А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

— Но письмо подпишу. По-моему, это справедливо. Вот только вместо «нужно присудить» я бы сказал «если присуждать» (if awarded), то всем троим — Тамму, Франку и Черенкову.
Помимо Ландау, поведение которого в этом деле я считаю безукоризненным, письмо подписали Н. Н. Андреев и А. И. Алиханов. Вскоре Нобелевская премия по физике за 1958 год была присуждена всем троим, но какую здесь роль сыграло упомянутое выше письмо, я не знаю», — скромно констатирует Виталий Лазаревич Гинзбург.
Это как нельзя лучше характеризует Дау. У него был прекрасный предлог отказаться подписать ходатайство, и Виталий Гинзбург и многие другие физики знали, что Дау недооценивал эффект Вавилова–Черенкова, по его мнению, эта работа, если и могла претендовать на премию, то где-то в конце списка достойных открытий. Не было в ней того блеска, красоты, изящества, которые приводили Дау в восхищение, когда речь шла о великих открытиях.
В данном случае восторжествовала справедливость, и это главное. И это не единичный случай. Так было всегда. Вот почему, читая воспоминания о Дау, то и дело наталкиваешься на восторженные слова, что он был предельно честен и требовал от своих сотрудников такой же честности в науке. «Учил, как он говорил, не быть ворюгами, — вспоминает Карен Тер-Мартиросян. — Наука была главным содержанием его жизни, и всё, что мешало ей, он отбрасывал сходу».
Мне часто приходилось слышать о цельности характера Ландау, какой-то редкостной положительности, преданности делу своей жизни — физике.
Экспериментатор Ольга Николаевна Трапезникова с благодарностью вспоминает: «Все экспериментаторы могли всегда обращаться к Дау. С ним можно было говорить по любому вопросу — он всё понимал и мог посоветовать, как никто другой. Его можно было решительно обо всём спрашивать — о любых результатах эксперимента, что может получиться и почему. Мы к нему непрерывно обращались. Больше такого теоретика я не встречала».
Но когда кто-то из журналистов попросил его рассказать, бывал ли он в лаборатории Капицы, Дау ответил:
– Зачем? Да я бы там все приборы переломал!
К приборам у него было отношение особое.
– Какой красивый прибор! — воскликнул Дау, увидя на столе у Николая Алексеевского ярко-красный ?-гальванометр.
Дау ничего не смыслил в машинах и не переставал удивляться, когда его подрастающий сын чинил велосипед или будильник.
– В кого он пошёл? — недоумевал отец.
– Ты забываешь, что мой отец был талантливым механиком, — ответила Кора. — Вот увидишь, Гарик будет экспериментатором.
Она не ошиблась.
Гарику было года четыре, когда ему подарили электрическую железную дорогу. Дау страшно любил игрушки и при виде всех этих вагончиков, паровозов, семафоров пришёл в ажиотаж, суетился, пытался что-то подсоединить, но всё невпопад, словом всем мешал, но вдруг правильно подключил платформу и радостно засмеялся.
– Вот и папа на что-то пригодился, — заметил ребёнок.
Все так и грохнули со смеху.
Ну конечно же, он порой ошибался, как все люди на свете, однако это случалось редко. Дау не считал себя особенно сведущим во всём, что связано с «присутственными местами», всеми учреждениями, ведающими вопросами повседневной жизни. Он не умел доставать билеты в театр, на самолёт, на выставки живописи, которые старался не пропускать. Этим занимался один из его ближайших друзей.
С другим знакомым он любил советоваться по более важным вопросам, например как избавиться от спецзаданий, связанных с расчётами секретных вооружений. А если тот отсутствовал и Дау пытался что-либо предпринять сам, у него ничего не получалось. Дочь его друга, Наташа Шальникова, рассказывала, что однажды Дау попросил её напечатать на машинке заявление, в котором он просил убрать телохранителей, причём в качестве аргумента он утверждал, что не может работать, зная, что кто-то сидит в соседней комнате и ждёт, когда он кончит. К счастью, пришёл отец Наташи и переделал документ, назвав то, что сочинил Дау, жалобой турка.
– В присутственных местах я сразу скисаю, — говорил Дау. Бюрократическую систему называл удушающей и цитировал ленинские строчки о бюрократии: если нас что-нибудь погубит, так именно это. На вопрос, можно ли от этой системы избавиться, отвечал, что труднее задачи не сыскать, найдётся ли второй Пётр Великий, которому это будет под силу, он не знает, и вообще гаданье на кофейной гуще — вещь неубедительная.
И всё же Дау страшно любил все эти разговоры: как будут развиваться события? Сохранится ли диктатура бюрократии? Артемий Исаакович Алиханьян рассказывал, что после смерти Сталина они с Дау часа два ходили по бульвару на Воробьёвском шоссе, строя догадки, что произойдёт в ближайшем будущем, удивлялись тому, что многие люди были в страхе и растерянности, и сожалели о сотнях людей, погибших в давке, на похоронах, всё было очень плохо организовано. В наиболее узком месте поставили грузовики, они должны были сдерживать бесконечный людской поток. Но огромные толпы напирали, не видя этой преграды, многие падали, им невозможно было подняться, их затаптывали. Многих толпа задавила, прижав к грузовикам.
– Величайшее несчастье для России, что этот человек дорвался до власти, — говорил Дау. — Ни один тиран во все времена не уничтожил столько людей, как Сталин. Но этого оказалось мало, ему и после смерти удалось отправить на тот свет сотни человек.
А после XX съезда партии, на котором прозвучали слова Хрущёва о преступлениях Сталина, Дау часто повторял, что ему бы очень хотелось пожать руку Никиты Сергеевича и поблагодарить его за доклад на XX съезде.
В этот период Дау был страшно возбуждён. Он вообще принадлежал к числу людей, обычное настроение которых хорошее, приподнятое. Один знакомый как-то сказал ему: «Мне понятно, почему вы не берёте в рот спиртного. Вы и без этого находитесь в возбужденном состоянии. Людям приходится выпить хотя бы бокал вина, чтобы обрести настроение, в котором вы пребываете постоянно». Вероятно, Дау с ним был согласен, иначе он бы не стал пересказывать этого разговора. Так вот, в марте 1953 года приподнятость в настроении Дау достигла предела. Вспоминая это время в разговоре с Александром Дорожинским, который приехал из Америки собирать материал для книги о Ландау уже после автомобильной катастрофы и проник в академическую больницу, как он сам выразился: «Pravda in hand», — Дау сказал:
– Когда умер Сталин, я танцевал от радости!
Действительно, по словам Коры, он смеялся громко и заразительно, передавая ей эту весть. А потом продекламировал:
Россия тягостно молчала,
Как изумлённое дитя,
Когда, неистово гнетя,
Одна рука её сжимала.
И уточнял для несведущих: Огарёв.
Фактически Ландау создал сначала в Харькове, потом в Москве своего рода научные центры, но эти научные центры были одновременно островками свободы, особенно в Москве, ибо гнёт всё усиливался, нечем было дышать, нужна была какая-то отдушина. Семинар! Где могут выставить как посмешище любого маститого за неблаговидный поступок, где говорят то, что думают, и где все понимают, что находятся на переднем крае науки.
Основное общение происходило, конечно, на семинаре. Однако и комната теоретиков и кабинет Ландау были продолжением семинара. Невозможно сосчитать, сколько народу взбегало по лестнице в квартире Ландау на второй этаж, в его комнату, во второй половине дня.
Они со временем становились похожи друг на друга, эти теоретики, участники его семинара. Во всяком случае среди них не было зануд, которые растягивают слова, экают и мямлят. Такого и слушать не стали бы. Здесь говорили чётко, быстро, толково и по сути дела.
Они составляли сообщество, братство, это налагало особую ответственность. Дау любил своих учеников. Они были ему очень дороги, и он, будучи прирождённым учителем, не только обучал, но и воспитывал их. И всё это в такой деликатной, ненавязчивой манере.
И в то же время этот человек был грозой приспособленцев в науке, и именно его как огня боялись обладатели чинов и званий, когда им хотелось опубликовать очередную халтуру. Ландау стал синонимом абсолютной честности в науке, он ввёл в своем кругу особый стиль отношений. Он был постоянно на виду, постоянно окружён людьми, был в гуще событий. Он задавал ритм жизни этому физическому братству.
Во всём, что он делал, было много бравады. Он и сам говорил, что дразнит гусей и что это занятие приятное, но небезопасное.
Свобода была нужна прежде всего для творчества во всём его многообразии. Сюда входило и написание книг, того знаменитого «Курса теоретической физики» Ландау и Лифшица, который ныне принят во всем мире как основное пособие по этой науке. Злые языки пустили фразу, что в этих книгах нет ни одной мысли Евгения Михайловича Лифшица и ни одного слова, написанного рукой Льва Давидовича Ландау. Это шутка, но в каждой шутке есть доля правды: на вечере в Политехническом музее, посвящённом творчеству Ландау, был задан вопрос, как работали соавторы. Евгений Михайлович Лифшиц поднял над головой самописку: «Ручка была моя!». Это правда. Но правда и то, что Дау обговаривал с ним каждый параграф и, когда Лифшиц приносил написанное, Дау правил страницу и соавтору приходилось переписывать её снова.
Ландау задумал этот курс ещё в Ленинграде и соавтором он выбрал Матвея Бронштейна, но тот погиб в застенках НКВД. Второму соавтору тоже не повезло. Это был Леонид Пятигорский, которого НКВД, на этот раз московское, представило Льву Давидовичу как автора доноса: когда Ландау арестовали, следователь показал ему донос, якобы написанный Пятигорским. Поскольку имя «врага народа» не могло появиться на обложке книги, Леонид Пятигорский автоматически становился автором «Механики», которая уже находилась в издательстве. Единственным автором, без Ландау. Арестованный поверил следователю — провокация удалась. Но книги издавались крайне медленно и Дау освободили до выхода злополучного произведения, так что имя его осталось, как и было задумано — на первом месте. [Чуть подробнее об этом можно прочитать в мемуарах Е. Л. Фейнберга «Эпоха и личность. Физики» (М., Физматлит, 2003).
Однако я не рассказал ещё одной психологически ужасной истории, связанной с его арестом. Дело в том, что в «первом призыве» учеников Дау в Харькове был один не упомянутый выше физик — Л. М. Пятигорский. Ещё в Харькове Дау задумал свой знаменитый курс теоретической физики, осуществлённый затем совместно с Е. М. Лифшицем. Первый «том» (ещё тоненькая книга), «Механика», был выпущен в Харькове. Его авторами на обложке значатся Ландау и Пятигорский. Но когда Ландау был арестован, то его ученики решили по некоторым весьма косвенным признакам, что его «посадил» единственный среди них партиец — Пятигорский. Это с уверенностью повторялось и потом. Даже я, ещё далёкий тогда от Ландау, был об этом осведомлён. Пятигорский оставался в Харькове и фактически подвергся остракизму (хотя это ему впрямую не говорилось — ведь оправданиям всё равно не поверили бы).
Шли годы и десятилетия. Умер Ландау, умерли все его ближайшие ученики и сотрудники (кроме А. И. Ахиезера) — Померанчук, братья Лифшицы, Мигдал, Берестецкий, Компанеец — все ушли из жизни, убеждённые, что Пятигорский предатель. Если знал я, то значит знали и многие другие.
Но вот наступили горбачёвские времена. Родственница Ландау Майя Бессараб выпустила новое (4-е) издание написанной ею книжки о Ландау. Она поместила в ней новый текст: теперь, мол, можно рассказать, что Ландау был арестован по доносу Пятигорского. А Пятигорский был жив! Он подал в суд, обвиняя Бессараб в клевете. Суд запросил КГБ и получил ответ, что Пятигорский не имел к этому делу никакого отношения. Суд обязал Бессараб принести извинения Пятигорскому в печати, что и было сделано. Слабое удовлетворение для него. Ведь 50 лет невинный человек жил с печатью предателя, предавшего своего учителя. С уверенностью в его предательстве ушли в могилу и его бывшие друзья, тоже ученики Ландау, и сам Дау, и многие, многие другие. Через пару лет после оправдания умер и он сам. Такой вот «мелкий штрих» эпохи.
– E.G.A. ]
Курс теоретической физики Ландау и Лифшица состоит из десяти томов:
Механика (1940 note 1, 1958, 1965).
Теория поля (1941, 1948, 1960, 1967).
Квантовая механика (нерелятивистская теория) (1948, 1963).
Квантовая электродинамика (1971).
Статистическая физика, ч. I (1938, 1940, 1951, 1964).
Гидродинамика (1944, 1954).
Теория упругости (1965).
Электродинамика сплошных сред (1959).
Статистическая физика, ч. II (теория конденсированного состояния) (1978).
Физическая кинетика (1979).
Курс теоретической физики полностью переведён на английский, немецкий, французский, итальянский, японский и венгерский. Это настольная книга физика-теоретика. Лев Давидович не успел написать последние тома, они были написаны его учениками: Львом Петровичем Питаевским и Евгением Михайловичем Лифшицем. По иронии судьбы Дау не суждено было написать «Физическую кинетику», — это была любимейшая область теоретической физики автора Курса. Но его ученики всё же оказались достойными продолжателями начатого Учителем дела. И Курс остаётся и учебником, и энциклопедией, и справочником специалистов.
Мне кажется несправедливым недооценка Евгения Михайловича как соавтора. Я далека от мысли приравнивать его к Ландау: тот был гений, и, разумеется, затмевал Лифшица. Но работали они поровну. И все 5300 страниц Курса написаны рукой Лифшица, правда почти под диктовку.
Однажды я стала свидетельницей того, как происходило совместное написание знаменитого Курса. Мы с Корой сидели на кухне, когда из комнаты Дау послышались крики, затем кто-то сбежал с лестницы, повторяя: «Ничего я не стану переделывать! Ноги моей здесь больше не будет!». Он громко хлопнул дверью.
– Пойди закрой, — сказала я Коре.
– Да он сейчас вернётся. Это Женька. Так всегда, я привыкла.
А с непривычки всё выглядело дико. И эти визгливые выкрики, и хлопанье дверью. Каторжная работа — писать с маэстро.
Минут через двадцать, действительно, входная дверь скрипнула, и Лифшиц тихо поднялся в кабинет патрона. Работа продолжалась…
«Я ГОТОВ СТАТЬ НА КОЛЕНИ…»
… Наша система совершенно определенно есть фашистская система… Пока эта система существует, питать надежды на то, что она приведёт к чему-то приличному, никогда нельзя, вообще это смешно.
Лев Ландау . Из записи подслушивающих устройств
Дау и не догадывался, что вся его квартира была нашпигована подслушивающими устройствами. Но вот когда в Москву приехал Нильс Бор, он не стал беседовать со своим любимым учеником в его кабинете, и они очень удобно расположились неподалеку от дома, под ясенем. Гарик их фотографировал, надо полагать, этот разговор никто не подслушивал.
Это так похоже на Дау, он был страшно беспечен. Вторая половина дня проходила в постоянном общении с коллегами, учениками, знакомыми. Дау невозможно представить без этого, он признавался: «Я поболтать очень люблю».
Ему была нужна аудитория: у него и мысли не могло появиться, что кто-то из тех, с кем он беседовал, сообщает на Лубянку содержание всех разговоров.
А речи он вёл очень смелые, слишком смелые по тем временам. Нельзя забывать, что Дау всегда интересовался политикой, в общем, всё происходящее в нашей стране и за рубежом тут же им оценивалось, и почти всегда весьма сурово.
Беспристрастные машинные записи прокомментированы сотрудниками компетентных органов, эти комментарии чудовищны:
«Ландау группирует вокруг себя ряд физиков-теоретиков из числа антисоветски, националистически настроенных учёных еврейской национальности. К этой группе относятся ученики так называемой новой школы Ландау: Лифшиц Е.М., Мейман Н.С. и др. Ландау организовал и возглавляет семинар физиков-теоретиков при Институте физических проблем, который посещают, главным образом, лица еврейской национальности, тесно связанные с Ландау. Было время (1951–1952 гг.), когда на этот семинар научные работники не из его окружения просто не допускались.
В июле-сентябре 1953 г., по донесениям агентуры, Ландау допускал клеветнические высказывания в адрес руководства партии и правительства по поводу разоблачения вражеской деятельности Берия. Впоследствии Ландау в беседе с другим агентом сказал, что его мнение по этому вопросу было неправильным. Оценки нашей внутренней политики по этому вопросу он не давал.
Однако не все из его окружения придерживаются такой точки зрения. Ландау известны не только отдельные лица, высказывающие ему националистические настроения, но и, видимо, группа лиц. Об этом свидетельствует его разговор 3 ноября 1956 г. с профессором Мейманом Н.С., когда в ответ на националистические высказывания последнего Ландау ему заявил: «Ты выступаешь в защиту империализма. Ты попал в ужасную компанию, в ужасную компанию попал. Ты до такой степени ослеп от национализма, что не понимаешь таких вещей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11