"Нет, не может быть, чтобы так вели человека на смерть! Не может быть! Глупо было думать, что меня хотят... Дейбель весел, эта женщина видела нас вместе, она его хорошо знает... Если он будет возвращаться один, она заметит это и наверняка спросит, а где же я. Что он ей скажет? Что оставил заключенного в лесу? Этому она не поверит. Скажет напрямик, что убил доктора? Нет и тысячу раз нет, это невозможно!"
Почти повеселев, он тронул эсэсовца за рукав.
- А куда мы, собственно, идем, герр обершарфюрер? На какую инспекцию?
- Разве я тебе еще не сказал? - отозвался Руди самым веселым тоном. Опять с нас требуют отчетность. Нужен акт о состоянии кладбища: соблюдены ли там все предписания. Глубина могил - метр сорок, посыпка трупов хлорной известью и все прочее. Сам знаешь.
- Да, да, - бодро, но вместе с тем осторожно сказал Шими-бачи, как будто все еще разговаривая с пьяным. Ему так хотелось верить, что Дейбель говорит правду! И только это отвратительное слово "кладбище" насторожило и заставило содрогнуться.
- А ты вообще-то знаешь наше кладбище? - спросил Руди, отбросив окурок.
- По правде сказать, не знаю. Кладбище! Все-таки, значит, кладбище. В Баварии, в чужой земле...
Дейбель кашлянул и слегка вздрогнул.
- А ветер изрядный. Ты почему не застегнешься? "Ах да, надо застегнуть пальто. Ведь я буду жить, а живой человек не должен простужаться". Старый врач начал застегиваться, но пальцы не слушались его. "Просто руки у меня дрожат от холода, вот и все, - твердил он себе. - Только от холода..."
Они шли лесом, в приятном полумраке. На дереве мелькнули две белки, в сухой листве у дороги показался крот.
- Это еще не настоящая зима, - сказал Дейбель. - В этом году она, видно, будет мягкая. Вон и белки до сих пор скачут.
- Для нас она будет тяжелой, - сказал врач, полный решимости жить. Ему уже дышалось легче, слово "кладбище" больше не страшило его, в ушах звучал голос смешливой молодухи: "Желаю удачи! Заходите к нам вместе с вашим доктором..."
- Это последняя военная зима, как ты думаешь? - наклонился к нему эсэсовец. - Ее можно пережить.
- Наверняка последняя, - отозвался врач.
- Та-ак! - засмеялся Дейбель и замшевой перчаткой почесал свой тупой носик. - А чего ты хотел бы в будущем году?
- Мира. И чтобы все мы вернулись домой.
- Мира? Стало быть, кто-то должен выиграть войну, а кто-то проиграть. Ты, конечно, хочешь, чтобы проиграл Адольф, а?
"Если он не ведет меня убивать, то за мой ответ он меня, во всяком случае, не убьет", - подумал Шими-бачи и сказал:
- Вы задаете странные вопросы. Этого, я думаю, хочет каждый заключенный.
- Вот видишь! - Дейбель, восхищенный своей проницательностью, прищурил глаз. - Значит, и ты этого хочешь. А что же будет с такими, как я, если Гитлера... того...
"Ты-то от петли не уйдешь", - подумал Шими-бачи, но вслух сказал:
- А разве вам так уж не хочется расставаться с военной формой? Я пел от радости, когда демобилизовался в восемнадцатом году. А ведь мы тогда тоже проиграли войну.
- Ты - другое дело. Ты еврей.
- Другие тоже пели. Я пел, потому что был тогда совсем еще молодым врачом и радовался, что займусь мирной практикой. Так не хотелось больше резать простреленные конечности! И я взял себе маленькую практику в провинции, лечил от всех болезней, даже принимал роды... Вы не представляете себе, какая это тяжелая работа... А сколько бессонных ночей стоит матери вырастить ребенка! И вот опять война, и наш лагерь полон мусульман. Все они когда-то были детьми... Столько трудов ушло на то, чтобы вырастить их, столько отцов, докторов, учителей занимались ими! А сейчас все это так запросто идет насмарку...
- Говори, говори, - подбодрил его Дейбель, когда Шими-бачи вдруг запнулся. - Я на тебя не донесу, а время пройдет скорее, - тут он понял, почему старый доктор боится идти дальше, поднял голову, сделал быстрый глубокий вдох и сказал: - Слышишь, как пахнет хлорная известь? Это полезная вещь. Ты все болтаешь о детях, словно не знаешь, сколько рождается всяких выродков. Таких надо устранять, чтобы они не запоганили мир, не смердили. Хлорная известь - полезная вещь, она дезинфицирует всякую заразу. А?
Старый доктор поглядел в насмешливые голубые глаза эсэсовца, смотревшие на него сверху.
Теперь он знал правду. Щеки его немного побледнели, но голос остался ровным.
- Хлорная известь, герр обершарфюрер, это мертвая материя. Порошок, с которым можно делать что угодно. Он только разъедает то, что им посыплешь, вот и все. Мы, люди, умеем больше.
- Марш! - сказал Дейбель.
6.
Оскар Брада вошел в контору. Он все еще был очень зол на писаря за ту комедию, что тот разыграл утром на апельплаце, и решил не разговаривать с ним. Но страх за жизнь Шими-бачи оказался сильнее: когда прошел час, а старый врач все не возвращался, Оскар решил действовать.
За столом сидели Зденек и Эрих. Зденек что-то писал, а Эрих с нетерпением ждал, пока он кончит. Он постукивал толстыми пальцами по лежащей перед ним пустой папке и сделал вид, что не заметил Оскара.
- Привет, Оскар! - сказал Зденек, подняв глаза и рассеянно улыбнувшись. - Тебе надо что-нибудь?
Брада стоял в дверях и не в силах был скрыть тревогу.
- Я к Эриху.
- Да ну! - удивился писарь, поднимая брови. - Какая честь!
- Так ты садись, - сказал Зденек. - Если тебе надо поговорить с ним наедине, я...
- Нет, оставайся. Я пришел спросить, где Шими.
- Он еще не вернулся? - перепугался Зденек, в душе проклиная дурацкую "сводку покойников", которая требовала от него предельного внимания.
- Нет. А вам известно что-нибудь? Зачем его вызывали?
Писарь провел рукой по плеши и почесал затылок.
- Много я на этот счет не раздумывал. Может быть, его хотят сделать старшим врачом вместо тебя?
- Что за чушь! Шутки в сторону. Дело серьезное.
- В самом деле? Что же ты не пришел сразу? Если хочешь знать, я сознательно отстранился от этого дела. Я думал, что вы о чем-то сговорились с рапортфюрером, ведь сегодня днем он навестил тебя в лазарете... А ты даже не счел нужным рассказать мне, о чем был разговор.
- А ты мне докладываешь, о чем с ним сговариваешься? Уж ты-то этим занимаешься!
- Ты пришел препираться со мной или выяснить, что сталось с Шими-бачи?
- О том, что было сегодня утром, я тоже не мог смолчать! Не думай, что я безропотно смирился с твоим поведением на апельплаце. К твоему сведению: я снова настаиваю на приеме у рапортфюрера. Иди в комендатуру и возьми меня с собой.
- Зачем? Ты спятил?
- Я не могу больше ждать... Шими-бачи был неосторожен. Чтобы спасти девушек, он сказал надзирательнице, что в лагере тиф.
- Ого-го! - проворчал писарь.
- Россхаупт, видимо, рассказала об этом в комендатуре, а Копиц... ты ведь видел, что он выделывал утром, лишь бы я не произнес слова "тиф" и не испортил его страусовую политику... Шими там уже больше часа.
- Вероятно, его вздули, - задумчиво произнес писарь, - лежит там где-нибудь без сознания, и нас, наверное, скоро вызовут унести его.
- Я не хочу больше ждать. Пошли к Копицу!
Эрих Фрош чувствовал себя виноватым перед старшим врачом. Поэтому он кивнул.
- Я пойду один. Можешь подождать меня тут. И не спорь, мне и вправду лучше идти одному. Да я и не скажу, что пришел справляться о Шими-бачи. Мне как раз надо отнести Копицу сводку умерших. Кончай поскорей, Зденек! - И он хлопнул рукой по пустой папке. Чех виновато опустил голову и продолжал заменять "тифус экзантематикус" "сердечной недостаточностью".
- Кури! - сказал Эрих, кидая Оскару сигарету. С минуту было тихо, потом дверь открылась, заглянул Диего в берете и шарфе.
- Furt nix? испорч. нем.)> - осведомился он, уставившись на писаря.
- Шагай, шагай! Я уже два раза оказал тебе, что тотенкоманда не может выехать, пока этот недотепа не кончит сводку.
У ворот послышался возглас: "Lagerschreiber, vorvarts!"
Писарь вскочил, как автомат.
- Вот оно! Ну, спокойно! - добавил он, обращаясь к доктору, и побежал в комендатуру.
Вернулся он очень скоро, и лицо его не было таким румяным, как прежде. Он снял запотевшие очки и подошел прямо к Оскару.
- Дейбель застрелил его.
Оскар без сил опустился на лавку. У Зденека рука с пером скользнула по бумаге, сделав безобразную закорючку.
- При попытке к бегству, - прохрипел в тишине писарь, - во время санитарной инспекции на кладбище. Лежит на берегу реки, вправо от главной могилы. Писарь Зденек и новый дантист немедленно отправятся туда вместе с тотенкомандой, врач осмотрит зубы мертвого и продиктует акт о смерти. Похоронить сразу же. Оскар, пожалуйста, пошли ко мне нового дантиста... А сейчас иди в лазарет, потом мы поговорим. Мне его тоже жалко... - И он накинулся на Зденека. - Черт подери, кончишь ты когда-нибудь или нет?! Сколько раз тебе говорить!
Зденек взял резинку и подчистил закорючку. Но из глаз у него выкатились две крупные капли и упали на бумагу.
* * *
- Los, Mensch! Надо управиться до обеда! - сказали Зденеку могильщики из команды Диего. Между собой они говорили по-испански, и Зденек их не понимал.
Тележку нагрузили с верхом, как обычно в последние дни. У могильщиков была своя система: половину "груза" они клали головой вперед, половину головой назад. Таким образом на тележку помещалось "пятнадцать штук". Грязная парусина, которую закрепляли сверху, не покрывала всех трупов, окоченевшие руки и ноги торчали во все стороны.
Антонио и Фелипе тянули впереди за оглобли. Диего, Фернандо и Пако толкали тележку сзади или подпирали ее плечом, когда дорога шла круто в гору. Дантист и Зденек тоже помогали по мере сил. Шествие замыкали двое конвойных с ружьями - турнфатер Ян и какой-то мордастый тиролец.
Они проехали усадьбу у леса, там сейчас не видно было ни души. В садике на веревке болталось детское белье, застиранное и залатанное.
- Тут кто-нибудь живет? - прошептал Зденек, шагавший рядом с Диего.
- Claro, hombre исп.)>, - проворчал тот. - А чему ты удивляешься?
- Тому, что оставили тут жителей, около самого лагеря. Ведь они все видят.
- Ну и что ж? Им это не мешает. Мы дважды в день ездим мимо них с нашим грузом. Иной раз хозяйка выглянет из окна, в хорошую погоду играют дети, их четверо, все белокурые и сопливые.
- Что они о нас думают? Одобряют вот это? - Зденек кивнул головой в сторону лагеря.
Диего не ответил. Зденеку показалось, что он утвердительно кивнул своей угловатой головой. И тогда Зденек прошептал ему в самое ухо:
- Ты бы, значит, их всех...
- Не неси вздор, чех! Возьмись лучше за веревку и придерживай тележку. Видишь ведь, что мы едем под гору.
Все, упираясь ногами в землю, вцепились в тяжелую тележку и притормаживали ее. Запыхавшиеся испанцы переговаривались и, вспомнив, видимо, какой-то веселый случай, громко хохотали.
- А сами-то мы хороши? - продолжал Диего. - Ребята сейчас вспоминают, как однажды в гололедицу эта подлая тележка вырвалась у нас из рук. Бац, и Фелипе швырнуло вон в те кусты. Умора! Погляди, он еще и сейчас ходит весь исцарапанный. Лежал тогда в самом низу, под трупами, все они свалились на него, его и не видно было...
Зденек не засмеялся.
- К чему ты рассказываешь мне такие отвратительные вещи? Мы же говорили о немцах...
- А ну тебя, ничего ты не понимаешь!
С минуту Зденек сдерживался, потом вскипел:
- По-твоему, люди все равно что звери. И немцы, и мы, и... значит, и Шими-бачи тоже! Всех ты ставишь на одну доску.
Диего медленно и печально покачал головой.
- Ничего подобного я не говорил. В большинстве люди - это люди; в том числе и немцы. Но надо суметь более стойко переносить нынешние ужасы. Некоторым это пришлось не по силам. А теперь, уж вправду, хватит об этом!
* * *
При слове "кладбище" вооображению представляется каменная ограда, кресты, могильные плиты. Здесь не было ничего подобного. Небольшую просеку в дубовом лесу пересекал ров, большая часть которого была закидана землей. Впереди, где еще зияла яма, лежали вчерашние трупы, слегка посыпанные известью и снегом. Двое испанцев молча взяли лопаты, спрыгнули в ров и стали забрасывать трупы землей. Двое работали наверху кирками, помогая нижним. Ров понемногу удлинялся, рядом с закапываемыми покойниками возникало место для нового "груза". Его зароют завтра.
Тиролец закурил сигарету и остался стоять на краю ямы, возле бочки с известью. Турнфатер Ян кивнул остальным, чтобы шли с ним искать мертвого врача.
Они вышли с просеки, опушка леса была уже близко. Лес поредел, каменистый склон круто спускался к реке Лех. Воды в ней в это время года было мало, и река, подобно горному ручейку, извивалась между валунов. Только обрывистые берега свидетельствовали о том, что к весне река опять станет бурной и полноводной.
Река и чистый воздух на минуту одурманили Зденека. Он старался забыть о яме посреди просеки, о запахе хлорной извести... Потом он посмотрел в том направлении, куда показал Ян. Вот он, Шими. Какой маленький!.. Лежит головой к реке, пальто задралось, руки словно протянуты к холодной воде.
- Ну да, - проворчал конвойный. - Точно так, как сказал герр обершарфюрер. Кинулся к реке, хотел удрать, получил пулю между лопаток.
Диего стал на колени около мертвого и очень бережно перевернул его на спину.
- Да ведь рана у него на груди!
Он указал пальцем на кровавое пятно и в упор посмотрел на немца.
- Не болтай, если не понимаешь! - И конвойный толкнул винтовкой дантиста. - За дело! А ты, писарь, запишешь, как я сказал.
* * *
Когда Зденек вернулся в контору, Эрих сидел за столом и размешивал ложкой похлебку. На печурке стояла вторая миска.
- Эй, Бронек, чех пришел. Подай ему обед.
Зденек сел на скамейку и устало покачал головой.
- Я не буду есть.
- Ну и глупо, - сказал писарь.
Бронек принес миску, ложку и ломоть хлеба.
- Выйди, - сказал ему Эрих, сверкнув очками. - Мне надо вправить мозги этому олуху.
Бронек повиновался. В конторе остались писарь и Зденек. С минуту оба молчали. Зденек нетвердой рукой придвинул к себе картотеку живых, чтобы вынуть карточку доктора Шимона Гута и переложить ее в другой ящик.
- Оставь-ка пока это! - сказал Эрих, вынул из кармана три листка и с многозначительным видом положил их на стол. - Все по порядку. Сперва займемся вот этими карточками.
Зденек тотчас узнал их и протянул руку.
- Дайте сюда. Это вас не касается.
- В таком тоне ты со мной не разговаривай, раз навсегда предупреждаю! - писарь положил свою тяжелую ручищу на листки, чтобы Зденек не мог их взять.
- Это мое личное письмо, Эрих. Оно адресовано девушке, если хотите знать. Отдайте немедля!
- Отдать?
Писарь встал, приподнял кочергой раскаленную конфорку на печурке и бросил туда листки.
Зденек вскочил, оперся руками о стол, дрожа от гнева. Он не знал, кричать ему или просто повернуться и уйти, уйти из конторы, от этого гнусного коллаборанта и... Лучше смерть! Неужели стоит жить, когда жизнь сохранена такой ценой?
Писарь опять уселся на место.
- На сей раз твои дурацкие записки случайно обнаружил я. А что если бы их нашел Дейбель? Вспомни об участи Шими-бачи. Сейчас у нас особые строгости. Да и без них за такую писульку можно получить петлю на шею.
- Я вам говорю: это письмо к девушке!
- Это потому, что оно начинается "Милая Иолан"? А разве ты не знаешь, что и за такое письмо полагается смертная казнь? - Писарь расстегнулся, он совсем взмок. - Но это не письмо. Любому младенцу ясно, что ты делаешь заметки для фильма или что-то вроде. Есть у тебя еще такие листки? Если есть, дай сюда, лучше сожжем их, пока не поздно! - В голосе Эриха был неподдельный испуг.
Зденек сжал губы.
- Не бойтесь, вам не грозит вылет из конторы. До сегодняшнего дня я ничего не писал. А то, что вы нашли, это действительно письмо. Вы же знаете, что венгерка-секретарша болеет... Я хотел развлечь ее.
- Развлечь! Вас повесят рядышком, если Кобылья Голова найдет у нее такое письмо. Садись-ка, это серьезное дело... Или стой, если уж ты такой упрямый. Знай, что я за свою должность не боюсь. Шесть лет я тут хожу по канату, как-нибудь удержусь. Но сколько таких, как ты, на моих глазах попали в мертвецкую. Ни за что ни про что. Скоро, может быть, все кончится. Неужто ты не хочешь дожить до этих дней, а потом спокойно заниматься полезным делом? Я знаю, ты кинорежиссер. Думаешь, я забыл об этом, нет!.. Я и сам хочу, чтобы кто-нибудь снял такой фильм.
- По-вашему, значит, так, - сказал Зденек строго, - пока ты в лагере, не пикни. Делать что-нибудь стоящее можно только потом. Шими-бачи был просто дурень, а вот у Эриха Фроша - глубокий ум.
Зденек ждал, что писарь грубо оборвет его, но ошибся. Эрих лишь слегка усмехнулся и медленно сказал:
- Шими-бачи был доктор и выполнял свой врачебный долг. Может быть, он спас этих девушек. Ему было нетрудно решиться, он уже прожил свою жизнь, и его игра стоила свеч. - Эрих выпрямился. - Что касается меня, то как меня ни честили, никто еще не сказал, что Эрих Фрош глуп. Я не старый врач, я всего только венский колбасник, окончивший два класса коммерческого училища. От меня нельзя требовать, чтобы я жертвовал собой. Ты, киношник, в таком же положении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52