– Нет, – быстро сказал Другой. – Не так. Все по-другому. Я тоже раньше много чего не знал.
– Извини, – сказал Однорукий. – Ты же должен понимать, что мне сейчас хочется порой быть злым. Это своего рода терапия. Как отрезать раненую руку. А ты веришь, что мне хочется умереть?
– Да, – сказал Другой. Ему больше ничего не оставалось.
– Это хорошо. – Однорукий умолк – Конечно, мне не хочется умирать. И тебе тоже нет.
Они снова помолчали, довольно долго. Выкурили каждый еще по целой сигарете. Было уже не важно, сколько у них сигарет, как их распределить и останутся ли у них сигареты на потом.
– И тем не менее все было бы не так плохо, – снова начал Однорукий. – Если бы только не эта несчастная рука. Она меня просто лишила этого шанса. – Он опять смеялся. – Чудесная беседа, да? Два человека в одной лодке. Человек-холодильник и потомок мыслителей и поэтов. Маленькие славные проблемки. Как будто нам больше нечем заняться. Отлично! Time is money. Per aspera ad astra. Вмажь ему как следует!
Другой почувствовал, как обрубок руки напротив него пришел в движение.
– Два человека в одной лодке. Именно так! И прекрати городить всякую ерунду.
– Я перед тобой то и дело извиняюсь, – сказал Однорукий. – В таком положении я еще никогда не был!
– Мы ведь не только разговариваем. Или как?
Однорукого опять начало трясти, и Другой почувствовал тревогу. Неужели озноб снова возвращается?
– Внимание! – сказал Однорукий и сел прямо. – Внимание! Я буду выражаться сейчас по-книжному! Мы очень благородны, говорим по-французски, мы современны и, ругаясь, произносим вместо родного словечка la merde, имея в виду открытым текстом все те же фекалии. Без точек для барышень и эстетов. Прямым текстом. Что ты на это скажешь?
Другой тоже сел выпрямившись.
Они выкурили еще по одной сигарете. Озноб и лихорадка потихоньку возвращались. Они выпили по глотку виски. Алкоголь огненной струйкой побежал в желудок и сразу впитался в кровь, веки немного потяжелели.
– В чем дело? – Другой говорил торопливо, чтобы отвлечь Однорукого. – Я не дал тебе захлебнуться, когда ты оказался в воде. Так ведь? А три точки с барышнями или без них – это совсем другая песня!
– Не хватало еще, чтобы мы копались в «смысле»! – сказал Однорукий и затрясся сильнее. – Проклятый и глупый детский вопрос о смысле жизни – жалкое слабоумие!
Дрожь усилилась.
– Ну вот пожалуйста, значит, все-таки прямым текстом. А теперь смотри в оба, опять начинается. Давай канат!
Он прочно закрепился ногами, спустив их под решетчатый настил, и туго зажал леер в сгибе руки. А потом у него уже не осталось времени, чтобы почувствовать, что с ним происходит. Налетела красная волна, нахлынув на него. И круто взлетела, заполонив его. Сконцентрировалась вокруг обрубка руки, на плече и на груди. Огонь подбирался к сердцу.
Другой тоже начал дрожать. Он уперся ногами, зажав их под настилом. Окурок приклеился к его верхней губе.
Однорукого смыло за пределы терпения – он закричал. Громко и протяжно. Крик отделился от лодки, завис над океаном да так и остался там, залипнув на водной глади.
Другой потел, и пот бежал с него градом. Капли стекали и собирались в щетине бороды. Лицо мерзло. Ему было знакомо это чувство.
Однорукий бился между настилом и канатом. Он вгрызся зубами в канат. Другой считал пульс. Сто тридцать пять, сосчитал он. Но не был уверен, правильно ли он сосчитал, потому что Однорукий метался.
Наконец его отпустило. Однорукий рухнул, словно его надломили. На лице ни малейших признаков сознания, бледность и болезненность пробиваются сквозь щетину. Другой отодрал окурок от губы и почувствовал боль. Бумага присохла к коже. Он облизал ранку и удивился, что язык влажный. До того он все время был сухим.
С точками или без них, подумал он с горечью, и не было никого рядом, кого бы он мог убить. С точками или без: la merde. И не только то, что творилось здесь, но еще и совсем другое. Еще много чего другого. Субстанция, дорогой мой. Всегда начинаешь понимать что-то только в тот момент, когда времени уже не остается. Душа разлетелась вдребезги. Славная душонка человечества. И уже давно. Вот так-то. В том-то и дело. И если даже где-нибудь ненароком что и осталось, то остаток этот становится все меньше.
– La merde! – закричал он.
Но кругом было пусто.
Он сел в изнеможении. Ему хотелось заплакать, но он не мог.
Он знал, что все это было неправдой. И что у Однорукого две руки. Сбивчивый безумный сон. И у Бетси было место, где можно было отдохнуть, несмотря ни на что. Врачи его не интересовали, и почему Марии здесь нет? Он был один, и лицо его мерзло. Разве мало того, что ладони мерзли? Никого не было, а Однорукий тут ни при чем, у него самого боль в руке, и он от этого умрет, и скоро.
Другой встал. Прямо перед собой он четко видел Орион. Он не мог поднять руки и думал только об Одноруком, а в ушах его все еще стоял крик.
Он посмотрел выше звезд и сказал тихо и с угрозой:
– Эй, Ты! Там, наверху! Ну если я до Тебя доберусь!..
БОГ (АБСТРАКТНО: БОЖЕСТВО) ЕСТЬ ПЕРСОНИФИЦИРОВАННОЕ понятие святого, высшая сущность с философской точки зрения. Становление представлений о Боге восходит к истокам многочисленных примитивных религий. Сущность Бога может быть определена только в соотнесении с целым миром в самом широком смысле слова. Когда подчеркивается Его противоположность всему уже известному, то через отрицание (via negationis) приходят к «свойствам» Бога, которые в конце концов превращаются в пустую абстракцию. Когда привычные черты существа возводят в абсолют (via eminentiae), нельзя обойтись без языка образов, права и ограничения которого являются предметом догматических домыслов.
Истинность представлений о Боге пытались подкрепить со II века после Рождества Христова с помощью доказательств бытия Божьего.
Теперь предпочитают говорить о закономерном взаимовлиянии всех конечных причин, в которых находит свое проявление единая (или всеобщая) первопричина. Телеологическое доказательство строится таким образом, что на основании разнообразных симптомов упорядочения, намерения и цели делается вывод о разумном создателе мира. Это доказательство в самых разных вариантах и модификациях приводится и по сей день. Согласно подобной точке зрения, и сегодня доказательствам бытия Божия придается двойное значение: сначала умозрительное воспроизведение пути, с помощью которого представление о Боге безостаточно внедряется в сознание, затем оправдание веры в Бога, а тем самым и религии, перед интеллектуальной совестью.
Другой молчал, а Тот, который наверху, ответа не давал.
Другой вновь посмотрел на небо чуть пониже, на Орион, он был все такой же, и Однорукий лежал все тот же. Ночь была темно-синей, океан – неподвижным.
Другой закурил сигарету. Маленький огонек слегка скрашивал одиночество.
Когда забрезжил утренний рассвет, Однорукий проснулся. Он был слаб и очень истощен. Другой дал ему глоток виски и подержал сигарету.
Верхний край солнца пробился сквозь горизонт, и Однорукий поднялся. Он стоял без посторонней помощи. Другой знал: так надо, чтобы Однорукий стоял сам.
Огненный солнечный шар быстро вставал из-за горизонта. Однорукий поднял свою здоровую руку и остаток другой руки. Он стоял и казался черным, прислонившимся к желтому и красному небу, он пел великую кантату скорби.
Прежде чем пение кончилось, он умер. Он умер быстро, еще стоя.
Когда он упал, он уже давно был мертв.
2

Однорукий был мертв. Совершенно мертв. Сердце его больше не билось. Пульс остановился. И уже было не важно, какой он – 120, 130 или 146 ударов. Частота пульса перестала иметь значение. А что такое число само по себе? Если нет того, что можно сосчитать? Или считать просто так, безо всякой предметной субстанции?
Другой размышлял и пока еще ничего не знал о том, что его ждет впереди. Но он чувствовал, что что-то назревает. Вот там лежал мертвый, а здесь занимался новый день; мертвый лежал там, температура воздуха пока еще была приятной.
Однорукий умер. Он должен был умереть, раньше или позже, из-за руки. Но Другой был здоров – ни пуль, ни ранений. Только немножко жажда. А что это по сравнению с судьбой Однорукого? Ничего. Все в порядке. Так что изволите! Когда-нибудь да прилетят самолеты, а может быть, даже появится подлодка.
Солнце вышло из-за горизонта, и горизонт был чист.
Мертвый лежал в противоположном углу надувной лодки. Ноги его в этом положении выглядели очень неестественно. Он должен был бы положить ноги по-другому, прежде чем умереть, рассуждал Другой. Только, наверное, все произошло слишком быстро, и у него уже не оставалось времени.
Он мертв, сказал он себе. Он уже не живет, его вообще больше нет. Здесь лежит его оболочка, остаток, пустой, как коробок. Жаль. Он мне нравился. Мне бы его раньше встретить, за пару лет до этого дрейфа. А теперь? Кому из нас лучше – ему или мне?
Он придал ногам покойника другое положение. Так, теперь вид стал более пристойным.
– Мертвые все время чего-то хотят от живых, – сказал он про себя. – Когда они уже не то, чем были прежде, их останки приобретают самостоятельность и делаются агрессивными. И не только этого Однорукого, других тоже. И даже когда они уже лежат под землей. Или под водой.
Он долго думал над тем, что сказал, и повторил все еще раз. Выдержать это трудно, но надо выстоять. И факт остается фактом: они не дают покоя! Да, они даже иногда докучают человеку. Как, например, эти ноги. Или как раньше Мария. И не оставляют тебя в покое. Может, это своего рода месть умерших? И что еще выкинет Однорукий?
Только Однорукого не заботили больше мысли Другого. Он лежал тихо и миролюбиво на другой стороне надувной лодки и был отныне просто мертв. И больше ничего. С него было достаточно лежать просто так впереди.
– Впереди, – сказал Другой. – Бог мой, где же тут перёд? То ли он сам впереди, то ли покойник? Кто из них в какой стороне? И куда вообще их несет? Каково направление течения? Вперед?
Другой не мог определить, где здесь перед. Однако ему казалось, что Однорукий лежал все-таки впереди.
Было еще раннее утро, небо ясное, ни облачка. Вода курилась, как и всякий раз до этого по утрам. Солнце вставало медленно, поднималось неудержимо, а Однорукий был мертв, и Другой, по сути, еще не осознал этого толком. Может, и Однорукий еще не знал этого до конца? Что за мысли лезут в голову, подумал Другой. Кто тут вообще чего знает?
Другой выпил свой утренний глоток виски скорее по привычке, чем от жажды. Жажды не было. Мертвый был еще свежим трупом, а у Другого странным образом жажды не было. Это явно связано с прохладной ночью.
Однорукий наконец-то опустил обрубок руки. Он больше не торчал в сторону. Другому все время хотелось этого в последние дни, но только, конечно, не так, чтобы Однорукий после этого умер. А Однорукий опустил руку только после того, как умер. И тем не менее это успокаивало Другого, хотя он и знал, что теперь это уже слишком поздно.
Он смотрел на мертвого и вспоминал его. Так, как обычно вспоминают мертвых. Что он говорил. Его движения. Еще вчера. Лихорадку, и как ему пришлось удерживать его. Прекрасные ночи, и как они пили вместе, и как курили сигареты. Вчера еще, думал он, как быстро прошло это вчера!
Солнце стремительно поднималось ввысь.
Другой ждал. Однорукий был по-прежнему мертв. Ничего не происходило. Ему казалось, что что-то вот-вот должно произойти: он отвернулся от мертвого, но потом очень быстро посмотрел на него снова. Но ничего не изменилось.
Солнце достигло зенита, настал полдень, и для Однорукого тоже. Солнце пошло на убыль, а Однорукий начал раздуваться. Конца этому видно не было.
Другой отхлебнул полглотка от своей обеденной порции. Он опять начал экономить сигареты. Подумал, стоит ли тратить жвачку.
– Лучше не надо, – сказал он. – Это еще долго может продолжаться.
Он провел языком по зубам. Странное было чувство, притуплённое, как будто все существует лишь наполовину, и язык, и зубы. Коренные зубы, те, что сзади, показались ему чудовищно большими и изрытыми трещинами.
Он выпил остаток дневной порции. Ему пришлось сдерживаться, чтобы не выпить больше. Жажда под этим раскаленным шаром действовала как воронка, засасывающая бутылку. Он охотно вообще бы ничего не пил. Ведь Однорукий-то не пил. Еще вчера он тоже пил. Они никогда не пили поодиночке, только вдвоем. Он точно знал: Однорукий мертв. Но только когда он пил один, его мучила совесть.
У Однорукого вдруг отвисла нижняя губа. Другой не заметил, как это произошло. Когда он закончил пить и снова посмотрел в ту сторону, губа уже опустилась вниз. Казалось, что Однорукий ухмыляется.
– Ну, – сказал Другой и передвинулся на другой борт. – Извини, пожалуйста. – И попробовал подтянуть губу. Но она не держалась на зубах и всякий раз снова падала.
Другой испугался. Потому что когда его рука коснулась лица мертвеца, оно было очень холодным. Таким холодным, каким никогда не могло быть под этим солнцем. Он пощупал ноги и руку. Они тоже были холодными. Он положил ему на лоб свою горячую руку. Но ничего не помогало, лоб так и остался холодным. Он отчетливо ощущал, что лоб был холодным не только снаружи. У холода был внутри свой ледяной тайник, холод выходил оттуда наружу и все больше охлаждал лоб.
Другой быстро отдернул руку и сел на свое прежнее место. Медленно и основательно осмотрел горизонт. Однако там ничего нельзя было разглядеть.
Долгое время он пытался не смотреть на покойника. Не смотреть туда было утомительно. Потому что в лодке было мало мест, куда можно было смотреть.
Однорукий становился для него все больше и больше чужим. Он не знал – из-за чего. Он ведь не изменился. Но уже не был вчерашним Одноруким. Теперь он уже был мертвецом.
Когда он наконец снова посмотрел в ту сторону, то испугался, потому что теперь мертвец широко улыбался. Другой прищурился, чтобы лучше видеть, словно мертвец был где-то очень далеко. Но улыбка не исчезла. От солнца верхняя губа натянулась и вздернулась, а нижняя уже и так была внизу: так что зубы оскалились, а рот смеялся.
Другой перестал что-либо соображать, и сердце его сильно забилось. Мертвый начал действовать. Он задвигался. Там, за ним, было что-то, что двигалось вместо него или с его помощью. Кто-то дергал мертвую куклу за ниточки.
Мысли его ускорились.
Ох уж этот парень, этот американец без руки, а какую, собственно, роль играет рука? Да никакой! И ноги вроде опять лежат по-другому? И голова выглядит как череп мертвеца, без плоти. Конечно, плоть еще есть, но улыбка превращает голову в череп, а из обрубка торчит кость. На уроках естествознания – или это была биология – черт побери, в шестом классе они проходили скелет человека, и это был самый настоящий скелет, наверное, скелет одного из казненных убийц, но учителя это не смущало.
УЧИТЕЛЬ БЫЛ ШУТНИКОМ, И УЧЕНИКИ ЛЮБИЛИ ЕГО. ОН всегда снимал пиджак и вел урок в одном жилете.
– А теперь мальчики вынесут наш любимый скелет, – говорил он и обдумывал, какую из своих ежегодных шуток проделать сегодня. Он объяснял строение скелета и перечислял кости. Он заставлял учеников прощупывать их на собственном теле, насколько это было возможно. Большими пальцами он щелкал подтяжками, смеялся, показывал и объяснял.
На следующем уроке они проходили внутренние органы и внешность человека, скелет облачался, как он говорил. Ха-ха. Тут важнее всего были половые органы и все, что с ними связано. Они изучали, для чего нужна мошонка, функцию яичников и что за штука такая фолликулы.
Ученики отлично запоминали и выучивали совсем не то, что им могло бы потом действительно пригодиться, в этом был изъян в преподавании учителя-шутника. Ему бы следовало им все втолковать так, чтобы позднее они все знали, что к чему, столкнувшись с проституткой средней руки. А может, уже и сейчас, потому что они потихоньку входили в этот возраст. И надо же, чтобы именно первый ученик класса сразу же подхватил какую-то гадость. Но в этом учитель был не виноват, конечно, и родители тоже нет, они вообще ни слова не сказали. Отец Хофмана тогда потихоньку вылечил первого ученика, он был специалистом в этих делах, здорово, что Хофман-младший учился в их классе.
Названия отдельных костей скелета они, конечно, быстро забыли, да и кому они были нужны. Но остального ученики, понятное дело, не забыли.
Однорукий, однако, вовсе не заботился о том, как он выглядит. От него уже начало дурно пахнуть. На жаре это быстро происходит. Мертвец становился Другому все больше и больше чужим. Сначала от него пахло хозяйственным мылом, потом одеколоном 4711, немного резиновым клеем, а потом чем-то сладковатым, чем дальше, тем больше. Другой пересел в самый дальний конец лодки и размышлял, что делать.
Лицо Однорукого быстро опадало. Зубы оскалились так, что Другому все время приходили на ум эти проклятые уроки в школе. Однако мертвец помогал ему коротать время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13