– в тон ему ответил Петр Филиппович, зная, что эту фразу Шевченко уже однажды слышал: так говорил в его присутствии Лубенникову первый секретарь обкома партии В. Д. Чучукало, когда было покончено с бандой Кнопки.
На другом конце провода послышался такой заразительный смех, что Лубенников тоже не удержался, чтобы не расхохотаться. Впрочем, Шевченко даже не подозревал, насколько точно он предугадал события: уже в конце июня в Тучинском районе действительно установится нормальная жизнь, начнут спокойно работать учреждения и предприятия, практически завершится коллективизация. Но все это будет через три месяца. А пока…
В начале апреля старший лейтенант Шийко доложил Лубенникову, что вблизи церкви села Дроздов, на том самом месте, где 7 февраля был задержан боевик Кнопки под кличкой Павло, появляется неизвестный человек, одетый в форму артиллериста. Кто он? Почему вооружен? Что заставляет его передвигаться только в ночное время?
«Артиллеристом» оказался житель Дроздова Марчук И. Я., он же Ананий – боевик Кнопки. При попытке скрыться из окруженного дома на хуторе Рудка он был убит в ночь на 19 апреля. А несколько дней спустя в кустах на торфоразработке был найден тайник главаря банды Данько, через который он поддерживал связь со своим доверенным лицом. Успехи чекистов заставили Данько всерьез подумать о том, чтобы запастись надежными документами и уйти куда-нибудь на восток страны. Именно вопрос о документах и заставил Данько назначить ночью встречу с этим доверенным лицом на отдаленном хуторе села Матиевка. Чекисты, проверяя тайник каждые сутки, были в курсе даты и места назначенной встречи. Казалось, иммитация поисков другой банды – Богдана и инсценированный уход чекистов из Матиевки в Тучин должны были придать Данько уверенности. Но Лубенникову и Рассихину, которые устроили засаду на чердаке хаты одинокого деда (его сарай был выбран бандитами местом встречи), было видно, как время от времени на хутор приходят «случайные» люди и наблюдают, все ли здесь спокойно.
– А ты, дед, богато живешь! – подозрительно посмотрела на старика одна из таких «случайных» женщин. – Нечто к девчатам собрался: одеколоном за версту пахнет от твоего дома!
Лубенников, отчетливо слыша каждое слово, обомлел: все пропало! Это же он накануне стригся в парикмахерской! И надо же чтобы это чертова баба учуяла запах одеколона!
– Что ты, дочка, какие в моих годах девчата? – спокойно, даже с нотками обиды отвечал внизу дед. – Зуб меня мучит, вот я его одеколоном задабриваю…
Лубенников готов был расцеловать расторопного деда.
Наконец вечером 23 апреля Данько в сопровождении боевика Грубого явился на встречу. И только в последний момент сильный щелчок затвора автомата одного из чекистов помешал захватить бандитов живыми. Они открыли огонь, и в короткой, но яростной перестрелке были убиты.
А через неделю покончили с правой рукой Явора – Мухой. Этот верзила был ранен в плечо засевшими чекистами вблизи отдаленного хутора села Речица, но даже после этого оказывал отчаянное сопротивление.
В ночной перестрелке снова – в который раз! – удалось скрыться Явору. Почти целый год он не давал о себе знать, перебравшись в Гощанский район, и только на рассвете 12 апреля 1951 года его удалось ликвидировать возле Ючина, на хуторе Голин.
Но все это будет потом. А тогда после Мухи Лубенников уже готовил чекистов к схватке с районным проводником ОУН Нечаем. Его бункер оказался устроенным неподалеку от сел Бугрин-Майдан, в хозяйстве многодетной семьи сектанта Свидницкого С. И. Когда схрон был оцеплен, Нечай в ответ на предложение сдаться отказался – страшно было отвечать за содеянные преступления…
2 июня 1950 года за успешную ликвидацию оуновского подполья в Тучинском районе Министерство госбезопасности СССР наградило старшего лейтенанта П. Ф. Лубенникова именным боевым оружием. Эта награда – самая дорогая среди многих других, которыми отмечен его долгий и нелегкий путь чекиста. Тот путь, которому он верен и сегодня.
Евгений Шепитько
ЕГО НАЗЫВАЛИ БЕССМЕРТНЫМ
Пришел солдат Михаил Тетеря к своему дому в Берестье, а дома нет. Гуляет лишь ветер на пустыре. Горка обожженного кирпича – там была печка, покареженный штакетник, заросли полыни да яблони, посаженные Михаилом в пору его юности.
Сел солдат у дороги и горечью обкипело его сердце.
Подошел мальчик:
– Дядя, ты почему тут сидишь?
– Мать моя здесь жила…
– А-а, тогда пойдем со мной, вот сюда…
Под ногами солдата хрустнула ветка сухой лебеды.
– Вот, дядя, в этой ямке лежала убитая тетя Наталка. Ее бандиты завалили камнями. Я видел, как она там лежала – было немного видно руку, да еще косы ее были в крови…
Мама, мама… Не дождалась ты сына, родная. Сквозь огонь войны шел он к тебе, нес в вещевом мешке подарок – теплый платок, и вот…
– Дядя, не плачьте, вы же большой…
– Не буду, милый…
Погоревал солдат, вдоволь наговорился с двоюродным братом Андреем Тетерей, зашел в сельсовет, но председателя Карпа Подоляка не застал и утром уехал в Ровно, в обком партии.
И вот он волнуется, ожидает, когда позовут его, выслушают.
Воспоминания о недавнем посещении родного села прервал голос порученца первого секретаря обкома:
– Михаил Семенович Тетеря? Товарищ Бегма вас ждет.
В просторном кабинете Михаила Семеновича встретил плотный человек в военном мундире без погон – первый секретарь обкома партии Василий Андреевич Бегма.
– Садитесь, слушаю вас.
– Тетеря я, из-под Дубровицы…
– Знакомая фамилия. У вас были братья? Знавал я одного – партизанил со мной вместе. Кажется, Андреем звали. Вот эти добротные сапоги мне сшил.
– Да, этот мой двоюродный брат.
– Расскажите о себе, – сказал Бегма.
– Была у меня большая родня. Была… Отца белополяки убили в гражданскую, дядю Максима расстреляли фашисты. Брат Петр пал в неравном бою с карателями. Многих друзей убили бандеровцы. Матери тоже не стало – зарубили топорами те же бандеровцы.
– Успокойтесь, – Василий Андреевич налил из графина воды.
– Я в обморок не упаду. У меня теперь вместо сердца – камень. Дайте мне и моим сельским товарищам оружие.
– Собираетесь мстить?
– Да, надо уничтожать кровопийц.
– Ненависть зовет вас, как говорится, к решительным действиям, – твердым шагом прошелся по кабинету секретарь. – Кому будете мстить? Нужно разобраться в обстановке. Ведь в оуновские банды втянуты молодые парни, которых одурманили «самостийницкими» идеями, запугали кулаки. И стоит ли начинать нам нашу советскую жизнь с мести?
Нелегко было Михаилу Семеновичу разобраться в сложнейшей послевоенной обстановке в западных областях Украины.
Василий Андреевич сел рядом, по-отечески обнял Тетерю за плечи:
– Советчиком в таких делах должна быть совесть коммуниста. Уверен, вы быстро все поймете. Разобраться во всем вам помогут честные труженики села, их большинство. Помните: не только у вас одного большое горе. Нет в нашей области села, где бы оуновцы не вырезали десятки семей.
Бегма замолчал, потом продолжил:
– Бандиты пытаются запугать селян. Наша задача – пробудить в людях уверенность в том, что в новой жизни не будет места человеконенавистничеству, бандитским действиям мы положим конец в ближайшем будущем. Агитация и еще раз агитация за Советскую власть. Безусловно, нужны решительные действия по отношению к явным классовым врагам. Создавайте в селе отряд самообороны, это очень действенное мероприятие на современном этапе.
Провожая Тетерю, Бегма пожал ему руку:
– Желаю успеха. Сумейте удержать в себе злобу, проникнитесь болью и радостями сельчан.
Выйдя из обкома, Михаил Семенович подумал о том, что такая уж у него доля – забывать о своих душевных ранах и лечить словом людские. Людям нужна большая надежда на счастье. Надо в первую очередь оборвать паутину страха, которой оплели оуновские убийцы полищуков.
В тот же день он приехал поездом в Дубровицу, а оттуда пешком пришел в село.
…Отряд ястребков, в состав которого входил лейтенант районного отдела НКГБ Осокин, уже вторые сутки шел сквозь метель, почти без остановки преследуя банду. Оуновцы то уходили в лесные чащи, то волчьими тропами выползали к хуторам или селам. И тогда сырое небо обагрялось пожарами.
Лейтенанту Осокину привелось много смертей увидеть на фронте, хоронил друзей, видел повешенных карателями патриотов, но здесь он не мог смотреть на обугленные трупы детей, их матерей. Часто перед его глазами всплывали замученные оуновцами сельчане. Сожженный на костре Кондратий Мелещук… На березах разорвали Антона Пинчука, зарубили Никона Дащука и его маленькую дочь. Около села Нивецк, в лесу, Тетеря обнаружил обугленные трупы своей тетки Кристины Романовны и ее дочери Ольги. Их сжигали живыми…
Снег идет и идет, сечет по лицам, ноги отказываются идти. Но идти надо во что бы то ни стало, иначе бандиты снова исчезнут и снова запылают крестьянские хаты, заголосят в хатах по убитым.
В полночь метель стихла.
Отряд ястребков вышел на поляну. Неподалеку виднелась куча валежника. Была она чересчур большой.
– Не нравится мне, Осокин, вон та берлога, – остановил отряд Тетеря. – Видишь, Джульбарс скалит зубы.
– Надо проверить…
И вдруг из-под валежника раздались выстрелы. Пули просвистели рядом, несколько их прошили шинель Михаила.
Ястребки ответили дружным огнем.
Ответных выстрелов не последовало. Послышался глухой топот копыт – бандиты уходили. Бойцы отряда цепью пошли на валежник. Разбросали сухие ветки и обнаружили схрон.
– Есть кто живой? – направил ствол автомата в черное отверстие Тетеря. – Стрелять буду!
Двое парней прыгнули в схрон.
– Поймали! Двоих! – кричали ребята из темной норы. – Ну-ка, сволота, вылезай, – подталкивал неизвестного человека пулеметчик Андрей Тетеря.
Вылез заросший смолистой бородой человек, а за ним – мальчик лет десяти – грязный, оборванный, испуганный.
– Вы кто такие? – встретил их Михаил Семенович.
– Большие страдальцы, пан начальник.
Потом отозвался мальчик:
– Дядя, дайте хлебца…
Осокин подошел к мальчику, открыл сумку и отдал ему последний кусок хлеба. У мальчика затряслись ручонки, его воспаленные глаза прикипели к хлебу. Выхватил из рук лейтенанта ломоть и начал запихивать его в рот.
Тем временем бородач рассказывал:
– Это мой сынок. Завезли нас в эту нору давно, где-то еще летом. Начал забывать. Должно быть, с голодухи… Присматривали мы за их лошадьми. Бывало, как напьются бандиты, то и уворую какой харч. Да разве сам съешь? Сынку отдам. А один раз попался…
Бородач закатил свитку и показал спину. Тетеря опешил:
– Что же это?!
– Кочергой. Она заострена да загнута как бы крючком. А его, – бородач кивнул в сторону мальчика головой, – как ударил один гад, так с тех пор и кашляет… сначала даже кровь шла изо рта.
Он взял протянутый Тетерей хлеб и осторожно откусил кусочек, подставил ладонь другой руки ко рту, чтобы на землю не упала и крошка.
– В вас стреляли двое, их оставили здесь для того, чтобы остановить вас, сбить с толку. Вы идите прямо. Далее будет хутор. Они там, уставшие. Не выпускайте их живыми, – попросил со слезами на глазах. – Среди них нет людей! Ироды! Проклятые выродки…
– Пора, – поднялся Тетеря. – Только бы сил хватило.
– Да, придется идти целую ночь, – отозвался Кузьма Будкевич.
И снова отряд в пути. Под утро вышли к одинокой хижине, которая пряталась в сосняке. Около небольшого сарайчика стояли две лошади.
Хижину окружили. Оуновцы открыли беспорядочный огонь. Тетеря лег за сосну, прицелился и нажал на спусковой крючок – автомат вздрогнул, и изрешеченные пулями стекла маленьких оконец брызнули осколками в снег. Длинной очередью отозвался пулемет Андрея.
Напуганные лошади заржали, оборвали привязь и ускакали в лес.
Дверь распахнулась. Бандиты, видно, решили пробиться из окружения. На ходу стреляя, они бросились в молодой сосняк. По ним ударили очередями. Один упал. Трое продолжали бежать. Пулеметная очередь Андрея настигла бандеровцев около мелколесья.
– Кажется, все, – поднялся Тетеря.
Отряд отдыхал в хижине. Здесь еще пахло пороховым дымом. Тетеря, закурив, штопал шинель.
– Сколько попало? – спросил Осокин.
– Две. Чуть бы правее – и вечная память…
– Дома некому штопать?
– Пока холостякую. Недавно получил письмо от жены. Моя Ефросинья за Одером. Санитарка. Пишет, скоро будет дома.
– Я тоже скоро демобилизуюсь и уеду в родной Псков. Люблю этот город. Юность там моя прошла…
Вскоре лейтенант уснул.
Михаил Семенович вышел из хижины. В соснах настаивалась тишина. Мирно светило солнце.
…Михаил Семенович Тетеря в те суровые годы не знал покоя – агитировал за колхозы, вместе с ястребками защищал село от непрошеных гостей – оуновских бандитов. Под ним убили троих лошадей, но смерть обходила его стороной. Самозванные атаманы обещали за его голову тысячу рублей. Но был М. С. Тетеря среди людей: они помогали ему, предупреждали об опасности. Его называли Бессмертным.
Александр Федрицкий
ЧИСТЫМИ РУКАМИ
Сорок лет – не сорок дней, и далеко не всегда подтверждается пословица о том, что лишь гора с горой не сходится. Но они все-таки встретились и узнали друг друга – двое немолодых, с густо посеребренными сединой висками.
– Ну, как живется, что нового с тех пор?
Прудко мог бы и не спрашивать об этом. Лучше всяких слов ему ответило крепкое рукопожатие. А еще взгляд – прямой и открытый, как у людей, которым нечего бояться и нечего стыдиться.
Когда прощались, он еще раз услышал благодарное:
– Спасибо вам, Матвеич! Спасибо за все…
А город продолжал шуметь вокруг гулом машин, многолюдным гомоном, и в утреннем оживлении осталась незамеченной эта встреча. Только им обоим еще долго будут припоминаться и теплое рукопожатие, и искренне, от души сказанные слова. Потому что путь к той встрече измерялся не просто десятком метров от троллейбусной остановки на ровенской улице.
…Пели соловьи. Ох, как пели тогда соловьи! Иссеченные осколками и пулями, перепаханные снарядами и бомбами сады возвращались к жизни, подернулись робкой нежной дымкой первой зелени. И до самого рассвета доносились из лунного полумрака серебряные трели, тревожа восемнадцатилетние курсантские сердца.
Птицы умолкли лишь однажды – когда в небо взлетели ракеты и разноцветные снопы трассирующих пуль, а улицы наполнились криками и светом окон, казавшимся ослепительным после долгих лет затемнения. В ту майскую ночь были похожи на разгулявшихся мальчишек бывалые фронтовики, звеневшие орденами и медалями, степенные интенданты и даже обычно неприступно-строгие патрули. Они палили вверх из всего, что было под рукой, – винтовок и автоматов, пистолетов и ракетниц. Стреляли без устали, приветствуя долгожданную Победу.
Нарушая все наставления и инструкции, повыхватывали из пирамиды карабины и они, курсанты. Из окон казармы выпускали пулю за пулей в темное небо, и казалось им тогда, что это уже последние выстрелы, после которых на земле навсегда наступят мир и тишина.
Так думали не только они, возмужавшие в суровую военную пору и лишь недавно надевшие курсантскую форму. Но судьба распорядилась иначе. Через несколько месяцев младший лейтенант Владимир Прудко лежал с четырьмя бойцами в засаде у Сапожинских хуторов и наблюдал, как на противоположном берегу заросшей камышом речушке спускается от ветряка банда Деркача.
Он уже привык к ответственности, каждый раз ложившейся на плечи в подобных случаях. Привык к сосредоточенным, ожидающим взглядам товарищей: решай, командир! Решай быстро, за считанные секунды, а главное, безошибочно. Вот и сейчас: промедлишь с приказом, и этих мгновений хватит «провидныку», чтобы уйти со своими головорезами за поросший кустарником холм и ворваться в ближайшее село, где люди готовятся выйти в поле и провожают детей в школу. А на что способна банда, ты, командир, знаешь уже очень хорошо. Так что ни к чему подсчеты – их вон сколько, а нас всего пятеро…
– Огонь!
Дружно ударили оба пулемета оперативной группы, в их глуховатый стук вплелись резкие очереди ППШ. На той стороне пронзительно заржала раненая лошадь, над болотом послышались крики и стоны, несшиеся вперемешку с бранью.
Напрасно метался, размахивая «шмайсером» Деркач среди своих растерявшихся «друзив». Бандитам казалось, что огненные струи хлещут со всех сторон и против них действует крупное подразделение. Ненадолго хватило и самого «пана провидныка»: когда пули взбили облачко пыли у ног его коня, «отаман» припал к гриве и, не оглядываясь, драпанул к лесу, темневшему у горизонта.
Медленно таял в чистом утреннем воздухе горьковатый пороховой дым. Неярко поблескивала на осеннем солнце золотистая россыпь гильз. Задумчиво поглаживая нагревшийся кожух автомата, Прудко в который раз вспомнил майский вечер, расцвеченный победным салютом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
На другом конце провода послышался такой заразительный смех, что Лубенников тоже не удержался, чтобы не расхохотаться. Впрочем, Шевченко даже не подозревал, насколько точно он предугадал события: уже в конце июня в Тучинском районе действительно установится нормальная жизнь, начнут спокойно работать учреждения и предприятия, практически завершится коллективизация. Но все это будет через три месяца. А пока…
В начале апреля старший лейтенант Шийко доложил Лубенникову, что вблизи церкви села Дроздов, на том самом месте, где 7 февраля был задержан боевик Кнопки под кличкой Павло, появляется неизвестный человек, одетый в форму артиллериста. Кто он? Почему вооружен? Что заставляет его передвигаться только в ночное время?
«Артиллеристом» оказался житель Дроздова Марчук И. Я., он же Ананий – боевик Кнопки. При попытке скрыться из окруженного дома на хуторе Рудка он был убит в ночь на 19 апреля. А несколько дней спустя в кустах на торфоразработке был найден тайник главаря банды Данько, через который он поддерживал связь со своим доверенным лицом. Успехи чекистов заставили Данько всерьез подумать о том, чтобы запастись надежными документами и уйти куда-нибудь на восток страны. Именно вопрос о документах и заставил Данько назначить ночью встречу с этим доверенным лицом на отдаленном хуторе села Матиевка. Чекисты, проверяя тайник каждые сутки, были в курсе даты и места назначенной встречи. Казалось, иммитация поисков другой банды – Богдана и инсценированный уход чекистов из Матиевки в Тучин должны были придать Данько уверенности. Но Лубенникову и Рассихину, которые устроили засаду на чердаке хаты одинокого деда (его сарай был выбран бандитами местом встречи), было видно, как время от времени на хутор приходят «случайные» люди и наблюдают, все ли здесь спокойно.
– А ты, дед, богато живешь! – подозрительно посмотрела на старика одна из таких «случайных» женщин. – Нечто к девчатам собрался: одеколоном за версту пахнет от твоего дома!
Лубенников, отчетливо слыша каждое слово, обомлел: все пропало! Это же он накануне стригся в парикмахерской! И надо же чтобы это чертова баба учуяла запах одеколона!
– Что ты, дочка, какие в моих годах девчата? – спокойно, даже с нотками обиды отвечал внизу дед. – Зуб меня мучит, вот я его одеколоном задабриваю…
Лубенников готов был расцеловать расторопного деда.
Наконец вечером 23 апреля Данько в сопровождении боевика Грубого явился на встречу. И только в последний момент сильный щелчок затвора автомата одного из чекистов помешал захватить бандитов живыми. Они открыли огонь, и в короткой, но яростной перестрелке были убиты.
А через неделю покончили с правой рукой Явора – Мухой. Этот верзила был ранен в плечо засевшими чекистами вблизи отдаленного хутора села Речица, но даже после этого оказывал отчаянное сопротивление.
В ночной перестрелке снова – в который раз! – удалось скрыться Явору. Почти целый год он не давал о себе знать, перебравшись в Гощанский район, и только на рассвете 12 апреля 1951 года его удалось ликвидировать возле Ючина, на хуторе Голин.
Но все это будет потом. А тогда после Мухи Лубенников уже готовил чекистов к схватке с районным проводником ОУН Нечаем. Его бункер оказался устроенным неподалеку от сел Бугрин-Майдан, в хозяйстве многодетной семьи сектанта Свидницкого С. И. Когда схрон был оцеплен, Нечай в ответ на предложение сдаться отказался – страшно было отвечать за содеянные преступления…
2 июня 1950 года за успешную ликвидацию оуновского подполья в Тучинском районе Министерство госбезопасности СССР наградило старшего лейтенанта П. Ф. Лубенникова именным боевым оружием. Эта награда – самая дорогая среди многих других, которыми отмечен его долгий и нелегкий путь чекиста. Тот путь, которому он верен и сегодня.
Евгений Шепитько
ЕГО НАЗЫВАЛИ БЕССМЕРТНЫМ
Пришел солдат Михаил Тетеря к своему дому в Берестье, а дома нет. Гуляет лишь ветер на пустыре. Горка обожженного кирпича – там была печка, покареженный штакетник, заросли полыни да яблони, посаженные Михаилом в пору его юности.
Сел солдат у дороги и горечью обкипело его сердце.
Подошел мальчик:
– Дядя, ты почему тут сидишь?
– Мать моя здесь жила…
– А-а, тогда пойдем со мной, вот сюда…
Под ногами солдата хрустнула ветка сухой лебеды.
– Вот, дядя, в этой ямке лежала убитая тетя Наталка. Ее бандиты завалили камнями. Я видел, как она там лежала – было немного видно руку, да еще косы ее были в крови…
Мама, мама… Не дождалась ты сына, родная. Сквозь огонь войны шел он к тебе, нес в вещевом мешке подарок – теплый платок, и вот…
– Дядя, не плачьте, вы же большой…
– Не буду, милый…
Погоревал солдат, вдоволь наговорился с двоюродным братом Андреем Тетерей, зашел в сельсовет, но председателя Карпа Подоляка не застал и утром уехал в Ровно, в обком партии.
И вот он волнуется, ожидает, когда позовут его, выслушают.
Воспоминания о недавнем посещении родного села прервал голос порученца первого секретаря обкома:
– Михаил Семенович Тетеря? Товарищ Бегма вас ждет.
В просторном кабинете Михаила Семеновича встретил плотный человек в военном мундире без погон – первый секретарь обкома партии Василий Андреевич Бегма.
– Садитесь, слушаю вас.
– Тетеря я, из-под Дубровицы…
– Знакомая фамилия. У вас были братья? Знавал я одного – партизанил со мной вместе. Кажется, Андреем звали. Вот эти добротные сапоги мне сшил.
– Да, этот мой двоюродный брат.
– Расскажите о себе, – сказал Бегма.
– Была у меня большая родня. Была… Отца белополяки убили в гражданскую, дядю Максима расстреляли фашисты. Брат Петр пал в неравном бою с карателями. Многих друзей убили бандеровцы. Матери тоже не стало – зарубили топорами те же бандеровцы.
– Успокойтесь, – Василий Андреевич налил из графина воды.
– Я в обморок не упаду. У меня теперь вместо сердца – камень. Дайте мне и моим сельским товарищам оружие.
– Собираетесь мстить?
– Да, надо уничтожать кровопийц.
– Ненависть зовет вас, как говорится, к решительным действиям, – твердым шагом прошелся по кабинету секретарь. – Кому будете мстить? Нужно разобраться в обстановке. Ведь в оуновские банды втянуты молодые парни, которых одурманили «самостийницкими» идеями, запугали кулаки. И стоит ли начинать нам нашу советскую жизнь с мести?
Нелегко было Михаилу Семеновичу разобраться в сложнейшей послевоенной обстановке в западных областях Украины.
Василий Андреевич сел рядом, по-отечески обнял Тетерю за плечи:
– Советчиком в таких делах должна быть совесть коммуниста. Уверен, вы быстро все поймете. Разобраться во всем вам помогут честные труженики села, их большинство. Помните: не только у вас одного большое горе. Нет в нашей области села, где бы оуновцы не вырезали десятки семей.
Бегма замолчал, потом продолжил:
– Бандиты пытаются запугать селян. Наша задача – пробудить в людях уверенность в том, что в новой жизни не будет места человеконенавистничеству, бандитским действиям мы положим конец в ближайшем будущем. Агитация и еще раз агитация за Советскую власть. Безусловно, нужны решительные действия по отношению к явным классовым врагам. Создавайте в селе отряд самообороны, это очень действенное мероприятие на современном этапе.
Провожая Тетерю, Бегма пожал ему руку:
– Желаю успеха. Сумейте удержать в себе злобу, проникнитесь болью и радостями сельчан.
Выйдя из обкома, Михаил Семенович подумал о том, что такая уж у него доля – забывать о своих душевных ранах и лечить словом людские. Людям нужна большая надежда на счастье. Надо в первую очередь оборвать паутину страха, которой оплели оуновские убийцы полищуков.
В тот же день он приехал поездом в Дубровицу, а оттуда пешком пришел в село.
…Отряд ястребков, в состав которого входил лейтенант районного отдела НКГБ Осокин, уже вторые сутки шел сквозь метель, почти без остановки преследуя банду. Оуновцы то уходили в лесные чащи, то волчьими тропами выползали к хуторам или селам. И тогда сырое небо обагрялось пожарами.
Лейтенанту Осокину привелось много смертей увидеть на фронте, хоронил друзей, видел повешенных карателями патриотов, но здесь он не мог смотреть на обугленные трупы детей, их матерей. Часто перед его глазами всплывали замученные оуновцами сельчане. Сожженный на костре Кондратий Мелещук… На березах разорвали Антона Пинчука, зарубили Никона Дащука и его маленькую дочь. Около села Нивецк, в лесу, Тетеря обнаружил обугленные трупы своей тетки Кристины Романовны и ее дочери Ольги. Их сжигали живыми…
Снег идет и идет, сечет по лицам, ноги отказываются идти. Но идти надо во что бы то ни стало, иначе бандиты снова исчезнут и снова запылают крестьянские хаты, заголосят в хатах по убитым.
В полночь метель стихла.
Отряд ястребков вышел на поляну. Неподалеку виднелась куча валежника. Была она чересчур большой.
– Не нравится мне, Осокин, вон та берлога, – остановил отряд Тетеря. – Видишь, Джульбарс скалит зубы.
– Надо проверить…
И вдруг из-под валежника раздались выстрелы. Пули просвистели рядом, несколько их прошили шинель Михаила.
Ястребки ответили дружным огнем.
Ответных выстрелов не последовало. Послышался глухой топот копыт – бандиты уходили. Бойцы отряда цепью пошли на валежник. Разбросали сухие ветки и обнаружили схрон.
– Есть кто живой? – направил ствол автомата в черное отверстие Тетеря. – Стрелять буду!
Двое парней прыгнули в схрон.
– Поймали! Двоих! – кричали ребята из темной норы. – Ну-ка, сволота, вылезай, – подталкивал неизвестного человека пулеметчик Андрей Тетеря.
Вылез заросший смолистой бородой человек, а за ним – мальчик лет десяти – грязный, оборванный, испуганный.
– Вы кто такие? – встретил их Михаил Семенович.
– Большие страдальцы, пан начальник.
Потом отозвался мальчик:
– Дядя, дайте хлебца…
Осокин подошел к мальчику, открыл сумку и отдал ему последний кусок хлеба. У мальчика затряслись ручонки, его воспаленные глаза прикипели к хлебу. Выхватил из рук лейтенанта ломоть и начал запихивать его в рот.
Тем временем бородач рассказывал:
– Это мой сынок. Завезли нас в эту нору давно, где-то еще летом. Начал забывать. Должно быть, с голодухи… Присматривали мы за их лошадьми. Бывало, как напьются бандиты, то и уворую какой харч. Да разве сам съешь? Сынку отдам. А один раз попался…
Бородач закатил свитку и показал спину. Тетеря опешил:
– Что же это?!
– Кочергой. Она заострена да загнута как бы крючком. А его, – бородач кивнул в сторону мальчика головой, – как ударил один гад, так с тех пор и кашляет… сначала даже кровь шла изо рта.
Он взял протянутый Тетерей хлеб и осторожно откусил кусочек, подставил ладонь другой руки ко рту, чтобы на землю не упала и крошка.
– В вас стреляли двое, их оставили здесь для того, чтобы остановить вас, сбить с толку. Вы идите прямо. Далее будет хутор. Они там, уставшие. Не выпускайте их живыми, – попросил со слезами на глазах. – Среди них нет людей! Ироды! Проклятые выродки…
– Пора, – поднялся Тетеря. – Только бы сил хватило.
– Да, придется идти целую ночь, – отозвался Кузьма Будкевич.
И снова отряд в пути. Под утро вышли к одинокой хижине, которая пряталась в сосняке. Около небольшого сарайчика стояли две лошади.
Хижину окружили. Оуновцы открыли беспорядочный огонь. Тетеря лег за сосну, прицелился и нажал на спусковой крючок – автомат вздрогнул, и изрешеченные пулями стекла маленьких оконец брызнули осколками в снег. Длинной очередью отозвался пулемет Андрея.
Напуганные лошади заржали, оборвали привязь и ускакали в лес.
Дверь распахнулась. Бандиты, видно, решили пробиться из окружения. На ходу стреляя, они бросились в молодой сосняк. По ним ударили очередями. Один упал. Трое продолжали бежать. Пулеметная очередь Андрея настигла бандеровцев около мелколесья.
– Кажется, все, – поднялся Тетеря.
Отряд отдыхал в хижине. Здесь еще пахло пороховым дымом. Тетеря, закурив, штопал шинель.
– Сколько попало? – спросил Осокин.
– Две. Чуть бы правее – и вечная память…
– Дома некому штопать?
– Пока холостякую. Недавно получил письмо от жены. Моя Ефросинья за Одером. Санитарка. Пишет, скоро будет дома.
– Я тоже скоро демобилизуюсь и уеду в родной Псков. Люблю этот город. Юность там моя прошла…
Вскоре лейтенант уснул.
Михаил Семенович вышел из хижины. В соснах настаивалась тишина. Мирно светило солнце.
…Михаил Семенович Тетеря в те суровые годы не знал покоя – агитировал за колхозы, вместе с ястребками защищал село от непрошеных гостей – оуновских бандитов. Под ним убили троих лошадей, но смерть обходила его стороной. Самозванные атаманы обещали за его голову тысячу рублей. Но был М. С. Тетеря среди людей: они помогали ему, предупреждали об опасности. Его называли Бессмертным.
Александр Федрицкий
ЧИСТЫМИ РУКАМИ
Сорок лет – не сорок дней, и далеко не всегда подтверждается пословица о том, что лишь гора с горой не сходится. Но они все-таки встретились и узнали друг друга – двое немолодых, с густо посеребренными сединой висками.
– Ну, как живется, что нового с тех пор?
Прудко мог бы и не спрашивать об этом. Лучше всяких слов ему ответило крепкое рукопожатие. А еще взгляд – прямой и открытый, как у людей, которым нечего бояться и нечего стыдиться.
Когда прощались, он еще раз услышал благодарное:
– Спасибо вам, Матвеич! Спасибо за все…
А город продолжал шуметь вокруг гулом машин, многолюдным гомоном, и в утреннем оживлении осталась незамеченной эта встреча. Только им обоим еще долго будут припоминаться и теплое рукопожатие, и искренне, от души сказанные слова. Потому что путь к той встрече измерялся не просто десятком метров от троллейбусной остановки на ровенской улице.
…Пели соловьи. Ох, как пели тогда соловьи! Иссеченные осколками и пулями, перепаханные снарядами и бомбами сады возвращались к жизни, подернулись робкой нежной дымкой первой зелени. И до самого рассвета доносились из лунного полумрака серебряные трели, тревожа восемнадцатилетние курсантские сердца.
Птицы умолкли лишь однажды – когда в небо взлетели ракеты и разноцветные снопы трассирующих пуль, а улицы наполнились криками и светом окон, казавшимся ослепительным после долгих лет затемнения. В ту майскую ночь были похожи на разгулявшихся мальчишек бывалые фронтовики, звеневшие орденами и медалями, степенные интенданты и даже обычно неприступно-строгие патрули. Они палили вверх из всего, что было под рукой, – винтовок и автоматов, пистолетов и ракетниц. Стреляли без устали, приветствуя долгожданную Победу.
Нарушая все наставления и инструкции, повыхватывали из пирамиды карабины и они, курсанты. Из окон казармы выпускали пулю за пулей в темное небо, и казалось им тогда, что это уже последние выстрелы, после которых на земле навсегда наступят мир и тишина.
Так думали не только они, возмужавшие в суровую военную пору и лишь недавно надевшие курсантскую форму. Но судьба распорядилась иначе. Через несколько месяцев младший лейтенант Владимир Прудко лежал с четырьмя бойцами в засаде у Сапожинских хуторов и наблюдал, как на противоположном берегу заросшей камышом речушке спускается от ветряка банда Деркача.
Он уже привык к ответственности, каждый раз ложившейся на плечи в подобных случаях. Привык к сосредоточенным, ожидающим взглядам товарищей: решай, командир! Решай быстро, за считанные секунды, а главное, безошибочно. Вот и сейчас: промедлишь с приказом, и этих мгновений хватит «провидныку», чтобы уйти со своими головорезами за поросший кустарником холм и ворваться в ближайшее село, где люди готовятся выйти в поле и провожают детей в школу. А на что способна банда, ты, командир, знаешь уже очень хорошо. Так что ни к чему подсчеты – их вон сколько, а нас всего пятеро…
– Огонь!
Дружно ударили оба пулемета оперативной группы, в их глуховатый стук вплелись резкие очереди ППШ. На той стороне пронзительно заржала раненая лошадь, над болотом послышались крики и стоны, несшиеся вперемешку с бранью.
Напрасно метался, размахивая «шмайсером» Деркач среди своих растерявшихся «друзив». Бандитам казалось, что огненные струи хлещут со всех сторон и против них действует крупное подразделение. Ненадолго хватило и самого «пана провидныка»: когда пули взбили облачко пыли у ног его коня, «отаман» припал к гриве и, не оглядываясь, драпанул к лесу, темневшему у горизонта.
Медленно таял в чистом утреннем воздухе горьковатый пороховой дым. Неярко поблескивала на осеннем солнце золотистая россыпь гильз. Задумчиво поглаживая нагревшийся кожух автомата, Прудко в который раз вспомнил майский вечер, расцвеченный победным салютом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28