Отец в морге, а он вон чего…
— Перестаньте, Евдокия Ивановна, зачем говорите, чего сами не знаете, — мягко вступила в разговор Марья Сергеевна. — А вы, девушка, меня тогда о чем-то спросить хотели? Вы уж простите — я просто как провалилась, ничего не помню…
— Хорошо, сейчас самое время поговорить. Только пройдемте в другую комнату, в кабинет Павла Андреевича, чтоб никто не помешал…
Но как только мы закрыли дверь в комнату учителя, где я кивком головы разрешила Толику продолжать свои печальные изыскания-воспоминания, надеясь, что он при случае может помочь в беседе, как на пороге появилась Тамара.
— Вспомнила! Я вспомнила! — закричала она, взрывая своим резким голосом тяжелую, давящую тишину квартиры — верную спутницу беды.
— Чего тебе? Что вспомнила? — не поняла я ее странной в этих стенах радости.
— Фамилию того мужика, в сауне — Мих-Миха… Мне полковник на кухне про свой огород начал рассказывать, а я вспомнила, что того так и звали — Семечка! Михаил Михайлович Семечка — сам большой, а такая фамилия…
— Да это же босс в Тарасове известный. В его руках все поставки лекарств, он в этом деле полную монополию имеет, — отозвался из своего угла Томилин.
— Да я знаю. А интересная вдруг получается конфигурация из трех медведей, — вспомнила я детскую сказку. Ну вот, опять троица , еще одна тройка … — Спасибо, Тамара. Ты пока иди, постарайся еще что-нибудь вспомнить, пока мы тут поговорим… Потолкуй еще с полковником, тебе это на пользу идет…
— С чернобыльцем! — гордо сказала Тамара, как будто уже имела к событиям в Чернобыле личное отношение.
Мощную энергию всепроникающего воздействия накопил в себе седовласый полковник в отставке! Пробудил в женщине глубины подсознания!
— Вы меня о чем-то спросить хотели? — осторожно напомнила ни слова не понявшая из нашего странного разговора Марья Сергеевна Федотова. — Тогда вот… Забыли?
— Да я все помню! — ответила я, мгновенно отматывая пленку памяти на несколько часов назад. Слава Всевышнему, она хоть пока у меня не заедает, крутится в подстриженной по последней моде голове без сбоев. — Так что это за звонок у вас сегодня странный был? Про какое-то собрание…
— Ну да, Мухомор, то есть, извините — Мухин Василий Александрович, один активист из «Открытого сердца», он бывший начальник партийный из обкома, позвонил и сказал, что для общей пользы надо срочно еще одну фигуру в правление фонда ввести. Он вроде бы уговорил одну важную птицу. И лучше, говорит, побыстрее, хотя бы на бумаге пока оформить, чтоб он не передумал, обещал сам протокол принести. Вот тут меня и сомнение сразу взяло.
— Почему? — удивилась я, не видя пока в плавном, певучем рассказе Марьи Сергеевны никаких острых камешков.
— Как это — почему? Обычно все нужные бумаги Павел Андреевич сам писал, он к этому делу серьезно подходил. Раньше и Матвей Егорович иногда писал, пока не преставился сердечный, царство ему небесное. Изредка Павлу Андреевичу полковник помогал, но ведь не Мухомор же? Мне сразу его голос не понравился.
— А вы-то при чем? Тоже, что ли, писали? — с трудом врубалась я в широкомасштабную стариковскую канцелярию.
— Да нет же. Я только переписывала. Оформляла красиво. Я ведь раньше чертежницей была, умею шрифтами разными. А Павел Андреевич такой человек был, что во всем любил красоту и порядок… Я одна знала, как правильно протоколы оформить, чтобы по-правильному…
— Ясно, — хотя до сих пор мне не до конца было ясно. Какие протоколы? Зачем эти записи, игра в серьезную, настоящую жизнь? Как-то не укладывалась в голове вся добровольно запущенная в ход мощная канцелярская махина. Лично я важную информацию даже в компьютере стараюсь по возможности не держать, не то что на бумаге, — в папках на веревочках. Целая бездна все-таки отделяет наше поколение от соратников Павла Андреевича, даже в уме не получается быстро ее перепрыгнуть. Тем более что, несмотря на залежи протоколов-планов-прошений-писем-отчетов в столе Павла Андреевича, расчетный счет «Открытого сердца» был практически пуст, если не считать жалкой суммы. Или просто до поры до времени пуст? Но при чем здесь расчетный счет, если сюда двигался целый вагон детских подарков из Европы, этакий сказочный «голубой вагончик», а возможно, даже не один.
Мои раздумья нарушил чей-то незнакомый мужской голос.
— Тут какую-то Таню Иванову к телефону. Кто здесь Таня Иванова? — громко вопрошал он за дверью.
— И-я-я, — отреагировала я, мгновенно выскакивая на зов с характерным выкриком затосковавшего без движения ниндзя. — И-я-я Таня Иванова…
«Интересно, кто это может быть?» — подумала я еще стремительнее, чем получился почти художественный проезд по гладкому линолеуму бывшей фигуристки Татьяны Ивановой. Кто скажет, что я напрасно потратила неисчислимое количество времени в детстве на главном катке города, кружась под быструю музыку со снежинками вперегонки?
— Алло, Таня! Срочно приезжай по адресу: улица Речная, двадцать, квартира один. Это прямо возле набережной, угловой пятиэтажный дом. Тут Люсьен Штыря арестовала. Вот он, связанный перед нами лежит. Тройным узлом завязан.
«Тройным» — первое, что дошло до меня из слов Виталика. И только через секунду — все остальное.
Глава 1 °CВЯЗАННЫЙ СТРАСТЬЮ
Вот это новость! Я не могла поверить в нее до конца, когда заходила в подъезд дома номер двадцать на улице Речной. Да нет, еще раньше пришлось даже применить дьявольскую осторожность. А вдруг Виталика схватили и заставили сообщить по телефону невероятную информацию, чтоб заманить меня в ловушку? Нет уж, я не стала подъезжать близко к дому на Речной, а притормозила таксиста примерно за квартал до заветного углового здания, спустилась на набережную и медленно, прогулочной походкой пошла вдоль реки, двигаясь все же по направлению к нужному объекту. Вроде бы как дышу зимним воздухом, наполняю легкие кислородом, присматриваюсь к тарасовским «моржам», вынашивая планы присоединиться к их бодрому отряду.
— Эй, чувиха, дай сигаретку! — попросил сидящий верхом на спинке заснеженной скамейки паренек лет семнадцати. Два примостившихся по бокам его дружка тоже устремили на меня свои сильно нетрезвые очи. Судя по количеству пустых водочных бутылок возле их ног, сопливые мальчишки уже выпили по пузырьку на брата, закусывая раскрошившейся буханкой черного хлеба, и теперь жаждали табаку. На сигареты, видать, денег уже не хватило. Что ж, хоть я сама и курю редко, но прекрасно знаю это состояние, когда после выпивки до изнеможения хочется затянуться хорошей сигаретой. Тем более и начатая пачка «Мальборо-лайт» на всякий случай лежит на дне сумки…
Достав белую пачку, я молча протянула из нее мальчишкам три сигареты — пусть оттянутся, дуралеи. Ну кто же так глупо, так похабно пьет водку из горлышка на морозе?
— Все отдавай, сука! — вдруг заплетающимся голосом сказал второй. — И деньги, сколько есть…
Трое юных алкоголиков уже взяли меня в кольцо, встав в воинственные, но нетвердые позы, показывая, что готовы «отметелить» меня за жадность. Молча я убрала сигареты в раскрытую пачку, аккуратно положила пачку в сумку, защелкнула застежку. Что дальше, господа?
Первый юнец потянул за ремень сумки, резко дернул ее к себе — и получил ногой в нежное место, которое зажал руками, согнувшись в три погибели. Второй, протянувший было ко мне дрожащие ручонки, пытаясь схватить за грудки, через секунду лежал возле скамейки лицом в сугробе. Третий , присвистнув, бросился бежать наутек. Опять их почему-то было именно трое , задержавших меня в пути на несколько минут.
— Братва! Я узнал — она моржиха, — прокричал убегавший, оглядываясь на собутыльников. — Не трожьте ее, она после проруби как железная…
— Это точно, моржиха, — почему-то рассмешило меня такое предположение юных пьяниц, привыкших развлекаться наблюдениями и матерными комментариями за бегающими вокруг проруби представителями иной, здоровой цивилизации. — И сейчас я вас тоже прополощу в проруби, пьяные идиоты!
— Не надо! Нетушки! — взревел от такого предположения тот, кто ковырялся носом в снегу. Парень попытался было убежать, но не смог — наверное, выпивка вконец одолела его.
— Ладно уж, к проруби не пойдем, а снежный вытрезвитель все же устроим, — сказала я, натирая зеленые морды «грабителей» снегом, запихивая снежные комья за шиворот то одному, то другому.
— Убивают! — заорал тот, кто первым обругал меня матом. — Отпусти…
— Ну уж нет, теперь я сдам вас в милицию — отделение как раз за углом. Будете знать, как грабить девушку… Или вот что: проводите меня до дома, тогда я вас отпущу. Пошли втроем под ручки…
— Ошалела, что ли? Пошли, жалко, что ли, да, Леха? — сказал один из отроков, наконец-то вставая и вытряхивая снег из-за шиворота.
А я подумала, что в окружении сильно нетрезвых парней, которые ведут в подъезд развеселую поддатую девушку, меня будет сложнее отличить от общей предпраздничной массы. И, наоборот, в случае чего проще придумать какой-нибудь неожиданный ход для тех, кто сидит в засаде.
Но оказалось, что мысли о возможной засаде были всего лишь моей фантазией. Без всяких приключений добралась я до двери квартиры номер один под руку с двумя юными кавалерами, которые несколько протрезвели после снежных процедур и даже начали проникаться ко мне уважением и симпатией.
— Может, выпьем? А? На троих ? — предложил один из мальчишек, наиболее активный матерщинник.
— Погоди, дружок, всему свое время. Тебя как зовут-то? Алик?
— Почему это Алик? — не понял юмора пацан. — Что я, татарин, что ли? Эдиком меня зовут, а его — Димкой.
— Стоп, ребята. Сейчас начинается самое главное. На всякий случай вам лучше слинять, может случиться трах-бабах, — сказала я, нажимая тревожно дребезжащую кнопку звонка и мысленно готовясь к любым неожиданностям. К великому счастью, дверь открыл самолично Виталик, который казался взволнованным и сильно взъерошенным.
— Ураган! Ты где так долго ходишь? Люська Штыря арестовала, вон он лежит. Мы решили в милицию его не сдавать, пока ты не допросишь первая…
— Правильно, — кивнула я коротко.
А сама отметила про себя: как же по-семейному, трогательно звучит это «мы». Мы тут посоветовались, решили в этом году меньше законсервировать огурцов, зато побольше помидорок… Мы отпуск вместе берем в августе, чтоб к бабушке съездить…
В воздухе запахло ячейкой общества, особенно если взять во внимание всклокоченные волосы Виталика — чего это он вдруг так распушился?
Люсьен выбежала мне навстречу тоже раскрасневшаяся, с видом победительницы.
— Сбежала, значит? — Я несколько сбила ее пыл первым же вопросом. — Удрала? Ведь мы же все обсудили, решили.
— Но, Таня! Я подумала, что сама смогу!
— Что сможешь?
— Да все. Как ты. Ты вон какая, а я что — совсем, что ли, вот так? — несколько запутанно объяснила свой поступок Люсьен, глядя на своего бывшего супруга. Все ясно, желание реабилитироваться перед ним, показать себя во всей красе и прочие женские планы — вот что способно перевернуть мир, мобилизовать на подвиги. То, что подвиг действительно имел место, свидетельствовал крепко связанный по рукам и ногам чернявый мужчина с модной небритостью на довольно упитанной круглой морде. Руки и ноги его были крепко завязаны ремнями, веревочками, имел место даже лиловый шелковый шарфик, крепко скрученный вокруг запястий. Рот Штыря затыкал самодельный кляп. Лицо было багровым от сдерживаемого гнева — такое ощущение, что не открой сейчас пробку этого вместилища скверны, и оно взорвется, разлетится на куски…
— Так это и есть твой страшный Штырь? — спросила я у Люсьен, удивленно глядя на невысокого, коренастого человека с уже обозначившимся под ремнем животиком. — Этот самый убийца?
Подойдя к Штырю, я вытянула у него изо рта кляп, скрученный из куска какой-то шелковой женской комбинации или еще более интимного предмета. Но сделала я это совершенно напрасно — из открывшегося отверстия рта Штыря понеслась грязнейшая ругань, отборный трехэтажный, да нет — стоэтажный мат. Впрочем, если перевести эту сложноступенчатую речь на русский язык, Штырь в основном говорил, что оказался свидетелем краткого, но бурного примирения семейной пары, которое, видно, включало в себя нечто больше, чем дружеские рукопожатия. Явно большее. Некоторые глаголы его пафосного монолога живо обрисовывали, каким образом друзья коротали время в ожидании меня. Или просто это я так истолковала его малопонятный спич? Пришлось снова воткнуть в рот Штыря тряпку, чтобы дать передохнуть ушам. Я сделала вид, что ничего не поняла из штыревских излияний, и обратилась к еще больше зардевшейся Люсьен.
— Расскажи, как тебе это удалось, — спросила, кивая на пленника.
Как все мы, смертные, Штырь попался на свою, может быть, единственную слабость — отношение к женщинам. Точнее, к единственной женщине — своей Люсьен.
Решив сбежать со свидания с бандитами на ступеньках гастронома «Вкус победы», Люсьен задумала осуществить свой собственный план — найти Штыря. Только она знала, что в Тарасове есть три тайные квартиры, где Штырь отсиживается в минуты опасности, то и дело меняя точки дислокации, — про эти норы ничего не знали даже свои, «штырята». Наверное, квартир было гораздо больше, но Люсьен знала три и начала их самостоятельный обход. В первой квартире точно никого не было, а во второй, которая когда-то принадлежала уехавшему в Израиль с супругой-еврейкой штыревскому брату, явно кто-то был…
— Как ты узнала? — перебила я Люсьен.
— Показалось, что за дверью кто-то ходит. А еще по счетчику. Ведь за эти квартиры мне платить приходилось — и квартплату, и за свет, чтоб никаких подозрений не было. В общем, я посмотрела — а он крутится, ну этот… на счетчике.
— Молодец, — похвалила я Люсьен учительским тоном. — Дальше.
— Я стала стучаться в дверь, рассказывать, как сумела от тебя сбежать, просить, чтобы впустил… Собралась уже уходить, но тут железная дверь открылась, кто-то втянул меня в квартиру…
— Один был?
— Один… И совсем бешеный. Набросился с кулаками — думала, ну все, убьет. Заставил все рассказывать: куда ты меня увезла, как сначала хотела отпустить, а потом передумала, заперла в каком-то доме.
— Адреса никакого не называла? — спросила у Люсьен, подразумевая Вахтанга.
— Да нет, я сочинила что-то… В общем, он меня сначала бил, а потом вроде бы как наоборот стал… В общем, трахаться захотел… Ну и все такое…
— Пропустим это место в подробностях, — разрешила я Люсьен, видя ее затруднительное положение. Ведь ясно же, что той пришлось сразу же сдаться на милость Штыря, чтобы примирение выглядело убедительным и настоящим. В конце концов, основное женское оружие, вся хитрость ее нередко скрывается в одном месте, расположенном несколько ниже головы.
— …А потом я ему кофе приготовила, с молоком, как он любит, и туда порошок забабахала…
— Какой порошок?
— Да я не знаю толком, как называется. У меня одна подружка — фармацевт, я как-то у нее снотворного просила, и она порошок дала, супердорогой. Говорит, если сразу всю упаковку выпьешь — коньки откинешь, с половины — уснешь, но имеешь шанс не проснуться… Там нужно точную дозировку соблюдать…
— И сколько же ты Штырю сыпанула?
— Примерно половину. Ну, чуть-чуть поменьше, — призналась Люсьен. — Я ведь для себя держала. Думала, когда совсем край придет — разведу себе целиком в чай — и привет. Я еще тогда, когда мы с тобой на печке прятались, хотела это сделать. Потом думаю — за что тете Кате такие проблемы? Попозже лучше, когда в город приедем. А тут встреча такая и все прочее… Я уже совсем и забыла про порошок свой, но сегодня вспомнила…
— Ясно. И что, сразу заснул?
— Да нет, в ванной…
— Как это?
— Уговорила его, пока все спокойно, ванну принять. Набрала теплой воды, всякой пены. Вроде как есть свободная пауза между перебежками… Ну и… вдруг заснул…
В этом месте Люсьен покраснела и потупилась. Я поняла, что внезапному усыплению Штыря в ванной предшествовала еще одна сцена в духе жестокого порно в струях воды, после чего Шурупчиков уж вовсе притомился.
Ах, Люсьен! Вот чертовка — сумела попасть бандюге в его «ахиллесову пяту»! Интересно, как относится Виталик к такому виду наживки на охоте?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
— Перестаньте, Евдокия Ивановна, зачем говорите, чего сами не знаете, — мягко вступила в разговор Марья Сергеевна. — А вы, девушка, меня тогда о чем-то спросить хотели? Вы уж простите — я просто как провалилась, ничего не помню…
— Хорошо, сейчас самое время поговорить. Только пройдемте в другую комнату, в кабинет Павла Андреевича, чтоб никто не помешал…
Но как только мы закрыли дверь в комнату учителя, где я кивком головы разрешила Толику продолжать свои печальные изыскания-воспоминания, надеясь, что он при случае может помочь в беседе, как на пороге появилась Тамара.
— Вспомнила! Я вспомнила! — закричала она, взрывая своим резким голосом тяжелую, давящую тишину квартиры — верную спутницу беды.
— Чего тебе? Что вспомнила? — не поняла я ее странной в этих стенах радости.
— Фамилию того мужика, в сауне — Мих-Миха… Мне полковник на кухне про свой огород начал рассказывать, а я вспомнила, что того так и звали — Семечка! Михаил Михайлович Семечка — сам большой, а такая фамилия…
— Да это же босс в Тарасове известный. В его руках все поставки лекарств, он в этом деле полную монополию имеет, — отозвался из своего угла Томилин.
— Да я знаю. А интересная вдруг получается конфигурация из трех медведей, — вспомнила я детскую сказку. Ну вот, опять троица , еще одна тройка … — Спасибо, Тамара. Ты пока иди, постарайся еще что-нибудь вспомнить, пока мы тут поговорим… Потолкуй еще с полковником, тебе это на пользу идет…
— С чернобыльцем! — гордо сказала Тамара, как будто уже имела к событиям в Чернобыле личное отношение.
Мощную энергию всепроникающего воздействия накопил в себе седовласый полковник в отставке! Пробудил в женщине глубины подсознания!
— Вы меня о чем-то спросить хотели? — осторожно напомнила ни слова не понявшая из нашего странного разговора Марья Сергеевна Федотова. — Тогда вот… Забыли?
— Да я все помню! — ответила я, мгновенно отматывая пленку памяти на несколько часов назад. Слава Всевышнему, она хоть пока у меня не заедает, крутится в подстриженной по последней моде голове без сбоев. — Так что это за звонок у вас сегодня странный был? Про какое-то собрание…
— Ну да, Мухомор, то есть, извините — Мухин Василий Александрович, один активист из «Открытого сердца», он бывший начальник партийный из обкома, позвонил и сказал, что для общей пользы надо срочно еще одну фигуру в правление фонда ввести. Он вроде бы уговорил одну важную птицу. И лучше, говорит, побыстрее, хотя бы на бумаге пока оформить, чтоб он не передумал, обещал сам протокол принести. Вот тут меня и сомнение сразу взяло.
— Почему? — удивилась я, не видя пока в плавном, певучем рассказе Марьи Сергеевны никаких острых камешков.
— Как это — почему? Обычно все нужные бумаги Павел Андреевич сам писал, он к этому делу серьезно подходил. Раньше и Матвей Егорович иногда писал, пока не преставился сердечный, царство ему небесное. Изредка Павлу Андреевичу полковник помогал, но ведь не Мухомор же? Мне сразу его голос не понравился.
— А вы-то при чем? Тоже, что ли, писали? — с трудом врубалась я в широкомасштабную стариковскую канцелярию.
— Да нет же. Я только переписывала. Оформляла красиво. Я ведь раньше чертежницей была, умею шрифтами разными. А Павел Андреевич такой человек был, что во всем любил красоту и порядок… Я одна знала, как правильно протоколы оформить, чтобы по-правильному…
— Ясно, — хотя до сих пор мне не до конца было ясно. Какие протоколы? Зачем эти записи, игра в серьезную, настоящую жизнь? Как-то не укладывалась в голове вся добровольно запущенная в ход мощная канцелярская махина. Лично я важную информацию даже в компьютере стараюсь по возможности не держать, не то что на бумаге, — в папках на веревочках. Целая бездна все-таки отделяет наше поколение от соратников Павла Андреевича, даже в уме не получается быстро ее перепрыгнуть. Тем более что, несмотря на залежи протоколов-планов-прошений-писем-отчетов в столе Павла Андреевича, расчетный счет «Открытого сердца» был практически пуст, если не считать жалкой суммы. Или просто до поры до времени пуст? Но при чем здесь расчетный счет, если сюда двигался целый вагон детских подарков из Европы, этакий сказочный «голубой вагончик», а возможно, даже не один.
Мои раздумья нарушил чей-то незнакомый мужской голос.
— Тут какую-то Таню Иванову к телефону. Кто здесь Таня Иванова? — громко вопрошал он за дверью.
— И-я-я, — отреагировала я, мгновенно выскакивая на зов с характерным выкриком затосковавшего без движения ниндзя. — И-я-я Таня Иванова…
«Интересно, кто это может быть?» — подумала я еще стремительнее, чем получился почти художественный проезд по гладкому линолеуму бывшей фигуристки Татьяны Ивановой. Кто скажет, что я напрасно потратила неисчислимое количество времени в детстве на главном катке города, кружась под быструю музыку со снежинками вперегонки?
— Алло, Таня! Срочно приезжай по адресу: улица Речная, двадцать, квартира один. Это прямо возле набережной, угловой пятиэтажный дом. Тут Люсьен Штыря арестовала. Вот он, связанный перед нами лежит. Тройным узлом завязан.
«Тройным» — первое, что дошло до меня из слов Виталика. И только через секунду — все остальное.
Глава 1 °CВЯЗАННЫЙ СТРАСТЬЮ
Вот это новость! Я не могла поверить в нее до конца, когда заходила в подъезд дома номер двадцать на улице Речной. Да нет, еще раньше пришлось даже применить дьявольскую осторожность. А вдруг Виталика схватили и заставили сообщить по телефону невероятную информацию, чтоб заманить меня в ловушку? Нет уж, я не стала подъезжать близко к дому на Речной, а притормозила таксиста примерно за квартал до заветного углового здания, спустилась на набережную и медленно, прогулочной походкой пошла вдоль реки, двигаясь все же по направлению к нужному объекту. Вроде бы как дышу зимним воздухом, наполняю легкие кислородом, присматриваюсь к тарасовским «моржам», вынашивая планы присоединиться к их бодрому отряду.
— Эй, чувиха, дай сигаретку! — попросил сидящий верхом на спинке заснеженной скамейки паренек лет семнадцати. Два примостившихся по бокам его дружка тоже устремили на меня свои сильно нетрезвые очи. Судя по количеству пустых водочных бутылок возле их ног, сопливые мальчишки уже выпили по пузырьку на брата, закусывая раскрошившейся буханкой черного хлеба, и теперь жаждали табаку. На сигареты, видать, денег уже не хватило. Что ж, хоть я сама и курю редко, но прекрасно знаю это состояние, когда после выпивки до изнеможения хочется затянуться хорошей сигаретой. Тем более и начатая пачка «Мальборо-лайт» на всякий случай лежит на дне сумки…
Достав белую пачку, я молча протянула из нее мальчишкам три сигареты — пусть оттянутся, дуралеи. Ну кто же так глупо, так похабно пьет водку из горлышка на морозе?
— Все отдавай, сука! — вдруг заплетающимся голосом сказал второй. — И деньги, сколько есть…
Трое юных алкоголиков уже взяли меня в кольцо, встав в воинственные, но нетвердые позы, показывая, что готовы «отметелить» меня за жадность. Молча я убрала сигареты в раскрытую пачку, аккуратно положила пачку в сумку, защелкнула застежку. Что дальше, господа?
Первый юнец потянул за ремень сумки, резко дернул ее к себе — и получил ногой в нежное место, которое зажал руками, согнувшись в три погибели. Второй, протянувший было ко мне дрожащие ручонки, пытаясь схватить за грудки, через секунду лежал возле скамейки лицом в сугробе. Третий , присвистнув, бросился бежать наутек. Опять их почему-то было именно трое , задержавших меня в пути на несколько минут.
— Братва! Я узнал — она моржиха, — прокричал убегавший, оглядываясь на собутыльников. — Не трожьте ее, она после проруби как железная…
— Это точно, моржиха, — почему-то рассмешило меня такое предположение юных пьяниц, привыкших развлекаться наблюдениями и матерными комментариями за бегающими вокруг проруби представителями иной, здоровой цивилизации. — И сейчас я вас тоже прополощу в проруби, пьяные идиоты!
— Не надо! Нетушки! — взревел от такого предположения тот, кто ковырялся носом в снегу. Парень попытался было убежать, но не смог — наверное, выпивка вконец одолела его.
— Ладно уж, к проруби не пойдем, а снежный вытрезвитель все же устроим, — сказала я, натирая зеленые морды «грабителей» снегом, запихивая снежные комья за шиворот то одному, то другому.
— Убивают! — заорал тот, кто первым обругал меня матом. — Отпусти…
— Ну уж нет, теперь я сдам вас в милицию — отделение как раз за углом. Будете знать, как грабить девушку… Или вот что: проводите меня до дома, тогда я вас отпущу. Пошли втроем под ручки…
— Ошалела, что ли? Пошли, жалко, что ли, да, Леха? — сказал один из отроков, наконец-то вставая и вытряхивая снег из-за шиворота.
А я подумала, что в окружении сильно нетрезвых парней, которые ведут в подъезд развеселую поддатую девушку, меня будет сложнее отличить от общей предпраздничной массы. И, наоборот, в случае чего проще придумать какой-нибудь неожиданный ход для тех, кто сидит в засаде.
Но оказалось, что мысли о возможной засаде были всего лишь моей фантазией. Без всяких приключений добралась я до двери квартиры номер один под руку с двумя юными кавалерами, которые несколько протрезвели после снежных процедур и даже начали проникаться ко мне уважением и симпатией.
— Может, выпьем? А? На троих ? — предложил один из мальчишек, наиболее активный матерщинник.
— Погоди, дружок, всему свое время. Тебя как зовут-то? Алик?
— Почему это Алик? — не понял юмора пацан. — Что я, татарин, что ли? Эдиком меня зовут, а его — Димкой.
— Стоп, ребята. Сейчас начинается самое главное. На всякий случай вам лучше слинять, может случиться трах-бабах, — сказала я, нажимая тревожно дребезжащую кнопку звонка и мысленно готовясь к любым неожиданностям. К великому счастью, дверь открыл самолично Виталик, который казался взволнованным и сильно взъерошенным.
— Ураган! Ты где так долго ходишь? Люська Штыря арестовала, вон он лежит. Мы решили в милицию его не сдавать, пока ты не допросишь первая…
— Правильно, — кивнула я коротко.
А сама отметила про себя: как же по-семейному, трогательно звучит это «мы». Мы тут посоветовались, решили в этом году меньше законсервировать огурцов, зато побольше помидорок… Мы отпуск вместе берем в августе, чтоб к бабушке съездить…
В воздухе запахло ячейкой общества, особенно если взять во внимание всклокоченные волосы Виталика — чего это он вдруг так распушился?
Люсьен выбежала мне навстречу тоже раскрасневшаяся, с видом победительницы.
— Сбежала, значит? — Я несколько сбила ее пыл первым же вопросом. — Удрала? Ведь мы же все обсудили, решили.
— Но, Таня! Я подумала, что сама смогу!
— Что сможешь?
— Да все. Как ты. Ты вон какая, а я что — совсем, что ли, вот так? — несколько запутанно объяснила свой поступок Люсьен, глядя на своего бывшего супруга. Все ясно, желание реабилитироваться перед ним, показать себя во всей красе и прочие женские планы — вот что способно перевернуть мир, мобилизовать на подвиги. То, что подвиг действительно имел место, свидетельствовал крепко связанный по рукам и ногам чернявый мужчина с модной небритостью на довольно упитанной круглой морде. Руки и ноги его были крепко завязаны ремнями, веревочками, имел место даже лиловый шелковый шарфик, крепко скрученный вокруг запястий. Рот Штыря затыкал самодельный кляп. Лицо было багровым от сдерживаемого гнева — такое ощущение, что не открой сейчас пробку этого вместилища скверны, и оно взорвется, разлетится на куски…
— Так это и есть твой страшный Штырь? — спросила я у Люсьен, удивленно глядя на невысокого, коренастого человека с уже обозначившимся под ремнем животиком. — Этот самый убийца?
Подойдя к Штырю, я вытянула у него изо рта кляп, скрученный из куска какой-то шелковой женской комбинации или еще более интимного предмета. Но сделала я это совершенно напрасно — из открывшегося отверстия рта Штыря понеслась грязнейшая ругань, отборный трехэтажный, да нет — стоэтажный мат. Впрочем, если перевести эту сложноступенчатую речь на русский язык, Штырь в основном говорил, что оказался свидетелем краткого, но бурного примирения семейной пары, которое, видно, включало в себя нечто больше, чем дружеские рукопожатия. Явно большее. Некоторые глаголы его пафосного монолога живо обрисовывали, каким образом друзья коротали время в ожидании меня. Или просто это я так истолковала его малопонятный спич? Пришлось снова воткнуть в рот Штыря тряпку, чтобы дать передохнуть ушам. Я сделала вид, что ничего не поняла из штыревских излияний, и обратилась к еще больше зардевшейся Люсьен.
— Расскажи, как тебе это удалось, — спросила, кивая на пленника.
Как все мы, смертные, Штырь попался на свою, может быть, единственную слабость — отношение к женщинам. Точнее, к единственной женщине — своей Люсьен.
Решив сбежать со свидания с бандитами на ступеньках гастронома «Вкус победы», Люсьен задумала осуществить свой собственный план — найти Штыря. Только она знала, что в Тарасове есть три тайные квартиры, где Штырь отсиживается в минуты опасности, то и дело меняя точки дислокации, — про эти норы ничего не знали даже свои, «штырята». Наверное, квартир было гораздо больше, но Люсьен знала три и начала их самостоятельный обход. В первой квартире точно никого не было, а во второй, которая когда-то принадлежала уехавшему в Израиль с супругой-еврейкой штыревскому брату, явно кто-то был…
— Как ты узнала? — перебила я Люсьен.
— Показалось, что за дверью кто-то ходит. А еще по счетчику. Ведь за эти квартиры мне платить приходилось — и квартплату, и за свет, чтоб никаких подозрений не было. В общем, я посмотрела — а он крутится, ну этот… на счетчике.
— Молодец, — похвалила я Люсьен учительским тоном. — Дальше.
— Я стала стучаться в дверь, рассказывать, как сумела от тебя сбежать, просить, чтобы впустил… Собралась уже уходить, но тут железная дверь открылась, кто-то втянул меня в квартиру…
— Один был?
— Один… И совсем бешеный. Набросился с кулаками — думала, ну все, убьет. Заставил все рассказывать: куда ты меня увезла, как сначала хотела отпустить, а потом передумала, заперла в каком-то доме.
— Адреса никакого не называла? — спросила у Люсьен, подразумевая Вахтанга.
— Да нет, я сочинила что-то… В общем, он меня сначала бил, а потом вроде бы как наоборот стал… В общем, трахаться захотел… Ну и все такое…
— Пропустим это место в подробностях, — разрешила я Люсьен, видя ее затруднительное положение. Ведь ясно же, что той пришлось сразу же сдаться на милость Штыря, чтобы примирение выглядело убедительным и настоящим. В конце концов, основное женское оружие, вся хитрость ее нередко скрывается в одном месте, расположенном несколько ниже головы.
— …А потом я ему кофе приготовила, с молоком, как он любит, и туда порошок забабахала…
— Какой порошок?
— Да я не знаю толком, как называется. У меня одна подружка — фармацевт, я как-то у нее снотворного просила, и она порошок дала, супердорогой. Говорит, если сразу всю упаковку выпьешь — коньки откинешь, с половины — уснешь, но имеешь шанс не проснуться… Там нужно точную дозировку соблюдать…
— И сколько же ты Штырю сыпанула?
— Примерно половину. Ну, чуть-чуть поменьше, — призналась Люсьен. — Я ведь для себя держала. Думала, когда совсем край придет — разведу себе целиком в чай — и привет. Я еще тогда, когда мы с тобой на печке прятались, хотела это сделать. Потом думаю — за что тете Кате такие проблемы? Попозже лучше, когда в город приедем. А тут встреча такая и все прочее… Я уже совсем и забыла про порошок свой, но сегодня вспомнила…
— Ясно. И что, сразу заснул?
— Да нет, в ванной…
— Как это?
— Уговорила его, пока все спокойно, ванну принять. Набрала теплой воды, всякой пены. Вроде как есть свободная пауза между перебежками… Ну и… вдруг заснул…
В этом месте Люсьен покраснела и потупилась. Я поняла, что внезапному усыплению Штыря в ванной предшествовала еще одна сцена в духе жестокого порно в струях воды, после чего Шурупчиков уж вовсе притомился.
Ах, Люсьен! Вот чертовка — сумела попасть бандюге в его «ахиллесову пяту»! Интересно, как относится Виталик к такому виду наживки на охоте?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16