что их присутствие и козни опасны; что спокойствие царя и отечества требует немедленного решения в сем важном деле. И так решили, что обвиняемые виновны. Надлежало только определить казнь, и государь, ещё желая иметь вид милосердия, умерил оную: послали Сильвестра на дикий остров Белого моря, в уединенную обитель Соловецкую, и велели Адашеву жить в новопокоренном Феллине, коего взятию он способствовал тогда своим умом и распоряжениями. Но твердость и спокойствие сего мужа досаждали злобным гонителям: его заключили в Дерпте, где он через два месяца умер горячкою, к радости своих неприятелей, которые сказали царю, что обличенный изменник отравил себя ядом......... Муж, незабвенный в нашей истории, краса века и человечества, по вероятному сказанию его друзей: ибо сей знаменитый временщик явился вместе с добродетелью царя и погиб с нею... Феномен удивительный в тогдашних обстоятельствах России, изъясняемый единственно неизмеримою силою искреннего благолюбия, коего божественное вдохновение озаряет ум, естественный в самой тьме невежества, и вернее науки, вернее ученой мудрости руководствует людей к великому. - Обязанный милости Иоанновой некоторым избытком, Адашев знал одну роскошь благодеяния: питал нищих, держал в своем доме десять прокаженных и собственными руками обмывал их, усердно исполняя долг христианина и всегда помятуя бедность человечества.
Отселе начало злу и таким образом. Уже не было двух главных действователей благословенного Иоаннова царствования, но друзья их, мысли и правила оставались: надлежало, истребив Адашева, истребить и дух его, опасный для клеветников добродетели, противный самому государю в сих новых обстоятельствах. Требовали клятвы от всех бояр и знатных людей не держаться стороны удаленных, наказанных изменников и быть верными государю. Присягнули, одни с радостью, другие с печалию, угадывая следствия, которые и открылись немедленно. Все, что прежде считалось достоинством и способом угождать царю, сделалось предосудительно, напоминая Адашева и Сильвестра. Говорили Иоанну: "Всегда ли плакать тебе о супруге? Найдешь другую, равно прелестную, но можешь неумеренностью в скорби повредить своему здравию бесценному. Бог и народ требуют, чтобы ты в земной горести искал и земного утешения". Иоанн искренно любил супругу, но имел легкость во нраве, несогласную с глубоким впечатлением горести. Он без гнева внимал утешителям - и чрез восемь дней по кончине Анастасии митрополит, святители, бояре торжественно предложили ему искать невесты: законы пристойности были тогда не строги. Раздав по церквам и для бедных несколько тысяч рублей в память усопшей, послав богатую милостыню в Иерусалим, в Грецию, государь 18 августа объявил, что намерен жениться на сестре короля польского.
С сего времени умолк плач во дворце. Начали забавлять царя, сперва беседою приятною, шутками, а скоро и светлыми пирами; напоминали друг другу, что вино радует сердце; смеялись над старым обычаем умеренности; называли постничество лицемерием... Ежедневно вымышлялись новые потехи, игрища, на коих трезвость, самая важность, самая пристойность считались непристойностью. Еще многие бояре, сановники не могли вдруг перемениться в обычаях; сидели за светлою трапезою с лицом туманным, уклонялись от чаши, не пили и вздыхали; их осмеивали, унижали, лили им вино на голову. Между новыми любимцами государевыми отличались боярин Алексей Басманов, сын его кравчий Федор, князь Афанасий Вяземский, Василий Грязной, Малюта Скуратов-Бельский, готовые на все для удовлетворения своему честолюбию. Прежде они под личиною благонравия терялись в толпе обыкновенных царедворцев, но тогда выступали вперед и, по симпатии зла, вкрались в душу Иоанна, приятные ему какою-то легкостью ума, искусственною веселостью, хвастливым усердием исполнять, предугадать его волю как божественную, без всякого соображения с иными правилами, которые обуздают и благих царей и благих слуг царских, первых - в их желаниях, вторых - в исполнении оных. Старые друзья Иоанновы изъявляли любовь к государю и к добродетели; новые только к государю, и казались тем любезнее. Они сговорились с двумя или с тремя монахами, заслужившими доверенность Иоаннову, людьми хитрыми, лукавыми, коим надлежало снисходительным учением ободрять робкую совесть царя и своим присутствием как бы оправдывать бесчиние шумных пиров его. Курбский в особенности именует здесь чудовского архимандрита Левкия, главного угодника придворного. Порок ведет к пороку: женолюбивый Иоанн, разгорячаемый вином, забыл целомудрие и, в ожидании новой супруги для вечной, единственной любви, искал временных предметов в удовлетворении грубым вожделениям чувственным. Мнимая, прозрачная завеса тайны не скрывает слабостей венценосца: люди с изумлением спрашивали друг друга, каким гибельным наитием государь, дотоле пример воздержания и чистоты душевной, мог унизиться до распутства?
Сие, без сомнения, великое зло произвело ещё ужаснейшее. Развратники, указывая царю на печальные лица важных бояр, шептали: "Вот твои недоброхоты! Вопреки данной им присяги, они живут адашевским обычаем, сеют вредные слухи, волнуют умы, хотят прежнего своевольства". Такие ядовитые наветы растравляли Иоанново сердце, уже беспокойное в чувстве своих пороков; взор его мутился, из уст вырывались слова грозные. Обвиняя бояр в злых намерениях, в вероломстве, в упорной привязанности к ненавистной памяти мнимых изменников, он решился быть строгим и сделался мучителем, коему равного едва ли найдем в самых Тацитовых летописях! . . Не вдруг, конечно, рассвирепела душа, некогда благолюбивая: успехи добра и зла бывают постепенны, но летописцы не могли проникнуть в её внутренность, не могли видеть в ней борения совести с мятежными страстями, видели только дела ужасные и называют тиранство Иоанново чуждою бурею, как бы из недр ада посланною возмутить, истерзать Россию. Оно началось гонением всех ближних Адашева: их лишали собственности, ссылали в места дальние. Народ жалел о невинных, проклиная ласкателей, новых советников царских; а царь злобился и хотел мерами жестокими унять дерзость... Оскорбленный надменностью юного любимца государева Федора Басманова, князь Дмитрий сказал ему: "Мы служим царю трудами полезными, а ты - гнусными делами содомскими!" Басманов принес жалобу Иоанну, который, в исступлении гнева, за обедом вонзил несчастному князю нож в сердце; другие пишут, что он велел задушить его... Угождая несчастному расположению души Иоанновой, явились толпы доносителей. Подслушивали тихие разговоры в семействах, между друзьями; смотрели на лица, угадывали тайну мыслей, и гнусные клеветники не боялись выдумывать преступлений, ибо доносы нравились государю и судья не требовал улик верных...
Москва цепенела в страхе. Кровь лилася; в темницах, монастырях стенали жертвы; но... тиранство ещё созревало: настоящее ужасало будущим. Нет исправления для мучителя, всегда более и более подозрительного, более и более свирепого; кровопийство не утоляет, но усиливает жажду крови: оно делается лютейшею из страстей. - Любопытно видеть, как сей государь, до конца жизни усердный чтитель христианского закона, хотел соглашать его божественное учение с своею неслыханною жестокостью: то оправдывал оную в виде правосудия, утверждая, что все её мученики были изменники, чародеи, враги Христа и России, то смиренно винился пред Богом и людьми, называл себя гнусным убийцею невинных, приказывал молиться за них в святых храмах, но утешался надеждою, что искреннее раскаяние будет ему спасением и что он, сложив с себя земное величие, в мирной обители св. Кирилла Белозерского со временем будет примерным иноком! Так писал Иоанн к князю Андрею Курбскому и к начальникам любимых им монастырей, во свидетельство, что глас неумолимой совести тревожил мутный сон души его, готовя её к внезапному, страшному пробуждению в могиле! . .
В НЕКОТОРОМ ЦАРСТВЕ, НЕ В НАШЕМ ГОСУДАРСТВЕ
(для сравнения)
Жюль Мишле
Ведьма
(фрагмент)
Начало средневековья носит характер какой-то грезы. Легко поверить в величайшую непорочность простого люда, объединенного одним духом кротости и покорности церкви (об этом свидетельствуют легенды). Легко поверить, что все люди как бы составляют единый народ Божий. Тем не менее "пенитенциарии" (покаянные книги), в которых находятся указания на грехи, наиболее распространенные, напоминают о странных поступках, редких и в царстве сатаны.
Все это является следствием двух вещей: крайнего невежества и общих жилищ, в которых смешивались близкие и дальние родственники. Тогдашним людям едва была знакома наша мораль. Их же собственная оставалась, несмотря на все влияния, моралью патриархов самой глубокой старины, когда брак между неродственниками рассматривался как распутство... Каждый вечер они со всем своим скотом собирались под крышей одной обширной виллы. Отсюда - условия жизни, аналогичные тем, что были в подвалах в античные времена, куда запихивали в кучу всех рабов. Некоторые из этих общин существовали в средние века и позже.
Сеньора мало занимало, что происходило в результате. На такое поселение он смотрел как на одну семью, скопище людей, которые встают и ложатся спать вместе, едят от одного каравая и из одного горшка. При этой неразберихе женщина была очень плохо защищена. Она занимала совсем невысокое положение. Если пресвятая дева, идеал женщин, поднималась из века в век, то женщина реальная значила очень мало в простой массе, в этой смеси людей и скота. Неизбежная бедность могла уменьшиться только при разделе поселений, когда, набравшись храбрости, люди решались селиться отдельно, на выселках и, поставив хижину на лесной просеке, обрабатывали где-нибудь вдалеке плодородную землю.
Историки-оптимисты, так много говорившие о точно установленных оброках, хартиях, выкупных вольностях, забывают, как мало было гарантии в точном выполнении всего этого. Полагалось уплатить сеньору вот столько-то, но ведь он мог взять себе и все остальное. По простоте душевной, сие называлось "правом захвата". Работай, работай, добрый человек! А когда ты будешь работать, страшная банда оттуда, сверху, может наскочить на твой дом и взять с собой все, что ей угодно "для нужд сеньора"...
Но, заметят мне, ведь эти великие бедствия должны были очень смягчиться во времена святого короля Людовика ((, запретившего частные войны между вассалами? Полагаю, и довольно основательно, что это было как раз наоборот. В течение ста лет, прошедших со времени запрещения до начала войны с Англией (1240-1340), сеньоры, не имея обычной забавы жечь и грабить земли соседей, были особенно жестоки со своими вассалами и крепостными.
Сеньоры из среды духовенства, монахи и другие, заставляют содрогаться, когда читаешь дневник Эвда Риго. Это омерзительная картина какого-то варварского необузданного разврата. Сеньоры-монахи особенно часто совершают набеги на женские монастыри. Суровый Риго, духовник святого короля, архиепископ Руана, сам производит обследование Нормандии. Каждый вечер он посещает какой-нибудь монастырь. И везде видит монахов, живущих широкой жизнью феодалов, вооруженных, пьяных, драчливых, яростных охотников, топчущих все посевы. Монахини всюду с ними в связи, всюду беременны от них.
Вот какова церковь. Какими же должна быть светские сеньоры? Какова внутренняя жизнь этих черных башен, на которые с таким ужасом взирали снизу? . .
Фон де Беф Вальтера Скотта и сеньоры мелодрам и романов - ничто по сравнению с этой ужасной действительностью. Тамплиер из "Айвенго" также какой-то слабый и слишком искусственный образ. Автор не осмелился подойти вплотную к поганой действительности безбрачия рыцарей храма и к тому, что царило внутри замка. Женщин там бывало мало: ведь они были бесполезными, лишними ртами. Рыцарские романы дают картину совершенно противоположную действительности. Не раз уже замечалось, что литература часто изображает нравы, вовсе не соответствующие действительности (например, приторный театр эклог во вкусе Флориана времен террора).
Внутренность замков, по крайней мере тех, которые ещё можно видеть, говорит больше, чем книги. Воины, пажи, слуги на ночь сбивались в кучу под низкие своды, а днем держались в амбразурах, на узких террасах. Страшно скучая, они изнывают по свободе и живут только во время наездов туда, вниз; выездов не только воинственных, на соседние земли, но и для охоты, для охоты на человека - я хочу сказать, для бесконечных притеснений и оскорблений крепостных семейств. Сеньор прекрасно понимал, что такую массу мужчин без женщин можно было держать в повиновении, лишь отпуская их время от времени "погулять".
Поражающая нас идея ада, где душам самых больших грешников предназначено мучить души менее грешные, это поэтическое верование средних веков применялось буквально в действительной жизни. Человек чувствовал отсутствие Бога. Каждый набег являлся доказательством царствования сатаны и заставлял думать, что с этих пор следует обращаться к нему. Там, наверху, в башне, над всем этим только смеялись, забавляясь. Крепостные женщины чересчур некрасивы. Но дело вовсе не в красоте. Удовольствие заключалось в том, чтобы оскорбить, избить, заставить плакать. Еще в (((( веке знатные дамы умирали от смеха, слушая рассказ герцога Лотарингии о том, как его люди в мирных поселках насиловали и мучили всех женщин и даже старух.
Особенно много оскорблений выпадало, как можно полагать, на долю семей зажиточных, пользовавшихся относительным почетом среди крепостных. Такими были, например, семьи старшин; мы видим их уже в ((( веке во главе деревни. Знать их ненавидела, издевалась над ними, разоряла их. Вследствие их происхождения за ними не могли признать никаких нравственных качеств. Не допускалось мысли, что их жены, дочери могли быть честны и целомудренны. Они не имели права на уважение. Их честь не принаждлежала им. "Крепостные телом" - вот жесткое слово, которое постоянно бросали им.
Нелегко поверить, что закон христианских народов делал то, чему совсем не было места во времена античного рабства, а именно точно предписывал самое страшное оскорбление, какое только можно нанести человеку.
Сеньор из духовенства, как и светский, пользовался этим мерзким нравом. В одном приходе в окрестностях Бурга священник, будучи одновременно сеньором, определенно заявлял о своем праве "первой ночи", на практике весьма охотно продавая за деньги мужу девственность его жены...
Все феодальные "кутюмы" - сборники обычного права, не вдаваясь в подробности, предписывают новобрачной отправиться в замок и отнести туда "свадебные яства". Что за мерзость заставлять её подвергать себя опасности! Чего не может сделать эта стая бесстыдных, необузданных холостяков.
И вот перед нами постыдная сцена. Молодой муж приводит в замок свою жену. Можно вообразить себе смех рыцарей, слуг, шутки пажей вокруг этих несчастных. Может ли сдержать их присутствие владелицы замка? Нисколько. Дама, которую романы хотели представить такой нежной, но которая на самом деле распоряжалась людьми в отсутствие мужа, судила, налагала наказания, заставляла пытать, которая и самого мужа держала в руках теми ленами, что принесла с собою в приданое, - эта дама не могла быть нежной, в особенности по отношению к крепостной, может быть, ещё и хорошенькой к тому же. Имея весьма открыто, по тогдашнему обычаю, своего рыцаря и пажа, она вовсе не сердилась на то, что свои вольности могла бы узаконить вольностями мужа.
Она нисколько не помешает разыграться этому фарсу, чтобы позабавиться над дрожащим мужем, желающим выкупить свою жену. Сначала с ним поторгуются, посмеются над муками "скупого" крестьянина, постараются высосать из него мозг и кровь. Откуда такое остервенение? А это потому, что он чисто одет, честен, порядочен, известен в деревне. Потому, что она благочестива, целомудренна, чиста. Ее прекрасные глаза просят милости.
Напрасно несчастный предлагает все, что у него есть, и даже приданое... Этого слишком мало. Тогда он приходит в ярость от такой ужасной несправедливости... Ведь его сосед не заплатил ничего... "Ах, наглец! Он ещё смеет рассуждать!" И вся свора с криками набрасывается на него. Палки и прутья работают, удары сыплются, точно град. Его толкают, валят наземь. И говорят ему: "Ревнивый негодяй, подлая, постная рожа! Твою жену не собираются отбирать у тебя навсегда. Ее вернут тебе сегодня же вечером и, к довершению почета, вернут беременной! Будь же благодарен - вот и вы станете благородными... Твой старший сын будет бароном!"
Все бросаются к окнам, чтобы видеть забавную фигуру этого мерзавца в одежде новобрачного. Взрывы хохота преследуют его, и вся эта блестящая сволочь, до последнего поваренка, улюлюкает вслед "рогоносцу".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Отселе начало злу и таким образом. Уже не было двух главных действователей благословенного Иоаннова царствования, но друзья их, мысли и правила оставались: надлежало, истребив Адашева, истребить и дух его, опасный для клеветников добродетели, противный самому государю в сих новых обстоятельствах. Требовали клятвы от всех бояр и знатных людей не держаться стороны удаленных, наказанных изменников и быть верными государю. Присягнули, одни с радостью, другие с печалию, угадывая следствия, которые и открылись немедленно. Все, что прежде считалось достоинством и способом угождать царю, сделалось предосудительно, напоминая Адашева и Сильвестра. Говорили Иоанну: "Всегда ли плакать тебе о супруге? Найдешь другую, равно прелестную, но можешь неумеренностью в скорби повредить своему здравию бесценному. Бог и народ требуют, чтобы ты в земной горести искал и земного утешения". Иоанн искренно любил супругу, но имел легкость во нраве, несогласную с глубоким впечатлением горести. Он без гнева внимал утешителям - и чрез восемь дней по кончине Анастасии митрополит, святители, бояре торжественно предложили ему искать невесты: законы пристойности были тогда не строги. Раздав по церквам и для бедных несколько тысяч рублей в память усопшей, послав богатую милостыню в Иерусалим, в Грецию, государь 18 августа объявил, что намерен жениться на сестре короля польского.
С сего времени умолк плач во дворце. Начали забавлять царя, сперва беседою приятною, шутками, а скоро и светлыми пирами; напоминали друг другу, что вино радует сердце; смеялись над старым обычаем умеренности; называли постничество лицемерием... Ежедневно вымышлялись новые потехи, игрища, на коих трезвость, самая важность, самая пристойность считались непристойностью. Еще многие бояре, сановники не могли вдруг перемениться в обычаях; сидели за светлою трапезою с лицом туманным, уклонялись от чаши, не пили и вздыхали; их осмеивали, унижали, лили им вино на голову. Между новыми любимцами государевыми отличались боярин Алексей Басманов, сын его кравчий Федор, князь Афанасий Вяземский, Василий Грязной, Малюта Скуратов-Бельский, готовые на все для удовлетворения своему честолюбию. Прежде они под личиною благонравия терялись в толпе обыкновенных царедворцев, но тогда выступали вперед и, по симпатии зла, вкрались в душу Иоанна, приятные ему какою-то легкостью ума, искусственною веселостью, хвастливым усердием исполнять, предугадать его волю как божественную, без всякого соображения с иными правилами, которые обуздают и благих царей и благих слуг царских, первых - в их желаниях, вторых - в исполнении оных. Старые друзья Иоанновы изъявляли любовь к государю и к добродетели; новые только к государю, и казались тем любезнее. Они сговорились с двумя или с тремя монахами, заслужившими доверенность Иоаннову, людьми хитрыми, лукавыми, коим надлежало снисходительным учением ободрять робкую совесть царя и своим присутствием как бы оправдывать бесчиние шумных пиров его. Курбский в особенности именует здесь чудовского архимандрита Левкия, главного угодника придворного. Порок ведет к пороку: женолюбивый Иоанн, разгорячаемый вином, забыл целомудрие и, в ожидании новой супруги для вечной, единственной любви, искал временных предметов в удовлетворении грубым вожделениям чувственным. Мнимая, прозрачная завеса тайны не скрывает слабостей венценосца: люди с изумлением спрашивали друг друга, каким гибельным наитием государь, дотоле пример воздержания и чистоты душевной, мог унизиться до распутства?
Сие, без сомнения, великое зло произвело ещё ужаснейшее. Развратники, указывая царю на печальные лица важных бояр, шептали: "Вот твои недоброхоты! Вопреки данной им присяги, они живут адашевским обычаем, сеют вредные слухи, волнуют умы, хотят прежнего своевольства". Такие ядовитые наветы растравляли Иоанново сердце, уже беспокойное в чувстве своих пороков; взор его мутился, из уст вырывались слова грозные. Обвиняя бояр в злых намерениях, в вероломстве, в упорной привязанности к ненавистной памяти мнимых изменников, он решился быть строгим и сделался мучителем, коему равного едва ли найдем в самых Тацитовых летописях! . . Не вдруг, конечно, рассвирепела душа, некогда благолюбивая: успехи добра и зла бывают постепенны, но летописцы не могли проникнуть в её внутренность, не могли видеть в ней борения совести с мятежными страстями, видели только дела ужасные и называют тиранство Иоанново чуждою бурею, как бы из недр ада посланною возмутить, истерзать Россию. Оно началось гонением всех ближних Адашева: их лишали собственности, ссылали в места дальние. Народ жалел о невинных, проклиная ласкателей, новых советников царских; а царь злобился и хотел мерами жестокими унять дерзость... Оскорбленный надменностью юного любимца государева Федора Басманова, князь Дмитрий сказал ему: "Мы служим царю трудами полезными, а ты - гнусными делами содомскими!" Басманов принес жалобу Иоанну, который, в исступлении гнева, за обедом вонзил несчастному князю нож в сердце; другие пишут, что он велел задушить его... Угождая несчастному расположению души Иоанновой, явились толпы доносителей. Подслушивали тихие разговоры в семействах, между друзьями; смотрели на лица, угадывали тайну мыслей, и гнусные клеветники не боялись выдумывать преступлений, ибо доносы нравились государю и судья не требовал улик верных...
Москва цепенела в страхе. Кровь лилася; в темницах, монастырях стенали жертвы; но... тиранство ещё созревало: настоящее ужасало будущим. Нет исправления для мучителя, всегда более и более подозрительного, более и более свирепого; кровопийство не утоляет, но усиливает жажду крови: оно делается лютейшею из страстей. - Любопытно видеть, как сей государь, до конца жизни усердный чтитель христианского закона, хотел соглашать его божественное учение с своею неслыханною жестокостью: то оправдывал оную в виде правосудия, утверждая, что все её мученики были изменники, чародеи, враги Христа и России, то смиренно винился пред Богом и людьми, называл себя гнусным убийцею невинных, приказывал молиться за них в святых храмах, но утешался надеждою, что искреннее раскаяние будет ему спасением и что он, сложив с себя земное величие, в мирной обители св. Кирилла Белозерского со временем будет примерным иноком! Так писал Иоанн к князю Андрею Курбскому и к начальникам любимых им монастырей, во свидетельство, что глас неумолимой совести тревожил мутный сон души его, готовя её к внезапному, страшному пробуждению в могиле! . .
В НЕКОТОРОМ ЦАРСТВЕ, НЕ В НАШЕМ ГОСУДАРСТВЕ
(для сравнения)
Жюль Мишле
Ведьма
(фрагмент)
Начало средневековья носит характер какой-то грезы. Легко поверить в величайшую непорочность простого люда, объединенного одним духом кротости и покорности церкви (об этом свидетельствуют легенды). Легко поверить, что все люди как бы составляют единый народ Божий. Тем не менее "пенитенциарии" (покаянные книги), в которых находятся указания на грехи, наиболее распространенные, напоминают о странных поступках, редких и в царстве сатаны.
Все это является следствием двух вещей: крайнего невежества и общих жилищ, в которых смешивались близкие и дальние родственники. Тогдашним людям едва была знакома наша мораль. Их же собственная оставалась, несмотря на все влияния, моралью патриархов самой глубокой старины, когда брак между неродственниками рассматривался как распутство... Каждый вечер они со всем своим скотом собирались под крышей одной обширной виллы. Отсюда - условия жизни, аналогичные тем, что были в подвалах в античные времена, куда запихивали в кучу всех рабов. Некоторые из этих общин существовали в средние века и позже.
Сеньора мало занимало, что происходило в результате. На такое поселение он смотрел как на одну семью, скопище людей, которые встают и ложатся спать вместе, едят от одного каравая и из одного горшка. При этой неразберихе женщина была очень плохо защищена. Она занимала совсем невысокое положение. Если пресвятая дева, идеал женщин, поднималась из века в век, то женщина реальная значила очень мало в простой массе, в этой смеси людей и скота. Неизбежная бедность могла уменьшиться только при разделе поселений, когда, набравшись храбрости, люди решались селиться отдельно, на выселках и, поставив хижину на лесной просеке, обрабатывали где-нибудь вдалеке плодородную землю.
Историки-оптимисты, так много говорившие о точно установленных оброках, хартиях, выкупных вольностях, забывают, как мало было гарантии в точном выполнении всего этого. Полагалось уплатить сеньору вот столько-то, но ведь он мог взять себе и все остальное. По простоте душевной, сие называлось "правом захвата". Работай, работай, добрый человек! А когда ты будешь работать, страшная банда оттуда, сверху, может наскочить на твой дом и взять с собой все, что ей угодно "для нужд сеньора"...
Но, заметят мне, ведь эти великие бедствия должны были очень смягчиться во времена святого короля Людовика ((, запретившего частные войны между вассалами? Полагаю, и довольно основательно, что это было как раз наоборот. В течение ста лет, прошедших со времени запрещения до начала войны с Англией (1240-1340), сеньоры, не имея обычной забавы жечь и грабить земли соседей, были особенно жестоки со своими вассалами и крепостными.
Сеньоры из среды духовенства, монахи и другие, заставляют содрогаться, когда читаешь дневник Эвда Риго. Это омерзительная картина какого-то варварского необузданного разврата. Сеньоры-монахи особенно часто совершают набеги на женские монастыри. Суровый Риго, духовник святого короля, архиепископ Руана, сам производит обследование Нормандии. Каждый вечер он посещает какой-нибудь монастырь. И везде видит монахов, живущих широкой жизнью феодалов, вооруженных, пьяных, драчливых, яростных охотников, топчущих все посевы. Монахини всюду с ними в связи, всюду беременны от них.
Вот какова церковь. Какими же должна быть светские сеньоры? Какова внутренняя жизнь этих черных башен, на которые с таким ужасом взирали снизу? . .
Фон де Беф Вальтера Скотта и сеньоры мелодрам и романов - ничто по сравнению с этой ужасной действительностью. Тамплиер из "Айвенго" также какой-то слабый и слишком искусственный образ. Автор не осмелился подойти вплотную к поганой действительности безбрачия рыцарей храма и к тому, что царило внутри замка. Женщин там бывало мало: ведь они были бесполезными, лишними ртами. Рыцарские романы дают картину совершенно противоположную действительности. Не раз уже замечалось, что литература часто изображает нравы, вовсе не соответствующие действительности (например, приторный театр эклог во вкусе Флориана времен террора).
Внутренность замков, по крайней мере тех, которые ещё можно видеть, говорит больше, чем книги. Воины, пажи, слуги на ночь сбивались в кучу под низкие своды, а днем держались в амбразурах, на узких террасах. Страшно скучая, они изнывают по свободе и живут только во время наездов туда, вниз; выездов не только воинственных, на соседние земли, но и для охоты, для охоты на человека - я хочу сказать, для бесконечных притеснений и оскорблений крепостных семейств. Сеньор прекрасно понимал, что такую массу мужчин без женщин можно было держать в повиновении, лишь отпуская их время от времени "погулять".
Поражающая нас идея ада, где душам самых больших грешников предназначено мучить души менее грешные, это поэтическое верование средних веков применялось буквально в действительной жизни. Человек чувствовал отсутствие Бога. Каждый набег являлся доказательством царствования сатаны и заставлял думать, что с этих пор следует обращаться к нему. Там, наверху, в башне, над всем этим только смеялись, забавляясь. Крепостные женщины чересчур некрасивы. Но дело вовсе не в красоте. Удовольствие заключалось в том, чтобы оскорбить, избить, заставить плакать. Еще в (((( веке знатные дамы умирали от смеха, слушая рассказ герцога Лотарингии о том, как его люди в мирных поселках насиловали и мучили всех женщин и даже старух.
Особенно много оскорблений выпадало, как можно полагать, на долю семей зажиточных, пользовавшихся относительным почетом среди крепостных. Такими были, например, семьи старшин; мы видим их уже в ((( веке во главе деревни. Знать их ненавидела, издевалась над ними, разоряла их. Вследствие их происхождения за ними не могли признать никаких нравственных качеств. Не допускалось мысли, что их жены, дочери могли быть честны и целомудренны. Они не имели права на уважение. Их честь не принаждлежала им. "Крепостные телом" - вот жесткое слово, которое постоянно бросали им.
Нелегко поверить, что закон христианских народов делал то, чему совсем не было места во времена античного рабства, а именно точно предписывал самое страшное оскорбление, какое только можно нанести человеку.
Сеньор из духовенства, как и светский, пользовался этим мерзким нравом. В одном приходе в окрестностях Бурга священник, будучи одновременно сеньором, определенно заявлял о своем праве "первой ночи", на практике весьма охотно продавая за деньги мужу девственность его жены...
Все феодальные "кутюмы" - сборники обычного права, не вдаваясь в подробности, предписывают новобрачной отправиться в замок и отнести туда "свадебные яства". Что за мерзость заставлять её подвергать себя опасности! Чего не может сделать эта стая бесстыдных, необузданных холостяков.
И вот перед нами постыдная сцена. Молодой муж приводит в замок свою жену. Можно вообразить себе смех рыцарей, слуг, шутки пажей вокруг этих несчастных. Может ли сдержать их присутствие владелицы замка? Нисколько. Дама, которую романы хотели представить такой нежной, но которая на самом деле распоряжалась людьми в отсутствие мужа, судила, налагала наказания, заставляла пытать, которая и самого мужа держала в руках теми ленами, что принесла с собою в приданое, - эта дама не могла быть нежной, в особенности по отношению к крепостной, может быть, ещё и хорошенькой к тому же. Имея весьма открыто, по тогдашнему обычаю, своего рыцаря и пажа, она вовсе не сердилась на то, что свои вольности могла бы узаконить вольностями мужа.
Она нисколько не помешает разыграться этому фарсу, чтобы позабавиться над дрожащим мужем, желающим выкупить свою жену. Сначала с ним поторгуются, посмеются над муками "скупого" крестьянина, постараются высосать из него мозг и кровь. Откуда такое остервенение? А это потому, что он чисто одет, честен, порядочен, известен в деревне. Потому, что она благочестива, целомудренна, чиста. Ее прекрасные глаза просят милости.
Напрасно несчастный предлагает все, что у него есть, и даже приданое... Этого слишком мало. Тогда он приходит в ярость от такой ужасной несправедливости... Ведь его сосед не заплатил ничего... "Ах, наглец! Он ещё смеет рассуждать!" И вся свора с криками набрасывается на него. Палки и прутья работают, удары сыплются, точно град. Его толкают, валят наземь. И говорят ему: "Ревнивый негодяй, подлая, постная рожа! Твою жену не собираются отбирать у тебя навсегда. Ее вернут тебе сегодня же вечером и, к довершению почета, вернут беременной! Будь же благодарен - вот и вы станете благородными... Твой старший сын будет бароном!"
Все бросаются к окнам, чтобы видеть забавную фигуру этого мерзавца в одежде новобрачного. Взрывы хохота преследуют его, и вся эта блестящая сволочь, до последнего поваренка, улюлюкает вслед "рогоносцу".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41