Когда ему в конце концов сообщили, что насчет звона известно только то, что такой-то человек провозглашает повсюду то-то и то-то, синьор послал за ним. Бедняк явился, сильно перепуганный. Увидев его, синьор сказал: «Поди сюда; что это ты там говоришь? Что значит этот колокольный звон?» Бедняк отвечал: «Я скажу вам это; только не оставьте меня своей милостью. Такой-то горожанин из вашего города хотел купить у меня участок земли, я же не хотел ему продавать его; тогда, не имея возможности приобрести его, он каждый год, когда у него пахали, запахивал часть моего поля, когда полоску с локоть, а когда и с два, пока не добрался наконец до вишневого дерева, дальше которого идти так, чтобы захват остался незамеченным, было трудно. Да благословит бог того, кто его посадил! Ведь, если бы оно там не росло, то сосед мой в короткое время захватил бы всю мою землю. А так как то, что мне принадлежит, отнято у меня человеком очень богатым и влиятельным, сам же я, можно сказать, бедняк, то, после стольких бедствий и перенесенных мною чрезмерных огорчений, потеряв всякую надежду, я отправился по церквам и заказал им, за известную плату, заупокойный звон по случаю кончины правды».
Услышав эти остроумные слова бедняка и рассказ его о том, как его ограбил один из горожан Фаэнцы, синьор послал за грабителем. Раскрыв и выяснив правду, Франческо приказал вернуть землю бедняку и распорядился, чтобы землемеры отправились на место и отрезали бедняку от смежной с ним земли богача столько, сколько тот в свое время отнял у бедного; а кроме того, он велел богатому уплатить соседу два флорина, которые тот израсходовал на колокольный звон.
Такой поступок со стороны синьора был большой справедливостью и большой милостью, ибо богач заслуживал худшего; но если, взвесив все хорошенько, признать, что добродетель синьора была велика, то нельзя не сказать, что и бедный человек поступил весьма справедливо. И когда он говорил, что колокола звонили по случаю кончины правды, можно было бы сказать, что они звонили, чтобы воскресить ее.
Было бы не худо, если бы они звонили и нынче, чтобы она воскресла вновь.
Новелла 204
Мессер Аццо дельи Убертини упрекает во флорентийском дворце некоего солдата, жалующегося на то, что, несмотря на его просьбы, ему в продолжении недели не могут выплатить жалованья, и ссылается на себя, как на пример обратного
История, которую я хочу теперь рассказать, еще более любопытна; к тому же я, писатель, был ее свидетелем.
В те времена, когда герцог Анжуйский отправился в поход против короля Карла III, чтобы, как он говорил, отомстить за ее светлость королеву, мадонну Джованну, то весть о взятии Ареццо сиром де Куси вместе с Марком ди Пьетрамала и другими достигла до Флоренции в какой-нибудь час, вызвав там большую печаль. Немного спустя пришла весть о смерти герцога Анжуйского. Она явилась драгоценным бальзамом, исцелившим смертельную рану, нанесенную потерей Ареццо. После этого, наконец, сир де Куси, получив за это большое количество денег, передал Ареццо Флорентийской коммуне, а между тем, не умри герцог, он не только не отдал бы или не продал бы Ареццо, но и нашему городу грозила бы опасность потерять свою самостоятельность.
Когда Ареццо снова перешел под власть Флорентийской коммуны, флорентийцы постарались отобрать все зависевшие от них замки от тех, кто владел ими не по праву. Между прочим, они потребовали, чтобы некий мудрый и доблестный дворянин, по имени Аццо дельи Убертини из Ареццо, вернул несколько замков, которыми он неправильно владел в области Аццо; потому что ведь Аццо было продано Флорентийской коммуне со всеми своими замками и со всеми своими правами. Этот дворянин, не возражая ничего и скорее соглашаясь с решением, предстал перед флорентийскими синьорами и сказал: «Синьоры мои, если бы я имел тысячу доводов против вашего желания и вашего намерения, я не стал бы приводить ни одного из них. Скажу вам только одно: я владею столькими-то замками. Если вы желаете получить их все, я все их вам отдаю, и вот вам ключи; ибо я думаю, что я стану гораздо богаче и значительнее, будучи бедным и повинуясь вашим приказаниям, чем владея тем, что имею, или тем, что мог бы иметь вопреки вашей воле».
Несмотря на такое начало, на дальнейшее продолжение и конец дела, несмотря на то, что он никогда не менял своего желания передать свое достояние коммуне, ему пришлось в течение нескольких месяцев стараться и хлопотать об этом деле, так как он не мог ускорить его решение, и всякий день он ходил в синьорию. И притом, когда они обсуждали свои пожелания относительно некоторых замков, либо его собственных, либо таких, которые он получил от Ареццо и никогда не говорил ничего другого, кроме fiat, его все же задерживали на долгое время, и он в течение нескольких месяцев не мог провести дело и вернуться домой.
Однажды случилось, что, когда названный мессер Аццо находился во дворце приоров, в зале рядом с комнатой заседаний некий дворянин, служивший в войске капралом, пришедший просить синьоров уплатить ему деньги, которые он заслужил, и получивший отказ, вышел от них крайне взволнованный, упрекая их и бранясь. Увидя его, мессер Аццо спросил, что с ним такое. На это тот ответил: «Какой черт, что со мной? Я должен получить двести флоринов, заработанных с большим трудом так-то и так-то, но хожу сюда вот уже добрых дне недели, и мне все не могут заплатить».
Тогда мессер Аццо сказал: «Добрый человек, ты, наверно, мало бываешь в этом дворце. Я хочу тебе рассказать, что вот почти четыре месяца, как я здесь и желаю передать свое имущество коммуне, а все не могу провести этого дела. Так подумай же, кому следует больше жаловаться: тебе или мне?»
Капрал, выслушав мессера, сказал: «Ей-богу, хорошенькую надежду вы мне подаете на будущие неприятности!»
Речи мессера Аццо были переданы синьорам одним из слышавших их; ну, словом, один из них, может быть самый разумный, заметил: «Он сказал совершенно верно, что здесь не дают хода никакому делу, и хороша, нечего сказать, честь, если мы заставляем ждать здесь полгода, а иногда и целый год, дворянина ради жилищ, и никогда-то мы не кончаем дела, которое должны сделать».
После чего все, побуждаемые этими словами, единогласно решили не браться ни за что другое, пока дела мессера Аццо и упомянутого солдата не будут разрешены; и на другой день без всякого промедления с обоими делами было покончено.
Итак, слова мессера Аццо имели то значение, что они разбудили тех, кто спал. А что может быть прекраснее и почтеннее для тех, кто судит, как не разрешать справедливым образом дела, которые к ним попадают? Это столь прекрасная вещь, что подданные никогда не захотят иной власти, а поступать наоборот – вещь тягостная и вызывающая негодование, так что подданные предпочли бы быть в аду под властью дьявола скорее, чем под властью тех, кто так долго тянут их дела; ведь они теряют на это столько времени, не говоря уже о трудах и убытках, пока не дождутся конца какой-нибудь своей тяжбы.
Новелла 206
Мельник Фаринелло из Рьети влюблен в монну Колладжу. Жена его, узнав об этом, ухитряется проникнуть в дом монны Колладжи, укладывается на ее кровать, а Фаринелло доверчиво ложится к ней, и, полагая, что имеет дело с монной Колладжей, имеет дело с женой
Чтобы внести в мои рассказы некоторое разнообразие, я хочу обратиться к забавным случаям с поклонниками, о каких еще не было речи.
В городе Рьети жил некогда молодой мельник, по имени Фаринелло, у которого была молодая жена, по имени Ванна. Будучи человеком несколько легкомысленным, мельник этот влюбился в одну молодую вдову – женщину, как и он, простого звания, но скорее бедную, по имени Колладжа. Желая удовлетворить свое влечение, он не раз просил об этом женщину, предлагая ей подарить за то две четверти зерна, которые весят каждая почти что полтораста фунтов, потому что рьетский руджо, который составляет четыре четверти, равняется шестистам фунтам.
Так как мельник все продолжал приставать к женщине, предлагая ей подарок, а та не могла дать отпор такой назойливости, то она отправилась однажды к монне Ванне, жене названного Фаринелло, и, придя, сказала ей, что явилась с жалобой на ее мужа, который не оставляет ее в покое и ежедневно просит о некоторых вещах, которые противны всякой чести; между прочим, сообщила она и о том, что предлагает ей Фаринелло, рассказав о двух четвертях зерна. Выслушав женщину, монна Ванна придумала хитрую уловку с тем, чтобы то, чем муж ее хотел угостить монну Колладжу, досталось бы ей. Но она не была из тех нынешних женщин, которые поднимают в таких случаях шум, как курица, когда она снесет яйцо, и разглашают среди соседей и посторонних людей свой собственный и мужний позор. Она спокойно и ласково обошлась с монной Колладжей и сказала ей: «Вы пожаловали в добрый час. Если вы пожелаете сделать то, что я вам скажу, я избавлю вас от этой неприятности. А способ такой. Как только он будет опять просить тебя, накажи ему, в какую ночь ему к тебе прийти, и оповести о том меня. На эту ночь уйди тайком ночевать к какой-нибудь своей соседке, а свой дом предоставь в мое распоряжение. Но скажи ему, чтобы он доставил тебе две четверти зерна, а я дам тебе еще одну, так чтобы всего было три. Все прочее предоставь мне».
Выслушав это и понимая, что она, таким образом, приобретает больше, не теряя чести, – между тем как она только что думала, что Фаринелло получит свое, – женщина сразу же согласилась. На обратном пути она встретила Фаринелло, который нес зерно для размола и, подойдя к ней, сказал: «У меня приготовлено зерно, и вы можете получить его в любой час, когда захотите».
Женщина тихонько ответила ему, что из нужды она готова удовлетворить его желание, и предложила ему в тот же вечер доставить зерно и явиться к ней. На этом они и согласились.
Запасшись обещанием того, чего он давно уже добивался, и раздумывая за помолом о том, что ему предстояло делать сегодня ночью, он работал в этот день на мельнице спустя рукава; насыпав две четверти зерна в два мешка, чтобы отнести их когда наступит ночь в дом к монне Колладже, он подумал о том, что хорошо было бы найти надежного товарища, который помог бы ему снести мешки.
Пораздумав над этим, он обратился к одному своему близкому другу, такому же мельнику, как он, по имени Кьодьо, и попросил его помочь ему снести ночью вместе с ним один мешок, но чтобы он держал все втайне. Дело это было совершенно необыкновенным и противным привычкам мельников, которые охотно нагружают себя зерном или мукой, когда берут их у кого-нибудь, но редко делают так, чтобы дарить кому-нибудь. Вернувшись к монне Ванне в тот же самый день, донна Колладжа рассказала ей о том, как она договорилась с Фаринелло, что когда наступит ночь, он доставит ей зерно и будет спать с ней, и сообщила, что сама она, по указанию монны Ванны, отправится ночевать к одной своей соседке; а мельничиха расположится в ее доме по своему усмотрению. Донна Ванна ответила на это: «Вы поступили правильно. Нынче ночью я приду и устрою то, что мне нужно. Вы же не беспокойтесь больше ни о чем». Так и было сделано.
Фаринелло имел обыкновение проводить большую часть ночи на мельнице, а если он не проводил там целую ночь, то отсутствовал дома столько же, потому что уходил иногда с мельницы куда-нибудь и оставался там до утра. Между тем жена его, монна Ванна, отправилась к донне Колладже, вступила там в обладание ее домом и ложем и стала ждать своего Фаринелло вместо той, которую он так страстно желал.
Когда Фаринелло, которому так повезло, решил, что настало время задать кобыле корму, он вместе с приятелем своим Кьодьо, взвалив себе по мешку на спину, двинулись в путь. Подойдя к двери женщины, они нашли ее приоткрытой; толкнув ее, они вошли в дом, сложили мешки. После этого Фаринелло сказал Кьодьо: «Не посетуй на меня, если тебе придется подождать меня немного. Если ты подождешь, то это, быть может, будет на пользу и тебе».
Услышав это, Кьодьо сказал: «Друг мой, ступай и оставайся там, сколько хочешь: я не уйду до тех пор, пока ты не вернешься».
И Кьодьо остался, а Фаринелло пошел в комнату, как было уговорено, где вместо донны Колладжи его ожидала донна Ванна. В полумраке, подойдя к кровати, он лег подле женщины, причем оба молчали, чтобы не быть услышанными, и только вздыхали, а женщина делала знаки, чтобы он не говорил, и показывала, что вблизи находятся соседи. Делала же она это для того, чтобы Фаринелло ее не узнал. Фаринелло повиновался, привалился к ней, использовал ее, правда, в тех целях, с какими сюда явился, но получил не то, на что рассчитывал. В довольно короткий срок он четыре раза собрал свою дань, и после последнего раза поднялся и сказал: «Я пойду помочиться и сейчас вернусь».
Сделав это, он пошел к Кьодьо, который его ждал, и сказал ему: «Она меня, братец мой, порядочно вымотала, прежде чем согласилась на то, чего я хотел. Ты принес сюда столько же зерна, сколько и я. Если хочешь вместе со мной воспользоваться этим благодеянием или, если угодно, злодеянием, то можешь пройти прямо в комнату; но там ложись на кровать, не произнося ни единого слова, и сделай вид, что это я, так как с меня на эту ночь будет».
Услышав это, Кьодьо отнюдь не изобразил из себя глухого. Он тотчас же входит в комнату и, улегшись на кровать подле женщины вместо Фаринелло, в короткий срок трижды удовлетворяет свое желание. Встав затем с кровати, он возвращается к ожидавшему его Фаринелло, и оба они отправляются на мельницу, откуда вышли.
Рано утром вернулась домой и женщина, уверенная, что спала все время с Фаринелло. Поутру возвратилась в свой дом от соседки и донна Колладжа и нашла свою постель совершенно измятой.
В то время, как донна Ванна ожидала мужа у себя дома, где собственно дело и должно было быть выполнено надлежащим образом, является Фаринелло, показавший себя столь боеспособным рыцарем, и говорит жене, что чувствовал себя на мельнице всю ночь плохо, а потому просит ее изжарить ему два яйца. Жена отвечает ему на это: «Их нужно бы изжарить семь».
Тогда Фаринелло спрашивает ее: «Что это значит? Я хочу только два».
Жена говорит ему на это: «А их все-таки нужно семь».
Тогда муж спрашивает ее: «Что ты, с ума сошла?»
Жена отвечает ему: «С ума сошел, пожалуй, ты».
Фаринелло стоял совершенно изумленный. Тогда жена говорит ему:
«Удивляйся, удивляйся, потому что тебе есть чему удивляться. Нынче ночью ты показал себя доблестным рыцарем, так как молол семь раз. Ты отлично знаешь где; но только не с той, с кем думал, потому что женщина, с которой ты этой ночью молол семь раз, была я, а не монна Колладжа, и доказательством тому, что, кончив первые четыре раза, ты встал и пошел мочиться, а потом вернулся и еще трижды продолжал игру. Таким образом, я, которой ты не видел, получила от тебя то, чего не получала от тебя никогда, когда ты меня видел. Теперь ты просишь меня о яйцах, так как будто бы чувствуешь себя плохо от помола. Ты говоришь правду, потому что ты молол мое тело. Ты очень опечален этим, и пошли тебе бог такой печали, так как ты думаешь обращаться со мной, как со служанкой, и даришь зерно. И я подарила его целый мешок, я тоже, и израсходовала его с большей пользой, чем ты своих два. И пусть постигнет то же самое всех других дурных мужей, которые постыдно обманывают своих жен, а жен их – то, что случилось со мной нынешней ночью. Всякий раз, когда тебе понадобится этот товар, знай, что я всегда готова предложить его тебе. Так что ты можешь молоть на своей мельнице, и будет тебе не мало работы. Добывай себе на прожиток, потому что тебе это очень необходимо, и нечего одаривать мукой вдов, чтоб тебе пусто было, плут ты этакий!»
Выслушав это, Фаринелло не знал, что ему сказать, и мог промолвить только: «Я не знаю, что ты говоришь; вероятно, ты говоришь это только для того, чтобы не дать мне яиц».
«Так, значит, тебе нужно высидеть их», – сказала жена. – Ступай же высиживать их на свою мельницу и бери столько яиц, сколько тебе захочется, и мели, как ты молол этой ночью».
Фаринелло счел за лучшее положить конец словам, видя, что сверх его ожидания его плутня раскрыта, и ему стало казаться, что все вышло очень нехорошо: во-первых, потому, что он молол там, где не рассчитывал; во-вторых, потому, что он позволил Кьодьо молоть на своей мельнице, полагая, что разрешает ему молоть на чужой. И пошел он к себе на мельницу совершенно опечаленный, в раздумье, не поев яиц. Застав там Кьодьо, он сказал ему, что его жена, по-видимому, знает о ночном приключении, и просил, ради бога, держать этот случай в тайне, ибо, если родичи донны Колладжи проведают о нем, то оба они окажутся в опасном положении. Поэтому он никогда не открывал другу, что тот спал с монной Ванной.
Придя в себя, Фаринелло понемногу помирился с женой, говоря: «Что, я первый влюбился или забыл? Ты сумела устроить так, что должна быть довольна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Услышав эти остроумные слова бедняка и рассказ его о том, как его ограбил один из горожан Фаэнцы, синьор послал за грабителем. Раскрыв и выяснив правду, Франческо приказал вернуть землю бедняку и распорядился, чтобы землемеры отправились на место и отрезали бедняку от смежной с ним земли богача столько, сколько тот в свое время отнял у бедного; а кроме того, он велел богатому уплатить соседу два флорина, которые тот израсходовал на колокольный звон.
Такой поступок со стороны синьора был большой справедливостью и большой милостью, ибо богач заслуживал худшего; но если, взвесив все хорошенько, признать, что добродетель синьора была велика, то нельзя не сказать, что и бедный человек поступил весьма справедливо. И когда он говорил, что колокола звонили по случаю кончины правды, можно было бы сказать, что они звонили, чтобы воскресить ее.
Было бы не худо, если бы они звонили и нынче, чтобы она воскресла вновь.
Новелла 204
Мессер Аццо дельи Убертини упрекает во флорентийском дворце некоего солдата, жалующегося на то, что, несмотря на его просьбы, ему в продолжении недели не могут выплатить жалованья, и ссылается на себя, как на пример обратного
История, которую я хочу теперь рассказать, еще более любопытна; к тому же я, писатель, был ее свидетелем.
В те времена, когда герцог Анжуйский отправился в поход против короля Карла III, чтобы, как он говорил, отомстить за ее светлость королеву, мадонну Джованну, то весть о взятии Ареццо сиром де Куси вместе с Марком ди Пьетрамала и другими достигла до Флоренции в какой-нибудь час, вызвав там большую печаль. Немного спустя пришла весть о смерти герцога Анжуйского. Она явилась драгоценным бальзамом, исцелившим смертельную рану, нанесенную потерей Ареццо. После этого, наконец, сир де Куси, получив за это большое количество денег, передал Ареццо Флорентийской коммуне, а между тем, не умри герцог, он не только не отдал бы или не продал бы Ареццо, но и нашему городу грозила бы опасность потерять свою самостоятельность.
Когда Ареццо снова перешел под власть Флорентийской коммуны, флорентийцы постарались отобрать все зависевшие от них замки от тех, кто владел ими не по праву. Между прочим, они потребовали, чтобы некий мудрый и доблестный дворянин, по имени Аццо дельи Убертини из Ареццо, вернул несколько замков, которыми он неправильно владел в области Аццо; потому что ведь Аццо было продано Флорентийской коммуне со всеми своими замками и со всеми своими правами. Этот дворянин, не возражая ничего и скорее соглашаясь с решением, предстал перед флорентийскими синьорами и сказал: «Синьоры мои, если бы я имел тысячу доводов против вашего желания и вашего намерения, я не стал бы приводить ни одного из них. Скажу вам только одно: я владею столькими-то замками. Если вы желаете получить их все, я все их вам отдаю, и вот вам ключи; ибо я думаю, что я стану гораздо богаче и значительнее, будучи бедным и повинуясь вашим приказаниям, чем владея тем, что имею, или тем, что мог бы иметь вопреки вашей воле».
Несмотря на такое начало, на дальнейшее продолжение и конец дела, несмотря на то, что он никогда не менял своего желания передать свое достояние коммуне, ему пришлось в течение нескольких месяцев стараться и хлопотать об этом деле, так как он не мог ускорить его решение, и всякий день он ходил в синьорию. И притом, когда они обсуждали свои пожелания относительно некоторых замков, либо его собственных, либо таких, которые он получил от Ареццо и никогда не говорил ничего другого, кроме fiat, его все же задерживали на долгое время, и он в течение нескольких месяцев не мог провести дело и вернуться домой.
Однажды случилось, что, когда названный мессер Аццо находился во дворце приоров, в зале рядом с комнатой заседаний некий дворянин, служивший в войске капралом, пришедший просить синьоров уплатить ему деньги, которые он заслужил, и получивший отказ, вышел от них крайне взволнованный, упрекая их и бранясь. Увидя его, мессер Аццо спросил, что с ним такое. На это тот ответил: «Какой черт, что со мной? Я должен получить двести флоринов, заработанных с большим трудом так-то и так-то, но хожу сюда вот уже добрых дне недели, и мне все не могут заплатить».
Тогда мессер Аццо сказал: «Добрый человек, ты, наверно, мало бываешь в этом дворце. Я хочу тебе рассказать, что вот почти четыре месяца, как я здесь и желаю передать свое имущество коммуне, а все не могу провести этого дела. Так подумай же, кому следует больше жаловаться: тебе или мне?»
Капрал, выслушав мессера, сказал: «Ей-богу, хорошенькую надежду вы мне подаете на будущие неприятности!»
Речи мессера Аццо были переданы синьорам одним из слышавших их; ну, словом, один из них, может быть самый разумный, заметил: «Он сказал совершенно верно, что здесь не дают хода никакому делу, и хороша, нечего сказать, честь, если мы заставляем ждать здесь полгода, а иногда и целый год, дворянина ради жилищ, и никогда-то мы не кончаем дела, которое должны сделать».
После чего все, побуждаемые этими словами, единогласно решили не браться ни за что другое, пока дела мессера Аццо и упомянутого солдата не будут разрешены; и на другой день без всякого промедления с обоими делами было покончено.
Итак, слова мессера Аццо имели то значение, что они разбудили тех, кто спал. А что может быть прекраснее и почтеннее для тех, кто судит, как не разрешать справедливым образом дела, которые к ним попадают? Это столь прекрасная вещь, что подданные никогда не захотят иной власти, а поступать наоборот – вещь тягостная и вызывающая негодование, так что подданные предпочли бы быть в аду под властью дьявола скорее, чем под властью тех, кто так долго тянут их дела; ведь они теряют на это столько времени, не говоря уже о трудах и убытках, пока не дождутся конца какой-нибудь своей тяжбы.
Новелла 206
Мельник Фаринелло из Рьети влюблен в монну Колладжу. Жена его, узнав об этом, ухитряется проникнуть в дом монны Колладжи, укладывается на ее кровать, а Фаринелло доверчиво ложится к ней, и, полагая, что имеет дело с монной Колладжей, имеет дело с женой
Чтобы внести в мои рассказы некоторое разнообразие, я хочу обратиться к забавным случаям с поклонниками, о каких еще не было речи.
В городе Рьети жил некогда молодой мельник, по имени Фаринелло, у которого была молодая жена, по имени Ванна. Будучи человеком несколько легкомысленным, мельник этот влюбился в одну молодую вдову – женщину, как и он, простого звания, но скорее бедную, по имени Колладжа. Желая удовлетворить свое влечение, он не раз просил об этом женщину, предлагая ей подарить за то две четверти зерна, которые весят каждая почти что полтораста фунтов, потому что рьетский руджо, который составляет четыре четверти, равняется шестистам фунтам.
Так как мельник все продолжал приставать к женщине, предлагая ей подарок, а та не могла дать отпор такой назойливости, то она отправилась однажды к монне Ванне, жене названного Фаринелло, и, придя, сказала ей, что явилась с жалобой на ее мужа, который не оставляет ее в покое и ежедневно просит о некоторых вещах, которые противны всякой чести; между прочим, сообщила она и о том, что предлагает ей Фаринелло, рассказав о двух четвертях зерна. Выслушав женщину, монна Ванна придумала хитрую уловку с тем, чтобы то, чем муж ее хотел угостить монну Колладжу, досталось бы ей. Но она не была из тех нынешних женщин, которые поднимают в таких случаях шум, как курица, когда она снесет яйцо, и разглашают среди соседей и посторонних людей свой собственный и мужний позор. Она спокойно и ласково обошлась с монной Колладжей и сказала ей: «Вы пожаловали в добрый час. Если вы пожелаете сделать то, что я вам скажу, я избавлю вас от этой неприятности. А способ такой. Как только он будет опять просить тебя, накажи ему, в какую ночь ему к тебе прийти, и оповести о том меня. На эту ночь уйди тайком ночевать к какой-нибудь своей соседке, а свой дом предоставь в мое распоряжение. Но скажи ему, чтобы он доставил тебе две четверти зерна, а я дам тебе еще одну, так чтобы всего было три. Все прочее предоставь мне».
Выслушав это и понимая, что она, таким образом, приобретает больше, не теряя чести, – между тем как она только что думала, что Фаринелло получит свое, – женщина сразу же согласилась. На обратном пути она встретила Фаринелло, который нес зерно для размола и, подойдя к ней, сказал: «У меня приготовлено зерно, и вы можете получить его в любой час, когда захотите».
Женщина тихонько ответила ему, что из нужды она готова удовлетворить его желание, и предложила ему в тот же вечер доставить зерно и явиться к ней. На этом они и согласились.
Запасшись обещанием того, чего он давно уже добивался, и раздумывая за помолом о том, что ему предстояло делать сегодня ночью, он работал в этот день на мельнице спустя рукава; насыпав две четверти зерна в два мешка, чтобы отнести их когда наступит ночь в дом к монне Колладже, он подумал о том, что хорошо было бы найти надежного товарища, который помог бы ему снести мешки.
Пораздумав над этим, он обратился к одному своему близкому другу, такому же мельнику, как он, по имени Кьодьо, и попросил его помочь ему снести ночью вместе с ним один мешок, но чтобы он держал все втайне. Дело это было совершенно необыкновенным и противным привычкам мельников, которые охотно нагружают себя зерном или мукой, когда берут их у кого-нибудь, но редко делают так, чтобы дарить кому-нибудь. Вернувшись к монне Ванне в тот же самый день, донна Колладжа рассказала ей о том, как она договорилась с Фаринелло, что когда наступит ночь, он доставит ей зерно и будет спать с ней, и сообщила, что сама она, по указанию монны Ванны, отправится ночевать к одной своей соседке; а мельничиха расположится в ее доме по своему усмотрению. Донна Ванна ответила на это: «Вы поступили правильно. Нынче ночью я приду и устрою то, что мне нужно. Вы же не беспокойтесь больше ни о чем». Так и было сделано.
Фаринелло имел обыкновение проводить большую часть ночи на мельнице, а если он не проводил там целую ночь, то отсутствовал дома столько же, потому что уходил иногда с мельницы куда-нибудь и оставался там до утра. Между тем жена его, монна Ванна, отправилась к донне Колладже, вступила там в обладание ее домом и ложем и стала ждать своего Фаринелло вместо той, которую он так страстно желал.
Когда Фаринелло, которому так повезло, решил, что настало время задать кобыле корму, он вместе с приятелем своим Кьодьо, взвалив себе по мешку на спину, двинулись в путь. Подойдя к двери женщины, они нашли ее приоткрытой; толкнув ее, они вошли в дом, сложили мешки. После этого Фаринелло сказал Кьодьо: «Не посетуй на меня, если тебе придется подождать меня немного. Если ты подождешь, то это, быть может, будет на пользу и тебе».
Услышав это, Кьодьо сказал: «Друг мой, ступай и оставайся там, сколько хочешь: я не уйду до тех пор, пока ты не вернешься».
И Кьодьо остался, а Фаринелло пошел в комнату, как было уговорено, где вместо донны Колладжи его ожидала донна Ванна. В полумраке, подойдя к кровати, он лег подле женщины, причем оба молчали, чтобы не быть услышанными, и только вздыхали, а женщина делала знаки, чтобы он не говорил, и показывала, что вблизи находятся соседи. Делала же она это для того, чтобы Фаринелло ее не узнал. Фаринелло повиновался, привалился к ней, использовал ее, правда, в тех целях, с какими сюда явился, но получил не то, на что рассчитывал. В довольно короткий срок он четыре раза собрал свою дань, и после последнего раза поднялся и сказал: «Я пойду помочиться и сейчас вернусь».
Сделав это, он пошел к Кьодьо, который его ждал, и сказал ему: «Она меня, братец мой, порядочно вымотала, прежде чем согласилась на то, чего я хотел. Ты принес сюда столько же зерна, сколько и я. Если хочешь вместе со мной воспользоваться этим благодеянием или, если угодно, злодеянием, то можешь пройти прямо в комнату; но там ложись на кровать, не произнося ни единого слова, и сделай вид, что это я, так как с меня на эту ночь будет».
Услышав это, Кьодьо отнюдь не изобразил из себя глухого. Он тотчас же входит в комнату и, улегшись на кровать подле женщины вместо Фаринелло, в короткий срок трижды удовлетворяет свое желание. Встав затем с кровати, он возвращается к ожидавшему его Фаринелло, и оба они отправляются на мельницу, откуда вышли.
Рано утром вернулась домой и женщина, уверенная, что спала все время с Фаринелло. Поутру возвратилась в свой дом от соседки и донна Колладжа и нашла свою постель совершенно измятой.
В то время, как донна Ванна ожидала мужа у себя дома, где собственно дело и должно было быть выполнено надлежащим образом, является Фаринелло, показавший себя столь боеспособным рыцарем, и говорит жене, что чувствовал себя на мельнице всю ночь плохо, а потому просит ее изжарить ему два яйца. Жена отвечает ему на это: «Их нужно бы изжарить семь».
Тогда Фаринелло спрашивает ее: «Что это значит? Я хочу только два».
Жена говорит ему на это: «А их все-таки нужно семь».
Тогда муж спрашивает ее: «Что ты, с ума сошла?»
Жена отвечает ему: «С ума сошел, пожалуй, ты».
Фаринелло стоял совершенно изумленный. Тогда жена говорит ему:
«Удивляйся, удивляйся, потому что тебе есть чему удивляться. Нынче ночью ты показал себя доблестным рыцарем, так как молол семь раз. Ты отлично знаешь где; но только не с той, с кем думал, потому что женщина, с которой ты этой ночью молол семь раз, была я, а не монна Колладжа, и доказательством тому, что, кончив первые четыре раза, ты встал и пошел мочиться, а потом вернулся и еще трижды продолжал игру. Таким образом, я, которой ты не видел, получила от тебя то, чего не получала от тебя никогда, когда ты меня видел. Теперь ты просишь меня о яйцах, так как будто бы чувствуешь себя плохо от помола. Ты говоришь правду, потому что ты молол мое тело. Ты очень опечален этим, и пошли тебе бог такой печали, так как ты думаешь обращаться со мной, как со служанкой, и даришь зерно. И я подарила его целый мешок, я тоже, и израсходовала его с большей пользой, чем ты своих два. И пусть постигнет то же самое всех других дурных мужей, которые постыдно обманывают своих жен, а жен их – то, что случилось со мной нынешней ночью. Всякий раз, когда тебе понадобится этот товар, знай, что я всегда готова предложить его тебе. Так что ты можешь молоть на своей мельнице, и будет тебе не мало работы. Добывай себе на прожиток, потому что тебе это очень необходимо, и нечего одаривать мукой вдов, чтоб тебе пусто было, плут ты этакий!»
Выслушав это, Фаринелло не знал, что ему сказать, и мог промолвить только: «Я не знаю, что ты говоришь; вероятно, ты говоришь это только для того, чтобы не дать мне яиц».
«Так, значит, тебе нужно высидеть их», – сказала жена. – Ступай же высиживать их на свою мельницу и бери столько яиц, сколько тебе захочется, и мели, как ты молол этой ночью».
Фаринелло счел за лучшее положить конец словам, видя, что сверх его ожидания его плутня раскрыта, и ему стало казаться, что все вышло очень нехорошо: во-первых, потому, что он молол там, где не рассчитывал; во-вторых, потому, что он позволил Кьодьо молоть на своей мельнице, полагая, что разрешает ему молоть на чужой. И пошел он к себе на мельницу совершенно опечаленный, в раздумье, не поев яиц. Застав там Кьодьо, он сказал ему, что его жена, по-видимому, знает о ночном приключении, и просил, ради бога, держать этот случай в тайне, ибо, если родичи донны Колладжи проведают о нем, то оба они окажутся в опасном положении. Поэтому он никогда не открывал другу, что тот спал с монной Ванной.
Придя в себя, Фаринелло понемногу помирился с женой, говоря: «Что, я первый влюбился или забыл? Ты сумела устроить так, что должна быть довольна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53