Твой символ, Бьярке, это сверд и полумесяц. Понял?
— Да. Я просто устал с дороги, прости.
— Вижу.
— Мария здесь?
— Не терпится тебе на нее посмотреть?
— Не скрою, хотелось бы. Единственная фемина осталась среди Девяти. За что ее так любят, как ее терпят — что-то в ней есть, наверное.
— Есть.
— Что же?
Рагнар оценивающе посмотрел на Бьярке. Уж не думает ли этот человек, что я его произвел в фавориты? Откровенничать с ним собрался?
— Умеет вовремя сказать что-то нужное, — сухо сказал он. — Когда мы в наших планах забираемся высоко и земли под ногами не чувствуем, и взгляды наши обращены к солнцу…
— Да?
— Тут она и скажет что-нибудь.
— Что же?
Настырный какой, подумал Рагнар. Нужно будет поставить его на место в ближайшее время.
— Что-нибудь такое, что сразу все замолкают и задумываются, — сказал он. — И поэтому некая степень здравого смысла все еще существует в наших… планах… иначе…
— Да?
Ишь ты, понукает, подумал Рагнар.
— Иначе мы бы давно зарвались, как зарвались во время оно Эймунд и Константин, и судьбы их и наши оказались бы сходны, — улыбаясь, сказал он. — И было бы грустно, Бьярке. Умную женщину найти очень трудно, но коль скоро нашел — береги ее, обхаживай… ублажай…
— Это мудро сказано, Рагнар.
— Да, возможно. Вот и утро. Через два часа все соберутся, ты поспал бы пока, Бьярке.
— И то верно.
Бьярке действительно очень устал, и завалился спать на сене в углу, и стал посапывать вполне убедительно. Рагнар некоторое время посидел рядом на шезе, о чем-то думая, а затем вышел из мезона. Бьярке поворочался, помычал, и стал ждать, сжимая под сленгкаппой рукоять кинжала. Сам Рагнар давно уже не опускается до наказания изменников, посылает кого-нибудь — как вот Бьярке давеча послал в Полонию… Но нет — прошел час, а в мезоне никто так и не появился. И Бьярке уснул.
Через два часа восемь мужчин и одна женщина собрались в самом большом из брошенных домов. Двое из девяти были возбуждены каким-то событием, сведениями о котором им не терпелось поделиться с остальными.
— Говори, Свен, — Рагнар кивнул.
— Друзья мои, это небывалая удача, просто небывалая! Папа Римский в Париже!
— Ну!
Все обрадовались, или сделали вид, что обрадовались — кроме женщины.
— Где он остановился? — спросил кто-то.
— Не поверите — в «Ла Латьер Жуайез»!
— Что ж тут удивительного!
— Надо послать пять-шесть человек, срочно. Пусть свяжут и доставят.
Рагнар промолчал.
— Куда это вы собрались его доставлять? — спросила женщина.
— Сюда, конечно.
Женщина, казалось, была чем-то раздражена, посторонним, чем-то, что не касалось собственно текущих дел.
— Зачем? — спросила она.
Все удивились. То есть как это — зачем? Один из главных наших врагов — у нас в руках!
— И что же вы будете с ним делать, когда сюда привезете?
Ну как, известно что. Ну…
А что, собственно, с ним делать?
— Ну, разве что посвятить его… амулет на шею повесить, и пусть он будет одним из нас, — предложила женщина. — Вместо Свена.
Рагнар молчал. Остальные сомневались, а Свен перепугался.
— Но все-таки… — сказал он, делая вид, что нисколько не встревожен собственной судьбой, а радеет лишь о благе Неустрашимых. — Какая-то выгода есть.
— Пусть так, — сказала Мария. — Но ведь мы его еще не схватили и не связали. Мы здесь на чужой территории. Совершенно нет смысла поднимать шум.
— Да какой же шум, — не унимался Свен. — Сколько шуму могут произвести пять человек?
— Пять человек недостаточно.
— Почему же?
— Потому что Папа Римский не путешествует без свиты.
— И что ж свита! — вмешался норвежец Ларс. — Поднимут вой, поскулят… свита — подумаешь! Дюжина женоподобных мужеложцев и четыре хорлы! Эка невидаль!
— Да, конечно, — согласилась Мария. — А только, как мне сказали, Папа Римский вовсе не дурак. Так?
— И что же?
— Нет, ты ответь, Ларс. Не дурак?
— Ну, не дурак. Ну и что?
— Значит, неспроста он с собой таскает свиту.
— Для утех.
— Для утех ему бы хватило трех человек.
— Ты это к чему?
— Я это к тому, — сказала Мария, — что, когда будет нужно, женоподобные, обленившиеся, изнеженные, толстые мужеложцы неожиданно повыхватывают сверды, и твоим пяти-шести человекам придется очень, очень туго. А четыре хорлы будут тыкать твоих людей в спины шилом и бить их по черепам кружками и цветочными горшками. И если впоследствии дознаются, что мы попытались схватить Папу, но нас остановила изнеженная свита, это скверно скажется на нашей репутации.
Мужчины сконфуженно молчали. Рагнар улыбался. Когда пауза достаточно затянулась, чтобы смутились все, кроме Марии, Рагнар, не вставая, сказал:
— Друзья мои.
Все повернули к нему головы.
— Мой кузен Бьярке, а он сейчас спит, ибо устал, привез известия из Гнезно и Магдебурга. Так называемый наследник трона скрылся в неизвестном направлении. Ходят слухи, что он убит, хотя лично я в этом сомневаюсь. Будь он действительно убит, все вздохнули бы с облегчением — и Полония, которой наличие оппозиции, вдохновляемой присутствием наследника, мешает принять законное правительство, и Саксония, которой приходится вилять на переговорах, не признавая, но и не отрицая, что наследник скрывается именно у них, и мы с вами. Польское крыло Содружества дважды пыталось решить судьбу наследника радикальным способом, а кончилось дело тем, что Бьярке пришлось ехать в Полонию, дабы решить судьбу решавших, тем же способом. Я обещал вам действия к востоку от Полонии в этом году. Но, по совести говоря, я сомневаюсь в целесообразности таких действий, пока Полония не угомонилась. Полония — наша крепость, наша опора, наш центр в данный момент. В Полонии, если она наша, можно держать любые военные силы, любые войска, не скрываясь. Там можно учить и воспитывать новые поколения воинов, верных нам и только нам.
Он замолчал.
— Наследник должен быть найден, — сказали сразу несколько голосов.
— Нужно его убить, — добавил кто-то.
— Зачем? — спросила Мария удивленно.
— Чтобы не мешал, — с энтузиазмом объяснили ей.
— Мешает, насколько я понимаю, не сам наследник, — сказала Мария, — а его исчезновение и связанная с ним неопределенность. Если мы найдем наследника сами, это даст нам возможность его приручить. Если он окажется хорошо приручаем, можно будет даже поставить его во главе польского правительства.
Начали переглядываться.
Остроумно, подумал Рагнар. Несостоятельно, но остроумно.
— Мать его будет против, — сказал он. — А ее уважают — и в Саксонии, и в Полонии.
— А вот судьбу Риксы давно пора решить радикально, — заметила Мария холодно. — Овечка невинная, бедная вдовушка жалуется в голос на судьбу, а просьбы и мольбы ее почему-то рассматриваются многими властительными людьми как приказы, подлежащие немедленному исполнению. Между прочим, именно ей мы обязаны тем, что Бенедикт правит Церковью.
— Как это?
— Как же?
— А вы не знаете? — удивилась Мария. — Лет пятнадцать назад милейшая Рикса, тогда еще законная жена и правительница, хвестовала с богатым гостем, неким Албериком, братом и сватом римских клерикалов, в Венеции. И в шутку якобы предположила, что лучший подарок ко дню рождения двенадцатилетнему сыну Алберика — папский престол. По возвращении в Рим Алберик, не долго думая, собрал кардиналов в Латерано, окружил здание и базилику стражей, и собственноручно надел сыну на голову тиару — несколько набекрень. Все решили, что раз набекрень, то она скоро упадет. Но прошло уже пятнадцать лет, а Бенедикт по-прежнему на престоле.
— Но это была всего лишь шутка, — возразил кто-то. — Рикса пошутила. Кто ж мог подумать, что Алберик примет шутку всерьез.
— А правда вообще часто смахивает на шутку, — заметила Мария. — Впрочем, ну ее к лешему, Риксу. Будет время — займемся. Кстати, — беззаботно продолжала она, — можно и убить наглого щенка, наследника польского. Путается у всех под ногами… Впрочем, как хотите.
Все кроме Рагнара переглянулись.
— Но как же, ты же только что сказала…
— Я против излишней жестокости, — заверила их Мария. — Но сами посудите — он действительно всем мешает.
— Но он ведь ни в чем не виноват!.. — подал голос кто-то из гуманных представителей Содружества.
— Как это не виноват? — спросила Мария.
— Он не хочет быть правителем — какая тут вина, это его личное дело.
— Это неизвестно, — возразила Мария. — Наследный принц, не желающий быть правителем, объявляет об этом открыто, и либо принимает постриг — это нынче модно — либо уезжает в теплые края, обычно в компании не очень амбициозной любимой девушки. А Казимир, не гоняясь за престолом, в то же время от престола не отказывается, то есть, ждет удобного момента, когда все шансы будут на его стороне. Такие люди не считаются ни с чьими интересами, кроме своих собственных, и приручать их трудно.
Собрание задумалось.
ГЛАВА ШЕСТАЯ. ПОЛЕ ЧЕСТИ
Перед самым рассветом уютно сопящую, прижимающуюся к теплому боку Нестора Маринку разбудили. Ей заткнули рот и нос, чтобы она не кричала и не мычала. Ее взяли за волосы, выволокли из постели, и, не дав опомниться, потащили вон из спальни. Хорошо смазанные дверные петли не скрипнули. Скрипнули бы у самого выхода половицы — там как раз подгнило из-за недавно протекавшей крыши, но Маринку тащили, приподнимая за волосы, так что ей приходилось ступать легко и на цыпочках, как в весеннем танце. Часть смежного помещения освещалась одинокой свечой. Маринке залепили по щеке и бросили ее, перепуганную, на низкий шез.
— Гадина, хорла, — сказала Маринке ее мать, в одиночку произведшая все вышеописанное. — Что мне с тобою делать! Услать тебя, что ли, обратно к мужу?
— Не понимаю я, что тебе от меня нужно, и почему ты врываешься ко мне в спальню среди ночи, — возмутилась Маринка вполголоса, но яростно. — Я не для того от мужа сбежала, чтобы терпеть от тебя все тоже самое! Я…
— Заткнись.
Маринка замолкла. Томная, небольшого роста, округлая, с прелестным лицом — большие правильной формы синие глаза, тонкие рыжеватые брови, греческий нос и крупные, но очень эффектного рисунка губы — верхняя тоньше нижней — веснушчатая женственная Маринка боялась своей поджарой, худой, суровой рыжей матери. Было в матери много мужского. И рука у матери была тяжелая.
— Ты ведь уже немолода, — сказала мать. — Тебе тридцать лет. Что ты путаешься с мальчишками!
Маринка закатила глаза.
— Зачем он тебе? — настаивала мать. — Зачем? Ему двадцати еще нет. Заставила парня приехать к тебе — аж из Болоньи! Оторвала от постижения премудростей!
— Он сам приехал, — возразила Маринка. — Я его не силой сюда волокла. По собственному желанию приехал.
— Не заговаривай мне зубы. Будешь спать здесь, гадина. Завтра у меня долгий день. Я, пожалуй, тебя запру.
— Как это — запрешь?
— На замок. При этом ты мне пообещаешь, что ни звука не издашь, пока я не вернусь. И я, так и быть, тебе поверю. Проще было бы тебя просто привязать. Но жалко мне тебя. Мать усталая приезжает после месяца отсутствия — и так-то ты ее встречаешь.
Маринка, насупленная, еще некоторое время сидела на ховлебенке, глядя по сторонам. Комната матери напоминала монашескую келью — шез, который и шезом-то назвать язык не поворачивается — обыкновенный ховлебенк… стол, ложе, дверь, небольшое окно — не влезть, не вылезти. Вот и вся обстановка. Дверь, соединяющую спальни, мать заперла, ключ сунула в походную суму. Вторую, внешнюю дверь, тоже запрёт. Она если чего сказала — сделает. Еще немного посидев, изображая обиду, Маринка встала, перебралась на ложе, повернулась лицом к стене, поворчала себе под нос, и вскоре неожиданно для себя уснула. Услышав мирное посапывание, мать Маринки подошла к ложу и заботливо укрыла дочь покрывалом. Ночи становились все холоднее.
Может, не надо было ее, вот так вот, отдирать от Нестора? Нет, надо, решила мать. Если бы она была уверена, что Маринка влюбится в Нестора и уживется с ним, и выйдет за него замуж — совсем другое дело было бы. Но маринкино непостоянство не предвещало в данном случае ничего хорошего. Почти все мужчины, с которыми Маринка имела дело, становились несчастными, начиная с первого ее мужчины, который сразу после того, как Маринка его бросила, ушел в монахи. Жаль Нестора. Вполне милый мальчик. Пусть едет доучиваться в Болонью, нечего ему делать в сыром франкском захолустье.
* * *
Нестор меж тем безмятежно спал, и проспал до позднего утра. Сквозь щели в ставнях вовсю светило, снаружи раздавались голоса. Нестор приподнялся на ложе и огляделся. Один в комнате. Маринкины тряпки на шезе. Кувшин с вином, вчерашний, на столе, ломти хлеба. Он понюхал воздух. Грызунами не пахло. За домом хорошо следили — в подвале мышей и крыс травили ядом, а по первому и второму уровню разгуливали сурового вида коты. Стены и пол, очевидно, тщательно и регулярно проверялись на наличие дыр, и если дыры образовывались, их тут же заделывали.
Нестор голышом подошел к столу, отломил хлеб, и стал его жевать, ни о чем особенно не думая. Запил вином из кувшина. Хотелось ссать, но в отхожий чан под ложем в возбужденном по утру состоянии так просто не попадешь, а в Болоньи Нестор, в детстве страшнейший грязнуля, привык к чистоплотности и аккуратности. Нужно одеться и выйти. Порты и рубаха нашлись сразу — лежали на полу возле кровати. Сапоги спрятались под кровать. Вторую, короткую, рубаху синего цвета Нестор нашел за маринкиным сундуком. А вот мантелло — кап по-здешнему — нигде не было видно, и головного убора тоже. Ну и ладно.
Нестор шагнул к двери и обнаружил, что она заперта. Маринка куда-то убежала, а его, стало быть, замкнули тут. Ну уж нет. Я ей не игрушка какая — попользовали и спрятали до следующего раза. Из Болоньи в Париж я к ней приехать могу — ничего зазорного в этом нет. Но сидеть под замком и ждать, не поссав, ее милости — э нет, не на того напали. Нестору дорого его, Нестора, достоинство.
Дорожа достоинством, он подошел к ставням. Приоткрыл одну. По двору шлялись овцы. Стог сена находился под самым окном. Возможно, не случайно. Возможно, Нестор не первый, покидающий сию скромную келью через это окно. Развратная Маринка. Не я один здесь бываю. Ничего другого я от нее и не ожидал. Вот хотя бы Стефан… впрочем, нет, Стефан с другого хода ходит.
Он сел на подоконник, перекинул ноги наружу, оттолкнулся руками, и упал в сено.
Овцы всполошились и заблеяли недовольно. Нестор пересек двор, потянул на себя калитку, перепрыгнул канаву и оказался на страте.
Кто-нибудь другой растерялся бы, и пошел бы в неправильном направлении, и обязательно заблудился бы, но мы люди образованные и знаем, что солнце к зениту движется с востока, посему река — вон в той стороне, а дом, в котором я проживаю с коллегами — вон там.
И пошел он по страту.
Из-за угла за ним следила пара внимательных глаз. Один сверд висел на бальтираде у бедра, а второй, в ножнах, Адам держал в руках. Все честно. Сейчас он пойдет за этим негодяем. Толкнет его, хрястнет по щеке, и предложит прогуляться — в близлежащую поросль, вон там, за брошенной постройкой — монастырь собирались строить какие-то монахи — там иногда отдыхают придворные короля Анри, ближе к вечеру, а сейчас никого нет. Там и поговорим.
Он вдохнул полной грудью и уже вышел было из-за угла, как вдруг чья-то рука опустилась ему на плечо. Адам резко обернулся.
До этого момента он не встречался в Париже с Панкратиосом, византийским священником, и поэтому не удивился тому, что Панкратиос помолодел лет на двадцать, укоротил себе бороду до щегольской «подковки», поменял цвет волос на блондинистый с сединой, а мантию сменил на костюм заезжего купца, не то норвежского, не то шведского.
— Ты следишь за кем-то, добрый человек? — осведомился Панкратиос.
— Оставь меня, — велел ему Адам, глядя на купца сверху вниз. — Иди, будто меня не видел.
— Ты не слишком вежлив, добрый человек, а ведь я тебе в отцы гожусь.
— Иди, тебе говорят, — тихо и злобно сказал Адам.
Тогда помолодевший Панкратиос коротко и очень быстро хлестнул Адама по лицу. Адам зажмурил левый глаз и на мгновение оторопел.
— Дай сюда, — сказал Панкратиос, выхватывая из рук Адама сверд.
— Э! — сказал Адам. — Ты что это!
И потянулся за свердом, но Панкратиос отступил на шаг.
— Как я понимаю, ты собирался пригласить человека, который не сделал тебе ничего плохого, на поле чести. Не так ли.
— Тебе-то что! Отдай!..
— Я охотно выполню все, что по твоему плану должен был выполнить этот человек. Судя по всему, ты хотел прогуляться с ним в сторону вон той поросли. Пойдем.
Адам пришел в себя и собрался с мыслями.
— Такие прогулки совершают только с равными, — сказал он.
— А человек тот — он тебе равный?
— Э…
— Ты даже не знаешь.
— Я собирался это выяснить.
— Хочешь, я тебя еще раз хлопну по лику? А может все-таки пойдем, помахаемся, без всяких споров и доказательств? Ты по одежде судишь, но одежда обманчива бывает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11