А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


– Что есть интересного с Марса? – спрашивает он астронома.
– Как же! революция в Центральной империи. Победа реакционных либералов над республиканскими консерваторами.
– То же, что и у нас… – самодовольно заключает Беннет.
Прошло более двадцати пяти лет со дня путешествия Жюля Верна в Америку. За это время он видел много стран. Но теперь с путешествиями было покончено: он был стар, хром и начал слепнуть. Но чем дальше уходил от него внешний мир, тем зорче становилось внутреннее зрение писателя, тем острее он видел не только борющиеся силы мира, но и различал противоречия внутри того самого капитализма, который казался монолитным и незыблемым большинству его современников.
В 1895 году Жюль Верн написал один из наиболее политически острых своих романов – «Самоходный остров».
С одной стороны, это было воспоминание о путешествии на знаменитом «Грейт Истерне», уже давно проданном к тому времени на слом, с другой – сатирическая картина будущего, аллегория паразитического капитализма завтрашнего дня.
Действие романа относится к тому времени, когда, по словам писателя, «Соединенные Штаты удвоили число звезд на своем национальном флаге. Они в то время находились в полной силе своего коммерческого и промышленного могущества, чему очень способствовало присоединение к Соединенным Штатам Канады, Мексики, Гватемалы, Гондураса, Никарагуа и Коста-рики, вплоть до Панамского канала…»
Эти Соединенные Штаты XX века, живущие на чужой счет, скупают в Европе и вывозят за океан картины, статуи, целые замки, скупают европейских актеров и писателей, музыкантов и художников, ученых и изобретателей. Подлинным воплощением этой страны-спрута является самоходный остров Стандарт Айленд, населенный королями промышленности и биржи, подлинными повелителями капиталистического мира.
Остров этот, длиной в семь и шириной в пять километров, целиком построенный из металла, имеет водоизмещение в 259 миллионов тонн. Могучие фабрики энергии приводят в движение его циклопические моторы мощностью в шесть миллионов лошадиных сил, что дает самоходному острову скорость до восьми узлов.
На этом искусственном острове, покрытом слоем чернозема, имеются луга, парки и огороды, течет река Серпентайн, падает самодельный дождь и светит алюминиевая луна. В центре острова расположен город с чудесными домами из алюминия – этого металла будущего, – пластмасс и стеклянных пустотелых кирпичей. На острове устроены движущиеся тротуары и круговая электрическая железная дорога. По целой сети труб и проводов в дома подается горячая и холодная вода, свет, холод, пар, электричество и точное время. На острове выходят две газеты – два бульварных листка, дающих пищу не только для ума, но и для желудка: они печатаются шоколадными чернилами на съедобной бумаге. Город носит гордое имя – Миллиард-сити – и населен исключительно миллиардерами. Это подлинный рай богачей, у которых наиболее частое по употреблению и любимое слово «миллион». Где-то там, на материках, бьют нефтяные источники, работают фабрики и заводы, фермеры возделывают землю, рыбаки ловят рыбу, но никто из людей труда не допускается на остров. Здесь живут одни лишь «повелители мира», погруженные в вечную праздность.
Но этот безмятежный покой лишь кажущийся. В недрах кучки капиталистов зреют внутренние противоречия: одни хотят использовать самоходный остров для перевозки коммерческих грузов, другие – как пловучий курорт. Промышленники борются с финансистами, и католики косо смотрят на протестантов. Наконец всеобщее недовольство друг другом вырывается наружу. Правая сторона острова открыто поднимает мятеж против левой, причем одну партию возглавляет банкир Нат Коверлей, другую – нефтяной король Джемс Такердон. Могучие моторы пущены в противоположные стороны, и металлический остров, представляющий чудо техники XX века, гибнет, разорванный на части своими собственными машинами.
Так больше полувека назад Жюль Верн хотел верить в обреченность капитализма, показал уродливость мещанской мечты о будущем, воплощенной в образе «идеального города» Миллиард-сити.
Погруженный в безысходную тьму своего рабочего кабинета, Жюль Верн не видел путей к достижению того светлого идеала человеческого братства, о котором он мечтал всю жизнь. Оторванный от реального борющегося мира, он не видел тех сил, которые могли бы сломить ненавистный ему капитализм. Но он страстно верил в эту грядущую победу и своими уже незрячими глазами видел смутные очертания блистающего мира грядущего.
Вечерние сумерки
9 марта l886 года прославленный писатель Жюль Верн возвращался к себе домой но тихим улицам Амьена после заседания Амьенской академии.
За четырнадцать лет пребывания в стенах академии Жюль Верн не пропустил ни одного заседания, которые происходили два раза в неделю. Обычно они заканчивались в пять часов, но в этот день доклад затянулся, и уже темнело, когда писатель-академик свернул с Лонгевилльского бульвара на тихую улицу Шарля Дюбуа.
Его красивое, правильное лицо было спокойно. Широкий и высокий лоб, рано поседевшая борода придавали ему величественный вид. Глаза, светлые, как море, были словно подернуты дымкой; казалось, что они смотрят куда-то вдаль, за горизонт, на неоткрытые страны, видные лишь ему одному.
Темная фигура человека, прячущегося за выступом дома, не вывела писателя из задумчивости. Но когда он вынул ключ, чтобы открыть дверь, раздался выстрел. Вспышка и осколок, отлетевший от косяка, заставили Жюля Верна обернуться. Вторая нуля обожгла ему ногу, но, не чувствуя боли, он бросился на человека с пистолетом. Двое людей, схватив друг друга, покатились по земле…
Когда писатель открыл глаза, он увидел себя в своей постели. Лицо Онорины, залитое слезами, склонилось над ним. Позади виднелась неуклюжая фигура доктора Леноэля. Левая нога мучительно ныла, голова кружилась от большой дозы морфия, раненый попытался что-то сказать, но почувствовал себя слишком слабым. Глаза его закрылись.
Утром Онорина, едва сдерживая слезы, сообщила, что покушавшийся – Гастон Берн, сын Поля, единственного брата писателя. Блестящий молодой человек, атташе министерства иностранных дел, был любимцем дяди. Но с некоторых пор им овладела странная мания. «Я должен принести дяде Жюлю славу, которой он заслуживает, – бормотал Гастон. – Теперь-то он будет замечен, теперь французская академия изберет его своим членом. Он станет сенатором, а со временем президентом французской республики!» Сейчас Гастон в полиции…
– Бедный мальчик, – прошептал раненый. – Пусть доктор Леноэль подтвердит, что он душевнобольной. Нужно поместить его в больницу, установить за ним врачебное наблюдение. Поль извещен? Глаза больного закрылись.
Потянулись неразличимые дни, недели, месяцы Писатель лежал на своей узкой кровати в кабинете – молчаливый, инертный, оторванный от любимой работы. Бюсты Шекспира и Мольера, стоящие на камине, бесстрастно взирали на него. Ночь не приносила облегчения: ритмическое пыхтенье поездов, идущих на север, заставляло вспоминать о других городах и странах, бессонница отнимала последние силы. «Ничего, – утешали больного врачи, – правда, вы будете хромать всю жизнь, так как пуля застряла в кости и извлечь ее невозможно, – ведь мы не можем видеть сквозь человеческое тело. Но все же ногу можно не ампутировать…»
Несчастье никогда не приходит одно. Почти неделю Онорина не смела сказать мужу, что получено известие из Монте-Карло о смерти его друга и издателя Жюля Этселя. Медленный паралич уже давно приковал старого соратника Жюля Верна к постели. Неизбежный конец наступил 17 марта.
Прошло несколько месяцев, и письмо из родного Нанта принесло новое трагическое известие – сообщение о смерти матери Жюля Верна. Она умерла во сне, восьмидесяти шести лет, в своем большом доме на улице Жан-Жака руссо, где она прожила больше половины жизни.
Полукалека, опираясь на плечо жены, сразу постаревший, писатель выехал из Амьена на другой день. Родимый дом, который он оставил тридцать восемь лет назад, был пуст. Жюль Верн переходил из комнаты в комнату, и каждый предмет будил его воспоминания. И когда он, наконец, повернул ключ от входной двери старого дома, он понял, что еще одна глава его жизни окончилась…
Кругосветное путешествие? Нет, даже мечту о нем придется оставить навсегда: ведь проклятая пуля засела в кости, где-то ниже колена, и мешает ходить.
– Я болен той же болезнью, что лорд Байрон и Талейран, – невесело шутил старый писатель.
А «Сен-Мишель»? Он стоял на якоре где-то на Луаре, и дым больше не шел из его высокой трубы. Нет, «капитан Берн» больше никогда не ступит на его палубу и не отдаст приказания ставить паруса…
Корабль прослужил своему хозяину десять долгих лет. Его хочет купить король черногорский? Ну что ж, он мне теперь не нужен… Нет, я больше никогда не поеду в Париж. Еще одна всемирная выставка? Башня мсье Эйфеля? Пустое! Воздух, которым мы здесь дышим, право же, здоровее парижского! Он благотворно действует на нервы, и голова всегда остается свежей…
Легенда о путешественнике, никогда не покидавшем Амьен, казалось, стала действительностью. Это был Робур, потерявший крылья, капитан Немо, бросивший якорь навсегда!
Привычки его оставались неизменными, только он вставал все раньше и все позже засиживался за работой. Но неизменно каждый день, ровно в двенадцать часов, какова бы ни была погода, старый мсье Берн, которого знали все в Амьене, выходил на прогулку. Он шел медленно, сильно хромая, опираясь на крепкую палку с золотым набалдашником – тоже своего рода достопримечательность. Ее прислала больному писателю в подарок группа английских школьников, поклонников его «Необыкновенных путешествий», вырезавших на ней свои имена. «Мы очень счастливы, что можем послать вам эту палку с подписями, которые докажут вам, каким уважением вы пользуетесь со стороны многих тысяч мальчиков Великобритании, – писали они в сопроводительном письме. – у нас, конечно, никогда не бывает денег в кармане, вы это знаете. Но наш подарок не должен быть оценен по его стоимости. Мы знаем, что вы оцените его как результат большого количества участников…»
Одетый во все черное, в старомодной шляпе провинциального нотариуса, седой, как лунь, похожий, по его собственным словам, на «полярного медведя, вставшего на задние лапы», – таким изобразил Жюля Верна молодой французский художник Анри Деларозьер в своем альбоме «Амьенские силуэты». Только розетка ордена Почетного легиона выделяет его в толпе. Похож ли этот «силуэт» на того легендарного «капитана Верна», образ которого сложился в фантазии миллионов читателей? Похож ли он на того Жюля Верна, который, войдя в приемную министра иностранных дел, был встречен любезными словами секретаря:
– Садитесь, пожалуйста, мсье Берн. После стольких путешествий вы, наверное, очень устали?
Да, он устал: ведь уже тридцать лет длятся его «необыкновенные путешествия», а он стар и очень болен. Днем ноет никогда не заживающая рана в ноге, ночью продолжает мучить бессонница. Часто до рассвета горит лампа в окне башни, где расположена его комната. «Мсье Берн занимается, – говорят запоздалые прохожие, – он работает над новой книгой». Но писатель всего лишь составляет кроссворды и сочиняет головоломки – их уже накопилось свыше двух тысяч, целая книга! И все чаще он – в который раз! – подходит к полке, где стоят любимые книги его детства: «Мюнхгаузен», все «робинзоны», начиная с Крузо и кончая «швейцарским Робинзоном» Висса, три томика рассказов Эдгара По, собрания сочинений Фенимора Купера… Но, постояв минуту, он снова отходит к письменному столу: ведь он слепнет и может читать лишь два-три часа в день, да и то только при солнечном свете!
Все реже Жюль Верн встречается с людьми; он почти не принимает посетителей и уже не посещает ни Промышленного общества, ни Амьенской академии. Только ежедневная прогулка связывает его с внешним миром. Он стал молчалив, вместе со зрением слабела и память. Он даже не помнил всех своих книг. «Сейчас я заканчиваю как будто бы свой сотый том», – писал он в одном письме 1902 года.
Что могло так резко изменить жизнь писателя, который только во время путешествий создавал свои образы, только на море становился самим собой? Неужели только этот нелепый случай – выстрел в темноте – оглушил его навсегда и навеки лишил крыльев?
И люди снова начинали верить в старую легенду, давно забытую, а теперь всплывшую в обновленном виде: Жюль Верн давно умер, его застрелил его собственный племянник. А предприимчивый издатель Этсель, используя популярное имя, все продолжает из года в год выпускать в свет новые и новые романы под маркой «Жюль Верн»…
Но он был жив, этот старый литературный волк и капитан Жюль Верн. Париж снова увидел его в ноябре 1896 года.
Он был хром и очень стар – на пороге семидесятого года, один глаз совсем ничего не видел, но он шел твердо, крепко опираясь на палку, решительно сжав губы, рядом с ним шагал молодой, но уже знаменитый адвокат Раймон Пуанкаре.
Париж знал, что было причиной приезда знаменитого писателя. Предстоял громкий судебный процесс: «Тюрпен – против Верна. Обвинение в клевете».
Незадолго перед этим вышел в свет очередной том из серии «Необыкновенные путешествия» – «Равнение на знамя». В нем рассказывалась история несчастного молодого ученого Томаса Роша, изобретателя необычайно взрывчатого препарата «фульгуратор роша», одной щепоткой которого можно было уничтожить целый город.
Эжень Тюрпен, гениальный изобретатель мелинита, разорившийся, опустившийся, озлобленный отказом французского правительства приобрести секрет нового взрывчатого вещества, жаждал мстить за свои неудачи всему миру. И решив, что Жюль Верн изобразил в своем романе именно его, он бросил вызов старому писателю.
Жюль Верн знал каждый камень в своем любимом городе, но в этом новом Париже, где он не был десять лет, все было иным.
В старом доме на Рю Жакоб по-прежнему жил его издатель Этсель, но это был не его старый и умный друг Жюль, а гораздо более деловой и богатый Этсель-сын. Не было уже ни Гарсе, ни Сен-Клера Девилля – друзей юности, ставших героями его романов. Великий Лессепс, человек, создавший крупнейшее инженерное сооружение XIX века, соединивший два океана, оказался замешанным в грязную спекуляцию с акциями Панамского канала, знаменитую «панаму». Сам Жюль Греви, президент Третьей республики, известный во времена империи как стойкий патриот, был уличен в торговле орденами и вынужден выйти в отставку в 1887 году.
Что случилось с Францией? Что стало со всем миром? Почему 18S5 – 1886 годы легли таким мрачным рубежом не только в жизни Жюля Верна, но и в истории Европы и всего земного шара?
Ушла в прошлое героическая география его юности и зрелых лет, когда в неисследованных дебрях Черного материка смелые путешественники искали истоки Нила, доктор Ливингстон открывал целые страны, не известные Европе, когда удивительный Миклухо-Маклай совершал экспедиции в каменный век, к людоедам Новой Гвинеи.
Да, география стала иной, она превратилась в политическую науку.
В 1885 году англичанин Стенли, бывший репортер Гордона Беннета, когда-то нашедший Ливингстона, ныне сэр Генри Мортон Стенли, основал «Интернациональное африканское общество» для эксплуатации Центральной Африки. В том же году Италия завладела абиссинским городом Массауа, а Германия, Великобритания и Голландия, несмотря на протест Миклухо-Маклая, написанный от имени туземцев, произвели раздел Новой Гвинеи. Сам земной шар, казалось, уменьшился: путь, на который смелому и неутомимому Филеасу Фоггу понадобилось 8о дней, девочка Нелли Блай, репортер нью-йоркской газеты «Солнце», проделала сначала в 70, а затем – в 66 дней!
А мечты? Они воплощались в жизнь, но не так, как о том когда-то думал писатель. Подводные лодки, наследники династии «Наутилусов», уже строились во всех странах, но не для исследований тайн моря или поисков погибших сокровищ, похороненных в пучине океана, а для страшных молчаливых подводных битв. Скоро, наверное, и воздух станет местом сражений, а огненные снаряды, пущенные каким-нибудь новым герром Шульце, полетят в незащищенные города…
Все это иной раз могло казаться писателю подтверждением его пессимизма.
Процесс «Тюрпен – против Верна» слушался при закрытых дверях, и в газеты ничего не просочилось из того, что происходило в судебном зале. Но разве могли парижане ждать другого исхода, чем торжество писателя?
Жюль Верн не знал никого в Париже, но весь Париж знал его.
Так вот каков он! Наконец-то французы могли воочию увидеть Жюля Верна, раньше он был скромен, теперь он стал равнодушным и не скрывался больше в затейливом мираже легенд.
Живой, остроумный бульвардье, завсегдатай больших бульваров, завзятый театрал, парижанин до мозга костей, гражданин «города-светоча» – таким помнили Жюля сверстники юности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31