы не было. Драма была во Франции, в Польше или в Греции, когда по дорогам шли обезумевшие от ужаса люди и их обгоняли германские танки, а германские аэропланы расстреливали их с бреющего полета. Когда бежали министры и на обочинах дорог можно было увидеть элегантную даму в дорогом парижском туалете, босую, с туфельками и собачкой в руках, и когда генералы сдавали торжествующему врагу свои шпаги и дивизии.
Нет, здесь не было драмы. Здесь был эпос. Немцы наступали на Москву с трех направлений. Они прорвали фронт у Калинина. Но армия не была разбита, генералы не отдавали своих шпаг. Каждый метр земли на дальних подступах к Москве был покрыт кровью..."
Я узнаю об этом письме значительно позже, а сейчас, участник событий, вижу все своими глазами. Москва готовится к бою. Преобладающим цветом одежды людей стал защитный цвет, вперемежку с синими шинелями авиаторов и мохнатыми бурками конников. Вокруг - армия. Людей в гражданской одежде днем почти не увидишь. Они стоят у станков. У станков же обедают - зачем тратить драгоценное время на переезды, когда и время и силы необходимы борьбе.
Как только прилетели сюда, нам сразу раздали гранаты, бутылки с горючей смесью, в неограниченном количестве патроны для пистолетов "ТТ". Выдали на случай, если немцы прорвутся к аэродрому.
На самолетных стоянках оружейники смастерили установку для реактивных снарядов. Четыре "эрэса" постоянно нацелены в небо. И штук пятьдесят лежат в стороне под чехлом. Это и против "юнкерсов" и против немецких танков.
На дорогах, околицах деревень Подмосковья, на опушках, у каждой речушки, пруда, пригорка фашистов ждут рвы и надолбы, минные поля, колючая проволока. И чем ближе к Москве, тем гуще сеть укреплений, тем разнообразнее оборона. А при въезде в Москву, у метро "Сокол", на развилке шоссейных дорог, идущих на Волоколамск и Клин, немцев поджидают "ежи" - сварные сооружения из рельсовых балок.
За лесом, южнее аэродрома, работают сотни людей, (в основном - женщины), делают противотанковый ров. Когда мы пролетаем над ними, они приветствуют нас, машут руками, платками, шапками. И это радует - люди не падают духом, работают с рассвета до темноты. Может, и ночью.
Москву охраняют летчики, зенитчики, а ночью еще и аэростаты воздушного заграждения, огромные бело-серые туши. Днем они лежат на земле вокруг стадиона "Динамо", в кустарнике около Масловки, позади академии, рядом с Ленинградским шоссе. Мы видим их, заходя на посадку. А вечером они поднимаются в небо и висят над Москвой. Их крепко держат стальные тросы и руки солдат. Однажды в момент приземления аэростата трос не выдержал, лопнул. Будто сорвавшись с цепи, аэростат рванулся вверх. Пытаясь его спасти, солдат Велигура уцепился за веревку, и его потащило в небо.
Более ста километров летел Велигура по ветру, более двух часов боролся с декабрьским морозом. Чтобы спасти технику, надо было добраться до клапана и стравить наполнявший оболочку газ. Но до клапана семнадцать метров. И все же ценой неимоверных усилий солдат преодолел эти семнадцать.
Этот случай, когда мы узнали о нем, взволновал нас. Раньше мы не придавали большого значения аэростатам. Подумаешь, мол, пузыри висят. А оказалось, что этот пузырь для Велигуры - оружие, так же, как для меня, Карасева, Питолина самолет. Будучи раненым, Миша мог бы оставить машину, мог бы выпрыгнуть с парашютом, но он не сделал этого. Он летел, ежеминутно рискуя потерять сознание, ежесекундно взорваться вместе со своим самолетом, истекающим, как кровью, бензином, Комсомолец Питолин рисковал за оружие жизнью так же, как и боец-коммунист Велигура. И мы еще больше уверились в том, что советский солдат, на какой бы пост его не поставили, будет стоять до конца.
Да, здесь эпос.
В Москву непрерывно идут воинские поезда, эшелоны, платформы с оружием и техникой: пушками, танками, броневиками, автомашинами. Из Москвы тоже идут эшелоны: на восток уходят заводы оборонного значения с оборудованием и рабочими.
Столица готовится к бою, вернее, к сражению. А бой идет непрерывно. Жестокий, кровопролитный. И в этом бою тают дивизии Гитлера, рушится военная машина фашизма. Все больше и больше она замедляет свой ход, уменьшаются темпы ее наступления. В июне - июле немцы продвигались по пятьсот километров, а сейчас втрое меньше. И этот темп снижается с каждым днем.
Мы живем рядом с аэродромом, занимаем просторный вестибюль стадиона "Динамо". У нас есть телефон, биллиард, мягкие кресла, диваны и душ.
- Живем в Москве, а Москву не видим, - как-то сказал Бочаров. - Пройдемся пешком до "Динамо", посмотрим....
- Почему бы и нет, - говорю, - давай. Перед нами на фоне темного неба черные силуэты домов. Вправо и влево, скрываясь во тьме, уходит шоссе Москва Ленинград. По шоссе несутся машины, освещая дорогу узкой полоской притемненного света...
Недавно, еще в этом году, мы любовались Москвой из Клина - над ней стояло огромное зарево электроогней. И принимали это как нечто обычное. В ноябре прошлого года, в праздник, приехав в Москву из военной авиашколы, я бродил по столичным улицам, не обращая внимания на море огней, заливавших город, - это было обычным. Будто прочитав мои мысли, Илья вздыхает:
- Только теперь можно оценить довоенную жизнь. А машины бегут. Бесконечным потоком бегут в сторону метро "Сокол", к развилке двух шоссейных дорог, идущих на Клин и Волоколамск. Натужно ревя, машины тянут орудия, прицепы, загруженные, вероятно, боеприпасами, везут молчаливо сидящих солдат. Вперемежку между автомашинами, тягачами идут бензовозы, танкетки и даже танки, заглушая ревом своих моторов все остальные звуки.
Илья подходит вплотную ко мне, кричит в самое ухо:
- Живем, дружище, живем! Силища, видишь, какая идет!
Да, эта сила идет на запад и северо-запад Подмосковья, туда, где насмерть стоят наши войска.
Наша газета "За храбрость" еще в первые дни октября посвятила именно нашей авиачасти целую полосу под броским аншлагом: "Отважные соколы! Бейте фашистов так же мужественно и умело, как громят их летчики подразделения тов. Писанко!". В заметках говорилось о боевых делах летчиков второй эскадрильи Нечаева, Кохана, Бабенко, Яхненко, Александрова, Федотова, Кулака, Кравцова, Косарькова.
В корреспонденции под заголовком "Храбрость" написано об Андрее Кравцове.
"В дыму и пламени автоколонна. Испуганно мечутся фашистские солдаты, тщетно пытаясь спастись от града пуль. Летчик Кравцов прошел над колонной бреющим полетом, затем развернулся, чтобы идти домой, но обнаружил, что у него еще не все израсходованы боеприпасы. "Зачем пропадать добру, - подумал летчик, - лучше зайти еще раз и добить фашистскую нечисть". Кравцов вернулся обратно и, не обращая внимания на ожесточенный огонь зениток, уничтожал фашистов, пока не израсходовал всех боеприпасов..."
- Силен ты, летчик Кравцов, - сказал я Андрейке, - уничтожаешь фашистов, не обращая внимания на ожесточенный огонь зениток.
Он промолчал, полный достоинства. И вдруг опубликован Указ. Как-то даже не верится, что мой однокашник Андрейка Кравцов, самый маленький ростом летчик в полку, награжден орденом Красного Знамени. Мы вместе учились в Борисоглебской авиашколе и даже были в одном звене. Во время построений он всегда находился на левом фланге. А теперь - герой. Не зря говорят: мал золотник, да дорог.
Вместе с Андрейкой награждены: Петя Дядик и Коля Тетерин, Петя Карамышев и Леша Даубе, командир эскадрильи Максим Кулак, командир полка Александр Степанович Писанко... Тринадцать человек, и все из второй эскадрильи, те, кто летает на "Чайках". Аркаша Михайлов и Петр Федотов раньше были у нас, а теперь вот, орденоносцы. Стало немножко завидно.
- Наверное, мы еще не заслужили награды, - неожиданно сказал Ганя и обидчиво поджал толстые губы.
Томилин покосился на него, но промолчал, а комиссар Акимцев сурово спросил:
- Ты что, воюешь за ордена?
- Нет, - сдержанно ответил Хозяинов, переходя на официальный тон, - я воюю за Родину, но после войны народ будет судить по наградам, насколько активно я за нее воевал. И мне это не безразлично.
Хорошо Ганя сказал, умно. И Акимцев оттаял:
- Прав ты, Хозяинов! Все вы неплохо воюете. Но летчики второй эскадрильи раньше вас начали летать на штурмовки, раньше совершили необходимое для представления к ордену количество вылетов. Надеюсь, ты помнишь приказ?
- Конечно, - за пятнадцать штурмовок - орден. За двадцать пять - второй. За сорок - звание Героя Советского Союза.
- Правильно. Они получили сейчас за пятнадцать. А вы получите в ближайшее время. Все, кто достоин, представлены.
Ганя заулыбался. И все мы повеселели. Летчики второй эскадрильи буквально преобразились. Важные ходят, гордые. Раньше в столовой сидели в комбинезонах, а теперь спускают их до пояса - надо же показать ордена! Мерзнут, но терпят. И сразу как-то все повзрослели, а Андрейка будто и ростом стал выше. Я поздравил его, спросил:
- Ты рад, Андрей?
Он смотрел на меня снизу вверх и, даже не улыбнувшись, сказал, что мне желает того же и в самое ближайшее время. Тон Андрея меня, конечно, обидел.
- Куда уж нам, - говорю, - физиономией в герои не вышли.
Сказал и повернулся, чтобы уйти. И тогда он не выдержал, расхохотался и не успел я оглянуться, как Андрей оказался у меня на спине. Маленький, ловкий, отличный спортсмен, он делал это как кошка. Мы повозились немного и Андрейка признался:
- Знаешь, земли под собой не чую. Даже не верится, что я награжден.
- Ну, дружище, так не годится, - говорю я Андрею. - Помнишь, что Горький сказал, вернее, его героиня старуха Изергиль?
- Не помню.
- "Тот, кто однажды удивился своему подвигу, тот не повторит его".
Андрей помолчал, подумал, вопросительно глянул в глаза:
- А может, она и права, старуха Изергиль?

Тактика жизни
Немцы вышли к Нарофоминску, Тарусе, Алексину. Рвутся на Серпухов. Это на юге. На западе - к Волоколамску. На самолетных стоянках полка с рассвета ревут моторы. Группы "Чаек" и "мигов" одна за другой уходят в сизую дымку. И так с утра до вечера. Вчера, сегодня и завтра. За исключением дней, когда погода плотно прижимает к земле всю авиацию.
Передо мной документ - боевое донесение. В нем - итоги работы полка за один день конца октября, такой же день, как другие. Пять вылетов на боевое задание - штурмовку вражеских войск в районе Волоколамска и Серпухова. Объекты удара; пехота, артиллерия, танки, автомашины. О пятом сказано так же, как и о первом, втором.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22