И пока он нес ее вверх по лестнице, ясная и пронзительная мысль повергла его в отчаяние: Елена не поедет с ним в Германию.
Ту ночь Бенц провел у Петрашевых, пытаясь успокоить Елену и почти не думая о том, что будет дальше. Ротмистра Петрашева тяжело ранили в грудь, и эта рана искупала его тыловую жизнь. Бенцу пришлось употребить немало усилий, убеждая Елену в том, что рана не опасна. Наконец она поверила ему и успокоилась. Тем не менее, когда они спустились в столовую к ужину, Бенц заметил, как сильно осунулась она за эти два часа. Кусок не шел ей в горло. Время от времени она вглядывалась погасшими глазами в Бенца, словно пытаясь отгадать его мысли. Бенц отвечал ей ободряющими взглядами. Наконец она бросила вилку и разрыдалась. Бенц проводил Елену в ее комнату.
– Вы должны простить меня!.. – еле слышно прошептала она.
Бенц с горечью осознал, как она любит брата. Ротмистр Петрашев был, быть может, единственным мужчиной, которого она будет любить всегда.
Бенц прижал ее к себе и сказал твердо:
– Вы останетесь с ним.
Вскоре после ужина пришел Андерсон и рассказал, как ранили ротмистра. В тот вечер, когда Бенц приехал в X., они оба получили по телефону приказ вернуться в Софию. В столице они узнали, что взбунтовавшиеся солдаты арестовали офицеров ставки. На следующий день под Владаей разгорелось настоящее сражение. Пока Бенц слушал рассказ о подвигах пулеметного взвода, которым командовал ротмистр Петрашев, и немецкой батареи, вверенной Андерсону, телефон не умолкал. Высокопоставленные личности и светские дамы любезно осведомлялись о состоянии здоровья раненого. Бенц невольно подумал о тысячах храбрых, но безвестных болгарских офицеров, которые умирали, сжав зубы, в госпиталях Македонии, Сербии и Румынии. О них никто не расспрашивал. Почему Бенца не тронула судьба ротмистра Петрашева, почему не вызвала сочувствия? Бенц знал, что ротмистр участвовал в Балканской войне и имел ордена за храбрость. Знал и то, что ранение избавляло его от безмолвных упреков фронтовых офицеров. Ротмистр Петрашев не был ни трусом, ни подлецом, ни растяпой. И все же сколь необъяснима антипатия! Когда Бенц думал о ротмистре, в его памяти всплывал роскошный огненно-красный мундир, неизменно вежливая улыбка и скрытая ненависть к немцам. Разве не презирал он Бенца, чье ничтожное существование помешало его сестре стать госпожой фон Гарцфельд?…
Эти осенние дни, грустные и незабываемые, Бенц провел в уверенности, что Елена твердо решила стать его женой. Если бы не ранение брата, она была бы готова великодушно пожертвовать своей судьбой. Но Бенц смутно сознавал, что все равно не смог бы удержать ее навсегда. Ее сердце было подобно сказочному фениксу, который сгорает и снова возрождается из пепла.
Неожиданное ранение ротмистра Петрашева помешало Елене уехать с Бенцем, но в то же время давало ему еще одну возможность безболезненно порвать с ней. Бенц упустил и эту последнюю возможность.
Елена должна остаться с братом, Бенц понимал это. Он не позволил себе даже напомнить ей о поездке в Германию. Единственным для него выходом было уехать вместе с отступающими немецкими частями. Ничто иное не приходило ему в голову. Он был удручен, но спокоен. Даже если война против ожидания затянется, Елена сможет приехать в Германию через какую-нибудь нейтральную страну. Своими соображениями он делился с ней.
Согласно условиям перемирия, германские войска должны были покинуть Болгарию за две недели. С помощью знакомого полковника медслужбы Бенц сумел остаться в Софии до последнего дня. Зачем? Так же трудно было объяснить, почему он задержался тогда в X.
Ротмистр Петрашев быстро шел на поправку, и Елена могла больше времени проводить с Бенцем. Она осунулась и побледнела после бессонных ночей, проведенных у постели раненого. Иногда они с Бенцем шли в Борисов парк, который тогда находился за чертой города и не был таким многолюдным. Печальное многоцветье осени, считанные дни, остававшиеся до отъезда Бенца, придавали их любви меланхолическую нежность и откровенность. Они бродили по пустынным аллеям, усыпанным желтыми листьями. Елена старалась приободрить его, говорила, что очень любит его, что всегда будет думать о нем, что будет писать ему длинные письма. Но бывали моменты, когда она начинала невольно анализировать пережитое, и тогда снова всплывал навязчивый мотив – непонятное, гнетущее самоуничижение. Потом она вдруг спохватывалась и с внезапным оптимизмом убеждала его, что верит в их счастье, которому не будет конца. Но мог ли Бенц поверить в это? За последние дни в Софии он видел, как много мужчин ухаживает за Еленой, и впервые ощутил тревогу и опасение, когда думал о том, как она будет проводить время без него. Ради справедливости он должен был признать, что при встречах с молодыми офицерами, навещавшими брата, она не позволяла себе даже намека на флирт. Бенц испытывал не ревность, а страх… Именно страх, потому что ревность связана с известным ожесточением по отношению к любимому существу, а Бенц был еще очень далек от естественного в подобной ситуации раздражения. Страх вызывали не конкретные соперники, поручик X или капитан У, осыпающие ее комплиментами, а затаенное убеждение, что он рано или поздно потеряет ее и его отъезд ускорит катастрофу. И все же он тешил себя надеждой, что надолго сохранит ее любовь. Любовь подобна жизни на пороге смерти: отчаянными усилиями, любыми жертвами мы отстаиваем каждый ее час, каждую минуту…
XVIII
Между тем время летело и день отъезда Бенца неумолимо приближался. Из Македонии прибывали последние немецкие батальоны и батареи. Иногда Бенц останавливался на улице и задумчиво следил за проходящими артиллерийскими колоннами. Громадные понурые лошади, тяжелые орудия, солдаты в сером – медлительный поток стали, животных и людей катился среди враждебного молчания болгар, стоявших на тротуарах. С одной из последних артиллерийских частей прибыл и Гиршфогель.
Андерсон и Гиршфогель уезжали в одном эшелоне и вместе пришли попрощаться. Гиршфогель ничуть не изменил своим манерам, но выглядел окрепшим, даже помолодевшим. Сидя за чаем, оп спросил Елену, может ли он быть уверен, что она не осталась в обиде за мелкие шутки, которые он позволял себе за время их двухлетнего знакомства. И, желая выставить свое извинение как последнюю шутку, он насмешливо поглядел на нее своим пронзительным, ехидным взглядом.
– Ничуть, – произнесла она в раздумье, не обращая внимания на его иронию. – В вас я всегда видела свою совесть.
– Другими словами, – не утерпел Гиршфогель, – я не слишком часто мучил вас.
– Нет, вы мучили меня, – сказала она так же тихо и задумчиво, – вы даже были беспощадны. Но поверьте, от этого я становилась лучше.
Гиршфогель поклонился с двусмысленным выражением, но ничего не сказал.
– Я стала лучше, – продолжала она. – Возможно, вы подумаете, что я придаю драматический характер заурядным отношениям. Не знаю! Быть может, только я воспринимала их так. Но это правда – я стала лучше.
Гиршфогель с трудом выдерживал мину польщенной скромности, еле удерживаясь от смеха, но Елена не рассердилась.
– Смейтесь! – тихо сказала она, ни к кому не обращаясь.
Некоторое время все четверо молча пили чай. Елена, отодвинув свою чашку, облокотилась на стол. Грустным, пристальным взглядом она по очереди окинула мужчин. И снова прозвучал ее голос:
– Мне жаль расставаться со всеми вами. В те часы, которые я проводила с вами, мне казалось, что жизнь моя полна. Я отчаивалась, надеялась, защищалась, нападала. Но каждый из вас был убежден, что прежде, чем осудить, меня надо понять. Благодарю вас за это. Теперь ваши приговоры произнесены…
– И обвиняемая отпущена на свободу, – закончил Гиршфогель.
– На свободу? – повторила она дрогнувшим голосом, уставившись на середину стола.
– Думаю, вы ее получите, – сказал Гиршфогель.
– Вы знаете, что я не могу быть свободной, – с улыбкой промолвила она.
– Откуда мне знать? – спросил Гиршфогель, который не любил оставлять ее намеки без ответа.
Елена хотела что-то сказать, но раздумала.
Бенц мысленно одобрил ее молчание.
Гиршфогель усмехнулся с видом человека, который не допускает и мысли, что в такую минуту речь может идти о серьезных вещах. Однако лицо Андерсона застыло в выражении безмерной печали. Еще раз Елена с оскорбительным равнодушием прошла мимо его любви. И все же не был ли он менее несчастлив, чем Бенц?…
Андерсон квартировал неподалеку от военного министерства в старом одноэтажном доме Петрашевых, где до него располагался фон Гарцфельд. Как только Андерсон уехал, Елена предложила Бенцу перебраться из гостиницы в этот дом. Бенц без колебаний согласился. Любовь всегда стремится к спокойствию и уединению.
В доме было несколько комнат по обеим сторонам широкого темного коридора. Одна из комнат была убрана в турецком стиле: с диванами, подушками, кальяном и жаровней. Елена ввела в нее Бенца с некоторой торжественностью. С артистичной изысканностью она собрала здесь все, что располагало бы к восточной неге и сладострастию. На диванах, застланных старинными ковриками тонкой работы, были разбросаны вышитые шелком атласные подушки. Низкий столик черного дерева посреди комнаты был заставлен серебряной посудой. Все вещи отличались изяществом, красотой, достойными музея, и, конечно, стоили немалых денег, но не привели Бенца в восторг. Уже с порога на него повеяло пряным запахом ее духов, пропитавшим все вокруг, и ему стало душно. Он невольно подумал о часах, которые Елена провела здесь с фон Гарцфельдом. Бенц не выразил восхищения, и Елена посмотрела на него разочарованно, однако поняла причину его сдержанности и молча вышла из комнаты.
Эта немая сцена не омрачила последних дней их любви. Незаметно Елена вовлекала Бенца в тягучее восточное безделье, сладостно притупляющее волю. Бенц перенял ее ориентальскую привычку лежать по целым дням, куря сигарету за сигаретой. Почему именно здесь нежная красота этой юной смуглой женщины излучала мягкое, золотистое сияние, волновавшее его душу сильнее, чем бурные вспышки страсти в X.? Осень, ясное, лазурное небо, угасающее солнечное тепло, бесконечные колонны разоруженных болгарских солдат, тянущиеся по улицам с фронта, молчаливое отчаяние побежденного народа, чья участь ждет и Германию, – все это во время ежедневных свиданий с Еленой переполняло Бенца неизбывной печалью.
Иногда наедине с нею его вдруг охватывало подсознательное беспокойство, которое вторгается в душу даже в минуты полного счастья как предчувствие его мимолетности. Сознательно или инстинктивно, любовь Елены в эти последние дни становилась все более нежной. И все же всякий раз, проводив ее и оставшись в опустевшем доме, Бенц тревожился и мучился. Сон бежал от него, ночь превращалась в зияющую, черную пустоту, в которой слышался глухой гул сомнений и ревности.
Что будет с Еленой, когда он уедет?
Он догадывался о скрытых, неведомых страстях, дремавших в ее душе, но у него были и другие, чисто внешние поводы для сомнений. Вслед за покидающей Софию немецкой армией в город вступят войска Антанты. Светская жизнь, без которой Елена не мыслит существования, снова закружит ее в своем водовороте. Бенц представлял себе Елену в кругу французских офицеров, неминуемое сближение с ними, когда в ней заговорит французская кровь… А он в это время будет думать о ней в каком-нибудь полевом госпитале, в тяжелой духоте, пропитанной запахом крови и лекарств, и терзаться каждым ложным слухом о мире.
Так в бессонные ночи Бенц неотвратимо приближался к страшному часу, когда ему суждено было пожертвовать тем, что он даже не помышлял потерять.
Когда именно впервые осенила Бенца роковая мысль остаться в Болгарии? Это не так уж важно. Многие решения медленно и незаметно зреют в глубинах подсознания. Когда же они завладевают нами и мы приступаем к их исполнению, оказывается, что они построены по той же логике, которой мы пользуемся сознательно, возникают доводы, которые удивляют нас своей четкостью. Бенц любил Елену страстной, исступленной любовью; она сама разжигала в нем это чувство, ослепленная иллюзией, будто сможет пойти ради него на жертву. Он любил ее до самозабвения, с тоской надеясь, что, погубив свою душу, спасет любовь. Никакая сила не была в состоянии оторвать его от Елены; никакие колебания не могли заставить его отказаться от борьбы за нее. Оставить Елену одну среди своры вражеских офицеров!.. Оставить ее на брата, который еще легкомысленней, чем она!.. Быть вдалеке и знать, что столько мужчин окружают ее, льстят ей, ухаживают за ней! Ежечасно воображать, как призраки в ненавистных мундирах целуют ей руки, подносят зажигалки, ловят на лету каждое ее слово!.. Нет, это невыносимо! Отдаваясь своим мучительным мыслям, Бенц удивлялся тому, что они возникают у него именно в те дни, когда каждый поступок Елены приносил ему доказательства ее любви. Но ревность, даже когда у нее нет объекта и она не приводит к ожесточению, все же интуитивно открывает опасности, в которых разум убеждается гораздо позже.
Бенц ужасался тупому безразличию, с которым он рассуждал о последствиях своего поступка. Словно чья-то зловещая рука разом порвала все нити, которые связывали его ум и сердце с агонизирующей великой Германией 1918 года, В прошлом Бенца не было ничего, что позволяло бы думать, будто рассудительный и холодный поручик медицинской службы когда-либо станет дезертиром. Строгость отца, воспитание в германской школе и казарме приучили Бенца к суровой, размеренной жизни. Никогда Бенц не был мечтателем, никогда не стремился к исключительным переживаниям. Он был заурядным, добросовестным немецким врачом, довольствовался повседневными радостями жизни, и его карьера катилась бы и дальше по гладким, привычным рельсам, как у тысяч других военных врачей. Да, таким был Бенц!.. Он и сам не допускал, что может быть другим. Как мало знал он о сокровенных глубинах своей души, о скрытом механизме своего внутреннего «я», который управляет всеми нашими поступками под обманчивой видимостью внешнего детерминизма!
Как только Бенц пришел к мысли о том, что, если он хочет сохранить Елену, он должен остаться в Болгарии, эта мысль обрела форму решения. Ничто не могло теперь его разубедить. Последующие бессонные ночи уже были не порой борьбы и колебаний, а порой кошмарных рассуждений, которые лишь укрепляли его решение. Бенц знал, что жертвует честью и карьерой, что его объявят дезертиром, что он никогда не увидит Германии. Знал, что даже мать будет презирать его, эта убитая горем седая женщина с печальным лицом, в неизменном трауре по старшему сыну Венцелю, который погиб в Скагерраке. Если славная смерть Венцеля была для матери горьким утешением, то каким ударом станет для нее несмываемый позор Эйтеля!
День, когда последний немецкий эшелон отправлялся из Софии, был для Бенца особенно мучительным. Поезд уходил поздно вечером, Бенц решил сесть в вагон на софийском вокзале, незаметно сойти на первой же небольшой станции и вернуться в Софию. Тогда его не скоро хватятся. Все утро он провел в приготовлениях к побегу. Он взял из банка несколько тысяч немецких марок, сбереженных за время пребывания в Болгарии, и обменял их на левы. На вокзале он уточнил время отправления, от железнодорожника узнал, где и когда поезд сделает первую остановку. Затем нашел шофера, который согласился ждать его с машиной в деревне возле этой станции, и дал ему щедрый задаток. Все это Бенц проделал методично, невозмутимо, хотя его не оставляло ощущение тупого ужаса, который сопровождает действия даже самых закоренелых преступников.
В полдень Бенц отправился к Петрашевым. Елена хотела, чтобы они в последний раз пообедали вместе. Он не без усилия согласился, страдая от того, что должен скрывать от нее свой замысел. Он сознавал все безумие своего поступка и понимал, что Елена будет в ужасе, узнав о нем. Он не хотел, чтобы она разубеждала и просила его. Даже в этот роковой час, когда он жертвовал своей честью, он не хотел мучить ее и ставить перед жестоким выбором – либо он, либо брат.
За стол они сели вдвоем. Ротмистр Петрашев еще не вставал с постели. Время от времени Елена смотрела на Бенца с нежным сочувствием, пыталась улыбкой ободрить его. С долгими паузами они говорили о будущем. Она советовала ему быть твердым, терпеливо переносить разлуку, помнить о ее любви. Елена верила своим словам так же безрассудно, как верил им порой Бенц!..
После кофе они пошли в комнату ротмистра. Петрашев встретил Бенца своей обычной вежливой улыбкой. Он сказал несколько красивых фраз о чувствах, которые он неизменно питает к немцам. Союз погиб, но моральное единство нерушимо. Он надеется, что Бенц будет вспоминать о них с сестрой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Ту ночь Бенц провел у Петрашевых, пытаясь успокоить Елену и почти не думая о том, что будет дальше. Ротмистра Петрашева тяжело ранили в грудь, и эта рана искупала его тыловую жизнь. Бенцу пришлось употребить немало усилий, убеждая Елену в том, что рана не опасна. Наконец она поверила ему и успокоилась. Тем не менее, когда они спустились в столовую к ужину, Бенц заметил, как сильно осунулась она за эти два часа. Кусок не шел ей в горло. Время от времени она вглядывалась погасшими глазами в Бенца, словно пытаясь отгадать его мысли. Бенц отвечал ей ободряющими взглядами. Наконец она бросила вилку и разрыдалась. Бенц проводил Елену в ее комнату.
– Вы должны простить меня!.. – еле слышно прошептала она.
Бенц с горечью осознал, как она любит брата. Ротмистр Петрашев был, быть может, единственным мужчиной, которого она будет любить всегда.
Бенц прижал ее к себе и сказал твердо:
– Вы останетесь с ним.
Вскоре после ужина пришел Андерсон и рассказал, как ранили ротмистра. В тот вечер, когда Бенц приехал в X., они оба получили по телефону приказ вернуться в Софию. В столице они узнали, что взбунтовавшиеся солдаты арестовали офицеров ставки. На следующий день под Владаей разгорелось настоящее сражение. Пока Бенц слушал рассказ о подвигах пулеметного взвода, которым командовал ротмистр Петрашев, и немецкой батареи, вверенной Андерсону, телефон не умолкал. Высокопоставленные личности и светские дамы любезно осведомлялись о состоянии здоровья раненого. Бенц невольно подумал о тысячах храбрых, но безвестных болгарских офицеров, которые умирали, сжав зубы, в госпиталях Македонии, Сербии и Румынии. О них никто не расспрашивал. Почему Бенца не тронула судьба ротмистра Петрашева, почему не вызвала сочувствия? Бенц знал, что ротмистр участвовал в Балканской войне и имел ордена за храбрость. Знал и то, что ранение избавляло его от безмолвных упреков фронтовых офицеров. Ротмистр Петрашев не был ни трусом, ни подлецом, ни растяпой. И все же сколь необъяснима антипатия! Когда Бенц думал о ротмистре, в его памяти всплывал роскошный огненно-красный мундир, неизменно вежливая улыбка и скрытая ненависть к немцам. Разве не презирал он Бенца, чье ничтожное существование помешало его сестре стать госпожой фон Гарцфельд?…
Эти осенние дни, грустные и незабываемые, Бенц провел в уверенности, что Елена твердо решила стать его женой. Если бы не ранение брата, она была бы готова великодушно пожертвовать своей судьбой. Но Бенц смутно сознавал, что все равно не смог бы удержать ее навсегда. Ее сердце было подобно сказочному фениксу, который сгорает и снова возрождается из пепла.
Неожиданное ранение ротмистра Петрашева помешало Елене уехать с Бенцем, но в то же время давало ему еще одну возможность безболезненно порвать с ней. Бенц упустил и эту последнюю возможность.
Елена должна остаться с братом, Бенц понимал это. Он не позволил себе даже напомнить ей о поездке в Германию. Единственным для него выходом было уехать вместе с отступающими немецкими частями. Ничто иное не приходило ему в голову. Он был удручен, но спокоен. Даже если война против ожидания затянется, Елена сможет приехать в Германию через какую-нибудь нейтральную страну. Своими соображениями он делился с ней.
Согласно условиям перемирия, германские войска должны были покинуть Болгарию за две недели. С помощью знакомого полковника медслужбы Бенц сумел остаться в Софии до последнего дня. Зачем? Так же трудно было объяснить, почему он задержался тогда в X.
Ротмистр Петрашев быстро шел на поправку, и Елена могла больше времени проводить с Бенцем. Она осунулась и побледнела после бессонных ночей, проведенных у постели раненого. Иногда они с Бенцем шли в Борисов парк, который тогда находился за чертой города и не был таким многолюдным. Печальное многоцветье осени, считанные дни, остававшиеся до отъезда Бенца, придавали их любви меланхолическую нежность и откровенность. Они бродили по пустынным аллеям, усыпанным желтыми листьями. Елена старалась приободрить его, говорила, что очень любит его, что всегда будет думать о нем, что будет писать ему длинные письма. Но бывали моменты, когда она начинала невольно анализировать пережитое, и тогда снова всплывал навязчивый мотив – непонятное, гнетущее самоуничижение. Потом она вдруг спохватывалась и с внезапным оптимизмом убеждала его, что верит в их счастье, которому не будет конца. Но мог ли Бенц поверить в это? За последние дни в Софии он видел, как много мужчин ухаживает за Еленой, и впервые ощутил тревогу и опасение, когда думал о том, как она будет проводить время без него. Ради справедливости он должен был признать, что при встречах с молодыми офицерами, навещавшими брата, она не позволяла себе даже намека на флирт. Бенц испытывал не ревность, а страх… Именно страх, потому что ревность связана с известным ожесточением по отношению к любимому существу, а Бенц был еще очень далек от естественного в подобной ситуации раздражения. Страх вызывали не конкретные соперники, поручик X или капитан У, осыпающие ее комплиментами, а затаенное убеждение, что он рано или поздно потеряет ее и его отъезд ускорит катастрофу. И все же он тешил себя надеждой, что надолго сохранит ее любовь. Любовь подобна жизни на пороге смерти: отчаянными усилиями, любыми жертвами мы отстаиваем каждый ее час, каждую минуту…
XVIII
Между тем время летело и день отъезда Бенца неумолимо приближался. Из Македонии прибывали последние немецкие батальоны и батареи. Иногда Бенц останавливался на улице и задумчиво следил за проходящими артиллерийскими колоннами. Громадные понурые лошади, тяжелые орудия, солдаты в сером – медлительный поток стали, животных и людей катился среди враждебного молчания болгар, стоявших на тротуарах. С одной из последних артиллерийских частей прибыл и Гиршфогель.
Андерсон и Гиршфогель уезжали в одном эшелоне и вместе пришли попрощаться. Гиршфогель ничуть не изменил своим манерам, но выглядел окрепшим, даже помолодевшим. Сидя за чаем, оп спросил Елену, может ли он быть уверен, что она не осталась в обиде за мелкие шутки, которые он позволял себе за время их двухлетнего знакомства. И, желая выставить свое извинение как последнюю шутку, он насмешливо поглядел на нее своим пронзительным, ехидным взглядом.
– Ничуть, – произнесла она в раздумье, не обращая внимания на его иронию. – В вас я всегда видела свою совесть.
– Другими словами, – не утерпел Гиршфогель, – я не слишком часто мучил вас.
– Нет, вы мучили меня, – сказала она так же тихо и задумчиво, – вы даже были беспощадны. Но поверьте, от этого я становилась лучше.
Гиршфогель поклонился с двусмысленным выражением, но ничего не сказал.
– Я стала лучше, – продолжала она. – Возможно, вы подумаете, что я придаю драматический характер заурядным отношениям. Не знаю! Быть может, только я воспринимала их так. Но это правда – я стала лучше.
Гиршфогель с трудом выдерживал мину польщенной скромности, еле удерживаясь от смеха, но Елена не рассердилась.
– Смейтесь! – тихо сказала она, ни к кому не обращаясь.
Некоторое время все четверо молча пили чай. Елена, отодвинув свою чашку, облокотилась на стол. Грустным, пристальным взглядом она по очереди окинула мужчин. И снова прозвучал ее голос:
– Мне жаль расставаться со всеми вами. В те часы, которые я проводила с вами, мне казалось, что жизнь моя полна. Я отчаивалась, надеялась, защищалась, нападала. Но каждый из вас был убежден, что прежде, чем осудить, меня надо понять. Благодарю вас за это. Теперь ваши приговоры произнесены…
– И обвиняемая отпущена на свободу, – закончил Гиршфогель.
– На свободу? – повторила она дрогнувшим голосом, уставившись на середину стола.
– Думаю, вы ее получите, – сказал Гиршфогель.
– Вы знаете, что я не могу быть свободной, – с улыбкой промолвила она.
– Откуда мне знать? – спросил Гиршфогель, который не любил оставлять ее намеки без ответа.
Елена хотела что-то сказать, но раздумала.
Бенц мысленно одобрил ее молчание.
Гиршфогель усмехнулся с видом человека, который не допускает и мысли, что в такую минуту речь может идти о серьезных вещах. Однако лицо Андерсона застыло в выражении безмерной печали. Еще раз Елена с оскорбительным равнодушием прошла мимо его любви. И все же не был ли он менее несчастлив, чем Бенц?…
Андерсон квартировал неподалеку от военного министерства в старом одноэтажном доме Петрашевых, где до него располагался фон Гарцфельд. Как только Андерсон уехал, Елена предложила Бенцу перебраться из гостиницы в этот дом. Бенц без колебаний согласился. Любовь всегда стремится к спокойствию и уединению.
В доме было несколько комнат по обеим сторонам широкого темного коридора. Одна из комнат была убрана в турецком стиле: с диванами, подушками, кальяном и жаровней. Елена ввела в нее Бенца с некоторой торжественностью. С артистичной изысканностью она собрала здесь все, что располагало бы к восточной неге и сладострастию. На диванах, застланных старинными ковриками тонкой работы, были разбросаны вышитые шелком атласные подушки. Низкий столик черного дерева посреди комнаты был заставлен серебряной посудой. Все вещи отличались изяществом, красотой, достойными музея, и, конечно, стоили немалых денег, но не привели Бенца в восторг. Уже с порога на него повеяло пряным запахом ее духов, пропитавшим все вокруг, и ему стало душно. Он невольно подумал о часах, которые Елена провела здесь с фон Гарцфельдом. Бенц не выразил восхищения, и Елена посмотрела на него разочарованно, однако поняла причину его сдержанности и молча вышла из комнаты.
Эта немая сцена не омрачила последних дней их любви. Незаметно Елена вовлекала Бенца в тягучее восточное безделье, сладостно притупляющее волю. Бенц перенял ее ориентальскую привычку лежать по целым дням, куря сигарету за сигаретой. Почему именно здесь нежная красота этой юной смуглой женщины излучала мягкое, золотистое сияние, волновавшее его душу сильнее, чем бурные вспышки страсти в X.? Осень, ясное, лазурное небо, угасающее солнечное тепло, бесконечные колонны разоруженных болгарских солдат, тянущиеся по улицам с фронта, молчаливое отчаяние побежденного народа, чья участь ждет и Германию, – все это во время ежедневных свиданий с Еленой переполняло Бенца неизбывной печалью.
Иногда наедине с нею его вдруг охватывало подсознательное беспокойство, которое вторгается в душу даже в минуты полного счастья как предчувствие его мимолетности. Сознательно или инстинктивно, любовь Елены в эти последние дни становилась все более нежной. И все же всякий раз, проводив ее и оставшись в опустевшем доме, Бенц тревожился и мучился. Сон бежал от него, ночь превращалась в зияющую, черную пустоту, в которой слышался глухой гул сомнений и ревности.
Что будет с Еленой, когда он уедет?
Он догадывался о скрытых, неведомых страстях, дремавших в ее душе, но у него были и другие, чисто внешние поводы для сомнений. Вслед за покидающей Софию немецкой армией в город вступят войска Антанты. Светская жизнь, без которой Елена не мыслит существования, снова закружит ее в своем водовороте. Бенц представлял себе Елену в кругу французских офицеров, неминуемое сближение с ними, когда в ней заговорит французская кровь… А он в это время будет думать о ней в каком-нибудь полевом госпитале, в тяжелой духоте, пропитанной запахом крови и лекарств, и терзаться каждым ложным слухом о мире.
Так в бессонные ночи Бенц неотвратимо приближался к страшному часу, когда ему суждено было пожертвовать тем, что он даже не помышлял потерять.
Когда именно впервые осенила Бенца роковая мысль остаться в Болгарии? Это не так уж важно. Многие решения медленно и незаметно зреют в глубинах подсознания. Когда же они завладевают нами и мы приступаем к их исполнению, оказывается, что они построены по той же логике, которой мы пользуемся сознательно, возникают доводы, которые удивляют нас своей четкостью. Бенц любил Елену страстной, исступленной любовью; она сама разжигала в нем это чувство, ослепленная иллюзией, будто сможет пойти ради него на жертву. Он любил ее до самозабвения, с тоской надеясь, что, погубив свою душу, спасет любовь. Никакая сила не была в состоянии оторвать его от Елены; никакие колебания не могли заставить его отказаться от борьбы за нее. Оставить Елену одну среди своры вражеских офицеров!.. Оставить ее на брата, который еще легкомысленней, чем она!.. Быть вдалеке и знать, что столько мужчин окружают ее, льстят ей, ухаживают за ней! Ежечасно воображать, как призраки в ненавистных мундирах целуют ей руки, подносят зажигалки, ловят на лету каждое ее слово!.. Нет, это невыносимо! Отдаваясь своим мучительным мыслям, Бенц удивлялся тому, что они возникают у него именно в те дни, когда каждый поступок Елены приносил ему доказательства ее любви. Но ревность, даже когда у нее нет объекта и она не приводит к ожесточению, все же интуитивно открывает опасности, в которых разум убеждается гораздо позже.
Бенц ужасался тупому безразличию, с которым он рассуждал о последствиях своего поступка. Словно чья-то зловещая рука разом порвала все нити, которые связывали его ум и сердце с агонизирующей великой Германией 1918 года, В прошлом Бенца не было ничего, что позволяло бы думать, будто рассудительный и холодный поручик медицинской службы когда-либо станет дезертиром. Строгость отца, воспитание в германской школе и казарме приучили Бенца к суровой, размеренной жизни. Никогда Бенц не был мечтателем, никогда не стремился к исключительным переживаниям. Он был заурядным, добросовестным немецким врачом, довольствовался повседневными радостями жизни, и его карьера катилась бы и дальше по гладким, привычным рельсам, как у тысяч других военных врачей. Да, таким был Бенц!.. Он и сам не допускал, что может быть другим. Как мало знал он о сокровенных глубинах своей души, о скрытом механизме своего внутреннего «я», который управляет всеми нашими поступками под обманчивой видимостью внешнего детерминизма!
Как только Бенц пришел к мысли о том, что, если он хочет сохранить Елену, он должен остаться в Болгарии, эта мысль обрела форму решения. Ничто не могло теперь его разубедить. Последующие бессонные ночи уже были не порой борьбы и колебаний, а порой кошмарных рассуждений, которые лишь укрепляли его решение. Бенц знал, что жертвует честью и карьерой, что его объявят дезертиром, что он никогда не увидит Германии. Знал, что даже мать будет презирать его, эта убитая горем седая женщина с печальным лицом, в неизменном трауре по старшему сыну Венцелю, который погиб в Скагерраке. Если славная смерть Венцеля была для матери горьким утешением, то каким ударом станет для нее несмываемый позор Эйтеля!
День, когда последний немецкий эшелон отправлялся из Софии, был для Бенца особенно мучительным. Поезд уходил поздно вечером, Бенц решил сесть в вагон на софийском вокзале, незаметно сойти на первой же небольшой станции и вернуться в Софию. Тогда его не скоро хватятся. Все утро он провел в приготовлениях к побегу. Он взял из банка несколько тысяч немецких марок, сбереженных за время пребывания в Болгарии, и обменял их на левы. На вокзале он уточнил время отправления, от железнодорожника узнал, где и когда поезд сделает первую остановку. Затем нашел шофера, который согласился ждать его с машиной в деревне возле этой станции, и дал ему щедрый задаток. Все это Бенц проделал методично, невозмутимо, хотя его не оставляло ощущение тупого ужаса, который сопровождает действия даже самых закоренелых преступников.
В полдень Бенц отправился к Петрашевым. Елена хотела, чтобы они в последний раз пообедали вместе. Он не без усилия согласился, страдая от того, что должен скрывать от нее свой замысел. Он сознавал все безумие своего поступка и понимал, что Елена будет в ужасе, узнав о нем. Он не хотел, чтобы она разубеждала и просила его. Даже в этот роковой час, когда он жертвовал своей честью, он не хотел мучить ее и ставить перед жестоким выбором – либо он, либо брат.
За стол они сели вдвоем. Ротмистр Петрашев еще не вставал с постели. Время от времени Елена смотрела на Бенца с нежным сочувствием, пыталась улыбкой ободрить его. С долгими паузами они говорили о будущем. Она советовала ему быть твердым, терпеливо переносить разлуку, помнить о ее любви. Елена верила своим словам так же безрассудно, как верил им порой Бенц!..
После кофе они пошли в комнату ротмистра. Петрашев встретил Бенца своей обычной вежливой улыбкой. Он сказал несколько красивых фраз о чувствах, которые он неизменно питает к немцам. Союз погиб, но моральное единство нерушимо. Он надеется, что Бенц будет вспоминать о них с сестрой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22