А летом прошлого года, когда стояла страшная сушь, кто-то зажег костер и бросил. Зажег зря - было видно, что на костре ничего не варили и не жарили. И, значит, жгли просто так, чтобы горело. А зачем днем огонь, если жарко было так, что коровы только по холодку и паслись, а то прятались в тени и лежали? Когда Семен увидел брошенный костер, огонь был уже близенько от сосняка, а там хворост сухой, как порох. Семен руки и ноги себе пожег, пока огонь забил, а все угли засыпал землей.
А грибы приедут собирать? Ничего не видят, не понимают, вытопчут, как кони, все грибы, а сами ничего не наберут. А если найдут, рвут с корнями, грибницу портят, и там уже грибы больше не растут... Ну и мусор всякий кидают.
А еще когда рыба была, приедут, взрывчаткой глушат. А что тут, киты были, сомы пудовые? Ну, щурята, окуньки вот такусенькие, плотичка... Как жахнут, вся рыба кверху пузом; они покрупнее выберут, а вся остальная так и пропадала... Все это было так. А что с этим делать - неизвестно. Пугать? Напугаешь их, как же! Приедут на грузовике человек двадцать - тридцать. Наорут, нагадят, водки напьются. Попробуй скажи им что. Душу вынут!.. На легковых приезжают - народу меньше, а тоже нагадят, будь здоров.
Легковиков Семен особенно не любил. Во-первых, у них были машины свои, собственные. Куда хотят, туда едут, и никто им не указ. Бывали, конечно, и старые, мятые "Москвички", и трепаные газики, чадящие и стреляющие выхлопом, как трактора. Но приезжали и слепящие лаком и хромом новенькие "Москвичи" и "Волги". Хозяева этих машин были хорошо, по-городскому одеты. И у них были всякие разные вещи, которые Семен издали плохо различал, но они тоже сверкали никелем, яркими красками и были непонятны. Семен потом подходил к брошенной стоянке и старательно присматривался. Он всегда надеялся - вдруг они забудут или потеряют какую-нибудь хорошую, полезную вещь, а он, Семен, найдет. Но приезжие ничего не теряли и не забывали. После них оставались мусор, мятая грязная бумага и пустые консервные банки. Семен швырял ногой бумагу, читал надписи на консервных банках. Иногда он даже не мог прочесть - надписи были на иностранном языке. От банок пахло непонятно и очень вкусно. Семен с завистью думал, как, должно быть, много у этих людей денег, если они покупают автомобили и разные другие штуки, могут ездить куда хотят и едят, должно быть, очень дорогие и вкусные вещи, которых Семен никогда даже не пробовал и неизвестно, попробует ли когда-нибудь. А еще он думал, почему это так, что у этих людей есть все это, а у него, Семена, нет. Он яростно им завидовал и потому очень не любил.
И к легковикам тоже не сунешься. Они всегда так смело и уверенно говорят все и делают, что прямо кто их знает, что они за люди... Вот если бы что-нибудь такое придумать, чтобы они и не видели и не знали, кто да что, и доказать не могли. Что-нибудь назло сделать, чтобы отбить охоту сюда ездить. Раз, другой напорются и перестанут...
Но, как ни раздумывал Семен, ничего такого, что было бы неприятным для чужаков и что можно было бы сделать скрытно и остаться незамеченным, придумать не мог. Его осенило внезапно, на обратном пути, когда он издалека увидел стоящий на берегу синий "Москвич". Возле него никого не было. Семен подошел ближе. Кусты заслоняли реку, оттуда доносились плеск, мужской голос и женский смех. Дверцы машины были распахнуты. На сиденье лежала большая белая сумка. Она сверкала как лакированная. "Пластмассовая", - подумал Семен и снова посмотрел на реку. Голоса за кустами звучали слабее, удалялись. Семен схватил сумку, сунул ее под рубаху и скатился в ложбинку, скрывшую его с головой. Добежать по ложбинке до кустов лещины - дело одной минуты. Семен нырнул в кусты, пробрался в гущину, отвалил попавшийся по дороге камень, положил под него сумку, набросал на камень веток, так же бегом вернулся к своим коровам и неторопливо погнал их по опушке, огибая гречишное поле со стороны леса и удаляясь от реки.
11
Время от времени Семен поглядывал в сторону синего "Москвича". Там появились мужчина и женщина в купальных костюмах. Голоса на таком расстоянии не слышны, но было видно, что люди возбужденно о чем-то говорят или ссорятся. Потом женщина начала рыться в кузове машины, мужчина полез в багажник.
"Шукайте, шукайте, - злорадно подумал Семен. - Три года будете шукать, а не найдете..."
Он погнал коров дальше. Машина становилась все меньше, люди возле нее казались крохотными. Семен перестал смотреть в их сторону, поднимал опавшие сосновые шишки и швырял в шишки, еще торчащие на ветках.
И вдруг он увидел, что совсем близко, прямо по гречишному полю, к нему идет уже одетый мужчина. У Семена перехватило дыхание, будто ему кто "дал раза под дыхало", он еле удержался, чтобы не броситься бежать. Облизнув внезапно пересохшие губы, он схватил висящий на плече кнут, стрельнул им и заорал на коров:
- Куды, шоб вас холера...
- А ну, стой, парень! - раздалось у него за спиной.
Семен обернулся и отступил на шаг. Перед ним стоял высокий молодой мужчина. Кулаки его были сжаты так, что кожа на косточках побелела. По спине Семена пробежали мурашки. "Такой как даст - враз перекинешься", подумал он.
- Ты взял сумку? - спросил мужчина.
- Яку сумку? - изображая спокойное удивление, сказал Семен.
- Белую дамскую сумку. В машине.
- Не бачив я ниякой сумки! - возмущенно сказал Семен. - На шо она мне сдалась, ваша сумка?.. И чого б я лазил в вашу машину?
- Ты дурака не валяй! Кроме тебя, здесь никого не было...
- Та шо вы до меня цепляетесь? Яке вы имеете право...
- Вот я тебе сейчас дам право! А ну, показывай карманы!..
- Нате! - Со злорадным удовольствием Семен вывернул пустые карманы.
- А что в мешке?
Семен так же охотно вывернул мешок, болтавшийся у него на плече. С утра в нем лежал кусок хлеба, хлеб Семен давно съел, и сейчас там не было ничего, кроме крошек.
- Ну, бачилы? Тут ваша сумка? Я взял, да? - Поняв, что приезжие ничего не видели, доказать не могут, Семен расхрабрился и перешел в наступление. Ездят тут, до людей цепляются...
- Слушай, парень, - не разжимая зубов, сказал приезжий. - Лучше по-хорошему отдай сумку. Я ее все равно найду. Но тогда пощады не жди!
На мгновение Семен внутренне дрогнул - может, в самом деле лучше отдать, не пачкаться с той сумкой? Но тут же успокоил себя: ничего он не найдет и не докажет. А признайся такому - у него не кулаки, а кувалды...
- Та шо вы до меня пристали?! - оскорбленно заныл Семен. - Не бачив я вашей сумки!
- Ну смотри, парень! - испытующе глядя на него, сказал мужчина. Потом не жалуйся!
Он круто повернулся и пошел к машине. Минут через десять "Москвич" тронулся с места, сверкнул на солнце ветровым стеклом и скрылся в лесу, потом, должно быть, выехав на шоссе, затих. Однако Семен не был уверен, что приезжие уехали на самом деле, а не притворились только и теперь скрытно за ним наблюдают. Поэтому он, все так же плетясь за коровами, обогнул гречишное поле и только тогда погнал коров к тому месту, где стоял "Москвич". Здесь он еще посидел с полчаса, прислушиваясь и приглядываясь ко всему кажущимися сонными, а на самом деле зоркими и цепкими глазами. Оба берега были безлюдны, в послеполуденном зное даже гудение пчел звучало тише. Семен полез в кусты, достал сумку и пошел к реке. Теперь найти подходящий камень, сунуть в середку - гульк! - и пускай ищут...
Он с самого начала так и решил - взять и закинуть. Куда угодно. Хоть в речку. Так, чтобы не могли найти. Небось после этого больше не приедут. Побоятся, что еще что-нибудь пропадет. Он и на секунду не собирался оставлять сумку у себя. Что он с ней будет делать, куда денет? Все знают, что у него такой вещи нет и быть не может, начнутся спросы да расспросы... В лесу нашел? Навряд ли, чтобы кто поверил... Да и на черта она ему сдалась? Что он, вор, что ли?..
Найдя подходящий камень, Семен расстегнул замок-"молнию" и хотел всунуть камень, но отложил его. Надо хоть посмотреть, что там... Сумка была почти пустой. На дне лежали продолговатая коробочка, записная книжка, расческа и дымчатые очки. В таких очках ходили многие дачники и приезжие. Ему б такие тоже пригодились - целый день на солнце... Он достал и надел очки. Все вокруг сразу погасло, будто солнце закрыла грозовая туча. Семен снял очки, в глаза ударил буйный блеск света, льющегося с неба, от реки, от самого воздуха, волнистыми струями переливающего зной. Он надел очки, и мир потух, снял - мир снова вспыхнул. Он вспыхивал и гаснул, вспыхивал и гаснул, пока Семену не надоело. Только тогда он заметил, что видит все через очки как бы смазанным, размытым. Он протер их рубахой, но и в чистых стеклах все расплывалось, теряло четкие очертания и контуры. К тому же начали болеть глаза. Семен обозлился. За каким чертом делают очки, через которые хуже видно, чем просто так, да еще от которых болят глаза? Он размахнулся и зашвырнул очки на глубину.
Расческа была мировой. Голубая, прозрачная, зубья идут в три ряда и гнутся, как резиновые. Семен снял кепку и попробовал. Расческа гнулась, но чесала здорово. Такая вещь вполне годилась. Пожалуй, если сказать, что расческу нашел, поверят: вещь маленькая, ничего не весит, потерять - легче легкого.
В прямоугольной коробочке-футляре была щетка из белого жесткого волоса, маленькие, сверкающие хромом кривые ножницы, плоская, как картонка, пилочка и еще какие-то штучки с треугольными наконечниками и вроде лопаточки. Для чего эти вещи, Семен не знал, но выбрасывать их стало жалко. В селе показать нельзя, но, может, если поехать в Чугуново, удастся там загнать?..
Книжка была старая, потертая и вся исписана адресами. В карманчике обложки лежали какие-то квитанции, выданные Сорокину Ю. П. Семен порвал квитанции, разорвал книжку, обрывки сложил в валявшуюся под ногами консервную банку, зачерпнул у берега грязи, чтобы была тяжелее, пригнул на место крышку и швырнул в реку. Банка булькнула и сразу же утонула.
На дне лежала еще круглая кожаная пудреница на "молнии". На крышке выдавлен и раскрашен какой-то чудной рисунок и люди, похожие на китайцев. Внутри было зеркало и остатки желтоватой пудры. Пудреницу и сумку тоже стало жалко выбрасывать. Их ведь тоже можно продать. Не сейчас, так потом, когда подвернется случай. А пока пускай лежат под камнем, ничего им не сделается.
Семен сложил все, кроме расчески, обратно в сумку, прикрыл ее, как и прежде, камнем, потом ветками. Он вспомнил о Сорокиных, которые заплатили за эти вещи, должно быть, немалые деньги, но тут же подумал, что "грошей у них до биса", ничего с ними не станется. И уже со спокойной совестью и новенькой расческой в кармане погнал коров в село.
Иван Опанасович кончал обедать, когда возле хаты заворчал автомобильный мотор.
- К тебе, - сказала жена, выглянув в окно. - Чужие какие-то. Господи, и поесть человеку не дадут!
Иван Опанасович вытер губы. Вместе с остатками масла на губах после вареников с лица его исчезло выражение покоя и довольства, сменившись выражением деловитым и хмурым. Он вышел на крыльцо, когда от синего "Москвича" шли незнакомые мужчина и женщина.
- Вы председатель? - спросил мужчина. - Здравствуйте.
- Ну, я председатель, - хмуро, но вежливо ответил Иван Опанасович, прикидывая, что за люди и какие от них могут произойти неприятности.
Что будут именно неприятности, Иван Опанасович не сомневался. За все время его работы председателем, кто бы ни приезжал - из района, из области, - обязательно начинались попреки в недоработках, упущениях, послаблениях и прочих недостатках деятельности Ивана Опанасовича.
- Паспорта со мной нет, но вот мое служебное удостоверение, - сказал мужчина, протягивая коричневую книжечку.
"Сорокин Юрий Петрович, механик цеха № 4", - прочел про себя Иван Опанасович. Кроме фотографии, печати и каких-то непонятных значков вроде звездочек, на удостоверении ничего не было. По бокам треугольной печати стояла надпись: "Завод почт, ящик №..."
- Так в чем дело? - возвращая пропуск, спросил Иван Опанасович.
От души у него отлегло: ни завод, ни почтовый ящик его не касались. Стало быть, ничего требовать люди эти не имеют права; будут о чем-нибудь просить, а когда просят, отбояриться легче, чем когда требуют...
- Вы, наверное, знаете, кто в селе пасет скот. Коров, я имею в виду...
- А на шо то вам? - снова насторожился Иван Опанасович.
- Видите ли, мы проезжали по шоссе, решили выкупаться, подъехали к Соколу, там, где гречка растет. Это ведь ваша территория? Пока купались, из машины украли сумку, вот женину. - Жена Сорокина кивнула. - Ну, сумка так себе...
- Как это "так себе"? - сердито сказала жена. - И там же были вещи!
- Вещи - ерунда. Там важные документы... Ну вот. Вокруг не было ни души. Только пастух-подросток с коровами. Кроме него, никто не мог взять.
Дело оказывалось совсем пустяковым. Сумку украли? Не надо было оставлять... Ездят, морочат голову всякой ерундой. Иван Опанасович окончательно успокоился и даже стал менее хмурым.
- Пастухов у нас трое. Ну, двое туда не гоняют, по сю сторону пасут. На левый берег только Бабиченков сын гоняет" Он тут недалеко живет. Вон в том конце крайняя хата.
- Может, вы поможете? - теребя дрожащими руками косынку, сказала Сорокина. - Поговорить просто с ним. Может, он и так отдаст... Зачем ему это?
- Некогда мне, - сказал Иван Опанасович. Он еще раз посмотрел на дрожащие руки Сорокиной и кивнул. - Ладно, пошли.
- Понимаете? - стараясь не отстать от него, говорила Сорокина и поминутно заглядывала ему в лицо. - В конце концов, сумка и вещи не такие уж дорогие. Жалко, конечно. Но принципиально! Как это так? А самое главное - там у меня лежали квитанции в записной книжке... Понимаете? Подошла очередь получать машину - а денег таких нет. А мы пять лет в очереди - не отказываться же! Влезли в долги - не хватило. Тогда мы все зимние вещи заложили в ломбарде... Вы понимаете, что будет, если квитанции пропадут?!
Иван Опанасович молчал, и в молчании этом явно ощущалось отчуждение и неодобрение. Несерьезные люди какие-то. Нет денег - нечего машины покупать. По одежке надо тянуть ножки... А если вещи заложили, за каким чертом таскать эти квитанции с собой? Что они, дома не могли лежать? Он даже хотел это сказать, но посмотрел на расстроенное лицо маленькой женщины и промолчал.
Иван Опанасович постучал клямкой - в хате никто не отзывался, он толкнул дверь. От печи повернулась к ним хозяйка - еще не старая женщина с преждевременно увядшим лицом. Хозяин, маленький, заросший седеющей щетиной, сидел на табуретке и обматывал ногу портянкой.
- Здравствуйте, - сказал Иван Опанасович, - вот до вас люди пришли.
- Здравствуйте, - торопливо ответила хозяйка.
Хозяин молча продолжал обуваться.
- Такое, понимаешь, дело, Бабиченко. Вот у них вещички пропали, украли, что ли. И подозрение на твоего сынка.
Хозяйка всплеснула руками, тихонько ахнула. Бабиченко исподлобья глянул на нее, на пришедших, натянул сапог и начал обматывать портянкой вторую ногу.
- Так что ты давай разберись в этом деле, - сказал Иван Опанасович. Как следует. А я пошел, некогда мне.
Сорокины вышли из хаты вслед за ним.
- Вы не сомневайтесь, - сказал председатель. - Он разберется, хозяин строгий.
Хозяин вышел через несколько минут. Вслед за ним появилась жена, но не подошла ближе, а так и осталась в дверях. Бабиченко выслушал Сорокиных, не поднимая головы. Под щетиной его вздулись злые бугры желваков.
- Он скоро придет. Я спрошу, - глухо сказал он. - Такого за ним не замечалось. Ну, если...
В голосе его прозвучала такая жестокая угроза, что жена снова тихонько охнула и прижала руку к горлу.
- Цыц! - ощерился на нее Бабиченко. - Я тебе пожалею!..
Хозяйка скрылась в хате.
- Погуляйте, - сказал Бабиченко, не глядя на них. - Он скоро коров пригонит. Идите в хату, як хочете...
- Нет, зачем же? Мы здесь подождем, - поспешно сказала Сорокина.
Бабиченко пошел к поленнице, начал рубить дрова и бросил. Взял грабли с вывалившимися зубьями, принялся чинить и тоже оставил. Потом зачем-то вынес из сеней и повесил на плетень старые сыромятные вожжи.
- Он ужасно переживает, - тихонько сказала Сорокина мужу. - Все из рук валится...
Сорокин неприязненно покосился на нее и промолчал. Он злился на себя и еще больше на жену. Ну черта, в конце концов, в этой сумке? Сумка бросовая, хлорвиниловая. И вещи тоже, в общем, пустяковые. Вот квитанции - да. С ними будут неприятности. Все-таки как-нибудь обошлось бы. Парня, конечно, вздуть следует. Но уж больно дядька этот свиреп. Вон мыкается, места себе не находит. Оно понятно - за сына горько и стыдно. Перед ними, чужими людьми, стыдно, перед соседями. Это ведь не в городе: вышел на другую улицу - и тебя уже никто не знает. Вот он, Сорокин, даже всех соседей в своем подъезде не знает, кто они, что делают, как живут... А здесь всё знают про всех. И, конечно, все село будет знать, что сделал Бабиченков сын. Сорокин попробовал представить себя на месте Бабиченки, и ему стало так нехорошо, что он крякнул и поежился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20