С По-
мощью повторения мысль отделяется от своего автора. Она пре-
вращается в очевидность, не зависящую от времени, места, лично-
сти. Она не является более выражением человека, который гово-
рит, но становится выражением предмета, о котором он говорит.
Клевещите, клевещите, что-нибудь непременно останется. Повто-
/,17-2457 ^3
ряйте, повторяйте, что-нибудь непременно останется, хотя бы мол-
ва. А молва, как и предрассудки, как и клевета, - это сила.
* * <
Повторение имеет также функцию связи мыслей. Ассоциируя
зачастую разрозненные утверждения и идеи, она создает види-
мость логической цепочки. Складывается впечатление, что за
фразами вырисовывается система, за частой связью несовмести-
мых понятий стоит принцип. Если вы часто повторяете разнород-
ные слова: <революция> и <религия>, <национализм> и <социа-
лизм>, <марксизм> и <христианство>, <евреи> и <коммунисты> и
т.д., - вы создаете у вашей аудитории эффект удивления (по
крайней мере он создавался раньше!). С другой стороны, вы ей
передаете уверенность в том, что оба эти понятия связаны и их
парность имеет скрытое значение. Человеческое существо имеет
особенность быть привлеченным и соблазненным упорядочен-
ным представлением о мире, который его окружает. Говоря о
тоталитарной пропагавде, Ханна Аревд с полным основанием замечала:
<Массы позволяют себя убедить не фактами, даже выдуманными, а
только связностью той системы, частью которой они якобы являются.
Обыкновенно преувеличивают значение повторения, так как считают
массы способными понимать я вспоминать: в действительности же
повторение важно лишь потому, что убеждает массу в связности во вре-
менит>.
Немецкая философия ошибается по крайней мере в одном:
массы обладают способностью помнить. В определенном смысле
они помнят даже слишком много.
V
Утверждение и повторение имеют результатом коллективное
внушение. Они сливаются в поток верований, которые распрост-
раняются со скоростью эпидемии. Заражение происходит тем
быстрее, чем сильнее вызванные чувства и чем скорее действие
соединилось, словно в коротком замыкании с мыслью.
<Идеи, - резюмирует Ле Бон, - никогда не утверждаются оттого, что
они точны, они утверждаются только тогда, когда с помощью двойного
механизма повторения и заражения оккупировали области подсозна-
ния, где рождаются движущие силы нашего поведения. Убедить кого-
либо - не значит доказать ему справедливость своих доводов, но заста-
вить действовать в соответствии с этими доводами>.
Что во многих отношениях удивительно и малопонятно, это
всемогущество слов в психологии толп. Могущество, которое
происходит не из того, что говорится, а из их <магии>, от челове-
ка, который их говорит, и атмосферы, в которой они рождаются.
Обращаться с ними следует не как с частицами речи, а как с
зародышами образов, как с зернами воспоминаний, почти как с
живыми существами. Оратор, который ничего не напоминает, ни к
чему не взывает. Когда действуют чары, толпа поддается силе
того, что они напоминают, и действиям, к которым они призыва-
ют. Она уступает вождю, который ее соблазняет. Он рисует пе-
ред ней грандиозные, но смутные перспективы и тот туман, кото-
рый их обволакивает, даже увеличивает их загадочную силу.
В ряде современных и древних книг мы находим указания,
относящиеся к каждой из стратегий: к представлению, церемони-
алу, убеждению. Но психология толп связывает их с общим фак-
тором: гипнозом. Разыгранные в единстве места и времени, они
сливаются и формируют одну стратегию - стратегию коллектив-
ного внушения. Вождь, обладающий таким даром и ремеслом, пре-
вращает своим способом самые разнородные собрания людей - и
чем более они разнообразны, тем лучше - в однородную массу.
Он насаждает в ней верования, ядром которых является страсть,
а целью - действие. С момента своего открытия эта стратегия
коллективного внушения применялась повсюду. Чаще всего в
ней используются рецепты, взятые поодиночке. Я стремился пред-
ставить их в совокупности, чтобы познакомить со смыслом их
существования и их единством.
Глава девятая
ПОСТУЛАТ ПСИХОЛОГИИ МАСС
Мы лишь бросили взгляд на наш предмет, чтобы представить
себе его сложность. Мы согласились вывести на первый план
отношения между харизмой и психологией масс. Теперь следует
спросить себя: что делает возможным эти отношения. Только
после этого мы можем попытаться объяснить их. Заметим следу-
ющее: харизма обладает свойствами воскрешения прошлого, про-
буждения чувств и образов, погребенных в памяти, авторитетом
традиции. Благодаря этому сговору с миром воспоминаний, вождь
вызывает немедленную реакцию повиновения. Можно сказать,
что достаточно ему появиться, чтобы масса признала в нем друго-
го вождя, который играл роль на другой сцене, в других обстоя-
тельствах. Кажется, что он будит в ней своего рода внутреннего
демона, как гипнотизер пробуждает в своем подопечном насле-
дие архаического прошлого. Единственного настоящего демона
людей - память.
Впрочем, эта связь харизмы и следов прошлого уже была
установлена самим Максом Вебером:
<Харизма, - пишет он, - есть великая революционная сила эпох, свя-
занных с традицией>.
Все было бы хорошо, если бы нам удалось представить, каким
образом становится возможной эта связь и каковы ее психичес-
кие проявления. На самом деле, это чрезвычайно трудно. Чтобы
преодолеть это препятствие, нужно для начала допустить один
постулат, затем предположить механизм, третий, который, вкупе с
эротическим влечением и идентификацией, мог бы позволить нам
объяснить феномены психологии масс. Механизм, который, в от-
личие от двух предыдущих, касается эволюции коллективных
отношений и времени.
II
Уточним. Одна из причин, на которые ссылаются, чтобы объяс-
нить преувеличенные реакции толп, несоразмерные с объектив-
ными фактами, и их безрассудства, - это устойчивость прошлых
мыслей и чувств, возвращение которых затуманивает ум людей.
Мнения мертвых вмешиваются в дела живых, часто дорогой це-
ной для последних. Речь вдет лишь о той старой доброй истине, что
<прошлое, более или менее фантастическое, - как очень верно сказал
Поль Валери, - воздействует на будущее с мощью,- сравнимой с самим
настоящим>.
Надо полагать, что в психической жизни ничто не теряется,
все может возвратиться в тот или иной момент. Принято гово-
рить, что у народа короткая память. Герои и необычайные собы-
тия быстро забываются. На самом деле, все наоборот. Память у
народа долгая, он никогда не отводит взгляда от зеркала про-
шлого. Ле Бон и Тард были согласны с этим и принимали это без
труда. Фрейд тоже, но он испытывал трудность с объяснением
этого. Двойную трудность, которая имеет отношение к сверхжи-
вучести воспоминаний и к механизму их передачи.
Это факт: все, что происходит в жизни индивидов, оставляет
мнестический след, записывается в их мозге. Но как говорить о
мнестических следах у масс? Проблема становится неразрешимой
в том, что касается передачи воспоминаний от поколения к поко-
лению. Индивид или масса, неважно: нет наследственности при-
обретенных свойств, нет групповой или родовой памяти. Всякая
спекуляция в этом вопросе наталкивается со времен Дарвина на
вето генетики. В этом случае, невозможно установление коррект-
ной аналогии между психологией индивидов и психологией масс,
перенесение понятия первой на вторую. Согласно Фрейду,
<эта вторая трудность, касающаяся перенесения на психологию масс,
- издавна наиболее важная, так как поднимает новую проблему, имею-
щую отношение к принципам. Вопрос состоит в том, чтобы узнать, в
какой форме действительная традиция представлена в жизни народов;
вопрос, который не ставится в отношении индивида, так как здесь он
решается наличием мнестических следов прошлого в бессознательном>.
Но определенные очевидности позволяют избежать этого пре-
пятствия, выйти из дилеммы. Язык кажется превосходным сред-
ством передачи мнестических следов из поколения в поколение.
Символы, которые он несет, незамедлительно узнаются и понима-
ются, начиная с раннего детства. Более того, мы располагаем ми-
фами и религиями, которые лежат у истоков языка и которые
сосредоточивают и сохраняют в течение тысячелетий очень древ-
ние идеи и ритуалы. Ниже можно заметить обширную группо-
вую среду, которая включает в себя все празднования великих
событий (рождение Христа, революция, победа над врагами и т.п.)
и годовщины самой группы. От поколения к поколению эта сре-
да сохраняет одинаковую эмоциональную нагрузку. Живые ар-
хивы, называемые Землей, представляют собой воображаемые
географию и биографию. Они создают иллюзию дли.тельности,
связи, объединяющей всех, кто населял планету с незапамятных
времен. То, что опирается на подобные очевидности, не может
быть доказано, а лишь постулируется.
Постулат гласит, что впечатления прошлого сохраняются в
психической жизни масс равным образом в форме мнестических
следов. При определенных благоприятных условиях их можно
восстановить и оживить. Впрочем, чем более они древние, тем
лучше они сохраняются.
Этот постулат определенно не приемлем с научной точки зре-
ния. Он означает, что все, что происходит в нашей настоящей
жизни, определено смутными воспоминаниями прошлого. И что
внутренние психические причины наших поступков имеют боль-
ше важности, чем причины физические и социальные. Но каким
бы неприемлемым он ни был, его нужно принять:
<Если мы поступим по-другому, то не сможем, сделать ни шагу больше
по дороге, по которой начали двигаться, ни шагу в анализе и в психоло-
гии масс. Это неизбежная дерзость>.
Ill
Сделаем одно очень простое, но важное замечание. Подписаться
под этим постулатом нас обязывает не столько возможность того,
что это прошлое сохраняется в ментальной жизни, сколько его
последствия. И особенно самое поразительное: История есть дви-
жение циклическое. И толпы тоже проходят циклы. Они возвра-
щаются в места, уже посещавшиеся, повторяют прежние действия,
не отдавая себе в этом отчета. Харизма из их числа. В ней можно
видеть одну из тех материй, что существовали в архаические
времена. Периодически она возрождается, когда колесо общества
выносит ее на вольный воздух, а потом исчезает вновь. Забудем
же наши колебания и спросим себя: каков механизм этого явле-
ния. Лица и ситуации прошлого принимают в нашей психике
форму imago - наглядных представлений. По аналогии с кар-
тинками Эпиналя*, они дают эффект присутствия отсутствующему,
упрощая его черты. В основном, речь вдет о лицах и ситуациях, с
которыми мы идентифицируем себя, о наших родителях, нашей
нации, о войне или революции, с которыми связываются наши
особенно сильные эмоции:
<Имаго, - пишут Лапланш и Понталис, - может равно объективиро-
ваться как в чувствах и поведении, так и с образах>.
Большинство имаго, запрещенные по моральным, политическим
или культурным причинам, хранят след факта, которым они не-
когда были. Это следствие отбора, который пытался стереть их
из истории народа. Осуждение Галилея или казнь Людовика XVI,
преследование евреев или распятие Христа имели определенное
предназначение: помешать народу идентифицировать себя с ними
или с их идеалами. Эти акции преследовали цель уничтожить их
раз и навсегда. Однако, не торопясь исчезнуть, эти запрещенные
и отобранные элементы перегруппировываются и восстанавлива-
ются в памяти. В душераздирающих сценах Сельского врача
Бальзак с прозорливостью гения показывает, как разрозненные
бывшие солдаты великой армии тайно и с любовью в сердце
собирают обрывки воспоминаний о Наполеоне и создают леген-
ду о человеке, чье имя в период Реставрации было запрещено
произносить.
* Эпиналь - город во Франции, прославившийся народными кар-
тинками. - Прим. пер.
Да, с ужасным упорством память сначала конвенционализиру-
ет малейшую мысль, малейшую данность реальности, равно как и
любой персонаж. Я имею в виду, что она освобождает их от
контрастов, от их комплексов, превращает их в стереотипы, чтобы
воспроизводить согласно определенным типическим схемам.
Смерть героев всегда будет трагической и грандиозной, великие
вожди будут иметь величественное лицо строгого и беспристрас-
тного отца, пророки - длинную бороду и нотки гнева и справед-
ливости в голосе и т.д. Они стали нам близкими и привычными,
похожими одни на других. Работа, идентификации автоматически
замораживает персонажи и оправляет их в рамки. И те доблест-
но все это выносят. ..-..
Затем память снабжает их поглощающей- э^циональной си-
лой. Назовем ее, за неимением лучшего, соблазном ностальгии. С
помощью игры контрастов между настоящим и прошлым наша
память противопоставляет лицам и реалиям, которые у нас перед
глазами, имаго их эквивалентов, восстановленных нашим сознани-
ем. Избегая всего, что неприятно, отрицательно или невыносимо,
мы стремимся запомнить приятные, положительные, выигрышные
аспекты. И даже если речь идет о самых кровавых тиранах
Истории или если мы вызываем в памяти плачевные перио-
ды нашей жизни, мы всегда возрождаем воспоминания в бо-
лее удовлетворительном виде, более соответствующими на-
шим желаниям.
Чаще всего этот соблазн ностальгии делает менее резкими
конфликты прошлого, все равно, думаем ли мы о нашем детстве
или об истории нашей страны. Он совмещает вещи несовмести-
мые, делает правдоподобным неправдоподобное. Он рисует има-
го, следуя принципу coincidentia oppositorum, слияния противопо-
ложных идей, чувств и персонажей. События прошлого, таким
образом, никогда не кажутся нам такими, какими были на самом
деле. Но, профильтрованные через великие темы нашей собствен-
ной истории или культуры, к которой мы принадлежим, они ка-
жутся всегда более блистательными или более мрачными, чем
были. Памяти не существует. Существуют множество памятей,
похожих на памяти авторов, что создают их, оправдывая свое
существование и стремясь очаровать читателя рассказом о своей
жизни, будучи уверенными, что говорят чистую правду.
Соблазн ностальгии тем более непреодолим, что речь идет о
наиболее эфемерных и наиболее удаленных периодах:
<Отдаленные эпохи, - констатирует Фрейд, - окутаны в воображе-
нии живым и таинственным очарованием. Как только люди становят-
ся недовольны настоящим, что бывает достаточно часто, они обращают-
ся к прошлому и в очередной раз надеются найти никогда не забывае-
мую мечту о золотом веке. Без сомнения, они продолжают испытывать
магическое очарование их детства, которое пристрастное воспоминание
представляет как эпоху безмятежного блажеиства>.
То, что передается от поколения к поколению с идолопо-
клоннической верностью, есть продукт воображения, привитый на
стволе неизменной психической реальности.
IV
Эти запрещенные и отобранные имаго сохраняются в форме
мнестических следов. Время от времени они достигают уровня
сознания. Согласно Фрейду, мысли, имаго, воспоминания, связан-
ные с влечением, запрещаются, деформируются, душатся волей
индивида, его стремлением держать их в области бессознательно-
го. Однако, несмотря на это вытеснение, они имеют тенденцию
возвращаться, выбирая окольные дороги снов, невротических сим-
птомов и недомоганий, названных психосоматическими. Возвра-
тившись без ведома сознания, бессознательное содержание ока-
зывает на <Я> навязчивое влияние, которого оно не может избе-
жать. Этот волнующий процесс именуется возвращением вытес-
ненного. Но, строго говоря, он свойственен психологии индивида
и плохо применим к психологии толп.
Прежде всего, он предполагает существование фонда бес-
сознательного. Этот фонд не существует у масс. Психоанализ
отказывается его признать. К тому же возвращение вытесненного
касается большей частью подавления эротических влечений. Имен-
но к этой области относится по большей части забытое и подав-
ляемое содержание бессознательного. Но психические остатки
отдаленных эпох, наследие масс, имеют скорее миметическую при-
роду. Они имеют отношение к идентификации с нашими предка-
ми, с великим человеком, Эйнштейном или Наполеоном, с нашим
родным городом и т.д. Они возвращаются с каждым поколени-
ем. Когда Фрейд на заключительных страницах Моисея и моно-
теизма принимается в последний раз излагать эволюцию челове-
чества, он утверждает, что эта эволюция могла бы быть описана
как медленное <возвращение вытесненного>. Но он тут же до-
бавляет:
<Я не употребляю термина <вытесненное> в его прямом смысле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
мощью повторения мысль отделяется от своего автора. Она пре-
вращается в очевидность, не зависящую от времени, места, лично-
сти. Она не является более выражением человека, который гово-
рит, но становится выражением предмета, о котором он говорит.
Клевещите, клевещите, что-нибудь непременно останется. Повто-
/,17-2457 ^3
ряйте, повторяйте, что-нибудь непременно останется, хотя бы мол-
ва. А молва, как и предрассудки, как и клевета, - это сила.
* * <
Повторение имеет также функцию связи мыслей. Ассоциируя
зачастую разрозненные утверждения и идеи, она создает види-
мость логической цепочки. Складывается впечатление, что за
фразами вырисовывается система, за частой связью несовмести-
мых понятий стоит принцип. Если вы часто повторяете разнород-
ные слова: <революция> и <религия>, <национализм> и <социа-
лизм>, <марксизм> и <христианство>, <евреи> и <коммунисты> и
т.д., - вы создаете у вашей аудитории эффект удивления (по
крайней мере он создавался раньше!). С другой стороны, вы ей
передаете уверенность в том, что оба эти понятия связаны и их
парность имеет скрытое значение. Человеческое существо имеет
особенность быть привлеченным и соблазненным упорядочен-
ным представлением о мире, который его окружает. Говоря о
тоталитарной пропагавде, Ханна Аревд с полным основанием замечала:
<Массы позволяют себя убедить не фактами, даже выдуманными, а
только связностью той системы, частью которой они якобы являются.
Обыкновенно преувеличивают значение повторения, так как считают
массы способными понимать я вспоминать: в действительности же
повторение важно лишь потому, что убеждает массу в связности во вре-
менит>.
Немецкая философия ошибается по крайней мере в одном:
массы обладают способностью помнить. В определенном смысле
они помнят даже слишком много.
V
Утверждение и повторение имеют результатом коллективное
внушение. Они сливаются в поток верований, которые распрост-
раняются со скоростью эпидемии. Заражение происходит тем
быстрее, чем сильнее вызванные чувства и чем скорее действие
соединилось, словно в коротком замыкании с мыслью.
<Идеи, - резюмирует Ле Бон, - никогда не утверждаются оттого, что
они точны, они утверждаются только тогда, когда с помощью двойного
механизма повторения и заражения оккупировали области подсозна-
ния, где рождаются движущие силы нашего поведения. Убедить кого-
либо - не значит доказать ему справедливость своих доводов, но заста-
вить действовать в соответствии с этими доводами>.
Что во многих отношениях удивительно и малопонятно, это
всемогущество слов в психологии толп. Могущество, которое
происходит не из того, что говорится, а из их <магии>, от челове-
ка, который их говорит, и атмосферы, в которой они рождаются.
Обращаться с ними следует не как с частицами речи, а как с
зародышами образов, как с зернами воспоминаний, почти как с
живыми существами. Оратор, который ничего не напоминает, ни к
чему не взывает. Когда действуют чары, толпа поддается силе
того, что они напоминают, и действиям, к которым они призыва-
ют. Она уступает вождю, который ее соблазняет. Он рисует пе-
ред ней грандиозные, но смутные перспективы и тот туман, кото-
рый их обволакивает, даже увеличивает их загадочную силу.
В ряде современных и древних книг мы находим указания,
относящиеся к каждой из стратегий: к представлению, церемони-
алу, убеждению. Но психология толп связывает их с общим фак-
тором: гипнозом. Разыгранные в единстве места и времени, они
сливаются и формируют одну стратегию - стратегию коллектив-
ного внушения. Вождь, обладающий таким даром и ремеслом, пре-
вращает своим способом самые разнородные собрания людей - и
чем более они разнообразны, тем лучше - в однородную массу.
Он насаждает в ней верования, ядром которых является страсть,
а целью - действие. С момента своего открытия эта стратегия
коллективного внушения применялась повсюду. Чаще всего в
ней используются рецепты, взятые поодиночке. Я стремился пред-
ставить их в совокупности, чтобы познакомить со смыслом их
существования и их единством.
Глава девятая
ПОСТУЛАТ ПСИХОЛОГИИ МАСС
Мы лишь бросили взгляд на наш предмет, чтобы представить
себе его сложность. Мы согласились вывести на первый план
отношения между харизмой и психологией масс. Теперь следует
спросить себя: что делает возможным эти отношения. Только
после этого мы можем попытаться объяснить их. Заметим следу-
ющее: харизма обладает свойствами воскрешения прошлого, про-
буждения чувств и образов, погребенных в памяти, авторитетом
традиции. Благодаря этому сговору с миром воспоминаний, вождь
вызывает немедленную реакцию повиновения. Можно сказать,
что достаточно ему появиться, чтобы масса признала в нем друго-
го вождя, который играл роль на другой сцене, в других обстоя-
тельствах. Кажется, что он будит в ней своего рода внутреннего
демона, как гипнотизер пробуждает в своем подопечном насле-
дие архаического прошлого. Единственного настоящего демона
людей - память.
Впрочем, эта связь харизмы и следов прошлого уже была
установлена самим Максом Вебером:
<Харизма, - пишет он, - есть великая революционная сила эпох, свя-
занных с традицией>.
Все было бы хорошо, если бы нам удалось представить, каким
образом становится возможной эта связь и каковы ее психичес-
кие проявления. На самом деле, это чрезвычайно трудно. Чтобы
преодолеть это препятствие, нужно для начала допустить один
постулат, затем предположить механизм, третий, который, вкупе с
эротическим влечением и идентификацией, мог бы позволить нам
объяснить феномены психологии масс. Механизм, который, в от-
личие от двух предыдущих, касается эволюции коллективных
отношений и времени.
II
Уточним. Одна из причин, на которые ссылаются, чтобы объяс-
нить преувеличенные реакции толп, несоразмерные с объектив-
ными фактами, и их безрассудства, - это устойчивость прошлых
мыслей и чувств, возвращение которых затуманивает ум людей.
Мнения мертвых вмешиваются в дела живых, часто дорогой це-
ной для последних. Речь вдет лишь о той старой доброй истине, что
<прошлое, более или менее фантастическое, - как очень верно сказал
Поль Валери, - воздействует на будущее с мощью,- сравнимой с самим
настоящим>.
Надо полагать, что в психической жизни ничто не теряется,
все может возвратиться в тот или иной момент. Принято гово-
рить, что у народа короткая память. Герои и необычайные собы-
тия быстро забываются. На самом деле, все наоборот. Память у
народа долгая, он никогда не отводит взгляда от зеркала про-
шлого. Ле Бон и Тард были согласны с этим и принимали это без
труда. Фрейд тоже, но он испытывал трудность с объяснением
этого. Двойную трудность, которая имеет отношение к сверхжи-
вучести воспоминаний и к механизму их передачи.
Это факт: все, что происходит в жизни индивидов, оставляет
мнестический след, записывается в их мозге. Но как говорить о
мнестических следах у масс? Проблема становится неразрешимой
в том, что касается передачи воспоминаний от поколения к поко-
лению. Индивид или масса, неважно: нет наследственности при-
обретенных свойств, нет групповой или родовой памяти. Всякая
спекуляция в этом вопросе наталкивается со времен Дарвина на
вето генетики. В этом случае, невозможно установление коррект-
ной аналогии между психологией индивидов и психологией масс,
перенесение понятия первой на вторую. Согласно Фрейду,
<эта вторая трудность, касающаяся перенесения на психологию масс,
- издавна наиболее важная, так как поднимает новую проблему, имею-
щую отношение к принципам. Вопрос состоит в том, чтобы узнать, в
какой форме действительная традиция представлена в жизни народов;
вопрос, который не ставится в отношении индивида, так как здесь он
решается наличием мнестических следов прошлого в бессознательном>.
Но определенные очевидности позволяют избежать этого пре-
пятствия, выйти из дилеммы. Язык кажется превосходным сред-
ством передачи мнестических следов из поколения в поколение.
Символы, которые он несет, незамедлительно узнаются и понима-
ются, начиная с раннего детства. Более того, мы располагаем ми-
фами и религиями, которые лежат у истоков языка и которые
сосредоточивают и сохраняют в течение тысячелетий очень древ-
ние идеи и ритуалы. Ниже можно заметить обширную группо-
вую среду, которая включает в себя все празднования великих
событий (рождение Христа, революция, победа над врагами и т.п.)
и годовщины самой группы. От поколения к поколению эта сре-
да сохраняет одинаковую эмоциональную нагрузку. Живые ар-
хивы, называемые Землей, представляют собой воображаемые
географию и биографию. Они создают иллюзию дли.тельности,
связи, объединяющей всех, кто населял планету с незапамятных
времен. То, что опирается на подобные очевидности, не может
быть доказано, а лишь постулируется.
Постулат гласит, что впечатления прошлого сохраняются в
психической жизни масс равным образом в форме мнестических
следов. При определенных благоприятных условиях их можно
восстановить и оживить. Впрочем, чем более они древние, тем
лучше они сохраняются.
Этот постулат определенно не приемлем с научной точки зре-
ния. Он означает, что все, что происходит в нашей настоящей
жизни, определено смутными воспоминаниями прошлого. И что
внутренние психические причины наших поступков имеют боль-
ше важности, чем причины физические и социальные. Но каким
бы неприемлемым он ни был, его нужно принять:
<Если мы поступим по-другому, то не сможем, сделать ни шагу больше
по дороге, по которой начали двигаться, ни шагу в анализе и в психоло-
гии масс. Это неизбежная дерзость>.
Ill
Сделаем одно очень простое, но важное замечание. Подписаться
под этим постулатом нас обязывает не столько возможность того,
что это прошлое сохраняется в ментальной жизни, сколько его
последствия. И особенно самое поразительное: История есть дви-
жение циклическое. И толпы тоже проходят циклы. Они возвра-
щаются в места, уже посещавшиеся, повторяют прежние действия,
не отдавая себе в этом отчета. Харизма из их числа. В ней можно
видеть одну из тех материй, что существовали в архаические
времена. Периодически она возрождается, когда колесо общества
выносит ее на вольный воздух, а потом исчезает вновь. Забудем
же наши колебания и спросим себя: каков механизм этого явле-
ния. Лица и ситуации прошлого принимают в нашей психике
форму imago - наглядных представлений. По аналогии с кар-
тинками Эпиналя*, они дают эффект присутствия отсутствующему,
упрощая его черты. В основном, речь вдет о лицах и ситуациях, с
которыми мы идентифицируем себя, о наших родителях, нашей
нации, о войне или революции, с которыми связываются наши
особенно сильные эмоции:
<Имаго, - пишут Лапланш и Понталис, - может равно объективиро-
ваться как в чувствах и поведении, так и с образах>.
Большинство имаго, запрещенные по моральным, политическим
или культурным причинам, хранят след факта, которым они не-
когда были. Это следствие отбора, который пытался стереть их
из истории народа. Осуждение Галилея или казнь Людовика XVI,
преследование евреев или распятие Христа имели определенное
предназначение: помешать народу идентифицировать себя с ними
или с их идеалами. Эти акции преследовали цель уничтожить их
раз и навсегда. Однако, не торопясь исчезнуть, эти запрещенные
и отобранные элементы перегруппировываются и восстанавлива-
ются в памяти. В душераздирающих сценах Сельского врача
Бальзак с прозорливостью гения показывает, как разрозненные
бывшие солдаты великой армии тайно и с любовью в сердце
собирают обрывки воспоминаний о Наполеоне и создают леген-
ду о человеке, чье имя в период Реставрации было запрещено
произносить.
* Эпиналь - город во Франции, прославившийся народными кар-
тинками. - Прим. пер.
Да, с ужасным упорством память сначала конвенционализиру-
ет малейшую мысль, малейшую данность реальности, равно как и
любой персонаж. Я имею в виду, что она освобождает их от
контрастов, от их комплексов, превращает их в стереотипы, чтобы
воспроизводить согласно определенным типическим схемам.
Смерть героев всегда будет трагической и грандиозной, великие
вожди будут иметь величественное лицо строгого и беспристрас-
тного отца, пророки - длинную бороду и нотки гнева и справед-
ливости в голосе и т.д. Они стали нам близкими и привычными,
похожими одни на других. Работа, идентификации автоматически
замораживает персонажи и оправляет их в рамки. И те доблест-
но все это выносят. ..-..
Затем память снабжает их поглощающей- э^циональной си-
лой. Назовем ее, за неимением лучшего, соблазном ностальгии. С
помощью игры контрастов между настоящим и прошлым наша
память противопоставляет лицам и реалиям, которые у нас перед
глазами, имаго их эквивалентов, восстановленных нашим сознани-
ем. Избегая всего, что неприятно, отрицательно или невыносимо,
мы стремимся запомнить приятные, положительные, выигрышные
аспекты. И даже если речь идет о самых кровавых тиранах
Истории или если мы вызываем в памяти плачевные перио-
ды нашей жизни, мы всегда возрождаем воспоминания в бо-
лее удовлетворительном виде, более соответствующими на-
шим желаниям.
Чаще всего этот соблазн ностальгии делает менее резкими
конфликты прошлого, все равно, думаем ли мы о нашем детстве
или об истории нашей страны. Он совмещает вещи несовмести-
мые, делает правдоподобным неправдоподобное. Он рисует има-
го, следуя принципу coincidentia oppositorum, слияния противопо-
ложных идей, чувств и персонажей. События прошлого, таким
образом, никогда не кажутся нам такими, какими были на самом
деле. Но, профильтрованные через великие темы нашей собствен-
ной истории или культуры, к которой мы принадлежим, они ка-
жутся всегда более блистательными или более мрачными, чем
были. Памяти не существует. Существуют множество памятей,
похожих на памяти авторов, что создают их, оправдывая свое
существование и стремясь очаровать читателя рассказом о своей
жизни, будучи уверенными, что говорят чистую правду.
Соблазн ностальгии тем более непреодолим, что речь идет о
наиболее эфемерных и наиболее удаленных периодах:
<Отдаленные эпохи, - констатирует Фрейд, - окутаны в воображе-
нии живым и таинственным очарованием. Как только люди становят-
ся недовольны настоящим, что бывает достаточно часто, они обращают-
ся к прошлому и в очередной раз надеются найти никогда не забывае-
мую мечту о золотом веке. Без сомнения, они продолжают испытывать
магическое очарование их детства, которое пристрастное воспоминание
представляет как эпоху безмятежного блажеиства>.
То, что передается от поколения к поколению с идолопо-
клоннической верностью, есть продукт воображения, привитый на
стволе неизменной психической реальности.
IV
Эти запрещенные и отобранные имаго сохраняются в форме
мнестических следов. Время от времени они достигают уровня
сознания. Согласно Фрейду, мысли, имаго, воспоминания, связан-
ные с влечением, запрещаются, деформируются, душатся волей
индивида, его стремлением держать их в области бессознательно-
го. Однако, несмотря на это вытеснение, они имеют тенденцию
возвращаться, выбирая окольные дороги снов, невротических сим-
птомов и недомоганий, названных психосоматическими. Возвра-
тившись без ведома сознания, бессознательное содержание ока-
зывает на <Я> навязчивое влияние, которого оно не может избе-
жать. Этот волнующий процесс именуется возвращением вытес-
ненного. Но, строго говоря, он свойственен психологии индивида
и плохо применим к психологии толп.
Прежде всего, он предполагает существование фонда бес-
сознательного. Этот фонд не существует у масс. Психоанализ
отказывается его признать. К тому же возвращение вытесненного
касается большей частью подавления эротических влечений. Имен-
но к этой области относится по большей части забытое и подав-
ляемое содержание бессознательного. Но психические остатки
отдаленных эпох, наследие масс, имеют скорее миметическую при-
роду. Они имеют отношение к идентификации с нашими предка-
ми, с великим человеком, Эйнштейном или Наполеоном, с нашим
родным городом и т.д. Они возвращаются с каждым поколени-
ем. Когда Фрейд на заключительных страницах Моисея и моно-
теизма принимается в последний раз излагать эволюцию челове-
чества, он утверждает, что эта эволюция могла бы быть описана
как медленное <возвращение вытесненного>. Но он тут же до-
бавляет:
<Я не употребляю термина <вытесненное> в его прямом смысле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82