.. Только вот ведь как: не могу поверить, что он способен мне изменить. Ну, естественно, у нас масса примеров, когда наивные дурочки верят в порядочность, до последнего защищая своих приятелей, которые, между прочим, залезают на всех носителей двух икс-хромосом, – только мой Коннор не такой. Он честный человек; он покупает газеты у безработных, иногда и по два экземпляра, и подкармливает бродячих собак. Даже не заигрывает ни с кем (по крайней мере, при мне – то есть практически никогда). А с другой стороны, не исключено, что я заблуждаюсь. Может, Кери права и цифра тринадцать приносит несчастье. Вдруг он подумал о предстоящей годовщине и впал в жуткую тоску? А я-то еще целый день бегала по магазинам, чтобы подарок ему подыскать. Двуличный мерзавец. Наверное, я такая же наивная дурочка, как и пташки из многочисленных ток-шоу, не стесняющиеся вывешивать свое грязное белье на всеобщее обозрение.
– Как там мой Ангелочек? – доносится из прихожей очень знакомый голос.
Обычно я готова внимать этому мягкому шотландскому говору, пока уши не растают.
Поднимаю голову, разминая затекшую шею, и смотрю, как Коннор в своей неизменной замшевой куртке бодренько входит в комнату. На лице застыла улыбка до ушей – шире хорошего шоссе.
«Я-то знаю, чему ты радуешься, – проносится горькая мысль, – хороша она, да? Тебе больше с ней нравится по магазинам ходить, да?» Сижу, плотно сжав губы, и молчу – будто очень интересный журнал попался.
Он склоняется ко мне, чтобы поцеловать по своему обыкновению, и такой от него знакомый запах исходит – «Дюна для мужчин».
– Все в порядке, малыш? – спрашивает он, проводя рукой по моей игольчатой прическе.
Я отрезаю:
– Нормально.
– Хм… – Он откашливается и направляется в выкрашенную лаймово-зеленым цветом кухоньку, примыкающую к моей гостиной.
Отрываюсь от журнала и наблюдаю: ставит на стол два больших пакета с продуктами.
– Я купил твой любимый соус к макаронам! – выкрикивает он с кухни, заглядывая в холодильник в поисках пива. – Острый, с креветками, гребешками и массой чеснока. Так что, если хочешь потом поласкаться, мне тоже придется поднажать.
– Вряд ли, – еле слышно шиплю я, когда Коннор, смеясь, тянет кольцо на банке с пивом.
– В смысле?
– Да так, ничего, – ворчливо отвечаю я, яростно перелистывая страницы.
Эта глянцевая бумага обладает способностью шуршать тихо, будто назло.
Я молчу, пока негодяй хлопает дверцами буфета, раскладывая покупки на строго отведенные им места. Мой приятель принадлежит к редкой породе опрятных мужчин. По правде говоря, нередко он убирает и за мной, поскольку я – представительница соперничающего клана женщин, патологически не способных поддерживать в доме порядок.
– Бокальчик вина для миледи, – говорит он с улыбкой и подходит ко мне с бокалом только что налитого красного вина в одной руке и вазочкой оливок – в другой. – То самое чилийское, которое мы недавно пробовали и которое напомнило тебе вишневый крюшон.
«Смотри не переусердствуй». Молча киваю и, не отблагодарив его, принимаю бокал. «Угрызения совести». Делаю глоточек и ворочу нос, будто мне только что подали стакан метилового спирта. Возвращаюсь к статье, в которой до сих пор не поняла ни слова.
Коннор присаживается на краешек низкого журнального столика из сосны (я специально вытянулась во весь диван, чтобы не вздумал ко мне пристраиваться, а больше в гостиной сесть не на что – разве что на повидавший виды скособоченный пуфик). Мерзавец склоняется ко мне, опустив ладони на свои длинные поджарые ноги. Упорно не смотрю на него.
– Ну хватит, что случилось, Энджел?
С тяжелым вздохом надуваю губки – совсем не в моем духе, и получается как-то наигранно.
– О чем ты? Все в порядке. С чего ты вообще взял, будто что-то случилось?
«Если не считать, конечно, того, что я видела, как ты выделываешь курбеты перед какой-то смазливой бабенкой в самом центре Глазго, даже не пытаясь скрыться от посторонних глаз. Скользкий ты тип».
– Просто у тебя вид, – спокойно отвечает он, – как у злого мальчишки Кевина, и брови сведены – хоть трамвай запускай. И еще дуешься совсем как твоя мать, и не потащила меня в спальню похвастаться обновками.
– Откуда ты знаешь про мои ботинки?
– Догадка на почве предположения, – ухмыляется Коннор. – Ты всегда покупаешь обновки, когда ищешь для кого-нибудь подарок.
– Вообще-то я не искала никаких подарков, – вспыхнула я. – Слишком много о себе возомнил.
– Прошу прощения, Кевин, – нагло улыбается он, закусив губу. – Так ты скажешь мне, в чем дело, или я пойду готовить ужин?
Да, вот в чем сложность: Коннор отказывается спорить. Другие мужчины могут наорать на тебя, взорвавшись, а потом будут дуться неделями, но мой не таков. Он невозмутим, рассудителен и слишком спокоен, чтобы бесноваться в припадке ярости. Не то чтобы он категорически отказывался обсуждать вызвавший разногласия вопрос; просто ему удобнее замести сор под ковер и благополучно забыть о нем. Так поступал мой отец долгие годы, пока мать не решила, что с нее хватит, не свернула ковер и не сбежала на континент. Нет, Коннор очень хорош в логическом разборе причин конфликта. В этом отношении наша личная жизнь скорее напоминает экзамен: «Ты меня сильно подвел, обмочившись и наблевав в постели. Обсудим». Или: «Какой смысл куда-то переться, чтобы посмотреть слюнтяйскую мелодраму, если в кинотеатре за углом Уэсли Снайпс устраивает пальбу? Обсудим». Думаю, все же так лучше, чем: «Ты запрещаешь мне делать все, что хочется нормальному парню, так что проваливай и не возвращайся. Разговор окончен». Хотя иногда все-таки бывает полезно немного выпустить пар, согласитесь.
– Поставить музыку? – спрашивает этот подхалим, видя, что я по-прежнему упорно пялюсь в журнал.
– Как хочешь, мне-то что?
Согласна, веду себя как вреднющий подросток, но у меня есть на то свои причины.
Коннор обходит диван и останавливается, чтобы просмотреть мое обширное собрание музыки протяженностью во всю стену. А что, зато на картинах можно сэкономить; к тому же человеку надо жить полной жизнью, и у меня всегда крутится в голове какая-нибудь мелодия.
– Послушаем «Колдплей», ты не против? – спрашивает он, вытаскивая из ряда один диск, и, прикусив язычок, сосредоточенно выбирает свою любимую песню.
Я пожимаю плечами. Мне эта игра в молчанку уже порядком надоела. Наверное, стоит для начала устроить ему скандал и высказать все в глаза.
– «Беда», – фыркаю я, узнавая трек, который он выбрал. – В самую тему.
Следующие четверть часа Коннор суетится на кухне, моет грязную посуду, оставшуюся со вчерашнего вечера, и готовит нам ужин. Я нарочито безмолвствую. Впрочем, молчание мое регулярно нарушается невероятно тяжелыми вздохами и иногда раздраженным цыканьем – чтобы понял, что я злюсь, а не пребываю в приятной задумчивости. Пусть бы наконец еще раз поинтересовался, в чем дело. Я-то подумала, что первые два раза можно счесть пробными, подготовкой к главному вопросу, чтобы у меня была возможность односложно ответить, пожав плечами. Правда, беда в том, что, кажется, он потерял всякий интерес к выяснению причины моего неудовольствия. Каков наглец: взял и оставил меня перебеситься, подумать в одиночестве, пока он готовит ужин и разливает по бокалам вино. Наброситься на него с кулаками ни с того ни с сего я тоже не могу – не тот характер. Из меня злобу надо вытягивать – наводящими вопросами и лукавством. Конечно, вы вправе сказать, что я стремлюсь привлечь к себе внимание, но… У меня есть все основания этого хотеть, согласитесь. Особенно когда мой любимый, которого я всегда считала эталоном верности, любви и заботы, бессовестно разгуливает с какой-то развратной девицей среди бела дня и даже не считает нужным в этом сознаваться.
Я отворачиваюсь, завидев, что он возвращается (старательно отвожу взгляд, пока Коннор проходит все двадцать шагов из кухоньки в гостиную) с большим деревянным подносом, на котором дымятся две тарелки макарон, какой-то разноцветный салат, горячий чесночный хлеб и непочатая бутылка вина. Мой коварный возлюбленный аккуратно склоняется над столиком, бережно опускает поднос, по своему обыкновению закусив язычок, и театрально-торжественно возвещает:
– Спагетти а-ля Маклин. – Ослепительная улыбка. – Мистер Сейфуэй – на подхвате. Прошу к столу, мой Энджел, а то чесночного хлеба не достанется.
Он протягивает мне тарелку, которую я должна бы злобно вырвать из его рук, но вместо этого аккуратно ставлю себе на колени – пахнет божественно.
– Могу ли я для вас еще что-нибудь сделать, мадам? – спрашивает он, устраиваясь рядом со мной на диване.
– Нет.
А сама думаю: «Разве что сознаться в грязной измене и предложить кастрировать себя вон той открывалкой для бутылок».
– Отлично, – с улыбкой отвечает он и, чмокнув, добавляет: – Тогда бон аппетит.
– Не «аппетит», а «аппети». «Т» на конце не произносится, – хмуро отвечаю я, втайне ненавидя его веселость и любезность.
Так еще труднее злиться.
– Простите, мадемуазель, я не очень хорошо говорю по-французски. Придется, наверное… э-э… жениться на какой-нибудь наполовину француженке, чтобы немного подучиться.
– Сильно сомневаюсь, – огрызаюсь я, когда он игриво подталкивает меня локотком.
Довольно потирая ладони, Коннор тянется за ломтиком чесночного хлеба. Откусывает немного и медленно пережевывает, буравя взглядом мою щеку.
– Надо полагать, выход в город дался тяжело, Ангелочек? – в конце концов, говорит он. – Кери действовала на нервы? Таскала тебя по магазинам, где цены напоминают телефонные номера?
Пожимаю плечами, с трудом сглатывая застрявший в горле кусок. Лучше молчать, а то разревусь.
– Искала подарок на годовщину?
Нет терпения: поворачиваюсь к нему и в упор смотрю в его голубые глаза – ох, какой лукавый взгляд. Нечисто у тебя на совести, ой, нечисто.
– Да, искала. Хотя с чего так утруждаться…
– Ах, и я тоже, – восторженно встревает он, не дав мне договорить.
– Даже так? А я думала, Коннор, ты сегодня был на работе, – отрезаю я.
– Ага, и на работе был, просто смылся днем по городу походить. – Он закусывает нижнюю губу своими безупречными белыми зубками, а сам так и светится от счастья. – Вообще-то это должно было стать сюрпризом, но мне не терпится все тебе рассказать.
«Мамочки, – думаю я, а в животе настоящая свистопляска, – кажется, приехали».
– Думал, может, застану тебя в магазине вместе с твоими ведьмочками, но вы, наверное, сменили маршрут, – продолжает он, а на губах играет улыбка.
Так бы и поцеловала.
– Хотя, наверное, это и к лучшему, потому что я был не один, и мы искали кое-что особенное.
Дыхание так и сперло. Сижу на диване, не в силах и пальцем пошевелить, а саму так и подмывает вскочить и, разоравшись во все горло, броситься прочь, лишь бы не слышать его откровений. Натягиваю на лицо самую злую мину, на какую только способна, и жду развязки.
– Я сказал своим на работе, что хочу тебе кое-что подарить, однако не знаю, что выбрать. И Бет предложила составить мне компанию.
– Бет? – сплевываю я.
– Ага, Бет. Жена нашего нового режиссера.
«Вот как».
– Довольно милая леди и очень дружелюбна. На ваш, женский, взгляд она, может быть, чуть-чуть броская, а так вполне приличная девушка и обаятельная к тому же…
Ну, как обычно: когда Коннор волнуется, он начинает болтать без умолку.
– … конечно, интеллектуалкой ее не назовешь – шарики вроде на месте, а вот с роликами не все в порядке. В общем, своеобразная девица. Зато вкус у нее отменный. Вот я и подумал, раз девушка сама предлагает помощь – так почему бы не согласиться.
– Вкус отменный? – ухмыляюсь я, и перед глазами встают лохматая шевелюра и огромные подкладные плечики.
Да, похоже, мужчины все-таки прилетели с Марса. А она – с планеты лака для волос.
– Хотя, должен признаться, непривычно бродить по Бьюкенен-стрит с другой женщиной. – Он продолжает объяснять прописные истины. – Кошмар. Куда приятнее ходить за покупками с тобой. Долго мучились, но, в конце концов, кое-что подобрали. Очень надеюсь, что тебе понравится. Только я пока его попридержу – как сюрприз. То-то у тебя будет лицо… – Коннор склоняется ко мне и целует в затекшую от широчайшей улыбки щеку. – Тринадцать лет. Подумать только, малыш, даже страшно становится! А ты все так же неотразима.
Мысленно хватаю рычаг переключения эмоций и срочно врубаю заднюю передачу, молниеносно выезжая из эмоционального тупика и сворачивая на улицу Живи Припеваючи. Разве зря я хвасталась своим парнем? Уф, хорошо все-таки, что я не из тех, кто рвет на себе волосы по каждому пустяку, – ведь ни на секунду в нем не усомнилась!
Обожаю воскресенья – единственный день недели, когда ни мне, ни Коннору не нужно вставать на работу и мы целый день можем провести в обществе друг друга. Обычно остаемся в моей квартире на Байрс-роуд, которая находится в модном, можно даже сказать, процветающем районе Уэст-Энда. Отсюда примерно пятнадцать минут до центра Глазго, если ехать на «Заводном апельсине», нашем мини-эквиваленте лондонской подземки, такое прозвище заработавшем благодаря оранжевому цвету миниатюрных поездов, что как заводные катаются по кругу. Я, Коннор, Мег и Кери живем рядом – в пяти минутах ходьбы друг от друга и от Гибсон-стрит, иначе известной как аллея Карри, где подобралось внушительное собрание индийских ресторанов. Кери эта роскошь нисколько не вдохновляет, ее и чечевичную лепешку не уговоришь съесть; что же до остальных, мы успели по достоинству оценить здешнее кулинарное изобилие.
Квартира – мое единственное имущество, плюс-минус сотня пар обуви и портрет одной балерины Роберта Хайнделя (оригинал!), который мама купила на мой шестнадцатый день рождения в надежде, что я стану следующей Марго Фонтейн, а не пойду по стопам Тони Блэкберна, Джона Пила и им подобных. Номер с балетом не вышел, но со стены в коридоре по сей день взирает изящная танцовщица, совершенно не гармонируя с обстановкой, зато крайне удачно прикрывая отвратительную трещину в стене.
Коннор снимает квартиру в старом здании из красного кирпича, расположенном сразу за углом. Видите ли, хотя мы встречаемся уже бог знает сколько лет, наши отношения так и не перешли на следующую ступень, когда молодая, но зрелая пара берет заем и официально въезжает в общий дом. Коннор большую часть времени околачивается у меня – его зубная щетка прочно заняла позиции в пластмассовой черепашке, подставке для щеток, у него есть свой ключ, и именно он заполняет полки в холодильнике едой. Но при всем при этом я невероятно горжусь тем, что мне посчастливилось стать собственницей квартиры. Столь ценное приобретение стало возможным благодаря небольшому наследству от моей французской бабушки, пять лет назад, к превеликой радости матери, отошедшей в мир иной. Так уж сложились отношения, что они друг друга на дух не переносили, между ними царила жесточайшая борьба: каждой хотелось перещеголять другую в красоте, худобе и неотразимости. К счастью, со мной Дельфина даже не пытается конкурировать – она всегда будет стройнее и красивее, чем ее беспутная дочь-дурнушка. Мать воспитала в себе такую самооценку, что Бритни Спирс по сравнению с ней – скромный полевой цветок.
Здание, где располагается моя квартира, новое и довольно ухоженное, хотя едва вы ступите на порог моего дома, как ни стыдно в этом признаться, вам сразу захочется навести здесь порядок. Дело в том, что я барахольщица, коллекционер, собиратель – как хотите. Я не могу выбрасывать пустые банки-склянки, пакетики-билетики и прочий хлам. Назовите любой предмет – у меня скорее всего он найдется. Складирую все. Я далека от минималистской обстановки, где все по делу и со вкусом, – такой дизайн обожают люди, ведущие упорядоченный образ жизни, и в частности Кери. Моя прихожая в форме буквы «Г» выкрашена в сочный красный цвет и чудовищно контрастирует с лаимово-зеленой кухонькой. Впрочем, я не вижу в этом особой проблемы не успеете и глазом моргнуть, как контрасты войдут в моду – любая тенденция имеет шанс стать всеобщей любимицей. Стены и мебель украшены сотнями фотографий, охватывающих почти каждый год моей жизни: черно-белые, фото на паспорт с неестественными улыбками, втиснутыми в крохотный квадратик, наши с Коннором снимки с отдыха: здесь и Турсо, и юг Франции, и Ланзароте. Некоторым кадрам посчастливилось занять почетные места в рамках, другие прикреплены разноцветными магнитами к дверце холодильника, третьи собраны в объемистые коллажи. Фотографии – моя вторая страсть после музыки, и потому им приходится конкурировать с дисками и кассетами за место в гостиной. Коннор говорит, здесь удобно, что на его языке по-дружески означает бедлам. Сюда хочется прийти, закинуть ноги на стол, есть чипсы, не опасаясь накрошить на диван. Здесь любой чувствует себя как дома – а именно к этому я и стремилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
– Как там мой Ангелочек? – доносится из прихожей очень знакомый голос.
Обычно я готова внимать этому мягкому шотландскому говору, пока уши не растают.
Поднимаю голову, разминая затекшую шею, и смотрю, как Коннор в своей неизменной замшевой куртке бодренько входит в комнату. На лице застыла улыбка до ушей – шире хорошего шоссе.
«Я-то знаю, чему ты радуешься, – проносится горькая мысль, – хороша она, да? Тебе больше с ней нравится по магазинам ходить, да?» Сижу, плотно сжав губы, и молчу – будто очень интересный журнал попался.
Он склоняется ко мне, чтобы поцеловать по своему обыкновению, и такой от него знакомый запах исходит – «Дюна для мужчин».
– Все в порядке, малыш? – спрашивает он, проводя рукой по моей игольчатой прическе.
Я отрезаю:
– Нормально.
– Хм… – Он откашливается и направляется в выкрашенную лаймово-зеленым цветом кухоньку, примыкающую к моей гостиной.
Отрываюсь от журнала и наблюдаю: ставит на стол два больших пакета с продуктами.
– Я купил твой любимый соус к макаронам! – выкрикивает он с кухни, заглядывая в холодильник в поисках пива. – Острый, с креветками, гребешками и массой чеснока. Так что, если хочешь потом поласкаться, мне тоже придется поднажать.
– Вряд ли, – еле слышно шиплю я, когда Коннор, смеясь, тянет кольцо на банке с пивом.
– В смысле?
– Да так, ничего, – ворчливо отвечаю я, яростно перелистывая страницы.
Эта глянцевая бумага обладает способностью шуршать тихо, будто назло.
Я молчу, пока негодяй хлопает дверцами буфета, раскладывая покупки на строго отведенные им места. Мой приятель принадлежит к редкой породе опрятных мужчин. По правде говоря, нередко он убирает и за мной, поскольку я – представительница соперничающего клана женщин, патологически не способных поддерживать в доме порядок.
– Бокальчик вина для миледи, – говорит он с улыбкой и подходит ко мне с бокалом только что налитого красного вина в одной руке и вазочкой оливок – в другой. – То самое чилийское, которое мы недавно пробовали и которое напомнило тебе вишневый крюшон.
«Смотри не переусердствуй». Молча киваю и, не отблагодарив его, принимаю бокал. «Угрызения совести». Делаю глоточек и ворочу нос, будто мне только что подали стакан метилового спирта. Возвращаюсь к статье, в которой до сих пор не поняла ни слова.
Коннор присаживается на краешек низкого журнального столика из сосны (я специально вытянулась во весь диван, чтобы не вздумал ко мне пристраиваться, а больше в гостиной сесть не на что – разве что на повидавший виды скособоченный пуфик). Мерзавец склоняется ко мне, опустив ладони на свои длинные поджарые ноги. Упорно не смотрю на него.
– Ну хватит, что случилось, Энджел?
С тяжелым вздохом надуваю губки – совсем не в моем духе, и получается как-то наигранно.
– О чем ты? Все в порядке. С чего ты вообще взял, будто что-то случилось?
«Если не считать, конечно, того, что я видела, как ты выделываешь курбеты перед какой-то смазливой бабенкой в самом центре Глазго, даже не пытаясь скрыться от посторонних глаз. Скользкий ты тип».
– Просто у тебя вид, – спокойно отвечает он, – как у злого мальчишки Кевина, и брови сведены – хоть трамвай запускай. И еще дуешься совсем как твоя мать, и не потащила меня в спальню похвастаться обновками.
– Откуда ты знаешь про мои ботинки?
– Догадка на почве предположения, – ухмыляется Коннор. – Ты всегда покупаешь обновки, когда ищешь для кого-нибудь подарок.
– Вообще-то я не искала никаких подарков, – вспыхнула я. – Слишком много о себе возомнил.
– Прошу прощения, Кевин, – нагло улыбается он, закусив губу. – Так ты скажешь мне, в чем дело, или я пойду готовить ужин?
Да, вот в чем сложность: Коннор отказывается спорить. Другие мужчины могут наорать на тебя, взорвавшись, а потом будут дуться неделями, но мой не таков. Он невозмутим, рассудителен и слишком спокоен, чтобы бесноваться в припадке ярости. Не то чтобы он категорически отказывался обсуждать вызвавший разногласия вопрос; просто ему удобнее замести сор под ковер и благополучно забыть о нем. Так поступал мой отец долгие годы, пока мать не решила, что с нее хватит, не свернула ковер и не сбежала на континент. Нет, Коннор очень хорош в логическом разборе причин конфликта. В этом отношении наша личная жизнь скорее напоминает экзамен: «Ты меня сильно подвел, обмочившись и наблевав в постели. Обсудим». Или: «Какой смысл куда-то переться, чтобы посмотреть слюнтяйскую мелодраму, если в кинотеатре за углом Уэсли Снайпс устраивает пальбу? Обсудим». Думаю, все же так лучше, чем: «Ты запрещаешь мне делать все, что хочется нормальному парню, так что проваливай и не возвращайся. Разговор окончен». Хотя иногда все-таки бывает полезно немного выпустить пар, согласитесь.
– Поставить музыку? – спрашивает этот подхалим, видя, что я по-прежнему упорно пялюсь в журнал.
– Как хочешь, мне-то что?
Согласна, веду себя как вреднющий подросток, но у меня есть на то свои причины.
Коннор обходит диван и останавливается, чтобы просмотреть мое обширное собрание музыки протяженностью во всю стену. А что, зато на картинах можно сэкономить; к тому же человеку надо жить полной жизнью, и у меня всегда крутится в голове какая-нибудь мелодия.
– Послушаем «Колдплей», ты не против? – спрашивает он, вытаскивая из ряда один диск, и, прикусив язычок, сосредоточенно выбирает свою любимую песню.
Я пожимаю плечами. Мне эта игра в молчанку уже порядком надоела. Наверное, стоит для начала устроить ему скандал и высказать все в глаза.
– «Беда», – фыркаю я, узнавая трек, который он выбрал. – В самую тему.
Следующие четверть часа Коннор суетится на кухне, моет грязную посуду, оставшуюся со вчерашнего вечера, и готовит нам ужин. Я нарочито безмолвствую. Впрочем, молчание мое регулярно нарушается невероятно тяжелыми вздохами и иногда раздраженным цыканьем – чтобы понял, что я злюсь, а не пребываю в приятной задумчивости. Пусть бы наконец еще раз поинтересовался, в чем дело. Я-то подумала, что первые два раза можно счесть пробными, подготовкой к главному вопросу, чтобы у меня была возможность односложно ответить, пожав плечами. Правда, беда в том, что, кажется, он потерял всякий интерес к выяснению причины моего неудовольствия. Каков наглец: взял и оставил меня перебеситься, подумать в одиночестве, пока он готовит ужин и разливает по бокалам вино. Наброситься на него с кулаками ни с того ни с сего я тоже не могу – не тот характер. Из меня злобу надо вытягивать – наводящими вопросами и лукавством. Конечно, вы вправе сказать, что я стремлюсь привлечь к себе внимание, но… У меня есть все основания этого хотеть, согласитесь. Особенно когда мой любимый, которого я всегда считала эталоном верности, любви и заботы, бессовестно разгуливает с какой-то развратной девицей среди бела дня и даже не считает нужным в этом сознаваться.
Я отворачиваюсь, завидев, что он возвращается (старательно отвожу взгляд, пока Коннор проходит все двадцать шагов из кухоньки в гостиную) с большим деревянным подносом, на котором дымятся две тарелки макарон, какой-то разноцветный салат, горячий чесночный хлеб и непочатая бутылка вина. Мой коварный возлюбленный аккуратно склоняется над столиком, бережно опускает поднос, по своему обыкновению закусив язычок, и театрально-торжественно возвещает:
– Спагетти а-ля Маклин. – Ослепительная улыбка. – Мистер Сейфуэй – на подхвате. Прошу к столу, мой Энджел, а то чесночного хлеба не достанется.
Он протягивает мне тарелку, которую я должна бы злобно вырвать из его рук, но вместо этого аккуратно ставлю себе на колени – пахнет божественно.
– Могу ли я для вас еще что-нибудь сделать, мадам? – спрашивает он, устраиваясь рядом со мной на диване.
– Нет.
А сама думаю: «Разве что сознаться в грязной измене и предложить кастрировать себя вон той открывалкой для бутылок».
– Отлично, – с улыбкой отвечает он и, чмокнув, добавляет: – Тогда бон аппетит.
– Не «аппетит», а «аппети». «Т» на конце не произносится, – хмуро отвечаю я, втайне ненавидя его веселость и любезность.
Так еще труднее злиться.
– Простите, мадемуазель, я не очень хорошо говорю по-французски. Придется, наверное… э-э… жениться на какой-нибудь наполовину француженке, чтобы немного подучиться.
– Сильно сомневаюсь, – огрызаюсь я, когда он игриво подталкивает меня локотком.
Довольно потирая ладони, Коннор тянется за ломтиком чесночного хлеба. Откусывает немного и медленно пережевывает, буравя взглядом мою щеку.
– Надо полагать, выход в город дался тяжело, Ангелочек? – в конце концов, говорит он. – Кери действовала на нервы? Таскала тебя по магазинам, где цены напоминают телефонные номера?
Пожимаю плечами, с трудом сглатывая застрявший в горле кусок. Лучше молчать, а то разревусь.
– Искала подарок на годовщину?
Нет терпения: поворачиваюсь к нему и в упор смотрю в его голубые глаза – ох, какой лукавый взгляд. Нечисто у тебя на совести, ой, нечисто.
– Да, искала. Хотя с чего так утруждаться…
– Ах, и я тоже, – восторженно встревает он, не дав мне договорить.
– Даже так? А я думала, Коннор, ты сегодня был на работе, – отрезаю я.
– Ага, и на работе был, просто смылся днем по городу походить. – Он закусывает нижнюю губу своими безупречными белыми зубками, а сам так и светится от счастья. – Вообще-то это должно было стать сюрпризом, но мне не терпится все тебе рассказать.
«Мамочки, – думаю я, а в животе настоящая свистопляска, – кажется, приехали».
– Думал, может, застану тебя в магазине вместе с твоими ведьмочками, но вы, наверное, сменили маршрут, – продолжает он, а на губах играет улыбка.
Так бы и поцеловала.
– Хотя, наверное, это и к лучшему, потому что я был не один, и мы искали кое-что особенное.
Дыхание так и сперло. Сижу на диване, не в силах и пальцем пошевелить, а саму так и подмывает вскочить и, разоравшись во все горло, броситься прочь, лишь бы не слышать его откровений. Натягиваю на лицо самую злую мину, на какую только способна, и жду развязки.
– Я сказал своим на работе, что хочу тебе кое-что подарить, однако не знаю, что выбрать. И Бет предложила составить мне компанию.
– Бет? – сплевываю я.
– Ага, Бет. Жена нашего нового режиссера.
«Вот как».
– Довольно милая леди и очень дружелюбна. На ваш, женский, взгляд она, может быть, чуть-чуть броская, а так вполне приличная девушка и обаятельная к тому же…
Ну, как обычно: когда Коннор волнуется, он начинает болтать без умолку.
– … конечно, интеллектуалкой ее не назовешь – шарики вроде на месте, а вот с роликами не все в порядке. В общем, своеобразная девица. Зато вкус у нее отменный. Вот я и подумал, раз девушка сама предлагает помощь – так почему бы не согласиться.
– Вкус отменный? – ухмыляюсь я, и перед глазами встают лохматая шевелюра и огромные подкладные плечики.
Да, похоже, мужчины все-таки прилетели с Марса. А она – с планеты лака для волос.
– Хотя, должен признаться, непривычно бродить по Бьюкенен-стрит с другой женщиной. – Он продолжает объяснять прописные истины. – Кошмар. Куда приятнее ходить за покупками с тобой. Долго мучились, но, в конце концов, кое-что подобрали. Очень надеюсь, что тебе понравится. Только я пока его попридержу – как сюрприз. То-то у тебя будет лицо… – Коннор склоняется ко мне и целует в затекшую от широчайшей улыбки щеку. – Тринадцать лет. Подумать только, малыш, даже страшно становится! А ты все так же неотразима.
Мысленно хватаю рычаг переключения эмоций и срочно врубаю заднюю передачу, молниеносно выезжая из эмоционального тупика и сворачивая на улицу Живи Припеваючи. Разве зря я хвасталась своим парнем? Уф, хорошо все-таки, что я не из тех, кто рвет на себе волосы по каждому пустяку, – ведь ни на секунду в нем не усомнилась!
Обожаю воскресенья – единственный день недели, когда ни мне, ни Коннору не нужно вставать на работу и мы целый день можем провести в обществе друг друга. Обычно остаемся в моей квартире на Байрс-роуд, которая находится в модном, можно даже сказать, процветающем районе Уэст-Энда. Отсюда примерно пятнадцать минут до центра Глазго, если ехать на «Заводном апельсине», нашем мини-эквиваленте лондонской подземки, такое прозвище заработавшем благодаря оранжевому цвету миниатюрных поездов, что как заводные катаются по кругу. Я, Коннор, Мег и Кери живем рядом – в пяти минутах ходьбы друг от друга и от Гибсон-стрит, иначе известной как аллея Карри, где подобралось внушительное собрание индийских ресторанов. Кери эта роскошь нисколько не вдохновляет, ее и чечевичную лепешку не уговоришь съесть; что же до остальных, мы успели по достоинству оценить здешнее кулинарное изобилие.
Квартира – мое единственное имущество, плюс-минус сотня пар обуви и портрет одной балерины Роберта Хайнделя (оригинал!), который мама купила на мой шестнадцатый день рождения в надежде, что я стану следующей Марго Фонтейн, а не пойду по стопам Тони Блэкберна, Джона Пила и им подобных. Номер с балетом не вышел, но со стены в коридоре по сей день взирает изящная танцовщица, совершенно не гармонируя с обстановкой, зато крайне удачно прикрывая отвратительную трещину в стене.
Коннор снимает квартиру в старом здании из красного кирпича, расположенном сразу за углом. Видите ли, хотя мы встречаемся уже бог знает сколько лет, наши отношения так и не перешли на следующую ступень, когда молодая, но зрелая пара берет заем и официально въезжает в общий дом. Коннор большую часть времени околачивается у меня – его зубная щетка прочно заняла позиции в пластмассовой черепашке, подставке для щеток, у него есть свой ключ, и именно он заполняет полки в холодильнике едой. Но при всем при этом я невероятно горжусь тем, что мне посчастливилось стать собственницей квартиры. Столь ценное приобретение стало возможным благодаря небольшому наследству от моей французской бабушки, пять лет назад, к превеликой радости матери, отошедшей в мир иной. Так уж сложились отношения, что они друг друга на дух не переносили, между ними царила жесточайшая борьба: каждой хотелось перещеголять другую в красоте, худобе и неотразимости. К счастью, со мной Дельфина даже не пытается конкурировать – она всегда будет стройнее и красивее, чем ее беспутная дочь-дурнушка. Мать воспитала в себе такую самооценку, что Бритни Спирс по сравнению с ней – скромный полевой цветок.
Здание, где располагается моя квартира, новое и довольно ухоженное, хотя едва вы ступите на порог моего дома, как ни стыдно в этом признаться, вам сразу захочется навести здесь порядок. Дело в том, что я барахольщица, коллекционер, собиратель – как хотите. Я не могу выбрасывать пустые банки-склянки, пакетики-билетики и прочий хлам. Назовите любой предмет – у меня скорее всего он найдется. Складирую все. Я далека от минималистской обстановки, где все по делу и со вкусом, – такой дизайн обожают люди, ведущие упорядоченный образ жизни, и в частности Кери. Моя прихожая в форме буквы «Г» выкрашена в сочный красный цвет и чудовищно контрастирует с лаимово-зеленой кухонькой. Впрочем, я не вижу в этом особой проблемы не успеете и глазом моргнуть, как контрасты войдут в моду – любая тенденция имеет шанс стать всеобщей любимицей. Стены и мебель украшены сотнями фотографий, охватывающих почти каждый год моей жизни: черно-белые, фото на паспорт с неестественными улыбками, втиснутыми в крохотный квадратик, наши с Коннором снимки с отдыха: здесь и Турсо, и юг Франции, и Ланзароте. Некоторым кадрам посчастливилось занять почетные места в рамках, другие прикреплены разноцветными магнитами к дверце холодильника, третьи собраны в объемистые коллажи. Фотографии – моя вторая страсть после музыки, и потому им приходится конкурировать с дисками и кассетами за место в гостиной. Коннор говорит, здесь удобно, что на его языке по-дружески означает бедлам. Сюда хочется прийти, закинуть ноги на стол, есть чипсы, не опасаясь накрошить на диван. Здесь любой чувствует себя как дома – а именно к этому я и стремилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40