Продолжалось ли это вечность или мгновение? Потом был удар, тяжелый удар, отдавшийся во всем теле.
Петр на мгновение потерял сознание, но сейчас же почувствовал резкий запах гари — так горит изоляция. Во рту было сухо.
«Вот и все», — подумал он со странным спокойствием.
— Ремни! — прохрипел рядом Войтович. Он ударился головой об обшивку, и теперь кровь заливала его лицо, ослепляла его.
— Ремни!
Петр расстегнул негнущимися пальцами алюминиевые пряжки сначала у ремней, которыми был пристегнут Анджей, потом — свою.
Бородатый летчик-индус пробежал по салону с большим гаечным ключом, за ним — пилот-гвианиец и стюард.
Удары металла о металл окончательно привели Петра в себя: сели! И дикая радость вдруг охватила его.
— Сели! — кричал он. — Сели! Но голоса не было.
— Очки! Где очки?
Войтович, ослепший от крови, беспомощно шарил руками у себя под ногами и наконец нащупал пустые золоченые дужки.
— Очки, — сказал он беспомощно. — Я носил их почти десять лет…
— Джентльмены!
Голос индуса был жесток.
— Прошу немедленно покинуть самолет и отойти как можно дальше. Дверь открыта.
Стюард и второй пилот забегали вдоль кресел, помогая пассажирам отстегнуться и встать, поддерживая их и направляя к выходу.
— Я сам…
Петр отстранил руку стюарта — молодого гвианийца с решительным лицом — и, приподняв Войтовича из кресла, потащил его, обнимая обеими руками. Кровь поляка заливала лицо Петра, руки, одежду… Летчик-индус помог им выйти, и Петр поволок удивительно легкое тело друга от самолета дальше, дальше, дальше…
Оттащив его метров на пятьдесят и уложив на спину, Петр побежал к самолету. Усатый француз, корреспондент «Фигаро», уже помогал команде вытаскивать раненых.
— Гуд! — крикнул индус, когда Петр вытащил из самолета тяжелого немца: тот был без сознания.
Потом Петр пытался объяснить что-то подоспевшим пожарникам. Но его не слушали. Санитары кинулись к нему и схватили. Он кричал им, что не ранен, а вот его друг… и указывал туда, где лежал Войтович. Но там уже были другие санитары. Они положили Анджея на носилки и бежали к белой машине с красными крестами.
Петра тоже уложили на носилки, он сопротивлялся, пытался вскочить. Его пристегнули зелеными брезентовыми ремнями, и вдруг над ним появилось лицо Глаголева.
— Жив! — крикнул Глаголев. — Жив!
И Петр увидел, что глаза консула блестят. Петр из последних сил улыбнулся.
5
Пришел в себя он уже ночью в собственной постели. Внизу, в холле, часы пробили два.
«Через пять часов рассвет», — подумал он и приподнял голову. В комнате был полумрак. Лампа-ночник — пиратский корабль, из-за пергаментных парусов которого выбивался тусклый рассеянный свет, — висела в углу под кондиционером, освещая усталое лицо Веры, спящей рядом в кресле.
Он перевел взгляд туда, где стояла ее кровать, — на подушке белела перебинтованная голова Войтовича. Неожиданно голова приподнялась:
— Не спишь? — свистящим шепотом спросил Анджей.
— А ты чего?
— Голова гудит, коллега, как барабан! Войтович, наверное, подмигнул:
— Я всегда говорил, что в Африке не соскучишься!
Петр про себя усмехнулся: неисправимый искатель приключений! И сейчас же вспомнил о Жаке. Он думал о нем как о живом — было просто невозможно поверить словам Ларсена, ворвавшегося в номер «Сентрала» буквально через два часа после того, как Дарамола высадил Петра у входа в отель.
Ларсен привел Дарамолу, и тот, размазывая скупые слезы по толстым щекам, рассказывал, что хозяин велел выехать за город на десятую милю, к недавно построенному мосту через полноводную в этих краях реку Каруну. Не доезжая с полмили до моста, он велел шоферу выйти из машины и сам сел за руль. А когда растерянный Дарамола очутился на горячем пустынном шоссе, вдруг погнал «пежо» прямо на мост. Потом над самой стремниной машина резко свернула и, разнеся перила, тяжело рухнула в быструю мутную воду.
Это было самоубийство.
Швед немедленно развил бурную деятельность. Он договорился с майором Нзеку, и к месту несчастья были посланы саперы с подъемным краном.
К вечеру «пежо» вытащили из воды, но тело Жака в машине не оказалось, его унесло стремительное течение — дверцы автомобиля распахнулись от удара о дно.
6
Петр устало вытянулся на постели.
Почему Жак покончил с собою? Петр никак не ожидал этого даже после всего, что француз рассказал ему тогда, в машине, не стесняясь сидевшего за рулем Дарамолы.
Они петляли по узким и грязным улочкам старого города в лабиринте глухих глиняных стен.
Жак говорил по-английски, иногда переходя на французский язык, который Петр понимал с трудом. Потом спохватывался и снова переходил на английский.
— У меня очень мало времени, Питер…
Этой фразой он начал свой рассказ, каждым словом врезавшийся в память Петра.
— Я знаю, ты давно хотел бы задать мне кое-какие вопросы, но лучше не перебивай.
Петр кивнул. Жак отвернулся, несколько минут молча смотрел в окно на разворачивающуюся за стеклом бесконечную глиняную ленту. Потом заговорил:
— Меня зовут не Жак. Фамилия, имя, документы — все у меня чужое. Мое — только прошлое, от которого мне никуда, видно, теперь уже не уйти. Меня разыскивает полиция, а точнее — Интерпол, полиция международная. В Алжире было золото, наркотики. Все это считалось обычным бизнесом. Наш связник был арестован, когда возвращался из Пакистана. Можешь мне поверить, я был виноват меньше всех, даю тебе слово офицера. Но ребята, оказавшись за решеткой, свалили все на меня. Что ж, я их не осуждаю. К тому времени я уже дезертировал, обзавелся новыми документами. Работа в Гвиании была по мне — ездить по стране, забираться в саванну. Фирма, нанявшая меня, продает парфюмерию, закупает шкуры и арахис. Мне нравится торговля.
Помнишь, зачем я пришел в ваше посольство? Я хотел выучить русский, чтобы поехать в Россию представителем какой-нибудь французской фирмы. Наши страны торгуют между собою все больше. Знай я русский язык — мне была бы совсем другая цена. — Он перевел дыхание и продолжал: — Мне не было никакого дела до твоих отношений с майором Нначи. Но ты и Анджей — вы были для меня людьми совсем из иного мира, куда я хотел поехать и который хотел понять. Называй это желание как хочешь — даже побегом от прошлого, от самого себя.
Но все пошло не так, прошлое настигло меня и здесь, в Гвиании.
Ты помнишь записку, ожидавшую меня дома, когда мы вернулись из Каруны? Это было письмо от полковника Роджерса. Он знал обо мне все и предложил выбор — или он выдаст меня Интерполу, или мне придется обделать для него одно дельце на Севере.
Люди Роджерса давно подбирались ко мне: полковник не верил черным, ему нужен был, как он мне сказал, белый человек без предрассудков, знающий нравы саванны и не боящийся никакой работы.
Жак перевел дыхание, криво улыбнулся.
— У меня не было выхода, Питер, поверь.
Петр молчал, опустив взгляд, и думал о том, что мудрый Глаголев, как всегда, оказался прав, а он мальчишка. Да и что мог он сказать теперь?
Жак продолжал:
— Демонстрация, слухи, погромы — все это делали люди Роджерса под моим руководством. В общем-то мне плевать на гвианийцев. Пусть они режут друг друга сколько захочется — меня лично это не касается.
На моей совести, я считаю, только двое убитых: офицер, пытавшийся остановить демонстрацию, и майор Мохамед. Майора, впрочем, мне не жалко — это был негодяй и мерзавец, один из людей Роджерса. Мне было приказано его убрать, он стал в игре лишним.
— Ты забыл еще одного, — не сдержался Петр. Глаза Жака были холодны и решительны.
— Что же касается рябого… в черной куртке… то при его работе он мог бы погибнуть смертью куда более мучительной. Попадись он, к примеру, в руки людей майора Нначи.
Жак неожиданно положил Петру руку на колено.
— Питер… ты должен как можно скорее уехать из Гвиании. Ты слишком много знаешь. А этого никто не любит… Особенно полковник Роджерс.
— Что ты мне все твердишь «много знаешь», — опять не выдержал Петр. — Я знаю обо всем, что здесь происходит, например, гораздо меньше тебя!
— Охота на меня уже открыта, — просто, как о чем-то совсем пустяковом, заметил Жак. Он криво усмехнулся. — В конверте, который я тебе дал, мое письмо в газеты. Я рассказываю все, что знаю о делах полковника Роджерса. Помнишь операцию «Хамелеон»? Пресса тогда испортила Роджерсу всю его затею.
— Но если письмо будет опубликовано… тогда-то уж тебе несдобровать. Не Роджерс, так Интерпол…
— Это мы еще посмотрим! Подумай лучше о себе! Жак говорил с трудом, словно горло его сжималось.
— Ты чем-то нравишься мне, Пьер… — Он впервые произнес имя Петра по-французски. — Я старался помогать тебе как мог. Но я выхожу из игры. И последнее, что могу тебе сказать, — берегись!
— Но если люди Роджерса меня схватят… с твоим письмом?
Жак рассмеялся:
— После операции «Хамелеон» они не посмеют тебя арестовать. Опытный охотник не идет дважды по одному и тому же следу. А Роджерс — охотник умелый.
— Да, — кивнул Петр. — Но теперь-то я для него добыча куда более заманчивая, чем всего еще только час назад.
— У русских есть поговорка о двух зайцах. И охотник не поймает ни тебя, ни меня… К «Сентралу», Дарамола!
7
Осторожно, чтобы не разбудить Веру, Петр встал с постели, тихонько, на цыпочках вышел из спальни. Его тянуло на воздух.
Пройдя через холл, он распахнул дверь в ночь, жадно вдыхая ее влажную свежесть. Силы возвращались к нему, им овладело чувство блаженного покоя.
Окна молчаливых двухэтажных вилл, уходящих во тьму редкой и бесконечной цепочкой, были мертвы. В этот поздний час редкие уличные фонари были уже выключены — город экономил электроэнергию.
Гулко хлопая крыльями, метнулась мимо летучая мышь. Петр проводил ее взглядом, еще раз вдохнул полной грудью и взялся быдо за ручку двери, чтобы войти в холл, как вдруг чья-то рука опустилась ему на плечо.
Он отшатнулся и наткнулся на человека, вышедшего из темноты. Это был комиссар Прайс.
— Мистер Николаев? — спросил он официальным голосом. И сейчас же добавил: — Прошу вас не шуметь и следовать за нами.
— Я никуда не поеду с вами, — отрезал Петр. — Если это арест или…
Прайс покачал головой.
— Сынок, — голос его стал тише, — вы же однажды уже имели возможность убедиться в моем к вам отношении. Поверьте — я ваш друг.
— И вы решили, что это необходимо сказать мне именно сейчас? Ночью? — усмехнулся Петр.
— Не иронизируйте, сынок, — спокойно ответил комиссар. — Именно сейчас, именно ночью!
Он поднес левую руку почти к самому своему лицу, взглянул на часы.
— У вас есть ровно десять минут, чтобы переодеться и… захватить конверт, который вам передал ваш друг Жак Ювелен.
В голосе старика было что-то такое, что Петр растерялся.
— Какое вам дело до письма Жака! — почти выкрикнул он.
Прайс грустно усмехнулся:
— Я же сказал вам, я — ваш друг. Петр смутился.
— Хорошо! Я еду с вами.
— Только быстрее, сынок! — кивнул Прайс и опять посмотрел на часы. — Теперь у вас уже только пять минут. И не забудьте конверт!
Петр управился за три минуты. Уже выходя из дома, он на мгновение задержался. Предупредить, что он уезжает с Прайсом? Собственно, кого предупреждать? Веру? Нет, она будет переживать, волноваться. Поднимет на ноги все посольство. Петр сердцем чувствовал, что старый комиссар не готовит ему подвоха! Войтовича? Это в его-то нынешнем состоянии?
— Едем!
Петр шагнул к Прайсу.
— Где ваша машина?
Всю дорогу до дома Прайса они молчали. Старик иногда лишь тяжело вздыхал, и Петр думал — неужели же рядом с ним сидит тот самый подтянутый, лощеный офицер, который арестовал его несколько лет назад в Каруне?
ГЛАВА VI
1
За годы, прошедшие с того вечера, когда Прайс позволил Петру бежать из своего дома, где держал его под арестом в ходе всей той же операции «Хамелеон», в обители старого полицейского комиссара ничего не изменилось.
Но Петр отметил, что все здесь словно потускнело, поблекло. Кондишены в холле надрывно гудели, но их постаревшие легкие уже не могли бороться с упорной влажностью гвианийского климата.
Прайс наполнил стаканы: он был верен себе — побольше виски, поменьше соды.. Передвинул один из них к Петру, и Петр обратил внимание на его костлявые руки, обтянутые серым пергаментом в коричневых пятнах.
Прайс перехватил его взгляд.
— И вы тоже будете стариком…
Он отхлебнул виски, с интересом посмотрел на Петра:
— Но вы проживете дольше моего — вы родились под счастливой звездой. У вашего «Дугласа» обнаружена неисправность в гидравлической системе шасси, — продолжал комиссар. — Я думаю… — он многозначительно помедлил, — она возникла перед самым вылетом самолета из Каруны.
Петр отодвинул стакан, стоящий перед ним на столике, и больше ничем не выдал своего волнения. Прайс усмехнулся.
— Отлично, сынок! А теперь вскройте письмо, которое я попросил вас захватить с собою.
Петр вытащил из кармана брюк желтый узкий конверт, помедлил…
— Смелее!
В конверте лежали листки чистой бумаги.
Петр растерянно посмотрел их на свет, потом недоуменно на Прайса.
Прайс взял конверт из рук Петра, положил перед собою.
— Эта шутка мсье Ювелена чуть не стоила жизни всем, кто летел на вашем «Дугласе», — мрачно сказал комиссар. — Право же, я недооценил вашего друга, сынок!
— Я не понимаю… — начал было Петр, но Прайс перебил его.
— Жака Ювелена разыскивает Интерпол. Его настоящее имя — Жорж Шевалье. Розыск объявлен по крупному делу о наркотиках.
— Я знаю это, — почему-то начиная злиться, резко сказал Петр.
— Знаете?
Прайс и не старался скрыть своего удивления.
— Но ведь об этом знали и вы. И вы его не арестовывали! И лишь потому, что он нужен был полковнику Роджерсу для куда более грязных дел здесь, в Гвиании!
Прайс поднял, словно защищаясь, сухую, пергаментную руку. Но Петр был безжалостен.
— Так где же ваша знаменитая преданность закону, господин комиссар? Человек бежит от преступного прошлого, хочет начать новую жизнь, а вы помогаете полковнику Роджерсу толкать его назад?
Петр схватил бумагу, лежавшую перед Прайсом, и сжал ее в кулаке.
— Я понимаю, как вы изволили выразиться, эту «шутку мсье Ювелена». Он хотел обезопасить себя от Роджерса — пустить его людей по моему следу, за пакетом, в котором якобы было все, что он знал о роли полковника в событиях на Севере. Но даже он, преступник, разыскиваемый Интерполом, не мог вообразить, что для уничтожения этого пакета полковник решится организовать аварию «Дугласа», набитого ни в чем не повинными людьми!
Прайс вздохнул.
— Если бы самолет погиб, все устроилось бы для Роджерса как нельзя лучше.
Комиссар прикрыл глаза ладонью и заговорил вдруг совсем в ином, неожиданно мягком тоне.
— А вы не задумывались, сынок, почему вы симпатичны нам? То есть я хотел сказать — мне или тому же Жаку Ювелену? Не перебивайте меня. — Он поднял ладонь. — В вас, в красных, в советских, нет стремления строить будущее на костях других. А мы здесь — волки, иначе нам нельзя. Вы понимаете меня?
Петр вздохнул, не зная, что сказать: слишком уж неожиданным был поворот этого странного ночного разговора.
— Может быть, мы бессознательно ищем в вас идеалы, — продолжал Прайс, — которые в нашем обществе уже давно растоптаны. А может быть, это все от Достоевского, как понимают его в Европе: мистическая, широкая славянская душа, поняв которую, следуя за которой, можно найти себя. Во всяком случае, в этом страшном и жестоком мире вы… я говорю не только о вас лично, такие, как вы… нечто светлое и непонятное.
— Спасибо за комплименты, — смущенно поспешил сменить тему Петр. — Стремление, как вы говорите, к «светлому» не помешало Жаку совершать преступления на Севере. Впрочем, о мертвых или не говорят, или…
— А я не верю, что француз мертв, — твердо сказал Прайс. — Трюк, чтобы уйти от людей Роджерса.
— Значит, Жак… жив? Прайс нахмурил брови:
— Этому парню случалось бывать в переделках и похуже… Комиссар не договорил, оборвал фразу. Голос его стал ровным, бесцветным:
— Но я все же хочу объяснить вам, почему это вдруг я приехал за вами среди ночи. Помните, несколько лет назад вы спасли меня в горящей саванне? Так вот, сегодня ночью…
Вдруг глаза его широко открылись, он резко вскочил.
— Не шевелиться! — прогремела команда за спиною Петра. Он непроизвольно обернулся: в дверях с пистолетом в руках стоял майор Нначи в военной форме — тщательно отутюженной и вычищенной.
— Комиссар Прайс, садитесь и не двигайтесь! — решительно приказал Нначи и повел пистолетом.
— Вы все-таки решили выступить, — твердым голосом констатировал комиссар, опускаясь в кресло.
— Да, мы опередили Аджайи на день, — весело ответил ему голос, удивительно знакомый Петру. И Петр увидел, как из-за двери за спиной полицейского комиссара вышел… Сэм! В руках у него был автомат.
Прайс резко обернулся.
— Что это значит?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Петр на мгновение потерял сознание, но сейчас же почувствовал резкий запах гари — так горит изоляция. Во рту было сухо.
«Вот и все», — подумал он со странным спокойствием.
— Ремни! — прохрипел рядом Войтович. Он ударился головой об обшивку, и теперь кровь заливала его лицо, ослепляла его.
— Ремни!
Петр расстегнул негнущимися пальцами алюминиевые пряжки сначала у ремней, которыми был пристегнут Анджей, потом — свою.
Бородатый летчик-индус пробежал по салону с большим гаечным ключом, за ним — пилот-гвианиец и стюард.
Удары металла о металл окончательно привели Петра в себя: сели! И дикая радость вдруг охватила его.
— Сели! — кричал он. — Сели! Но голоса не было.
— Очки! Где очки?
Войтович, ослепший от крови, беспомощно шарил руками у себя под ногами и наконец нащупал пустые золоченые дужки.
— Очки, — сказал он беспомощно. — Я носил их почти десять лет…
— Джентльмены!
Голос индуса был жесток.
— Прошу немедленно покинуть самолет и отойти как можно дальше. Дверь открыта.
Стюард и второй пилот забегали вдоль кресел, помогая пассажирам отстегнуться и встать, поддерживая их и направляя к выходу.
— Я сам…
Петр отстранил руку стюарта — молодого гвианийца с решительным лицом — и, приподняв Войтовича из кресла, потащил его, обнимая обеими руками. Кровь поляка заливала лицо Петра, руки, одежду… Летчик-индус помог им выйти, и Петр поволок удивительно легкое тело друга от самолета дальше, дальше, дальше…
Оттащив его метров на пятьдесят и уложив на спину, Петр побежал к самолету. Усатый француз, корреспондент «Фигаро», уже помогал команде вытаскивать раненых.
— Гуд! — крикнул индус, когда Петр вытащил из самолета тяжелого немца: тот был без сознания.
Потом Петр пытался объяснить что-то подоспевшим пожарникам. Но его не слушали. Санитары кинулись к нему и схватили. Он кричал им, что не ранен, а вот его друг… и указывал туда, где лежал Войтович. Но там уже были другие санитары. Они положили Анджея на носилки и бежали к белой машине с красными крестами.
Петра тоже уложили на носилки, он сопротивлялся, пытался вскочить. Его пристегнули зелеными брезентовыми ремнями, и вдруг над ним появилось лицо Глаголева.
— Жив! — крикнул Глаголев. — Жив!
И Петр увидел, что глаза консула блестят. Петр из последних сил улыбнулся.
5
Пришел в себя он уже ночью в собственной постели. Внизу, в холле, часы пробили два.
«Через пять часов рассвет», — подумал он и приподнял голову. В комнате был полумрак. Лампа-ночник — пиратский корабль, из-за пергаментных парусов которого выбивался тусклый рассеянный свет, — висела в углу под кондиционером, освещая усталое лицо Веры, спящей рядом в кресле.
Он перевел взгляд туда, где стояла ее кровать, — на подушке белела перебинтованная голова Войтовича. Неожиданно голова приподнялась:
— Не спишь? — свистящим шепотом спросил Анджей.
— А ты чего?
— Голова гудит, коллега, как барабан! Войтович, наверное, подмигнул:
— Я всегда говорил, что в Африке не соскучишься!
Петр про себя усмехнулся: неисправимый искатель приключений! И сейчас же вспомнил о Жаке. Он думал о нем как о живом — было просто невозможно поверить словам Ларсена, ворвавшегося в номер «Сентрала» буквально через два часа после того, как Дарамола высадил Петра у входа в отель.
Ларсен привел Дарамолу, и тот, размазывая скупые слезы по толстым щекам, рассказывал, что хозяин велел выехать за город на десятую милю, к недавно построенному мосту через полноводную в этих краях реку Каруну. Не доезжая с полмили до моста, он велел шоферу выйти из машины и сам сел за руль. А когда растерянный Дарамола очутился на горячем пустынном шоссе, вдруг погнал «пежо» прямо на мост. Потом над самой стремниной машина резко свернула и, разнеся перила, тяжело рухнула в быструю мутную воду.
Это было самоубийство.
Швед немедленно развил бурную деятельность. Он договорился с майором Нзеку, и к месту несчастья были посланы саперы с подъемным краном.
К вечеру «пежо» вытащили из воды, но тело Жака в машине не оказалось, его унесло стремительное течение — дверцы автомобиля распахнулись от удара о дно.
6
Петр устало вытянулся на постели.
Почему Жак покончил с собою? Петр никак не ожидал этого даже после всего, что француз рассказал ему тогда, в машине, не стесняясь сидевшего за рулем Дарамолы.
Они петляли по узким и грязным улочкам старого города в лабиринте глухих глиняных стен.
Жак говорил по-английски, иногда переходя на французский язык, который Петр понимал с трудом. Потом спохватывался и снова переходил на английский.
— У меня очень мало времени, Питер…
Этой фразой он начал свой рассказ, каждым словом врезавшийся в память Петра.
— Я знаю, ты давно хотел бы задать мне кое-какие вопросы, но лучше не перебивай.
Петр кивнул. Жак отвернулся, несколько минут молча смотрел в окно на разворачивающуюся за стеклом бесконечную глиняную ленту. Потом заговорил:
— Меня зовут не Жак. Фамилия, имя, документы — все у меня чужое. Мое — только прошлое, от которого мне никуда, видно, теперь уже не уйти. Меня разыскивает полиция, а точнее — Интерпол, полиция международная. В Алжире было золото, наркотики. Все это считалось обычным бизнесом. Наш связник был арестован, когда возвращался из Пакистана. Можешь мне поверить, я был виноват меньше всех, даю тебе слово офицера. Но ребята, оказавшись за решеткой, свалили все на меня. Что ж, я их не осуждаю. К тому времени я уже дезертировал, обзавелся новыми документами. Работа в Гвиании была по мне — ездить по стране, забираться в саванну. Фирма, нанявшая меня, продает парфюмерию, закупает шкуры и арахис. Мне нравится торговля.
Помнишь, зачем я пришел в ваше посольство? Я хотел выучить русский, чтобы поехать в Россию представителем какой-нибудь французской фирмы. Наши страны торгуют между собою все больше. Знай я русский язык — мне была бы совсем другая цена. — Он перевел дыхание и продолжал: — Мне не было никакого дела до твоих отношений с майором Нначи. Но ты и Анджей — вы были для меня людьми совсем из иного мира, куда я хотел поехать и который хотел понять. Называй это желание как хочешь — даже побегом от прошлого, от самого себя.
Но все пошло не так, прошлое настигло меня и здесь, в Гвиании.
Ты помнишь записку, ожидавшую меня дома, когда мы вернулись из Каруны? Это было письмо от полковника Роджерса. Он знал обо мне все и предложил выбор — или он выдаст меня Интерполу, или мне придется обделать для него одно дельце на Севере.
Люди Роджерса давно подбирались ко мне: полковник не верил черным, ему нужен был, как он мне сказал, белый человек без предрассудков, знающий нравы саванны и не боящийся никакой работы.
Жак перевел дыхание, криво улыбнулся.
— У меня не было выхода, Питер, поверь.
Петр молчал, опустив взгляд, и думал о том, что мудрый Глаголев, как всегда, оказался прав, а он мальчишка. Да и что мог он сказать теперь?
Жак продолжал:
— Демонстрация, слухи, погромы — все это делали люди Роджерса под моим руководством. В общем-то мне плевать на гвианийцев. Пусть они режут друг друга сколько захочется — меня лично это не касается.
На моей совести, я считаю, только двое убитых: офицер, пытавшийся остановить демонстрацию, и майор Мохамед. Майора, впрочем, мне не жалко — это был негодяй и мерзавец, один из людей Роджерса. Мне было приказано его убрать, он стал в игре лишним.
— Ты забыл еще одного, — не сдержался Петр. Глаза Жака были холодны и решительны.
— Что же касается рябого… в черной куртке… то при его работе он мог бы погибнуть смертью куда более мучительной. Попадись он, к примеру, в руки людей майора Нначи.
Жак неожиданно положил Петру руку на колено.
— Питер… ты должен как можно скорее уехать из Гвиании. Ты слишком много знаешь. А этого никто не любит… Особенно полковник Роджерс.
— Что ты мне все твердишь «много знаешь», — опять не выдержал Петр. — Я знаю обо всем, что здесь происходит, например, гораздо меньше тебя!
— Охота на меня уже открыта, — просто, как о чем-то совсем пустяковом, заметил Жак. Он криво усмехнулся. — В конверте, который я тебе дал, мое письмо в газеты. Я рассказываю все, что знаю о делах полковника Роджерса. Помнишь операцию «Хамелеон»? Пресса тогда испортила Роджерсу всю его затею.
— Но если письмо будет опубликовано… тогда-то уж тебе несдобровать. Не Роджерс, так Интерпол…
— Это мы еще посмотрим! Подумай лучше о себе! Жак говорил с трудом, словно горло его сжималось.
— Ты чем-то нравишься мне, Пьер… — Он впервые произнес имя Петра по-французски. — Я старался помогать тебе как мог. Но я выхожу из игры. И последнее, что могу тебе сказать, — берегись!
— Но если люди Роджерса меня схватят… с твоим письмом?
Жак рассмеялся:
— После операции «Хамелеон» они не посмеют тебя арестовать. Опытный охотник не идет дважды по одному и тому же следу. А Роджерс — охотник умелый.
— Да, — кивнул Петр. — Но теперь-то я для него добыча куда более заманчивая, чем всего еще только час назад.
— У русских есть поговорка о двух зайцах. И охотник не поймает ни тебя, ни меня… К «Сентралу», Дарамола!
7
Осторожно, чтобы не разбудить Веру, Петр встал с постели, тихонько, на цыпочках вышел из спальни. Его тянуло на воздух.
Пройдя через холл, он распахнул дверь в ночь, жадно вдыхая ее влажную свежесть. Силы возвращались к нему, им овладело чувство блаженного покоя.
Окна молчаливых двухэтажных вилл, уходящих во тьму редкой и бесконечной цепочкой, были мертвы. В этот поздний час редкие уличные фонари были уже выключены — город экономил электроэнергию.
Гулко хлопая крыльями, метнулась мимо летучая мышь. Петр проводил ее взглядом, еще раз вдохнул полной грудью и взялся быдо за ручку двери, чтобы войти в холл, как вдруг чья-то рука опустилась ему на плечо.
Он отшатнулся и наткнулся на человека, вышедшего из темноты. Это был комиссар Прайс.
— Мистер Николаев? — спросил он официальным голосом. И сейчас же добавил: — Прошу вас не шуметь и следовать за нами.
— Я никуда не поеду с вами, — отрезал Петр. — Если это арест или…
Прайс покачал головой.
— Сынок, — голос его стал тише, — вы же однажды уже имели возможность убедиться в моем к вам отношении. Поверьте — я ваш друг.
— И вы решили, что это необходимо сказать мне именно сейчас? Ночью? — усмехнулся Петр.
— Не иронизируйте, сынок, — спокойно ответил комиссар. — Именно сейчас, именно ночью!
Он поднес левую руку почти к самому своему лицу, взглянул на часы.
— У вас есть ровно десять минут, чтобы переодеться и… захватить конверт, который вам передал ваш друг Жак Ювелен.
В голосе старика было что-то такое, что Петр растерялся.
— Какое вам дело до письма Жака! — почти выкрикнул он.
Прайс грустно усмехнулся:
— Я же сказал вам, я — ваш друг. Петр смутился.
— Хорошо! Я еду с вами.
— Только быстрее, сынок! — кивнул Прайс и опять посмотрел на часы. — Теперь у вас уже только пять минут. И не забудьте конверт!
Петр управился за три минуты. Уже выходя из дома, он на мгновение задержался. Предупредить, что он уезжает с Прайсом? Собственно, кого предупреждать? Веру? Нет, она будет переживать, волноваться. Поднимет на ноги все посольство. Петр сердцем чувствовал, что старый комиссар не готовит ему подвоха! Войтовича? Это в его-то нынешнем состоянии?
— Едем!
Петр шагнул к Прайсу.
— Где ваша машина?
Всю дорогу до дома Прайса они молчали. Старик иногда лишь тяжело вздыхал, и Петр думал — неужели же рядом с ним сидит тот самый подтянутый, лощеный офицер, который арестовал его несколько лет назад в Каруне?
ГЛАВА VI
1
За годы, прошедшие с того вечера, когда Прайс позволил Петру бежать из своего дома, где держал его под арестом в ходе всей той же операции «Хамелеон», в обители старого полицейского комиссара ничего не изменилось.
Но Петр отметил, что все здесь словно потускнело, поблекло. Кондишены в холле надрывно гудели, но их постаревшие легкие уже не могли бороться с упорной влажностью гвианийского климата.
Прайс наполнил стаканы: он был верен себе — побольше виски, поменьше соды.. Передвинул один из них к Петру, и Петр обратил внимание на его костлявые руки, обтянутые серым пергаментом в коричневых пятнах.
Прайс перехватил его взгляд.
— И вы тоже будете стариком…
Он отхлебнул виски, с интересом посмотрел на Петра:
— Но вы проживете дольше моего — вы родились под счастливой звездой. У вашего «Дугласа» обнаружена неисправность в гидравлической системе шасси, — продолжал комиссар. — Я думаю… — он многозначительно помедлил, — она возникла перед самым вылетом самолета из Каруны.
Петр отодвинул стакан, стоящий перед ним на столике, и больше ничем не выдал своего волнения. Прайс усмехнулся.
— Отлично, сынок! А теперь вскройте письмо, которое я попросил вас захватить с собою.
Петр вытащил из кармана брюк желтый узкий конверт, помедлил…
— Смелее!
В конверте лежали листки чистой бумаги.
Петр растерянно посмотрел их на свет, потом недоуменно на Прайса.
Прайс взял конверт из рук Петра, положил перед собою.
— Эта шутка мсье Ювелена чуть не стоила жизни всем, кто летел на вашем «Дугласе», — мрачно сказал комиссар. — Право же, я недооценил вашего друга, сынок!
— Я не понимаю… — начал было Петр, но Прайс перебил его.
— Жака Ювелена разыскивает Интерпол. Его настоящее имя — Жорж Шевалье. Розыск объявлен по крупному делу о наркотиках.
— Я знаю это, — почему-то начиная злиться, резко сказал Петр.
— Знаете?
Прайс и не старался скрыть своего удивления.
— Но ведь об этом знали и вы. И вы его не арестовывали! И лишь потому, что он нужен был полковнику Роджерсу для куда более грязных дел здесь, в Гвиании!
Прайс поднял, словно защищаясь, сухую, пергаментную руку. Но Петр был безжалостен.
— Так где же ваша знаменитая преданность закону, господин комиссар? Человек бежит от преступного прошлого, хочет начать новую жизнь, а вы помогаете полковнику Роджерсу толкать его назад?
Петр схватил бумагу, лежавшую перед Прайсом, и сжал ее в кулаке.
— Я понимаю, как вы изволили выразиться, эту «шутку мсье Ювелена». Он хотел обезопасить себя от Роджерса — пустить его людей по моему следу, за пакетом, в котором якобы было все, что он знал о роли полковника в событиях на Севере. Но даже он, преступник, разыскиваемый Интерполом, не мог вообразить, что для уничтожения этого пакета полковник решится организовать аварию «Дугласа», набитого ни в чем не повинными людьми!
Прайс вздохнул.
— Если бы самолет погиб, все устроилось бы для Роджерса как нельзя лучше.
Комиссар прикрыл глаза ладонью и заговорил вдруг совсем в ином, неожиданно мягком тоне.
— А вы не задумывались, сынок, почему вы симпатичны нам? То есть я хотел сказать — мне или тому же Жаку Ювелену? Не перебивайте меня. — Он поднял ладонь. — В вас, в красных, в советских, нет стремления строить будущее на костях других. А мы здесь — волки, иначе нам нельзя. Вы понимаете меня?
Петр вздохнул, не зная, что сказать: слишком уж неожиданным был поворот этого странного ночного разговора.
— Может быть, мы бессознательно ищем в вас идеалы, — продолжал Прайс, — которые в нашем обществе уже давно растоптаны. А может быть, это все от Достоевского, как понимают его в Европе: мистическая, широкая славянская душа, поняв которую, следуя за которой, можно найти себя. Во всяком случае, в этом страшном и жестоком мире вы… я говорю не только о вас лично, такие, как вы… нечто светлое и непонятное.
— Спасибо за комплименты, — смущенно поспешил сменить тему Петр. — Стремление, как вы говорите, к «светлому» не помешало Жаку совершать преступления на Севере. Впрочем, о мертвых или не говорят, или…
— А я не верю, что француз мертв, — твердо сказал Прайс. — Трюк, чтобы уйти от людей Роджерса.
— Значит, Жак… жив? Прайс нахмурил брови:
— Этому парню случалось бывать в переделках и похуже… Комиссар не договорил, оборвал фразу. Голос его стал ровным, бесцветным:
— Но я все же хочу объяснить вам, почему это вдруг я приехал за вами среди ночи. Помните, несколько лет назад вы спасли меня в горящей саванне? Так вот, сегодня ночью…
Вдруг глаза его широко открылись, он резко вскочил.
— Не шевелиться! — прогремела команда за спиною Петра. Он непроизвольно обернулся: в дверях с пистолетом в руках стоял майор Нначи в военной форме — тщательно отутюженной и вычищенной.
— Комиссар Прайс, садитесь и не двигайтесь! — решительно приказал Нначи и повел пистолетом.
— Вы все-таки решили выступить, — твердым голосом констатировал комиссар, опускаясь в кресло.
— Да, мы опередили Аджайи на день, — весело ответил ему голос, удивительно знакомый Петру. И Петр увидел, как из-за двери за спиной полицейского комиссара вышел… Сэм! В руках у него был автомат.
Прайс резко обернулся.
— Что это значит?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25