- Очки не потеряли, Ольга Денисовна? - деланно усмехнулся он.
Математичка удивилась:
- При чем очки?
- Вчера надо мной пошутили они с Надеждой Романовной, - без обиды сказала Ольга Денисовна.
Математичка еще удивленнее вскинула узенькие брови:
- Надежда Романовна умеет шутить? Вот уж не знала!
- В своем духе. Открыли во мне склероз, подняли на смех.
- Какой уж смех? Тут не до смеху, - буркнул директор.
На столике перед Ольгой Денисовной лежала стопка тетрадей.
- Можно? - спросил он и, не дожидаясь ответа, взял верхнюю. Зачем? Ни за чем. Просто так. Впрочем, как директор, понятно, он всесторонне интересовался педагогическим процессом в своей школе. Он бегло просмотрел в тетрадке сочинение, написанное аккуратным девчоночьим почерком. Вернулся к прочитанному, перечитал внимательнее. В третий раз вслух.
"...Мне не нравится Чацкий. Хотя Грибоедов хочет показать, что он умен, на самом деле этого нет. Разве умный человек мог полюбить Софью? Кто такая Софья? Пустышка, жалкая, бессодержательная барышня. Умереть можно от скуки, как она играет в молчанки с Молчалиным. И Чацкий не видит ничтожества Софьи? Где же его ум? Если Чацкий хочет выбрать Софью в подруги, недалеко он ушел от нее!
Еще есть пословица: "Не мечите бисер перед свиньями". Перед кем мечет Чацкий свой гнев? Перед фамусовыми, скалозубами, хлёстовыми? Он должен презирать их и гордо молчать. Нет, Чацкий не мой любимый герой".
- Уф! - громко выдохнул Виктор Иванович, прочитав страничку из сочинения восьмиклассницы Ульяны Олениной. - Что это? Как вы это назовете? - с искренним недоумением спрашивал директор, держа тетрадку, с превеликой осторожностью отстранив от себя, будто гранату, которая вот-вот взорвется.
- По-моему, Ульяна самостоятельно думает, - сказала математичка Маргарита Константиновна.
- Я поставила ей пятерку за самостоятельность, - сказала Ольга Денисовна.
- Вижу. И считаю нигилизмом вашу пятерку, - резко возразил директор. Во всяком случае, способствованием нигилистическим настроениям в учащихся. Есть учебники, уважаемая Ольга Денисовна. Учебник обязателен для учителей и учащихся, уважаемая Ольга Денисовна.
Он кинул тетрадку на стол с таким видом, будто и держать-то ее ему отвратительно.
Ольга Денисовна молча положила тетрадку поверх стопы и молча ушла из учительской, потому что звонок уже звал на уроки. Следом за ней быстрым шагом вышла математичка. И другие учителя, подхватывая свои классные журналы и книги, расходились по учебным кабинетам.
"Вольно или невольно, она насаждает скептицизм и критиканство", подумал директор.
- Вы правы, - как бы подслушав его мысли, поделилась задержавшаяся дольше других историчка Марья Петровна, лет пятидесяти, полненькая, пышная, неутомимо разговорчивая, любившая по каждому поводу высказывать свое мнение. - Ольга Денисовна хороший педагог, - делилась историчка, - а по головке гладит фрондеров и разных там философов в смысле "фи". А ведь хороший педагог.
- Вы думаете? - неопределенно усмехнулся директор и, сутуля плечи, тяжелой походкой пошел в кабинет к телефону.
- Виктор Иванович! - слышался в трубке сладкий голос Надежды Романовны. - Ну как? Что новенького?
- Рано еще быть новенькому, - почти грубо ответил он.
- Напрасно нервничаете, Виктор Иванович. Я доложила начальству. Полное одобрение. Как сказал один поэт: "Молодым у нас дорога, старикам почет". Вопрос решен. Никаких колебаний, Виктор Иванович. Действуйте, Виктор Иванович. До встречи.
Она повесила трубку.
Виктор Иванович закурил. Он курил редко, лишь в чрезвычайных случаях. В горле запершило, он раскашлялся, чихнул, выругался и погасил папиросу.
Некоторое время стоял с брезгливым выражением лица. Внезапно, что-то решив, какой-то не своей, крадущейся походкой вернулся в учительскую, огляделся. Никого. Все на уроках. Он подошел к столику Ольги Денисовны, схватил кипу ученических тетрадей, отнес в один из шкафов у стены, закрыл дверцу и, так же крадучись, пошел к себе почему-то на цыпочках.
У двери стал. Бледный.
- Нет! Не могу! - вырвалось хрипло. - Не желаю быть полным уж подлецом.
Он кинулся назад, к шкафу. Но в эту минуту в учительскую вернулась математичка Маргарита Константиновна, стремительная, как всегда, чем-то, как всегда, оживленная.
Директор охнул почти громко. Она в удивлении молчала. Что-то странное, жалкое показалось ей в позе директора, будто застигнут в чем-то дурном. Она так и подумала: "Будто застигнут".
- Что с вами? - спросила она.
- Ничего. А... почему вы не на занятиях?
- У меня пустой час. Я побыла у Ольги Денисовны, в своем классе, у нее на уроке.
Он круто, начальственно, как иногда это делал, повернулся к ней спиной и ушел к себе в кабинет.
4
Вчера она задержалась дольше обычного. Был литературный кружок, они обсуждали одно удивительное произведение. Обсуждали? Нет - спорили, восхищались, делились мыслями.
Два вечера она читала им "Белый пароход" Чингиза Айтматова. Читала Ольга Денисовна хорошо. Знала это свое уменье и любила читать ребятам вслух. После начинался разговор, иногда долгий, трудный, равнодушных не было - то и дорого Ольге Денисовне, что эти чтения и разговоры захватывали и будоражили всех.
Ульяна Оленина говорила медленно, с усилием, будто думала вслух. Отчаяние в ней вызнал "Белый пароход"!
- Если прочитаешь книгу и чувствуешь тоску?
- Смотрите! - ринулся в спор Женя Петухов. - Ей надо, чтобы в книгах писалось только о радостях и голубых небесах.
Худощавый блондин с ярко-синими глазами и круто изогнутым чубиком на лбу произнес свысока:
- А о чем же у нас пишутся книги? Соц-оп-ти-мизм.
- Гарик Пряничкин в своем репертуаре, - небрежно кинула Ульяна. И Женьке всерьез: - Но если после книги не хочется жить?
- А я после "Белого парохода" еще сильнее возненавидел гадов и кулачье! - рявкнул Женя Петухов, аккуратненький, ухоженный мальчик, у которого в его пятнадцать лет ломался голос, то срываясь на девчоночий дискант, то гудя, как из бочки.
- Где ты взял кулачье в наше время?
- Она не видит! - сорвался Женя на дискант. - А мещане? Хапуги?
- Наша Ульяна Оленина не знает хапуг. Хапуги - проклятое прошлое. Наша Ульяна Оленина вступила в полный коммунизм, жизнерадостно шагает каштановой аллеей и нюхает розы, - также свысока выговорил Гарик Пряничкин.
- Бросьте! Я читаю "Белый пароход" и мучаюсь... он меня мучает.
- В том и суть. Значит, не хочешь и не будешь мириться со злом. В этом и суть, - сказала Ольга Денисовна.
Она любила их споры и не жалела времени на такие вечера и беседы, вот уж не жалела ничуть! Ее восьмиклассников хлебом не корми - дай только пофилософствовать. Нередко Ольга Денисовна узнавала и слышала от них неглупые речи, но спокойно выслушивала иной раз и "завиральные" идеи, от которых Марья Петровна приходила в ужас.
- Кошмар! Чего только они вам не мелют! Предсказывают кончину Земли. Из-за того, что наша советская наука планирует повернуть течение сибирских рек, будто бы вращение земного шара изменится и... А все заграница, буржуазная информация, а вы, Ольга Денисовна, вместо того чтобы пресечь, позволяете рассуждать обо всем. На что уж Гарик Пряничкин нигилист, на моих уроках не пикнет. А у вас...
Ольга Денисовна вела старшие классы, в этих же классах Марья Петровна преподавала историю.
Ольга Денисовна ребятам нравилась, историчка - нет. Слишком обыкновенны и нравоучительны были ее уроки и никогда не дальше учебника. Потому, являясь в кабинет истории, ребята со скукой в глазах, лениво рассаживались по местам, вмиг улетучиваясь, едва заслышится звонок к концу урока.
Марью Петровну терзала зависть к учителям, которых ребята окружали в перемены, забрасывая вопросами, ходили по пятам, как за Ольгой Денисовной. Что они в ней нашли? Разве что вольности всякие им спускает? Либерализм.
Но в глубине души Марья Петровна знала: не в том причина успеха Ольги Денисовны. Не "либерализм", а влюбленность в литературу и какая-то свобода, естественность пленяли в ней учеников и неучеников. Марья Петровна потихоньку старалась перенять у словесницы манеру держаться, кое-чему подучиться, но дар есть дар, а коли нет дара, так нет. Марья Петровна не считала себя бездарной, однако чужие таланты уязвляли ее. Она чувствовала удовлетворение, выискав какой-нибудь недостаток в Ольге Денисовне. Выискивание недостатков стало потребностью, вошло в привычку. С темной ревностью она следила за каждым шагом Ольги Денисовны.
- Разумеется, Ольга Денисовна отличнейший педагог, но...
- Что - но?
- Слишком уж мнения о себе высокого.
В учительском коллективе Ольгу Денисовну уважали, критические суждения о ней отвергались, да Марья Петровна и не решалась их громко высказывать. А директор был новым человеком в школе, и, как заметила Марья Петровна, независимость преподавательницы литературы не очень пришлась ему но душе. Он предпочитал другие характеры, более покладистые и послушные.
Иногда Марье Петровне удавалось побеседовать с директором наедине, и тогда как-то нечаянно получалось, что заходила речь об Ольге Денисовне.
- Удивляюсь гордыне ее, Виктор Иванович! Никогда не зайдет к вам посоветоваться.
- У Ольги Денисовны своего опыта хватает, - сухо отрезал Виктор Иванович.
- Так-то так...
Ее мелкие уколы не всегда попадали в цель, и тогда Марья Петровна на всякий случай старалась загладить вину перед Ольгой Денисовной, сказать что-нибудь ей приятное, но та сдержанно отмалчивалась. Отношения между ними: не мир - не война.
Вчера после кружка Ольга Денисовна не зашла в учительскую за тетрадями, решив заняться проверкой сочинений сегодня, благо уроков в этот день у нее нет. Сняла пальто, пригладила перед зеркалом волосы, все еще пышные и густые, но от седины потускневшие, и направилась к своему столику проверять сочинения восьмиклассников на тему "Как я отношусь к Чацкому". "Кстати, напрасно я вчера не сказала Виктору Ивановичу, что Ульяна хоть и своим умом дошла до критики Чацкого, а ведь у нее единомышленник есть, не такой категоричный, однако с Чацким спорит. Кто бы вы думали! Иван Александрович Гончаров! И Пушкин Чацкого не очень-то жалует".
Но что такое? Где тетради? Тетрадей на столике нет. Она окинула взглядом чужие столики. На некоторых лежали учебники, книги, тетради, но не ее. Вдруг ее бросило в жар. Она испугалась. "Что со мной происходит?" Она схватилась за цепочку для очков на груди, проверить, здесь ли? Здесь. Что с ней происходит, потеряла тетради? "Неужели вправду потеряла? Постойте, вчера был кружок. Так. После кружка... неужели я так увлеклась, что взяла тетрадки домой и забыла, что взяла? Постойте, после кружка я вышла из школы вместе с ребятами... Нет, я не заходила в учительскую".
- Товарищи, что у меня случилось, пропали тетради, - жалобно сказала Ольга Денисовна, когда учителя сошлись на перемену.
- Как - пропали? Кому они нужны, ваши тетради?
- Поищите хорошенько, может, в кабинете оставили.
- А ребята не могли созорничать?
- Что вы! Над кем другим, но не над Ольгой Денисовной!
Такие реплики посыпались со всех сторон. Директор, который в перемены имел обыкновение заглянуть к учителям, не вмешивался в обсуждение, но Ольга Денисовна чувствовала на себе его осуждающий и выпытывающий взгляд, и у нее падало сердце, странно падало сердце. Как в яму.
Перед самым звонком, как обычно куда-то спешащая, по горло занятая, вбежала Маргарита Константиновна.
- У Ольги Денисовны пропали тетради, - сразу обрушили на нее.
Она стала с разбегу, словно перед ней внезапно опустили шлагбаум.
- Кажется, телефон? - прислушался директор.
Никто не слышал телефона, а он услышал и с озабоченным видом удалился.
Маргарита Константиновна тихими шагами, будто не решаясь, подошла к учебному шкафу, отворила дверцу.
- Тетради? Вот.
Она взяла из шкафа и держала стопу тетрадей, на лице ее было смятение. Вчера здесь, у шкафа, она застала директора и поразилась его жалкой растерянности.
- Загадка, - непонятно протянула Маргарита Константиновна. Драматургия.
- Что вы там о драматургии! - воскликнула Ольга Денисовна. - Товарищи, подумайте, зачем я их туда упрятала? Когда? Убейте, не помню, - удивленно восклицала она.
Математичка медлила отдавать ей тетрадки, тихо подошла. Кажется, хотела что-то сказать. Колебалась. Сказать? Нет?
Если бы она видела точно. Она не видела точно. А если ей только представилось, чего и близко не было? Она смутилась, покраснела. И не сказала.
Но Ольга Денисовна была так довольна, что тетради нашлись, что даже не заметила какие-то там оттенки в выражении лица Маргариты Константиновны. Ольга Денисовна проверяла сочинения, пока не отзвенели звонки, кончились занятия, школа умолкла. У нее медленно двигалось дело, отвлекали невеселые мысли. "Что же в самом деле, неужто так вот и подступает старость со своими сигналами? Динь-бом-трах! Приближаемся к конечной остановке. Сходить".
Она не услышала, как рядом очутился директор. У него не было постоянной походки. Он топал тяжело, и тогда его солидная фигура казалась приземистой. Или вдруг, как сейчас, подходил неслышно и вкрадчиво.
- Не очень расстраивайтесь, Ольга Денисовна, - сказал директор. Закон природы, ничего не попишешь.
И у Ольги Денисовны снова упало сердце, как в яму.
С тех пор в ее душе поселилось беспокойство. Кошмары преследовали ее во сне. Она просыпалась разбитой. И все чего-то ждала нехорошего. Будто туча нависла и грозит. И грозит.
Директор не разговаривал с ней на людях. Ольге Денисовне стало казаться, он ее избегает. Издали она ловила на себе его выпытывающие и жалеющие взгляды. Эти непростые взгляды, какие-то намеки и охи Марьи Петровны, дурные предчувствия, сжимавшие сердце, особенно в бессонные ночи, - все это делало жизнь Ольги Денисовны тревожной и трудной.
Она замечала, историчка стала чаще бывать в кабинете директора. Ольга Денисовна не могла знать, какие разговоры велись у них за запертой дверью.
Но болезненная мнительность, угнетавшая ее последнее время, не давала покоя: что-то часто тянет историчку к директору. "Ну, часто! - спросила она со своими жалкими подозрениями. - И пускай. Мне-то что?"
Однако странно, почему историчка то и дело заботливо осведомлялась:
- Как здоровье, Ольга Денисовна? Склероз лечите? Виктор Иванович переживает.
- Переживает? А может, и вас мое здоровье волнует?
Ольга Денисовна всем существом, почти физически ощущала фальшивость забот Марьи Петровны.
Она не могла удержать насмешки. Напрасно. Полненькое, немного уже тяжелеющее, но моложавое лицо исторички вспыхивало, казалось, тронь спичкой - зажжется.
- Озлобленная наша Ольга Денисовна, - делилась историчка с директором.
- Ну? - хмуро спрашивал он.
- Жизнь на исходе. Эгоизм старческий изо всех сил за жизнь цепляется, а она на исходе... Отсюда и злобится.
- Не петляйте, Марья Петровна. Выкладывайте.
- Ах, язык не поворачивается. А с прежним руководством как дружила! Ах, Виктор Иванович, зачем я вас только расстроила? Что мне со своей откровенностью делать?
- Пустяки! - обрывал директор, не поняв до конца, но учуяв нелестное для себя в намеках болтливой Марьи Петровны.
Заноза в сердце осталась. Чем дальше - больней. С каждым днем нелюбовь его к Ольге Денисовне росла.
А ну ее к черту! В самом деле пора ей на печку. Он обдуманно вел свою линию, время от времени уверяемый инспектором Надеждой Романовной, что руководство в курсе. То есть не в курсе подробностей, но важен результат. "Вам понятно, Виктор Иванович?"
Однажды он встретил Ольгу Денисовну в коридоре. Никого не было рядом, он строго спросил:
- Вы исполнили мое поручение?
- Какое поручение? - ужаснулась она.
- Как - какое? - строже нахмурился директор. - Нет, это становится... это... - он не договорил.
Ольга Денисовна давно не ловила на себе его жалеющий взгляд. Должно быть, ему все ясно. Безнадежно. Ольга Денисовна жила с чувством близкой беды. Скоро грянет. Что грянет?
С кем посоветоваться? Товарищи среди учителей есть, и немало. Порядочные, честные, преданные, как она, школе люди, но ее только школа с учителями и объединяла. Она не была компанейским, как говорится, человеком. В гости не ходила, к себе гостей не звала. Разговаривать любила о работе, учениках, литературе и тут становилась красноречива и интересна, а к "светским" разговорам ни вкуса, ни способности. И прочее, бытовое - в каком магазине получено импортное, почем на рынке говядина, кто женится, кто развелся и так далее, - все эти простые житейские вопросы не были ей близки.
Потому некоторые говорили об Ольге Денисовне: не от мира сего, или: в работе передовая, а жить не умеет.
И Ольга Денисовна не знала, с кем посоветоваться. Да и что рассказать? На людях директор ничем ее не попрекнул, был как со всеми. Товарищи еще посмеются: "Ничего нет, Ольга Денисовна, одно воображение ваше".
Между тем она чувствовала его нарастающую враждебность к себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12