..
-- Бывает, -- тупо повторил Санька.
-- Когда его выпустили, то начались угрозы. Младший брат убитого обещал отомстить за него. Владимир Захарыч вынужден был уехать оттуда. Нет, он не испугался. Его просто уговорили умные люди. Так вот он у нас и появился. А вообще-то он хороший человек...
-- Что за город или там район в Подмосковье, где все случилось, ты сможешь узнать?
-- Конечно.
-- Тогда это... Передай сведения отцу. Я к нему должен после обеда в отделение заскочить. Ладно?
-- Да, -- тихо ответила она и поежилась от мысли, что это именно мстительный брат погибшего парня появился в городе и решил уничтожить ее любимого Владимира Захарыча.
Глава семнадцатая
ХОЗЯИН ПРИМОРСКА
С первого шага в огромный кабинет, обставленный с претензией на викторианскую эпоху, Санька понял, почему уголовного хозяина Приморска зовут Букахой.
В черном кожаном кресле у массивного дубового стола с резными тумбами сидел ребенок с лицом пятидесятилетнего металлурга. Выжженное жаром доменной печи, южным солнцем и плохой водкой, плотно окутанное сетью морщин и укрытое тоненькой седой шапочкой, лицо вызывало сначала жалость, а уже потом -- удивление.
-- Падай, -- негромко предложила голова, и Санька, повинуясь руке-кувалде телохранителя, сел на уголок стула с высокой и тоже резной спинкой.
Наверное, сейчас он сидел на паре тысяч долларов. Такие стулья да еще с такой переливающейся обивкой меньше не стоили. А изношенные кроссовки своими пыльными подошвами давили на ковер, стоимостью в десять тысяч долларов, а рука лежала на столе, тянущем, как минимум, на семь-восемь "штук", и сам воздух кабинета почудился Саньке настолько дорогим, что он даже перестал дышать. Как будто в конце разговора ему предложили бы счет за использованный воздух.
-- Ты извини меня, пацан, -- уже чуть громче, уже чуть злее произнесла голова, -- но у меня сутки расписаны по секундам. На год вперед. Как у папы-президента. И если б не генерал, я б с тобой ни минуты не бухтел. Врубился?
-- Да.
После ответа ноздри жадно впились в сухой воздух кабинета и стали наверстывать упущенное. В голове сразу опустело, будто ноздри дышали не воздухом кабинета, а тем, что остался в голове.
-- Что ты хотел от меня?
Генерал -- это, видимо, начальник городского УВД. Отец Нины по телефону сказал, что все согласовано, и объяснил, к какому дому на окраине Приморска нужно подъехать. О генерале он не говорил, и только теперь по уровню допуска Санька догадался, что местное милицейское начальство слишком обеспокоено покушением на Буйноса.
-- Вы знаете о том, что... -- начал Санька.
-- Знаю. Тебе, что, показать того, кто срубил Буйноса?
Саньке стало жарко. Наверное, он покраснел, и ему сразу захотелось уйти из кабинета, чтобы никогда больше не видеть ребенка с изможденным лицом.
-- У меня, пацан, десять "ходок", -- грустно сказал Букаха. -- С последней я вернулся четыре года назад. Я навел порядок в городе и, если хочешь знать, мне самому интересно, какая падла решила пошустрить на моей территории. Врубился?
-- Да.
-- Еще вопросы есть?
-- Есть. Много ли врагов у Буйноса среди местных?
Санькиному лицу стало чуть прохладней. В голос вернулась уверенность, и Букаха сразу уловил это. Он сощурил и без того маленькие глазки и отрывисто спросил:
-- А ты не мент случаем?
-- Был.
-- Что значит, был?
-- Уволился.
-- В каком звании?
Букаха ерзал на кресле, будто хотел стать чуть выше, а значит, ближе к собеседнику и рассмотреть его юное смелое лицо.
-- Старший лейтенант милиции.
-- Три крохи на плече?.. А почему ушел? Проворовался? Зубы не тому выбил?
-- Я ушел в музыку.
-- Не гони, -- улыбнулся Букаха, показав голливудские фарфоровые зубы. Мелкие, как у мышки.
-- Правда. Я хочу петь. Одну мою песню уже крутили по радио.
-- Как прозывается?
-- "Воробышек".
-- Не-ет... Не слыхал. А ты? -- повернулся он вместе с креслом к телохранителю.
-- Кажись, слыхал, -- еле выдавил тот.
Он пристально смотрел на санькины руки, и вопрос шефа заставил его изменить служебному долгу. Но как только он ответил, глаза еще сильнее впились в руки гостя. Наверное, если бы за спиной телохранителя рванула мина, и его бы швырнуло вверх, он бы и в полете продолжал смотреть на руки.
-- А об чем песня? -- продолжил Букаха допрос телохранителя.
-- Про любовь.
-- Так они все про любовь!
-- Не могу знать, -- прохрипел телохранитель.
Ему платили не за песни, а за то, чтобы ничьи злые руки не сделали вред хозяину.
-- Так ты на конкурс, значит, приехал? -- беззвучно повернулся вместе с креслом к Саньке Букаха.
-- Да.
-- Сам будешь петь?
-- Нет, с группой... Точнее, пел бы. Уже не получится.
-- Почему же?
-- Те, кто совершили покушение на Буйноса, изувечили нашу аппаратуру.
-- Она, что, в его офисе была?
-- Нет. В доме в Перевальном. Кто-то залез ночью в окно и все изувечил.
-- А с чего ты прикинул, что и у Буйноса, и у тебя -- один вражина-фраерюга?
-- Есть кое-какие предположения, -- не стал говорить об анализе пятен крови Санька. -- К вам я потому и пришел, что хотел узнать, кто из местных мог поквитаться с Буйносом...
-- Можна-а? -- тихо донесся до Саньки голосочек из глубины кабинета.
-- Прислали? -- напрягся лицом Букаха.
-- В лучшем виде.
-- Давай сюда!
Мимо Саньки беззвучно скользнул щупленький человечек. Схваченные микстурной резинкой волосы с плотной проседью на его затылке раскачивались конским хвостом. За него хотелось ухватиться.
Человечек с плавностью балерины обогнул острый угол стола, мягко, будто перочинный нож, сложился в пояснице и опустил на стол перед Букахой цветной буклет. Маленькие торопливые пальчики перевернули первую страницу, и Санька увидел оранжевых голых девиц. Они акробатически стояли на головах. Впрочем, для хозяина кабинета, видевшего их не перевернутыми, они стояли обычно, на ногах.
-- Длинные? -- облизнув сухие синие губки, спросил Букаха.
-- Эти две -- по метр восемьдесят пять.
-- А выше нету?
-- Есть. Там дальше. Одна -- метр девяносто, но худовата. А есть метр девяносто восемь, так это изюм! Чистый изюм! Высшее образование -- только спецпошив! По парашюту на каждую грудь!..
-- Где она?
Оранжевые тела замелькали перед санькиными глазами. Девицы упорно стояли на головах, и когда они разбрасывали в стороны руки или ноги, он удивлялся, почему они не падали при съемке.
-- Вот, -- радостно ткнул пальцем человечек с косой на пышку с игривым бананом во рту.
-- У-у-у! -- взвыл Букаха. -- Заказывай! Срочно! Чтоб к вечеру была! Но со всеми справками!
-- Хозяин, какие вопросы?! Все, как положено! Тест на СПИД, кровь, анализы и прочее...
-- Во-во! Чтоб как в лагерном лазарете -- чистота!
-- А гостям?
-- Это ты сам. Выбери шесть штук. По своему вкусу. Если кто-то из гостей не явится, одна в резерве побудет. Врубился?.. Вечером чтоб у меня были.
-- Мы их бортом. Из Москвы.
-- Вот и хорошо.
-- Я могу идти?
-- А дождь не помешает? -- повернулся к окну Букаха.
Санька тоже удивленно посмотрел на стекла, обрамленные красными, собранными в складки шторами, и только теперь увидел капли. Окна в кабинете, скорее всего, были вакуумные. Дождь шел беззвучно, будто это и не дождь был, а просто плакали по ком-то стекла.
По пути к дому, расположенному на взгорке, всего метрах в двухстах от берега, Санька заметил, что небо над морем потемнело, насупилось. Но солнце светило с прежней южной яростью, и он не поверил, что в этих широтах вообще возможен дождь.
-- Грозы хоть нет? -- задал вопрос Букаха и, легко выпрыгнув из кресла, сам пошел за ответом к окну.
Он оказался чуть выше ростом, чем предполагал Санька, настолько выше, чтобы не ощущаться карликом. Подоконник был сделан непривычно низко. Он легко оперся о него узкими ладошками и со вздохом оценил ливень:
-- Как в вологодской глуши. Обложной.
В словах сквозила неизбывная тоска, и Санька решил, что либо самый большой срок, либо последний Букаха отбывал именно в тех краях. Уловив испуг на лице телохранителя, он тоже встал с драгоценного стула и прошел к окну. Между ним и хозяином города остался всего метр дистанции. И только теперь, вблизи, Санька уловил хриплое чахоточное дыхание Букахи и увидел, как ощутимо пульсировала вена на его тощей шее. Вену будто дергали из-под ворота за нитку.
-- А ты откуда родом? -- не отрывая глаз от окна, спросил Букаха.
-- Кузбасс. Город Анжеро-Судженск.
-- Папаша кем был?
-- Шахтер. В шахте завалило.
-- Не помнишь его?
-- Нет.
-- А мать?
-- Умерла... Давно уже...
-- Так ты в детдоме был? -- повернул к нему лицо Букаха.
-- Да. В детдоме.
-- Как я.
Лицо не смягчилось. Оно по-прежнему оставалось медно-морщинистым, но в голосе появилось что-то такое, что Санька еще не слышал. Наверное, после слов Букахи нужно было что-нибудь сказать. Или спросить о том, где именно жил в детдоме нынешний босс Приморска. Но больше всего Саньке хотелось выбежать под дождь, смыть с себя все, что налипло за эти бешеные дни, и бежать, бежать, бежать, пока не появится вдали серое здание железнодорожного вокзала. Ему казалось, что только оно способно спасти его и увезти из Приморска в душном пыльном вагоне. Аэровокзал такого ощущения не оставлял. Наверное, потому, что все плохое у них началось именно с аэровокзала.
Из окна, расположенного на третьем этаже краснокирпичного дома-замка, вобравшего в себя и ампир, и барокко, и модерн, и даже псевдомарокканский стиль, хорошо был виден серый, плотно усыпанный галькой берег, ровная лента асфальтовой дорожки, деревья вдоль нее, а под одним из них, похожим на каштан, стоял человек с раскрытым черным зонтом и пялился на дом. Когда Санька, заметив его, попытался рассмотреть с расстояния трехсот метров его лицо, человек обернулся к берегу и плотнее запахнул на груди куртку-ветровку.
-- С грозой, -- определил по безмолвному проблеску молнии за окном Букаха. -- Запроси аэропорт, принимают они борты или нет.
-- Будет сделано, -- ментолом дохнул в ухо Саньке человечек, и тут же наступила тишина.
То ли человечек ее порождал, то ли она сама появилась из нежелания замечать его.
Стоящий под зонтом парень повернулся к дому и, неожиданно согнувшись, шагнул задом между стволов. И сразу на асфальтовой дорожке стало безлюдно и неуютно.
-- Значит, ты в конкурсе дрыгаешься, -- под нос пробурчал Букаха. -Прямо "Евровидение"! Мне уже корефаны с Кавказа звонили.
Просили за одного своего. Я сказал, что конкурс -- не моя фишка.
Не мне выпала, не я и банк снимать буду...
-- Извиняюсь, -- ожила тишина.
Она снова пахла ментолом.
-- Не принимает?
-- Абсолютно точно!
-- Тогда обзвони людей, что мероприятие переносится на завтрашний
вечер. А девочек все равно первым бортом сюда. Врубился?
Тишина издала звук, похожий и на стон, и на вздох, и на всхлип.
Ментол сразу рассосался, и Саньке тоже захотелось уйти. Конечно,
так незаметно он не мог это сделать, но находиться в кабинете приморского босса больше не имело смысла. Что хотел -- не узнал. Что не хотел -- узнал. И ничего не изменилось. А может, изменилось, но какой в этом был толк?
-- Мне бы надо идти, -- напомнил о себе Санька.
-- Значит, гундишь, "Воробышек"... Вот что: завтра в двадцать три ноль-ноль со всей группой чтоб были у меня. Поиграете моим гостям. Фраера из местных кабаков у меня уже в печенках сидят. Они ничего, кроме Шуфутинского и Газманова не знают. И лабают хреновей, чем кореша на зоне...
-- Я же, извините, говорил.
-- Что говорил?
-- Нам аппаратуру переломали.
-- Напиши чего надо. Из Москвы привезут. Вместе с девками. Понравится, как играете, насовсем подарю. Я все равно кроме как на зубах ни на чем лабать не могу. А ты? -- повернулся Букаха к телохранителю.
Тот упорно сверлил глазами санькины загорелые кисти. Через полчаса на них должна была появиться от взгляда краснота.
-- Что? -- не понял телохранитель.
-- Там, на столе, отрывные листки, -- показал Саньке Букаха. -Накалякай, чего надо... Не стесняйся. Перевальное -- моя зона. Раз кто набузил, значит, он и меня обидел.
Совсем не веря в барский жест, Санька подошел к столу, написал лучшие из тех, какие знал, марки аппаратуры, включая последнюю цифровую модель радиомикрофона, подумал и в конце приписал: "Соло-гитара "Гибсон".
Глава восемнадцатая
СЧАСТЛИВЫЙ НОМЕР
Жеребьевка проходила мрачно. Над концертным залом, над столом жюри, над еле-еле заполненными двумя рядами соискателей висело плохое предчувствие. Несмотря на покушение на Буйноса, конкурс не отменили, но все ощущали себя так, будто их намеренно обманывают, а на самом деле к концу жеребьевки объявят, что "Голос моря" не состоится. Никто не разговаривал, никто не реагировал на вытянутый первый или тринадцатый номер. Все конкурсанты будто бы выискивали в круглом, как аквариум, стеклянном барабане не просто порядковые номера, а те, по которым их будут расстреливать.
-- "Вест-севенти", Калининград, -- тихо объявила Нина, и в этот момент в двери появился Андрей.
Санька привстал на кресле, чтобы он его увидел, и Покаровская, председатель жюри, строго потребовала:
-- Идите вытягивайте.
-- Я не из "Вест-севенти", -- ответил Санька.
-- А где ж они?
У певицы было лицо давно не спавшего человека. Даже густой слой макияжа не спасал от этого ощущения. Видимо, она знала об этом и постоянно смотрела вбок. Люди в профиль почему-то выглядят менее усталыми, чем в фас.
-- Они утром уехали, -- пояснил кто-то из конкурсантов. -Самолетом...
-- Привет, -- сел рядом Андрей.
-- До нас еще далеко, -- вдавил себя в кресло Санька.
Почему-то хотелось сесть еще ниже, чтобы уже никто никогда его не замечал.
-- Мужики решили уезжать, -- шепотом прохрипел Андрей.
-- Они в Перевальном?
-- Да. Пакуются.
-- Мне обещали найти гитариста, -- грустно произнес Санька.
-- Глухой номер. Местные больше трех аккордов не знают. Посидим в Москве, покумекаем. Может, какому-нибудь продюсеру в рабство продадимся. И то спокойнее будет, чем в этом пекле вариться...
-- Дождь закончился?
У Андрея сухим был низ брюк. Зонт, торчащий из-под мышки, походил на палку сырокопченой колбасы.
-- Я под него не попал. В автобусе ехал -- был. А потом -- нет. А
ты где мотался?
-- Аппаратуру выбивал.
-- Не гони.
Чуть громче обычного Нина объявила:
-- Группа "Молчать", Москва.
-- Следующие -- мы, -- напомнил Санька.
-- Я не пойду.
Андрей сидел, набычившись, и смотрел на Покаровскую с таким видом, будто силился понять, как эта размалеванная кошка сумела стать звездой в восьмидесятые годы.
На сцену вразвалочку, будто матрос после длительного плавания, выбрался худенький парень. Он был одет подчеркнуто небрежно: драные китайские кеды, коричневые брюки от школьной формы времен застоя, свитер глупейшей сине-желтой расцветки в плотных пятнах кетчупа и чернил. По левой скуле парня, вплоть до шеи, тянулся узенький рыженький висок, а правая была выбрита сантиметра на три выше уха. Перед глазами у него болталась длиннющая прядь волос, выкрашенных в едко-зеленый, почти лимонный цвет, а к правой ноздре пришпилена канцелярская кнопка.
-- Панк вонючий, -- прохрипел Андрей.
Санька поневоле посмотрел на барабанщика. Свежий загар состарил его. Если бы он еще и не брился, то его точно остановили бы где-нибудь в городе милиционеры.
Его мрачностью можно было заразиться. И когда Нина еще громче, чем до этого, произнесла: "Группа "Мышьяк", Москва", Санька без жалости пнул Андрея в бок.
-- Иди. Мы, -- прошипел он.
-- Не пойду. Пошли они все...
-- Группа "Мышьяк"! -- в испуге крикнула в зал Нина.
-- Они тожье, дарагая, свалили савсэм, -- съехидничал кто-то с кавказским акцентом в первом ряду.
Нагнувшись, Санька наконец-то увидел Джиоева. Вокруг него сидело человек восемь со смоляными усами и орлиными носами. Рядом с ними гладко обритое, вовсе без усов, лицо Джиоева смотрелось вовсе не по-кавказски. Он подбрасывал на ладони пластиковую фишку с номером "1", вытянутую им совсем недавно из барабана, и Санька почему-то был уверен, что он не мог просто так вытянуть такой интересный номер, а получил его по блату.
-- Серьезно уехали? -- повернулась к Нине Покаровская.
Ручка в ее тонких пальчиках повисла над списком конкурсантов.
-- Мы здесь! -- Встал Санька.
-- Мы уезжаем, -- снизу напомнил Андрей.
-- Дай, -- пнув его колени, выскребся в проход между секторами Санька и уверенно пошел к лестнице на сцену.
Больше всего он боялся, что Андрей вскочит и устроит скандал. Но сзади ничего не произошло. Два ряда в зале и президиум на сцене сидели в едином похоронном молчании. Не уедь с конкурса восемь групп -- и молчанием можно было бы отравиться. Они словно увезли свою часть траура, оставив хоть какую-то отдушину.
Шагнув к барабану, в котором отливали яркими красками шары, Санька ощутил, что на душе стало чуть легче. Возможно, рядом с этими по-детски веселыми шарами угрюмость зала таяла.
Он сунул руку, выхватил синий, так похожий на цвет его прежней милицейской формы, и протянул Нине. Ее дрожащие пальчики провернули половинки шара в разные стороны, и на стол упал пластиковый квадрат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
-- Бывает, -- тупо повторил Санька.
-- Когда его выпустили, то начались угрозы. Младший брат убитого обещал отомстить за него. Владимир Захарыч вынужден был уехать оттуда. Нет, он не испугался. Его просто уговорили умные люди. Так вот он у нас и появился. А вообще-то он хороший человек...
-- Что за город или там район в Подмосковье, где все случилось, ты сможешь узнать?
-- Конечно.
-- Тогда это... Передай сведения отцу. Я к нему должен после обеда в отделение заскочить. Ладно?
-- Да, -- тихо ответила она и поежилась от мысли, что это именно мстительный брат погибшего парня появился в городе и решил уничтожить ее любимого Владимира Захарыча.
Глава семнадцатая
ХОЗЯИН ПРИМОРСКА
С первого шага в огромный кабинет, обставленный с претензией на викторианскую эпоху, Санька понял, почему уголовного хозяина Приморска зовут Букахой.
В черном кожаном кресле у массивного дубового стола с резными тумбами сидел ребенок с лицом пятидесятилетнего металлурга. Выжженное жаром доменной печи, южным солнцем и плохой водкой, плотно окутанное сетью морщин и укрытое тоненькой седой шапочкой, лицо вызывало сначала жалость, а уже потом -- удивление.
-- Падай, -- негромко предложила голова, и Санька, повинуясь руке-кувалде телохранителя, сел на уголок стула с высокой и тоже резной спинкой.
Наверное, сейчас он сидел на паре тысяч долларов. Такие стулья да еще с такой переливающейся обивкой меньше не стоили. А изношенные кроссовки своими пыльными подошвами давили на ковер, стоимостью в десять тысяч долларов, а рука лежала на столе, тянущем, как минимум, на семь-восемь "штук", и сам воздух кабинета почудился Саньке настолько дорогим, что он даже перестал дышать. Как будто в конце разговора ему предложили бы счет за использованный воздух.
-- Ты извини меня, пацан, -- уже чуть громче, уже чуть злее произнесла голова, -- но у меня сутки расписаны по секундам. На год вперед. Как у папы-президента. И если б не генерал, я б с тобой ни минуты не бухтел. Врубился?
-- Да.
После ответа ноздри жадно впились в сухой воздух кабинета и стали наверстывать упущенное. В голове сразу опустело, будто ноздри дышали не воздухом кабинета, а тем, что остался в голове.
-- Что ты хотел от меня?
Генерал -- это, видимо, начальник городского УВД. Отец Нины по телефону сказал, что все согласовано, и объяснил, к какому дому на окраине Приморска нужно подъехать. О генерале он не говорил, и только теперь по уровню допуска Санька догадался, что местное милицейское начальство слишком обеспокоено покушением на Буйноса.
-- Вы знаете о том, что... -- начал Санька.
-- Знаю. Тебе, что, показать того, кто срубил Буйноса?
Саньке стало жарко. Наверное, он покраснел, и ему сразу захотелось уйти из кабинета, чтобы никогда больше не видеть ребенка с изможденным лицом.
-- У меня, пацан, десять "ходок", -- грустно сказал Букаха. -- С последней я вернулся четыре года назад. Я навел порядок в городе и, если хочешь знать, мне самому интересно, какая падла решила пошустрить на моей территории. Врубился?
-- Да.
-- Еще вопросы есть?
-- Есть. Много ли врагов у Буйноса среди местных?
Санькиному лицу стало чуть прохладней. В голос вернулась уверенность, и Букаха сразу уловил это. Он сощурил и без того маленькие глазки и отрывисто спросил:
-- А ты не мент случаем?
-- Был.
-- Что значит, был?
-- Уволился.
-- В каком звании?
Букаха ерзал на кресле, будто хотел стать чуть выше, а значит, ближе к собеседнику и рассмотреть его юное смелое лицо.
-- Старший лейтенант милиции.
-- Три крохи на плече?.. А почему ушел? Проворовался? Зубы не тому выбил?
-- Я ушел в музыку.
-- Не гони, -- улыбнулся Букаха, показав голливудские фарфоровые зубы. Мелкие, как у мышки.
-- Правда. Я хочу петь. Одну мою песню уже крутили по радио.
-- Как прозывается?
-- "Воробышек".
-- Не-ет... Не слыхал. А ты? -- повернулся он вместе с креслом к телохранителю.
-- Кажись, слыхал, -- еле выдавил тот.
Он пристально смотрел на санькины руки, и вопрос шефа заставил его изменить служебному долгу. Но как только он ответил, глаза еще сильнее впились в руки гостя. Наверное, если бы за спиной телохранителя рванула мина, и его бы швырнуло вверх, он бы и в полете продолжал смотреть на руки.
-- А об чем песня? -- продолжил Букаха допрос телохранителя.
-- Про любовь.
-- Так они все про любовь!
-- Не могу знать, -- прохрипел телохранитель.
Ему платили не за песни, а за то, чтобы ничьи злые руки не сделали вред хозяину.
-- Так ты на конкурс, значит, приехал? -- беззвучно повернулся вместе с креслом к Саньке Букаха.
-- Да.
-- Сам будешь петь?
-- Нет, с группой... Точнее, пел бы. Уже не получится.
-- Почему же?
-- Те, кто совершили покушение на Буйноса, изувечили нашу аппаратуру.
-- Она, что, в его офисе была?
-- Нет. В доме в Перевальном. Кто-то залез ночью в окно и все изувечил.
-- А с чего ты прикинул, что и у Буйноса, и у тебя -- один вражина-фраерюга?
-- Есть кое-какие предположения, -- не стал говорить об анализе пятен крови Санька. -- К вам я потому и пришел, что хотел узнать, кто из местных мог поквитаться с Буйносом...
-- Можна-а? -- тихо донесся до Саньки голосочек из глубины кабинета.
-- Прислали? -- напрягся лицом Букаха.
-- В лучшем виде.
-- Давай сюда!
Мимо Саньки беззвучно скользнул щупленький человечек. Схваченные микстурной резинкой волосы с плотной проседью на его затылке раскачивались конским хвостом. За него хотелось ухватиться.
Человечек с плавностью балерины обогнул острый угол стола, мягко, будто перочинный нож, сложился в пояснице и опустил на стол перед Букахой цветной буклет. Маленькие торопливые пальчики перевернули первую страницу, и Санька увидел оранжевых голых девиц. Они акробатически стояли на головах. Впрочем, для хозяина кабинета, видевшего их не перевернутыми, они стояли обычно, на ногах.
-- Длинные? -- облизнув сухие синие губки, спросил Букаха.
-- Эти две -- по метр восемьдесят пять.
-- А выше нету?
-- Есть. Там дальше. Одна -- метр девяносто, но худовата. А есть метр девяносто восемь, так это изюм! Чистый изюм! Высшее образование -- только спецпошив! По парашюту на каждую грудь!..
-- Где она?
Оранжевые тела замелькали перед санькиными глазами. Девицы упорно стояли на головах, и когда они разбрасывали в стороны руки или ноги, он удивлялся, почему они не падали при съемке.
-- Вот, -- радостно ткнул пальцем человечек с косой на пышку с игривым бананом во рту.
-- У-у-у! -- взвыл Букаха. -- Заказывай! Срочно! Чтоб к вечеру была! Но со всеми справками!
-- Хозяин, какие вопросы?! Все, как положено! Тест на СПИД, кровь, анализы и прочее...
-- Во-во! Чтоб как в лагерном лазарете -- чистота!
-- А гостям?
-- Это ты сам. Выбери шесть штук. По своему вкусу. Если кто-то из гостей не явится, одна в резерве побудет. Врубился?.. Вечером чтоб у меня были.
-- Мы их бортом. Из Москвы.
-- Вот и хорошо.
-- Я могу идти?
-- А дождь не помешает? -- повернулся к окну Букаха.
Санька тоже удивленно посмотрел на стекла, обрамленные красными, собранными в складки шторами, и только теперь увидел капли. Окна в кабинете, скорее всего, были вакуумные. Дождь шел беззвучно, будто это и не дождь был, а просто плакали по ком-то стекла.
По пути к дому, расположенному на взгорке, всего метрах в двухстах от берега, Санька заметил, что небо над морем потемнело, насупилось. Но солнце светило с прежней южной яростью, и он не поверил, что в этих широтах вообще возможен дождь.
-- Грозы хоть нет? -- задал вопрос Букаха и, легко выпрыгнув из кресла, сам пошел за ответом к окну.
Он оказался чуть выше ростом, чем предполагал Санька, настолько выше, чтобы не ощущаться карликом. Подоконник был сделан непривычно низко. Он легко оперся о него узкими ладошками и со вздохом оценил ливень:
-- Как в вологодской глуши. Обложной.
В словах сквозила неизбывная тоска, и Санька решил, что либо самый большой срок, либо последний Букаха отбывал именно в тех краях. Уловив испуг на лице телохранителя, он тоже встал с драгоценного стула и прошел к окну. Между ним и хозяином города остался всего метр дистанции. И только теперь, вблизи, Санька уловил хриплое чахоточное дыхание Букахи и увидел, как ощутимо пульсировала вена на его тощей шее. Вену будто дергали из-под ворота за нитку.
-- А ты откуда родом? -- не отрывая глаз от окна, спросил Букаха.
-- Кузбасс. Город Анжеро-Судженск.
-- Папаша кем был?
-- Шахтер. В шахте завалило.
-- Не помнишь его?
-- Нет.
-- А мать?
-- Умерла... Давно уже...
-- Так ты в детдоме был? -- повернул к нему лицо Букаха.
-- Да. В детдоме.
-- Как я.
Лицо не смягчилось. Оно по-прежнему оставалось медно-морщинистым, но в голосе появилось что-то такое, что Санька еще не слышал. Наверное, после слов Букахи нужно было что-нибудь сказать. Или спросить о том, где именно жил в детдоме нынешний босс Приморска. Но больше всего Саньке хотелось выбежать под дождь, смыть с себя все, что налипло за эти бешеные дни, и бежать, бежать, бежать, пока не появится вдали серое здание железнодорожного вокзала. Ему казалось, что только оно способно спасти его и увезти из Приморска в душном пыльном вагоне. Аэровокзал такого ощущения не оставлял. Наверное, потому, что все плохое у них началось именно с аэровокзала.
Из окна, расположенного на третьем этаже краснокирпичного дома-замка, вобравшего в себя и ампир, и барокко, и модерн, и даже псевдомарокканский стиль, хорошо был виден серый, плотно усыпанный галькой берег, ровная лента асфальтовой дорожки, деревья вдоль нее, а под одним из них, похожим на каштан, стоял человек с раскрытым черным зонтом и пялился на дом. Когда Санька, заметив его, попытался рассмотреть с расстояния трехсот метров его лицо, человек обернулся к берегу и плотнее запахнул на груди куртку-ветровку.
-- С грозой, -- определил по безмолвному проблеску молнии за окном Букаха. -- Запроси аэропорт, принимают они борты или нет.
-- Будет сделано, -- ментолом дохнул в ухо Саньке человечек, и тут же наступила тишина.
То ли человечек ее порождал, то ли она сама появилась из нежелания замечать его.
Стоящий под зонтом парень повернулся к дому и, неожиданно согнувшись, шагнул задом между стволов. И сразу на асфальтовой дорожке стало безлюдно и неуютно.
-- Значит, ты в конкурсе дрыгаешься, -- под нос пробурчал Букаха. -Прямо "Евровидение"! Мне уже корефаны с Кавказа звонили.
Просили за одного своего. Я сказал, что конкурс -- не моя фишка.
Не мне выпала, не я и банк снимать буду...
-- Извиняюсь, -- ожила тишина.
Она снова пахла ментолом.
-- Не принимает?
-- Абсолютно точно!
-- Тогда обзвони людей, что мероприятие переносится на завтрашний
вечер. А девочек все равно первым бортом сюда. Врубился?
Тишина издала звук, похожий и на стон, и на вздох, и на всхлип.
Ментол сразу рассосался, и Саньке тоже захотелось уйти. Конечно,
так незаметно он не мог это сделать, но находиться в кабинете приморского босса больше не имело смысла. Что хотел -- не узнал. Что не хотел -- узнал. И ничего не изменилось. А может, изменилось, но какой в этом был толк?
-- Мне бы надо идти, -- напомнил о себе Санька.
-- Значит, гундишь, "Воробышек"... Вот что: завтра в двадцать три ноль-ноль со всей группой чтоб были у меня. Поиграете моим гостям. Фраера из местных кабаков у меня уже в печенках сидят. Они ничего, кроме Шуфутинского и Газманова не знают. И лабают хреновей, чем кореша на зоне...
-- Я же, извините, говорил.
-- Что говорил?
-- Нам аппаратуру переломали.
-- Напиши чего надо. Из Москвы привезут. Вместе с девками. Понравится, как играете, насовсем подарю. Я все равно кроме как на зубах ни на чем лабать не могу. А ты? -- повернулся Букаха к телохранителю.
Тот упорно сверлил глазами санькины загорелые кисти. Через полчаса на них должна была появиться от взгляда краснота.
-- Что? -- не понял телохранитель.
-- Там, на столе, отрывные листки, -- показал Саньке Букаха. -Накалякай, чего надо... Не стесняйся. Перевальное -- моя зона. Раз кто набузил, значит, он и меня обидел.
Совсем не веря в барский жест, Санька подошел к столу, написал лучшие из тех, какие знал, марки аппаратуры, включая последнюю цифровую модель радиомикрофона, подумал и в конце приписал: "Соло-гитара "Гибсон".
Глава восемнадцатая
СЧАСТЛИВЫЙ НОМЕР
Жеребьевка проходила мрачно. Над концертным залом, над столом жюри, над еле-еле заполненными двумя рядами соискателей висело плохое предчувствие. Несмотря на покушение на Буйноса, конкурс не отменили, но все ощущали себя так, будто их намеренно обманывают, а на самом деле к концу жеребьевки объявят, что "Голос моря" не состоится. Никто не разговаривал, никто не реагировал на вытянутый первый или тринадцатый номер. Все конкурсанты будто бы выискивали в круглом, как аквариум, стеклянном барабане не просто порядковые номера, а те, по которым их будут расстреливать.
-- "Вест-севенти", Калининград, -- тихо объявила Нина, и в этот момент в двери появился Андрей.
Санька привстал на кресле, чтобы он его увидел, и Покаровская, председатель жюри, строго потребовала:
-- Идите вытягивайте.
-- Я не из "Вест-севенти", -- ответил Санька.
-- А где ж они?
У певицы было лицо давно не спавшего человека. Даже густой слой макияжа не спасал от этого ощущения. Видимо, она знала об этом и постоянно смотрела вбок. Люди в профиль почему-то выглядят менее усталыми, чем в фас.
-- Они утром уехали, -- пояснил кто-то из конкурсантов. -Самолетом...
-- Привет, -- сел рядом Андрей.
-- До нас еще далеко, -- вдавил себя в кресло Санька.
Почему-то хотелось сесть еще ниже, чтобы уже никто никогда его не замечал.
-- Мужики решили уезжать, -- шепотом прохрипел Андрей.
-- Они в Перевальном?
-- Да. Пакуются.
-- Мне обещали найти гитариста, -- грустно произнес Санька.
-- Глухой номер. Местные больше трех аккордов не знают. Посидим в Москве, покумекаем. Может, какому-нибудь продюсеру в рабство продадимся. И то спокойнее будет, чем в этом пекле вариться...
-- Дождь закончился?
У Андрея сухим был низ брюк. Зонт, торчащий из-под мышки, походил на палку сырокопченой колбасы.
-- Я под него не попал. В автобусе ехал -- был. А потом -- нет. А
ты где мотался?
-- Аппаратуру выбивал.
-- Не гони.
Чуть громче обычного Нина объявила:
-- Группа "Молчать", Москва.
-- Следующие -- мы, -- напомнил Санька.
-- Я не пойду.
Андрей сидел, набычившись, и смотрел на Покаровскую с таким видом, будто силился понять, как эта размалеванная кошка сумела стать звездой в восьмидесятые годы.
На сцену вразвалочку, будто матрос после длительного плавания, выбрался худенький парень. Он был одет подчеркнуто небрежно: драные китайские кеды, коричневые брюки от школьной формы времен застоя, свитер глупейшей сине-желтой расцветки в плотных пятнах кетчупа и чернил. По левой скуле парня, вплоть до шеи, тянулся узенький рыженький висок, а правая была выбрита сантиметра на три выше уха. Перед глазами у него болталась длиннющая прядь волос, выкрашенных в едко-зеленый, почти лимонный цвет, а к правой ноздре пришпилена канцелярская кнопка.
-- Панк вонючий, -- прохрипел Андрей.
Санька поневоле посмотрел на барабанщика. Свежий загар состарил его. Если бы он еще и не брился, то его точно остановили бы где-нибудь в городе милиционеры.
Его мрачностью можно было заразиться. И когда Нина еще громче, чем до этого, произнесла: "Группа "Мышьяк", Москва", Санька без жалости пнул Андрея в бок.
-- Иди. Мы, -- прошипел он.
-- Не пойду. Пошли они все...
-- Группа "Мышьяк"! -- в испуге крикнула в зал Нина.
-- Они тожье, дарагая, свалили савсэм, -- съехидничал кто-то с кавказским акцентом в первом ряду.
Нагнувшись, Санька наконец-то увидел Джиоева. Вокруг него сидело человек восемь со смоляными усами и орлиными носами. Рядом с ними гладко обритое, вовсе без усов, лицо Джиоева смотрелось вовсе не по-кавказски. Он подбрасывал на ладони пластиковую фишку с номером "1", вытянутую им совсем недавно из барабана, и Санька почему-то был уверен, что он не мог просто так вытянуть такой интересный номер, а получил его по блату.
-- Серьезно уехали? -- повернулась к Нине Покаровская.
Ручка в ее тонких пальчиках повисла над списком конкурсантов.
-- Мы здесь! -- Встал Санька.
-- Мы уезжаем, -- снизу напомнил Андрей.
-- Дай, -- пнув его колени, выскребся в проход между секторами Санька и уверенно пошел к лестнице на сцену.
Больше всего он боялся, что Андрей вскочит и устроит скандал. Но сзади ничего не произошло. Два ряда в зале и президиум на сцене сидели в едином похоронном молчании. Не уедь с конкурса восемь групп -- и молчанием можно было бы отравиться. Они словно увезли свою часть траура, оставив хоть какую-то отдушину.
Шагнув к барабану, в котором отливали яркими красками шары, Санька ощутил, что на душе стало чуть легче. Возможно, рядом с этими по-детски веселыми шарами угрюмость зала таяла.
Он сунул руку, выхватил синий, так похожий на цвет его прежней милицейской формы, и протянул Нине. Ее дрожащие пальчики провернули половинки шара в разные стороны, и на стол упал пластиковый квадрат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46