А-П

П-Я

 


- Освобожденные народы никогда не забудут ваших подвигов, дорогие мои товарищи! - сказал я в заключение.
Аплодисментов не было. Каждый невесело думал о случившемся и о своей дальнейшей судьбе. Над нашими головами прощально шумел партизанский лес, вдали куковала кукушка. Костя Абанович тихо и печально запел:
Все тучки, тучки понависли,
На море пал туман.
Скажи, о чем задумался,
Скажи, наш атаман...
После расформирования отряда судьба его бойцов сложилась так, как говорил Врублевский: одни переехали на жительство в удаленные от родных мест уезды, другие ушли в Советскую Белоруссию. Я находился среди вторых.
В сражениях за Пиренеями.
Решение приходит мгновенно
Дни мирной жизни.-Мятеж испанской фаланги.- Вагон Москва - Париж.- Дешевые приемы провокаторов
Недолго я пробыл в Минске. Перед моими товарищами по борьбе и мною после многих лет фронтовой жизни, подполья и партизанской войны впервые открылись заманчивые перспективы мирной жизни в свободной Советской стране. Поначалу у нас глаза разбежались. Чем заняться, к чему приложить руки? Перед нами были открыты все дороги, и одна другой заманчивей.
Днями напролет я вместе с боевыми соратниками Кириллом Орловским, Иваном Романчуком и Софроном Макаревичем обсуждали планы на будущее. Постепенно мы пришли к заключению, что всем нам следует подумать об учебе. В самом деле, происхождение у нас было пролетарское, все рано пошли работать, потом воевать, много лиха хлебнули за свои 25 в среднем лет, а вот учиться как следует никому не пришлось. Теперь власть наша, рабоче-крестьянская, как же не воспользоваться таким ее чудесным завоеванием, как право для каждого стать образованным человеком!
- Учиться, ребята, непременно учиться,- твердил самый старший из нас Софрон Макаревич. Ему было уже 30 лет, с 1918 года он состоял в партии, но тяга к знаниям у него была сильной, как и у остальных.
- Хорошо. Учиться. А где? - спросил Орловский, всегда склонный к немедленному действию.
Старшие товарищи из партийных органов посоветовали нам поступить в какой-либо московский вуз,
- Правильный совет,- высказался Иван Романчук.- Если учиться, так только в Москве.
- А москвич среди нас один,- стал рассуждать Орловский,- Станислав. Следовательно, посылаем его на разведку, а затем все едем в столицу.
Мне оставалось только дать согласие. Поехал в Москву, навел справки об учебных заведениях и остановил выбор на комвузе Запада. Вызвал из Минска ребят, и все четверо мы поступили на подготовительный курс. И тут же выяснились такие обстоятельства, по которым мне пришлось от учебы отказаться. Стипендия нам полагалась по 18 рублей на брата. Дело в том, что прожить на эти деньги, если нет ни родственников, ни заработка, было трудно. У меня к тому времени в Советской России не осталось ни родных, ни близких. Родители и сестра с мужем жили в Прибалтике. Я мог полагаться только на самого себя. Такое же положение было и у моих троих друзей, а учиться им очень хотелось. И я решил поступить на работу, с тем чтобы на первых порах оказать им некоторую материальную поддержку.
ЦК партии направил меня в Резинотрест на должность начальника хозяйственного отдела с окладом 125 рублей в месяц. Но мои товарищи настаивали на том, чтобы я не бросал мысли об учебе и поступил на вечерний рабфак имени Покровского. Я так и сделал. Совмещать два занятия непросто, но трудности меня не пугали. Законы товарищества я всегда ставил выше личного благополучия.
Оказавшись снова в Москве, я не преминул навестить бывшего своего домохозяина Романа Петровича Романова. Он был искренне рад встрече, подолгу слушал мои рассказы о боях на фронте и о приключениях в тылу врага, восхищался подвигами отважных патриотов.
- Правильно вы тогда с Максимом поступили,- сказал Романов,- что пошли в Красную Армию. Поняли, где правда, хоть и молодые были оба.
Несколько лет я ничего не знал о Борташуке и терялся в догадках, где он и что с ним. Но в 1925 году встретил его в Москве живого, здорового, одетого в военную форму.
- Все еще служишь, Максимка?
- Учусь в Высшей пограншколе!
Оказывается, после того как мы расстались с ним на фронте, когда я уехал на военно-политические курсы, Максим стал работать в армейских особых отделах, полюбил профессию чекиста и решил посвятить ей жизнь.
На исходе 20-х годов судьба опять разметала нас в разные стороны, и с тех пор я так и не нашел своего друга рабочей и военной юности.
Учиться на рабфаке мне довелось всего два года. Затем я опять был призван в ряды Красной Армии, продолжал образование в военном училище и в конце 1929 года вернулся в Белоруссию. Несколько лет прослужил в республике, с которой давно и крепко связал свою судьбу. Затем снова Москва. К тому времени я стал семейным человеком, растил двух сыновей, которых с женой Анной Сидоровной мы назвали в честь знаменитых революционеров Феликсом и Маратом.
Довелось мне вспомнить юные годы, проведенные на стройках, и поработать начальником участка на сооружении канала Москва - Волга. Здесь мне очень пригодился прежний опыт, особенно выручало знание железобетонного производства. Коллектив участка, которым я руководил, часто выходил на первое место в соревновании. За высокие показатели в работе всем нам давали большие денежные премии. Моя мирная биография складывалась интересно, разнообразно, работы было вдоволь, и всякий раз она увлекала, приносила огромное моральное удовлетворение.
Но на земном шаре было неспокойно. Утвердился фашизм в Италии и Германии. Муссолини вел захватническую войну в Абиссинии. Гитлер вынашивал планы мирового господства. Летом 1936 года вспыхнул фашистский мятеж в Испании. Крупную роль в нем играли германские и итальянские интервенты. Демократические силы всего мира выступили против посягательств генерала Франко и европейского фашизма на Испанскую республику и послали в помощь революционному народу тысячи добровольцев.
Разнообразную помощь оказывал республиканской Испании Советский Союз. Из портов Черного и Балтийского морей отправлялись в трудные, рискованные рейсы корабли с вооружением и боеприпасами, продовольствием и медикаментами. А в дальнейшем советские люди дали приют тысячам испанских детей, вывезенным из-под бомбежек и артиллерийского обстрела интервентов и мятежников. В Испанию выехало много советских добровольцев, чтобы с оружием в руках или в качестве военных советников оказать поддержку борющемуся народу. Будучи занят сугубо мирными делами на строительстве, я как-то особенно не задумывался над международными событиями. Но в 1937 году меня неожиданно спросили, поехал ли бы я в Испанию. Решение созрело мгновенно. Я только уточнил, в качестве кого.
- По своему профилю,- ответил товарищ.
- Что для этого надо сделать?
- Написать заявление и все.
И я стал готовиться в дальний путь. На это ушло несколько месяцев. Обложившись учебниками, изучал испанский язык, географию, историю, культуру страны.
Дождливым осенним вечером на Белорусском вокзале меня провожали жена, дети и несколько друзей. В кармане у меня лежал новенький дипломатический паспорт на имя Станислава Алексеевича Дубовского. Раздался третий звонок, я попрощался со всеми и вошел в вагон.
Поезд пересекал границу и проезжал польскую станцию Столбцы, памятную мне по лету 1924 года.
До границы ехал в купе один, временами читал, а больше смотрел в окно на знакомые белорусские леса и вспоминал прошлое. Особенно ярко оно встало передо мной, когда поезд остановился в Столбцах. Я окинул взглядом станцию, все до мелочей знакомо. Но выглядела она, разумеется, не так, как в памятную ночь: чистенькая, мирная, сонная, все здания наново покрашены, по перрону чинно прогуливаются пассажиры, жандармы, мелькают железнодорожные служащие. Никто мною не заинтересовался, и обошлось без происшествий, если не считать, что в купе появились еще два пассажира - русская женщина с мальчиком лет семи или восьми, необычайно развитым и общительным парнишкой.
Спутница моя оказалась женой советского дипломата, впервые ехала за границу, в Брюссель. Все ей было внове, и она нервничала, особенно когда ее неуемный Вова слишком громко задавал различного рода вопросы.
- Мама, а почему носильщики похожи на полицейских?
- А почему у полицейских такие квадратные фуражки?
Мать просто не успевала отвечать ему, и он вскоре стал обращаться ко мне.
- Дядя, а почему они все в серебре, как Деды Морозы?
- Это у них галуны, Вова. Такая форма у польских жандармов.
- Жандармы? - переспрашивал любознательный ребенок.- Так это же враги? И полицейские тоже!
- Ты замолчишь или нет! - восклицала мать.
Вова утихомиривался, однако ненадолго.
На станции Барановичи к нам вошел четвертый пассажир. Одет он был в длинную кавалерийскую шинель, сапоги со шпорами и военную конфедератку с кокардой в виде орла. Вежливо извинился за беспокойство и присел на краешек дивана. Его тут же атаковал Вова:
- Дяденька, вы польский жандарм?
Мать обмерла. Но пассажир ласково улыбнулся мальчику и на хорошем русском языке ответил:
- Нет, я не жандарм.
- Откуда же вы знаете наш язык? - последовал вопрос.
- Я много лет жил в России.
- А зачем уехали? Здесь вам лучше, да?
- Да. Если вы, мадам, не возражаете, я сниму шинель.
- Пожалуйста.
Новый пассажир снял шинель и предстал перед нами в длинной черной рясе.
- Ой, так вы же поп! - удивленно воскликнул Вова.
- Ты не ошибся, я действительно ксендз, как называют священников в Польше.
- А почему у вас шинель?
- Я военный священник. Полковый ксендз.
- Вот так штука! - сказал парнишка.- А в Красной Армии никаких попов нет.
Ксендзу не по душе пришелся наш маленький воинствующий безбожник, он помрачнел, схватил свою шинель, конфедератку и перешел в другое купе.
- Добился своего! - сказала в сердцах женщина и стала выговаривать сыну за бестактные вопросы, но вынуждена была замолкнуть. В нашем купе появился новый пассажир - невысокий господин в темном пальто и шляпе. Его встретила тишина, только слышно было, как постукивают колеса да позвякивает ложечка в стакане.
Углубившись в книгу, я не столько читал, сколько пытался угадать, был ли приход ксендза случайностью или преднамеренным трюком польской контрразведки. Мои размышления прервал новый пассажир, тоже отлично говоривший по-русски.
- Вы, по всей видимости, русский,- сказал он.- Очень приятно встретить земляка. Позвольте представиться. Виктор Александрович Березняк.
- Весьма рад,- ответил я.- Дубовский.
Из многословного рассказа нового пассажира мы узнали, что он архитектор, раньше жил в Киеве, но в семнадцатом году, когда начались "известные вам события", эмигрировал в Польшу.
- Сами понимаете, на чужой стороне несладко, да что поделаешь обстоятельства вынудили... Однако, - воскликнул он,- я по-прежнему люблю Россию и всегда рад поговорить с русскими!
Жена дипломата и я не могли сказать того же о себе. У нас не было никакого желания поддерживать разговор с белым эмигрантом, тем более, что обаянием он не отличался, а его устаревший словарь, взгляды и психология обывателя выдавали в нем личность серую, заурядную.
Нам стало противно. Женщина занялась Вовой, тихо ему что-то втолковывая, я же демонстративно отвернулся к окну, показывая нежелание вести разговор. Однако он и виду не подал, что заметил нашу неприязнь. Угодливо предложил мне французскую сигарету, попросил у меня русскую папиросу и развязным тоном продолжал:
- Так хочется раскрыть свою душу! Надеюсь, вы меня поймете. Эмигрант! Само слово звучит оскорбительно. До сих пор, поверите ли, я не принял польского гражданства и надеюсь, что мне разрешат вернуться на родину. Правда,- он горестно развел руками,- на мои три заявления я получил три отказа. Смешно! Разве я враг обновленной России? Нет, буду подавать заявления еще и еще, пока не получу разрешения. Как вы считаете, добьюсь я своего?
Я обратил внимание на то, что у "архитектора", как и у ксендза, не было с собой ни чемодана, ни портфеля. Это обстоятельство насторожило меня. Мелкие шпики часто допускают небрежности в работе. Но на вопросы надо было отвечать, чтобы не вызвать у него подозрений, и я как можно спокойнее произнес:
- Не исключено, что добьетесь. Много честных эмигрантов вернулось в Советский Союз. Все зависит от личности заявителя.
"Архитектор" стал горячо убеждать меня в том, что он человек аполитичный, безвредный, и вдруг, без всякой логической связи с предыдущим, задал вопрос:
- Вы, кажется, дипломат?
- Нет, вы ошиблись. Я инженер.
С этими словами я вышел из купе и, прислонясь к окну, за которым мелькали поля и полустанки, закурил. Не прошло и двух минут, как рядом раздался все тот же вкрадчивый голос:
- Не помешаю? Миллион извинений...
- Места всем хватит,- не очень приветливо ответил я, так как назойливость ласкового господина стала всерьез раздражать меня.
Он тоже закурил и как бы невзначай повел такой разговор:
- Может быть, вы не откажетесь пообедать со мной в вагоне-ресторане? Если у вас туговато с валютой, я расплачусь.
- Благодарю вас, но я еще не проголодался.
- Да вы не стесняйтесь, господин Дубовский.
- Я и не думаю стесняться.
- Тогда в чем же дело, можете рассчитывать на меня. Мы же свои люди!
- Вы ошибаетесь. Обедать с вами я не намерен.
- Но я настаиваю!
Нахальный шпик совсем обнаглел и вывел меня из терпения. Я ткнул папиросу в пепельницу и громко произнес:
- Послушайте меня, господин... Не помню вашей выдуманной русской фамилии... Исчезайте - и немедленно, благо багажа с вами, кроме провокаций, нет. Если вы сейчас же не испаритесь, я вызову полицию и пожалуюсь, что вы пристаете в вагоне к лицам, имеющим дипломатический паспорт. За такую грубую работу ваши хозяева не похвалят вас. Итак, принимаете мои условия или желаете объяснений с властями?
Провокатор побледнел. Не отрывая от меня сощуренных ненавидящих глаз, он попятился к выходу и через тамбур перешел в другой вагон.
Больше ко мне шпиков не подсылали, хотя дальнейший путь также не был безмятежным. Проехав Польшу, мы оказались на территории фашистской Германии. Перроны вокзалов пестрели гитлеровскими флагами, мрачной униформой штурмовиков и гестаповцев.
На этом отрезке дороги меня также могли подстерегать всякие неприятности. Я отлично знал ненависть немецких фашистов к Советскому Союзу, повадки агентуры из аппарата адмирала Канариса и Гиммлера и поэтому был настороже.
Но мальчик Вова не улавливал настроения взрослых и продолжал оставаться самим собой. На польско-германской границе, когда в купе вошли гитлеровские контролеры в военной форме, он бесцеремонно воскликнул:
- Дяденька, ведь это фашисты?
Видимо, один из офицеров понял возглас мальчика, потому что зло нахмурил брови и с особой тщательностью стал выполнять свои проверочные функции.
Я предъявил паспорт.
Оформлен был он тщательно, без каких-либо погрешностей, однако офицер предложил мне следовать за ним в помещение контрольного пункта. Здесь с нескрываемой недоброжелательностью он заявил, будто бы в паспорте не проставлен номер, поэтому мне придется задержаться на станции до выяснения. Я понимал, что назревает новая провокация. Сдерживая раздражение, я открыл последнюю страницу паспорта, где находился номер, и указал офицеру на его ошибку.
- Господин офицер, вот номер, можете убедиться сами.
С деланным изумлением гитлеровец уставился на последнюю страницу паспорта, чертыхнулся по-немецки, но вынужден был отпустить меня. Провокация сорвалась. Я вернулся в свой вагон, где застал встревоженную спутницу, решившую, что меня арестовали. Притихший Вова скромненько сидел в уголке.
Расстался я с ними на станции Льеж, в Бельгии.
До Парижа доехал вполне благополучно, нашел полпредство СССР и узнал, что мне придется несколько дней подождать отправки по дальнейшему маршруту. Я решил использовать свободное время для ознакомления со столицей Франции и ее достопримечательностями. Моим гидом по городу стал один из сотрудников посольства, вместе с которым мы осмотрели набережную Сены, подземный перрон на вокзале Кэ д'Орсе, Лувр, бульвар Распай, площадь Бастилии, кладбище коммунаров Пер ла Шез и многие другие места.
Париж понравился мне изяществом, чистотой, нарядностью, а его публика приветливостью и доброжелательством. А как умеют французы веселиться!
Из шумного, гудящего, сверкающего рекламами Парижа я выехал поездом до пограничной станции Перпиньян. Здесь меня оглушили сонная тишина и безлюдье на улицах. На верандах мелких баров дремали посетители, не спеша проезжали тяжелые повозки, заваленные овощами, порой раздавался недовольный протяжный крик мула.
Франко-испанская граница тянется примерно на 500 километров. Начинаясь вблизи Перпиньяна, у кромки морского берега, она ведет к крохотной республике Андорра, пересекает снеговые вершины Восточных и Больших Пиренеев и плавно спускается к зеленым откосам Малых Пиренеев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64