Потом смех понемногу стихает.
– Олив?..
– Да?
– Здесь было очень страшно?
– Здесь не было страшно. И потом – с нами же был Роберт!
Роберт, ему лет шестнадцать, краснеет и только крепче обнимает свою двустволку. Может быть, теперь ему не будет так досадно, что весь бой он просидел здесь, охраняя двух женщин.
– Так что страшно здесь не было. Я боялась за вас.
– Извини, что я не остался, ты ведь понимаешь…
– Я все понимаю. Давай отойдем в сторону?.. – Она берет его под локоть и ведет куда-то, и вдруг оказывается, что вокруг никого нет. – Я очень хочу быть честной с тобой, я не хочу быть дрянью. Не влюбляйся в меня, пожалуйста. Будет только плохо нам обоим. Потому что я могу быть другом, подругой, любовницей, блядью – но я не могу быть возлюбленной. Это невозможно объяснить, поэтому просто поверь. Помнишь, что я говорила вечером? Я ведь все понимаю, ну почти все, только сделать ничего не могу… Поцелуй меня еще раз, пожалуйста.
Сон Светлане снился долгий и сумрачный. Она опять была в женской школе Уошбрук: безобразно узкие коридоры с полами, крытыми пыльным войлоком, безликие классы с рядами темно-коричневых столов и скамеек, холодные дортуары, столовая с неистребимым запахом кухонных тряпок и плесени… и при этом невозможно выйти из здания, дверей просто-напросто нет и не было никогда, и лишь раз в год из гимнастического зала можно попасть неизвестно куда, в какие-то джунгли, и там надо будет жить своим трудом, охотой, как-то еще, это называется «выпускной бал», его ждут и боятся, боятся страшно, панически, и кто-то всеми силами стремится остаться в школе, даже совершая немыслимые подлости ради этого, а другие, наоборот, стремятся вырваться и уйти, но все ушедшие так или иначе возвращаются хоть раз, чтобы родить ребенка – всегда девочку, только девочку… говорят, мужчины живут там, в джунглях, они дики и ненасытны, и матери, оставив дочерей расти и учиться, исчезают, уходят в тот мир, он притягивает их, всасывает в себя, и они все реже и реже появляются в школе, эти взрослые женщины, и перестают, наконец, появляться совсем; и вот приходит время Светланиного выпуска, они сбиваются кучкой, перепуганные девочки, а младшие классы окружают их, и рукоплещут, и смотрят с завистью, и что-то говорит мадам попечительница, герцогиня Гил, и пол вдруг исчезает из-под ног, все кричат, кричат – и оказываются на пустынном берегу, Светлана озирается: взрытая ядрами и бомбами земля, осыпающиеся ложементы, расщепленные бревна – как пальцы мертвеца… и хлопанье парусов позади… она оглядывается: три шхуны, три шхуны уходят, уходят… и нет сил кричать и взмахивать руками, свинцовая тяжесть на всем, во всем: свинцовое тело, свинцовая душа, свинцовые веки, свинцовая гиря на шее гнет и пригибает к земле, и остается лишь смотреть на землю и видеть ее: мелкие камушки, гладкие и в крапинку, темные и белые щепки, травинки, чешуйки, крошечные, будто муравьиные, скелетики и черепа… а ветер нагоняет мрак и смрад, и низко летят, кружась, жуткие лиловые тучи, и с горами на горизонте начинает твориться странное: они превращаются в шкуру чудовища, черную, бородавчатую, сально блестящую, голую, под ней перекатываются мускулы, и волна превращения набегает с чавкающим завыванием…
– Мэм! Проснитесь, мэм! – голос Люси. – Приехали.
– Что?
– Мы дома, мэм.
– Ах, да…
– Что с вами? Вы плачете?
– Разве? Нет, не плачу. Дурной сон, и все.
В доме стоял запах беды: запах чужих людей, которым плохо, запах проутюженных дожелта простыней, запах дегтя и карболки, мочи, пота, йода – и обнажившегося морского дна… Флигель и первый этаж дома заняты были под обожженных; лорда Сайруса уложили в его собственной спальне. Доктор Мак-Каран, хирург, осмотрел его, полупришедшего в себя, одобрил действия предшественника, проинструктировал сиделку и спустился вниз, распорядившись пока прокипятить инструменты для кровопускания. Появилась и захлопотала Мэй, в переднике и чепце сестры милосердия: доктор отпустил ее на час. Наперебой с Люси они рассказали, как было страшно этой ночью, когда заявилась толпа мятежников и потребовала от слуг вооружаться чем попало и идти с ними, но никто не пошел, только конюх Альберт, да и тот прибежал обратно почти сразу же и прятался до утра на чердаке, – и как хорошо, что в доме были раненые горожане, из-за этого почти никакого грабежа и не было, забрали бочонок виски и несколько окороков, а вот дом вдовы Бартлоу разграбили начисто и подожгли вдобавок, благо дождь хлестал как из ведра и слуги не сидели сложа руки… А правда, что лорд хозяин вручную от них отбивался? Правда. Если бы помощь опоздала на несколько минут… все. А тот молоденький джентльмен? Он ушел ночью в ополчение, и пока ничего не известно. А правда, что мистера Бернсайда?.. Правда. Ох, бедненький, его-то за что так вот, он всегда был такой тихий, вежливый… Мэм, миледи, да на вас лица нет, вы и на ногах-то не держитесь, сейчас постель, сейчас ванну, сейчас, сейчас…
Ванна добила ее. И, проваливаясь в белую бездну, Светлана успела подумать только: как он там? Жив ли?
Господи, только бы жив! Только бы – жив!
Горячим окатило сердце…
– Мистер Марин! Мистер Марин!
Глеб обернулся. Его нагнал Эразмус. Широко шагая, он размахивал зеленым мешком… да, тем самым мешком, трофеем, который так и провалялся полдня за баррикадой. Совсем забыл про него… Глеб повернулся и пошел Эразмусу навстречу.
– Меня Дабби послал. Это, говорит, ваш…
– Спасибо, Эразмус. Забыл я его.
– Тяжелый. Золото, что ли, там?
– Нет, бомбы. Не пригодились, слава Богу.
– И то правда. Я вам так скажу, мистер Марин: спасибо вам от нас ото всех. Ребята так и велели передать: спасибо, мол. Ни хрена бы без вас не получилось, так что вот. А так и сами почти все живые и незадетые, и бунтовщикам жопу надрали и перцем засыпали. Только непонятно все с этим бунтом, вот вы как хотите… А чего полковник вас затребовал, не знаете?
– Н-нет, пожалуй. Может, сказать что хочет.
– Да, начальство – оно такое… А может, лейтенантом вас назначат, за заслуги, вот.
– Это вряд ли. По возрасту не положено.
– То в армии, а в ополчении проще. Вот увидите, лейтенантом и будете и взвод получите. Эх, сам бы к вам пошел, честное слово! Да дело уже кончено, похоже… В общем, если вам надо будет чего: там, рыбы получше, или морду кому набить, или лодку – в Рыбной гавани меня всякая собака знает. И – вот вам моя рука, сэр!
– Вот вам моя, Эразмус. И спасибо, что догнали.
– О, пустяки…
Легкий ландольет ждал Глеба в сотне ярдов от въезда на мост: нервная лошадка не пошла туда, где все еще – пусть под парусиной, пусть чуть в сторонке, чтобы не мешать и не попадать под ноги, но – лежали убитые. Порученец, недовольный задержкой, прошипел что-то сквозь зубы. Глеб опустился на сиденье рядом с ним, бросил в ноги оба мешка: легкий – с остатками патронного запаса, тяжелый – неизвестно с чем. Вдруг и вправду золото?..
Солдат на козлах хлестнул лошадку, Глеб закрыл глаза – и тут же открыл. Ландольет останавливался у высокого парадного крыльца комендатуры порта, и порученец бесцеремонно толкал Глеба в плечо:
– Эй, мистер, приехали…
– Вижу, мистер, вижу, – Глеб дернул плечом. – Куда именно велел мне прийти полковник?
– Вас проводят, – бросил порученец и толкнул в спину солдата-кучера. Глеб еле успел выхватить свои мешки.
– Крыса, – сказал он в удаляющуюся темно-зеленую спину.
Да, здесь, похоже, повоевали всерьез… Окна были выбиты, стены стали рябыми. Над некоторыми окнами и над дверью уходили вверх языки копоти. Газоны вытоптаны, кусты смяты, огромное количество сучьев и веток, сбитых пулями, валяется повсюду…
И – тучи людей. Улей.
Гам и толчея.
Грубо проталкиваясь сквозь толпу сбившихся у подъезда обывателей, не успевших повоевать, а теперь яростно рвущихся добивать уже разгромленных, Глеб добрался наконец до дежурного офицера, пожилого флотского лейтенанта с изможденным и уже поэтому знакомым лицом.
– Никого не ведено пускать, – механически ответил дежурный. – Никого.
– Но полковник Вильямс специально посылал за мной, – сказал Глеб.
– О, да это же вы, – бессильно удивился тот. – Вчера вы были много моложе, – он попытался улыбнуться.
– Я вас тоже не узнал, – признался Глеб. – Мистер Пэтт, сэр?
– Второй этаж, направо и направо, – сказал мистер Пэтт. – Дверь, обитая красной кожей. Он там и ждет вас.
Полковник Вильямс был не один. По зеленому ковру, хрустя осколками стекол, грузно расхаживал седой длинноволосый и бородатый человек, комплекцией напоминавший ушедшего на покой борца-тяжеловеса. Он был в старомодном синем полуфраке с медными пуговицами и огромных бесформенных башмаках с кожаными ремешками вместо шнурков. В руке его была массивная трость, на которую он опирался.
– Вот и наш молодой герой, – сказал полковник и бросил быстрый взгляд на «тяжеловеса», и краем глаза Глеб уловил, что тот отрицательно качнул головой. – Я говорил вам про него, Ансон, вы помните, конечно… Глеб, познакомься: это Ансон Бэдфорд, рыцарь, мой предшественник и учитель.
– Очень приятно, – поклонился Глеб.
– Мы только что говорили о тебе. Поверь: только хорошее. Если хочешь, могу вкратце повторить тебе то, что рассказал дорогому учителю…
– Ки-ит… – с непонятной интонацией и непонятным выражением лица протянул мистер Бэдфорд.
(Вообще весь этот разговор надолго остался непонятным для Глеба. Сначала ему казалось, что эти двое старательно сбивали его с толку, чтобы он о чем-то не догадался; потом понял, что это была проверка, и он ее прошел, – но вот на что именно проверка? В конце концов, он узнал и это, но к тому времени его интересовали уже совсем другие проблемы…)
– Я быстро, – сказал полковник. – Итак, чуть более суток назад из поезда выходит молодой человек, который практически никого не знает в нашем городе, идет себе по набережной – и вдруг спасает утопающего. Утопающий, капитан-инспектор Кэмпбелл, лорд Стэблфорд, посылает его сюда, в этот самый кабинет, с вестью о мятеже на крейсере. Здесь мы беседуем, юноша после этого едет навестить своего спасенного, потом перевозит его в дом его сестры, где вскоре происходит загадочное убийство хозяина дома и пожар, вызванный поджогом. Наш герой вновь спасает капитана, вынеся его из огня. Перебравшись под крышу одной нашей общей знакомой, герой проводит там несколько часов в обществе капитана, его прелестной супруги и убитой горем сестры, а затем исчезает – для новых подвигов. Как мне сказал лейтенант Дабби, именно нашему герою всецело принадлежит идея захвата верхнего моста – а также воплощение этой идеи. Теперь мы знаем, что именно эта операция и оказалась решающей в деле подавления мятежа. Походя наш герой совершает еще несколько подвигов калибром помельче…
– Господин полковник! – Глеб вскочил. Голос его был сдавлен, хотелось разорвать воротник. – Ваш тон оскорбителен, и я… я…
– Минутку, друг мой, – сказал мистер Бэдфорд. – Полковник злится на меня, поэтому у него так получается. Не обращайте внимания на тон. По существу все верно?
– Ну… да. Только… Дабби преувеличивает. Один я там ничего сделать не смог бы. Как я мог – один?..
– «Один в поле не воин», – довольно чисто сказал мистер Бэдфорд по-русски. – Я не переврал?
– Нет, сэр.
– Замечательно. Дослушаем нашего полковника.
– Собственно, это все. Восемнадцатилетний юноша совершает ряд действий, каждое из которых так или иначе препятствует успешному развитию мятежа. Не знаю, Ансон, как вы, а я не верю в такие махровые случайности. Учитывая, что наш постоянный противник мятеж раздувал и всячески ему способствовал, я делаю вывод, что стоящий перед нами Глеб Марин является действующим агентом врагов наших врагов, следовательно – нашим другом. Глеб, позвольте через вас обратиться к вашим начальникам с предложением перестать играть в конспирашки и перейти к скоординированному сотрудничеству.
Наверное, у Глеба был достаточно глупый вид, когда он смотрел то на полковника, то на мистера Бэдфорда, потому что в какой-то момент Бэдфорд не выдержал и захохотал, пристукивая своей тростью.
– Ну, Кит! – выговорил он наконец. – Ну, бестия Кит! Мальчик, это он мне вот на столько не верит! Мне, своему учителю! Впрочем, – давя смех, сказал он уже другим голосом, – история ваших похождений, Глеб, дает пищу для подобных высказываний, что, впрочем, я склонен отнести скорее на счет переутомления полковника, чем на счет его прозрения… Как вы сами-то могли бы все это объяснить? Что – судьба, везение, слепой случай? Или что-то другое?
– Не знаю… Что, это так важно?
– Это важно, Глеб, – тихо сказал полковник. – Ты даже не представляешь, насколько это важно…
Глеб сидел молча. Потом посмотрел на полковника, на Бэдфорда, снова на полковника…
– Меня как будто подхватило… – начал он и замялся. – Понимаете, все шло само собой. Одно вытекало из другого. А потом – уже как бы с разгона…
– Ты хорошо стреляешь? – спросил полковник.
– Да. Первое ружье отец купил мне на пятый день рождения.
– Это уже многое объясняет, – сказал Бэдфорд. – А, Кит?
– Возможно… – полковник пожал плечами. – Отец многому научил тебя, Глеб?
– Да. Он таскал меня по экспедициям, на охоту, везде… только последний год… да и то…
– Итак: стрелять. Что еще?
– Ну… многое. Я спокойно выживу на берегу, в джунглях, в пустыне, в горах. Могу сделать лодку, построить хижину. Огонь могу добывать, знаю травы, руды… Много чего.
– Бокс, борьба?
– Бокс и фехтование.
– На чем?
– На эспадронах и коротких мечах.
– Похоже, отец готовил вас всерьез, – сказал Бэдфорд.
– О, да.
– И как вы думаете: к чему?
– Ну… к экспедициям, наверное… Он знал, что мне нравится картография… И вообще – у него был свой взгляд на то, каким должен быть мужчина.
– А зачем в экспедиции фехтование на коротких мечах? – спросил полковник.
– Почему обязательно в экспедиции? – Глеб замялся. – Это вообще… для развития, наверное…
– Судя по результатам, у Бориса Ивановича был очень правильный взгляд на воспитание, – сказал Бэдфорд.
– Джентльмены, – сказал Глеб, глядя куда-то мимо всех. – Господин полковник… вы не могли бы объяснить мне, что имелось в виду, когда вы говорили… э-э… что я некий агент… и вообще?..
– Кит, – сказал мистер Бэдфорд, – позволь мне побеседовать с нашим другом. У тебя ведь куча дел, не правда ли? Кстати, забыл спросить: из настоящих бредунов не поймал никого?
– Нет, – покачал головой полковник.
– Да, это плохо… Мы можем посидеть здесь, или нам куда-то перейти, или вообще – погулять?
– Будьте здесь. Я распоряжусь, чтобы вам сварили кофе.
Их не беспокоили. Пока Глеб с жадностью поглощал кофе, крекеры и апельсиновый сок, мистер Бэдфорд набил трубку, огромную, как и он сам, темно-вишневую, с серебряным мундштуком, раскурил ее и сидел, пуская клубы дыма, и изредка задавал простые житейские вопросы, на которые можно было отвечать просто «да» или «нет». Потом он вынул из кармана панталон плоскую фляжку, отвинтил колпачок, разъял его: там оказалось два стаканчика, золотой и серебряный.
– Этому бренди больше ста лет, – сказал он. – Выдержано в дубовых бочках в подвалах одного интересного монастыря. В Старом мире ему бы не было цены…
Глеб не знал, что сказать. Бренди издавало одуряющий аромат, очень приятный аромат, но он не сопрягался ни с одним из знакомых запахов. Но, глядя на своего визави, Глеб решился отхлебнуть… Напиток мгновенно испарился во рту – будто и не жидкость это была, а вот тот самый сконцентрированный аромат: виноградников в жаркий день, дубрав, цветущих садов…
– Божественно, – сказал Глеб. – Даже не думал, что такое может быть.
– Практически не может. В Палладии это еще иногда можно купить, а у нас – увы. Вырабатывают его в одном лишь месте, в монастыре иоаннитов Хай-Санткьюэри, это две сотни миль южнее старой столицы. И то, что братия не выпивает сама, она грузит на специальный корабль и раз в год отправляет в Новый Петербург ко двору Ее Величества великой княгини Надежды Васильевны. И там – опять же то, что не выпивает двор – поступает изредка в продажу. И мои друзья, зная мою слабость, обязательно высылают мне бочонок-другой…
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Транквилиум'
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
– Олив?..
– Да?
– Здесь было очень страшно?
– Здесь не было страшно. И потом – с нами же был Роберт!
Роберт, ему лет шестнадцать, краснеет и только крепче обнимает свою двустволку. Может быть, теперь ему не будет так досадно, что весь бой он просидел здесь, охраняя двух женщин.
– Так что страшно здесь не было. Я боялась за вас.
– Извини, что я не остался, ты ведь понимаешь…
– Я все понимаю. Давай отойдем в сторону?.. – Она берет его под локоть и ведет куда-то, и вдруг оказывается, что вокруг никого нет. – Я очень хочу быть честной с тобой, я не хочу быть дрянью. Не влюбляйся в меня, пожалуйста. Будет только плохо нам обоим. Потому что я могу быть другом, подругой, любовницей, блядью – но я не могу быть возлюбленной. Это невозможно объяснить, поэтому просто поверь. Помнишь, что я говорила вечером? Я ведь все понимаю, ну почти все, только сделать ничего не могу… Поцелуй меня еще раз, пожалуйста.
Сон Светлане снился долгий и сумрачный. Она опять была в женской школе Уошбрук: безобразно узкие коридоры с полами, крытыми пыльным войлоком, безликие классы с рядами темно-коричневых столов и скамеек, холодные дортуары, столовая с неистребимым запахом кухонных тряпок и плесени… и при этом невозможно выйти из здания, дверей просто-напросто нет и не было никогда, и лишь раз в год из гимнастического зала можно попасть неизвестно куда, в какие-то джунгли, и там надо будет жить своим трудом, охотой, как-то еще, это называется «выпускной бал», его ждут и боятся, боятся страшно, панически, и кто-то всеми силами стремится остаться в школе, даже совершая немыслимые подлости ради этого, а другие, наоборот, стремятся вырваться и уйти, но все ушедшие так или иначе возвращаются хоть раз, чтобы родить ребенка – всегда девочку, только девочку… говорят, мужчины живут там, в джунглях, они дики и ненасытны, и матери, оставив дочерей расти и учиться, исчезают, уходят в тот мир, он притягивает их, всасывает в себя, и они все реже и реже появляются в школе, эти взрослые женщины, и перестают, наконец, появляться совсем; и вот приходит время Светланиного выпуска, они сбиваются кучкой, перепуганные девочки, а младшие классы окружают их, и рукоплещут, и смотрят с завистью, и что-то говорит мадам попечительница, герцогиня Гил, и пол вдруг исчезает из-под ног, все кричат, кричат – и оказываются на пустынном берегу, Светлана озирается: взрытая ядрами и бомбами земля, осыпающиеся ложементы, расщепленные бревна – как пальцы мертвеца… и хлопанье парусов позади… она оглядывается: три шхуны, три шхуны уходят, уходят… и нет сил кричать и взмахивать руками, свинцовая тяжесть на всем, во всем: свинцовое тело, свинцовая душа, свинцовые веки, свинцовая гиря на шее гнет и пригибает к земле, и остается лишь смотреть на землю и видеть ее: мелкие камушки, гладкие и в крапинку, темные и белые щепки, травинки, чешуйки, крошечные, будто муравьиные, скелетики и черепа… а ветер нагоняет мрак и смрад, и низко летят, кружась, жуткие лиловые тучи, и с горами на горизонте начинает твориться странное: они превращаются в шкуру чудовища, черную, бородавчатую, сально блестящую, голую, под ней перекатываются мускулы, и волна превращения набегает с чавкающим завыванием…
– Мэм! Проснитесь, мэм! – голос Люси. – Приехали.
– Что?
– Мы дома, мэм.
– Ах, да…
– Что с вами? Вы плачете?
– Разве? Нет, не плачу. Дурной сон, и все.
В доме стоял запах беды: запах чужих людей, которым плохо, запах проутюженных дожелта простыней, запах дегтя и карболки, мочи, пота, йода – и обнажившегося морского дна… Флигель и первый этаж дома заняты были под обожженных; лорда Сайруса уложили в его собственной спальне. Доктор Мак-Каран, хирург, осмотрел его, полупришедшего в себя, одобрил действия предшественника, проинструктировал сиделку и спустился вниз, распорядившись пока прокипятить инструменты для кровопускания. Появилась и захлопотала Мэй, в переднике и чепце сестры милосердия: доктор отпустил ее на час. Наперебой с Люси они рассказали, как было страшно этой ночью, когда заявилась толпа мятежников и потребовала от слуг вооружаться чем попало и идти с ними, но никто не пошел, только конюх Альберт, да и тот прибежал обратно почти сразу же и прятался до утра на чердаке, – и как хорошо, что в доме были раненые горожане, из-за этого почти никакого грабежа и не было, забрали бочонок виски и несколько окороков, а вот дом вдовы Бартлоу разграбили начисто и подожгли вдобавок, благо дождь хлестал как из ведра и слуги не сидели сложа руки… А правда, что лорд хозяин вручную от них отбивался? Правда. Если бы помощь опоздала на несколько минут… все. А тот молоденький джентльмен? Он ушел ночью в ополчение, и пока ничего не известно. А правда, что мистера Бернсайда?.. Правда. Ох, бедненький, его-то за что так вот, он всегда был такой тихий, вежливый… Мэм, миледи, да на вас лица нет, вы и на ногах-то не держитесь, сейчас постель, сейчас ванну, сейчас, сейчас…
Ванна добила ее. И, проваливаясь в белую бездну, Светлана успела подумать только: как он там? Жив ли?
Господи, только бы жив! Только бы – жив!
Горячим окатило сердце…
– Мистер Марин! Мистер Марин!
Глеб обернулся. Его нагнал Эразмус. Широко шагая, он размахивал зеленым мешком… да, тем самым мешком, трофеем, который так и провалялся полдня за баррикадой. Совсем забыл про него… Глеб повернулся и пошел Эразмусу навстречу.
– Меня Дабби послал. Это, говорит, ваш…
– Спасибо, Эразмус. Забыл я его.
– Тяжелый. Золото, что ли, там?
– Нет, бомбы. Не пригодились, слава Богу.
– И то правда. Я вам так скажу, мистер Марин: спасибо вам от нас ото всех. Ребята так и велели передать: спасибо, мол. Ни хрена бы без вас не получилось, так что вот. А так и сами почти все живые и незадетые, и бунтовщикам жопу надрали и перцем засыпали. Только непонятно все с этим бунтом, вот вы как хотите… А чего полковник вас затребовал, не знаете?
– Н-нет, пожалуй. Может, сказать что хочет.
– Да, начальство – оно такое… А может, лейтенантом вас назначат, за заслуги, вот.
– Это вряд ли. По возрасту не положено.
– То в армии, а в ополчении проще. Вот увидите, лейтенантом и будете и взвод получите. Эх, сам бы к вам пошел, честное слово! Да дело уже кончено, похоже… В общем, если вам надо будет чего: там, рыбы получше, или морду кому набить, или лодку – в Рыбной гавани меня всякая собака знает. И – вот вам моя рука, сэр!
– Вот вам моя, Эразмус. И спасибо, что догнали.
– О, пустяки…
Легкий ландольет ждал Глеба в сотне ярдов от въезда на мост: нервная лошадка не пошла туда, где все еще – пусть под парусиной, пусть чуть в сторонке, чтобы не мешать и не попадать под ноги, но – лежали убитые. Порученец, недовольный задержкой, прошипел что-то сквозь зубы. Глеб опустился на сиденье рядом с ним, бросил в ноги оба мешка: легкий – с остатками патронного запаса, тяжелый – неизвестно с чем. Вдруг и вправду золото?..
Солдат на козлах хлестнул лошадку, Глеб закрыл глаза – и тут же открыл. Ландольет останавливался у высокого парадного крыльца комендатуры порта, и порученец бесцеремонно толкал Глеба в плечо:
– Эй, мистер, приехали…
– Вижу, мистер, вижу, – Глеб дернул плечом. – Куда именно велел мне прийти полковник?
– Вас проводят, – бросил порученец и толкнул в спину солдата-кучера. Глеб еле успел выхватить свои мешки.
– Крыса, – сказал он в удаляющуюся темно-зеленую спину.
Да, здесь, похоже, повоевали всерьез… Окна были выбиты, стены стали рябыми. Над некоторыми окнами и над дверью уходили вверх языки копоти. Газоны вытоптаны, кусты смяты, огромное количество сучьев и веток, сбитых пулями, валяется повсюду…
И – тучи людей. Улей.
Гам и толчея.
Грубо проталкиваясь сквозь толпу сбившихся у подъезда обывателей, не успевших повоевать, а теперь яростно рвущихся добивать уже разгромленных, Глеб добрался наконец до дежурного офицера, пожилого флотского лейтенанта с изможденным и уже поэтому знакомым лицом.
– Никого не ведено пускать, – механически ответил дежурный. – Никого.
– Но полковник Вильямс специально посылал за мной, – сказал Глеб.
– О, да это же вы, – бессильно удивился тот. – Вчера вы были много моложе, – он попытался улыбнуться.
– Я вас тоже не узнал, – признался Глеб. – Мистер Пэтт, сэр?
– Второй этаж, направо и направо, – сказал мистер Пэтт. – Дверь, обитая красной кожей. Он там и ждет вас.
Полковник Вильямс был не один. По зеленому ковру, хрустя осколками стекол, грузно расхаживал седой длинноволосый и бородатый человек, комплекцией напоминавший ушедшего на покой борца-тяжеловеса. Он был в старомодном синем полуфраке с медными пуговицами и огромных бесформенных башмаках с кожаными ремешками вместо шнурков. В руке его была массивная трость, на которую он опирался.
– Вот и наш молодой герой, – сказал полковник и бросил быстрый взгляд на «тяжеловеса», и краем глаза Глеб уловил, что тот отрицательно качнул головой. – Я говорил вам про него, Ансон, вы помните, конечно… Глеб, познакомься: это Ансон Бэдфорд, рыцарь, мой предшественник и учитель.
– Очень приятно, – поклонился Глеб.
– Мы только что говорили о тебе. Поверь: только хорошее. Если хочешь, могу вкратце повторить тебе то, что рассказал дорогому учителю…
– Ки-ит… – с непонятной интонацией и непонятным выражением лица протянул мистер Бэдфорд.
(Вообще весь этот разговор надолго остался непонятным для Глеба. Сначала ему казалось, что эти двое старательно сбивали его с толку, чтобы он о чем-то не догадался; потом понял, что это была проверка, и он ее прошел, – но вот на что именно проверка? В конце концов, он узнал и это, но к тому времени его интересовали уже совсем другие проблемы…)
– Я быстро, – сказал полковник. – Итак, чуть более суток назад из поезда выходит молодой человек, который практически никого не знает в нашем городе, идет себе по набережной – и вдруг спасает утопающего. Утопающий, капитан-инспектор Кэмпбелл, лорд Стэблфорд, посылает его сюда, в этот самый кабинет, с вестью о мятеже на крейсере. Здесь мы беседуем, юноша после этого едет навестить своего спасенного, потом перевозит его в дом его сестры, где вскоре происходит загадочное убийство хозяина дома и пожар, вызванный поджогом. Наш герой вновь спасает капитана, вынеся его из огня. Перебравшись под крышу одной нашей общей знакомой, герой проводит там несколько часов в обществе капитана, его прелестной супруги и убитой горем сестры, а затем исчезает – для новых подвигов. Как мне сказал лейтенант Дабби, именно нашему герою всецело принадлежит идея захвата верхнего моста – а также воплощение этой идеи. Теперь мы знаем, что именно эта операция и оказалась решающей в деле подавления мятежа. Походя наш герой совершает еще несколько подвигов калибром помельче…
– Господин полковник! – Глеб вскочил. Голос его был сдавлен, хотелось разорвать воротник. – Ваш тон оскорбителен, и я… я…
– Минутку, друг мой, – сказал мистер Бэдфорд. – Полковник злится на меня, поэтому у него так получается. Не обращайте внимания на тон. По существу все верно?
– Ну… да. Только… Дабби преувеличивает. Один я там ничего сделать не смог бы. Как я мог – один?..
– «Один в поле не воин», – довольно чисто сказал мистер Бэдфорд по-русски. – Я не переврал?
– Нет, сэр.
– Замечательно. Дослушаем нашего полковника.
– Собственно, это все. Восемнадцатилетний юноша совершает ряд действий, каждое из которых так или иначе препятствует успешному развитию мятежа. Не знаю, Ансон, как вы, а я не верю в такие махровые случайности. Учитывая, что наш постоянный противник мятеж раздувал и всячески ему способствовал, я делаю вывод, что стоящий перед нами Глеб Марин является действующим агентом врагов наших врагов, следовательно – нашим другом. Глеб, позвольте через вас обратиться к вашим начальникам с предложением перестать играть в конспирашки и перейти к скоординированному сотрудничеству.
Наверное, у Глеба был достаточно глупый вид, когда он смотрел то на полковника, то на мистера Бэдфорда, потому что в какой-то момент Бэдфорд не выдержал и захохотал, пристукивая своей тростью.
– Ну, Кит! – выговорил он наконец. – Ну, бестия Кит! Мальчик, это он мне вот на столько не верит! Мне, своему учителю! Впрочем, – давя смех, сказал он уже другим голосом, – история ваших похождений, Глеб, дает пищу для подобных высказываний, что, впрочем, я склонен отнести скорее на счет переутомления полковника, чем на счет его прозрения… Как вы сами-то могли бы все это объяснить? Что – судьба, везение, слепой случай? Или что-то другое?
– Не знаю… Что, это так важно?
– Это важно, Глеб, – тихо сказал полковник. – Ты даже не представляешь, насколько это важно…
Глеб сидел молча. Потом посмотрел на полковника, на Бэдфорда, снова на полковника…
– Меня как будто подхватило… – начал он и замялся. – Понимаете, все шло само собой. Одно вытекало из другого. А потом – уже как бы с разгона…
– Ты хорошо стреляешь? – спросил полковник.
– Да. Первое ружье отец купил мне на пятый день рождения.
– Это уже многое объясняет, – сказал Бэдфорд. – А, Кит?
– Возможно… – полковник пожал плечами. – Отец многому научил тебя, Глеб?
– Да. Он таскал меня по экспедициям, на охоту, везде… только последний год… да и то…
– Итак: стрелять. Что еще?
– Ну… многое. Я спокойно выживу на берегу, в джунглях, в пустыне, в горах. Могу сделать лодку, построить хижину. Огонь могу добывать, знаю травы, руды… Много чего.
– Бокс, борьба?
– Бокс и фехтование.
– На чем?
– На эспадронах и коротких мечах.
– Похоже, отец готовил вас всерьез, – сказал Бэдфорд.
– О, да.
– И как вы думаете: к чему?
– Ну… к экспедициям, наверное… Он знал, что мне нравится картография… И вообще – у него был свой взгляд на то, каким должен быть мужчина.
– А зачем в экспедиции фехтование на коротких мечах? – спросил полковник.
– Почему обязательно в экспедиции? – Глеб замялся. – Это вообще… для развития, наверное…
– Судя по результатам, у Бориса Ивановича был очень правильный взгляд на воспитание, – сказал Бэдфорд.
– Джентльмены, – сказал Глеб, глядя куда-то мимо всех. – Господин полковник… вы не могли бы объяснить мне, что имелось в виду, когда вы говорили… э-э… что я некий агент… и вообще?..
– Кит, – сказал мистер Бэдфорд, – позволь мне побеседовать с нашим другом. У тебя ведь куча дел, не правда ли? Кстати, забыл спросить: из настоящих бредунов не поймал никого?
– Нет, – покачал головой полковник.
– Да, это плохо… Мы можем посидеть здесь, или нам куда-то перейти, или вообще – погулять?
– Будьте здесь. Я распоряжусь, чтобы вам сварили кофе.
Их не беспокоили. Пока Глеб с жадностью поглощал кофе, крекеры и апельсиновый сок, мистер Бэдфорд набил трубку, огромную, как и он сам, темно-вишневую, с серебряным мундштуком, раскурил ее и сидел, пуская клубы дыма, и изредка задавал простые житейские вопросы, на которые можно было отвечать просто «да» или «нет». Потом он вынул из кармана панталон плоскую фляжку, отвинтил колпачок, разъял его: там оказалось два стаканчика, золотой и серебряный.
– Этому бренди больше ста лет, – сказал он. – Выдержано в дубовых бочках в подвалах одного интересного монастыря. В Старом мире ему бы не было цены…
Глеб не знал, что сказать. Бренди издавало одуряющий аромат, очень приятный аромат, но он не сопрягался ни с одним из знакомых запахов. Но, глядя на своего визави, Глеб решился отхлебнуть… Напиток мгновенно испарился во рту – будто и не жидкость это была, а вот тот самый сконцентрированный аромат: виноградников в жаркий день, дубрав, цветущих садов…
– Божественно, – сказал Глеб. – Даже не думал, что такое может быть.
– Практически не может. В Палладии это еще иногда можно купить, а у нас – увы. Вырабатывают его в одном лишь месте, в монастыре иоаннитов Хай-Санткьюэри, это две сотни миль южнее старой столицы. И то, что братия не выпивает сама, она грузит на специальный корабль и раз в год отправляет в Новый Петербург ко двору Ее Величества великой княгини Надежды Васильевны. И там – опять же то, что не выпивает двор – поступает изредка в продажу. И мои друзья, зная мою слабость, обязательно высылают мне бочонок-другой…
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Транквилиум'
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10