.. А в пятницу — прошу на обед!.. 52. Петроград, февраль 1915 года За несколько месяцев, что Настя работала в лазарете Финляндского полка, она стала опытной сестрой милосердия. Госпиталь до войны был сравнительно небольшой, всего на триста кроватей. Когда же с фронта стали прибывать не только переполненные санитарные поезда, но и теплушки с ранеными, лазарет увеличили. Кровати для раненых стали ставить даже в коридорах.Перевязки, обмывание, измерение температуры, кормление тяжелораненых, ночные дежурства — все Анастасия делала с искренним участием. Но ее никогда не покидала мысль о том, где сейчас ее Алексей, здоров ли, жив ли?Настя упорно ждала Соколова. Она ждала его каждый день. Если была дома, она все время прислушивалась — не раздадутся ли на лестничной площадке знакомые шаги, не звякнет ли колокольчик? Чтобы не пропустить первое мгновение возвращения Соколова домой, Настя не стала жить у родителей, а вместе с Марией Алексеевной, тетушкой Алексея, коротала свободные дни в большой и полупустой квартире на Знаменской улице.В госпиталь приходилось ездить через весь город. И всякий раз Настя видела, как война меняет облик Петрограда, как на челе столицы возникают морщины и серость, скрытая боль и усталость. Появилось на улицах и особенно на Невском множество людей в серых шинелях. Это солдаты запасных полков, расквартированных в Питере, выздоравливающие раненые… На их лицах, особенно солдатских, не всегда можно было заметить благостное изумление пред величием столицы. Иногда из глаз били в толпу заряды злости и ненависти к сытой, гладкой статской публике, с предупредительностью уступавшей дорогу серым героям.Небывало росли цены, и куда-то исчезли товары. Беднее день ото дня становились витрины магазинов на Невском и просто опустели на других проспектах. Извозчиков стало значительно меньше — лучшие лошади были реквизированы в кавалерию. Зато появились десятки фыркающих газолином четырехколесных металлических чудовищ. Кое-где в витринах и окнах были выставлены увитые трехцветными лентами портреты верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, гордо и бесстрастно взиравшего на мир.Женщины, даже богатые, оделись в темное, на улице стало меньше мехов и показной роскоши. Афиши синематографов призывали посмотреть ленты с театра военных действий.Гнетущая усталость от войны стала ощущаться повсюду. Она была особенно заметна на рабочих окраинах, куда Насте иногда приходилось ездить по поручениям Василия, впрочем, ставших довольно редкими. Военная дисциплина и заряд шовинизма, полученный солдатами с началом войны, еще делали свое дело, и открытых выступлений пока не отмечалось. Но в солдатских разговорах между собой стали проскальзывать ноты недовольства, обида за то, что у армии не оказалось достаточного количества боевых припасов и оружия, наивное недоумение глупостью царских генералов. Ощущалось болезненное беспокойство за жен и стариков, оставшихся в деревне, где голод и нищета доводили до крайности.По вечерам ходячие раненые собирались в вестибюле на первом этаже, играли в шашки, карты, вели долгие-предолгие разговоры о войне, о родине, о семьях. Столик дежурной сестры милосердия первого этажа стоял неподалеку от деревянных лавок подле печи, где велись особенно задушевные беседы.Долгими вечерами, когда госпиталь постепенно затихал, с лавок доносились до Насти трогательные и страшные истории, которые накрепко запечатлевались в ее памяти.— Чуть вернусь, долго дома не заживусь, — говорил своему соседу, чернявому мужику с забинтованными руками, одноногий калека, — на каторгу живо угожу… Женка пишет, что купец наш до того обижает, просто жить невмоготу. Я так теперича думаю: мы за себя не заступники были, с нами, бывало, что хошь, то и делай. А теперь нас германец да ротный повыучили… Я кажный день под смертью хожу, да чтобы моей бабе для детей крупы не дали, да на грех… Нет, я так решил, вернусь и нож Онуфрию в брюхо… Выучены, не страшно… Думаю, что и казнить не станут, а и станут — так всех устанут…— Воистину так, милок, — поддакнул тихий голос, — вот я давеча в жирнальчике усмотрел картинку с подписью: «Козьма Минин нашего времени». На ей чисто наш Прокоп-лабазник на мешках стоит и надрывается — грит, почему я должон цену сбавить, грит, а не вы заложить жен и детей!.. Хе-хе…— А то еще в тринадцатом на фоминой, — вступился третий собеседник, — пришел к нам дед из Питера. По многим местам ходил хожалым, бывалый мужик. Тот за верное принес, что затевают наши министры войну с немцами али с японцем по новой и что нужно ту войну-де провоеваться — чтобы понял народ, какой он ни до чего не годный, и никаких себе глупостей не просил бы… И про дороговизну сказывал, что еще хужее будет…Настя сидела неподвижно и боялась пошевелиться, чтобы ненароком не спугнуть солдат. Она вспомнила слова Василия о том, что крестьяне в серых шинелях стали умнеть, они устали от войны и рабочим-пропагандистам теперь гораздо легче работать в запасных полках, расквартированных в Петрограде.Солдаты помолчали, повздыхали, потом второй голос снова начал:— А я, Сидор, и не знаю, чаво опосля войны делать буду, ежели господь подаст пожить… Так я от всего отпал, что и сказать не могу. Здеся ты ровно ребенок малый, что велят, то и делай. И думать ничего не приказано, думкой-то здеся ничего не сделаешь… Чистая машина: что я — то и Илья, что Евсей — то и все…— Ты, Никола, дурак, хоша и грамотный! — спокойно и веско произнес тот, кого назвали Сидором. — Задаром нас, что ли, палить из винтовки научили? Утомились мы на барских работах… Когда и по заповеди верили, что за труды много грехов простится… А теперя? У тебя на хозяйство разор, а Тит Титыч ваш второй али третий лабаз построил… Землица-то без мужика скудеет! А на хрен энтот Царьград — до него, чай, и в сапогах не дойдешь, истреплешь?! Вот и рассуди — куда нам прямее дорога: в окоп от германского «чемодана» прятаться али в деревне своей порядок навесть…— Ты говори, брат, да не заговаривайся! — отозвался второй. — Куды ты клонишь, мать твою… В дезертиры наводишь, что ли?..— Куды тебе с твоим Егорием! — поддразнил его Сидор. — Одно скажу: думаю я, что скоро дело сменится. Мы с покорностью идем, покуда греха боимся. А грехи разрешим — и другие нам пути найдутся…Снова помолчали, потом Николай зашелестел бумагой.— Я, братцы, душевную песню у антиллериста списал — так теперь выучить охота…— Давай, сказывай песню!.. — встрепенулся Сидор.Николай прокашлялся важно и, читая почти по слогам, начал: Ты, тоска моя, тоска,Гробовая ты доска.Куды глазом ни гляну,Только видно, что войну!Оглушилось мое ухоОт военного от духа,Поустала и рукаОт железного штыка.Оттоптались мои ногиОт военной от дороги. Насте надо было идти давать лекарство в палату тяжелораненым, она скрипнула стулом, и голос мгновенно замолк. Солдаты притихли. Когда она ушла, Сидор успокоил собеседников:— Не бойсь, братцы! Анастасия Петровна барынька не злая, у нее душа за солдата болит, самым тяжелым раненым завсегда помочь готова.Настя вернулась через четверть часа, раненые уже разошлись по палатам. В госпитале было тихо-тихо. Казалось, что из-за окна слышен шелест падающего снега. Настя раздумывала над тем, что говорили солдаты. Она слышала в госпитале и другие разговоры. Напрашивался единственный вывод: народ, «серые герои», как их называли, устали от войны, от кровопролития. «Массы крестьян, — говорил Василий, — одетые в солдатские шинели, получили теперь представление об организации, научились стрелять и колоть штыками, озлились на мучения своих родных в тылу и свои собственные на фронте больше, чем на неприятеля. О немцах и австрийцах солдаты говорят без всякой ненависти, понимая, что те, как и они, — тоже подневольные люди, обязанные выполнять команды своих офицеров».«Зерна революции и интернационализма всех трудящихся начинают прорастать», — припомнилась ей фраза Василия. Она сама это видела.Наутро, по свежевыпавшему снегу и под ярким по-весеннему небом, Настя спешила домой. Ее ждало новое известие о муже. Сухопаров сообщил, что Алексей бежал из тюрьмы и сейчас его укрывают в Богемии верные люди. 53. Царское Село, март 1915 года По случаю войны пасхальный праздник в Петрограде был упрощен. Как и раньше, к слушанию пасхальной заутрени собрался к церквам весь Петроград. Как и раньше, особо торжественные службы имели быть в Исаакиевском и Казанском соборах. Но отменена была служба в Зимнем дворце.Царская семья благолепно отстояла особый молебен о даровании победы российскому воинству в златоглавой церкви Воскресения Христова, что при Екатерининском дворце Царского Села. Присутствовали только близкие семье люди: граф Фредерикс с супругой, генерал Мосолов и дворцовый комендант Воейков с женами. Из великих князей не пригласили никого — трещина в доме Романовых, возникшая из-за критического отношения к Аликс вдовствующей императрицы Марии Федоровны, тлеющего и всеми улавливаемого конфликта между царем и главнокомандующим и их женами, становилась все шире и глубже. Александра Федоровна даже отказалась делать на пасху подарки родственникам и приказала купить пасхальные яйца с сюрпризами у Фаберже только для мужа, сына, дочерей и тех, кто был приглашен на заутреню в царскосельский храм.Изрядно разговевшись, Николай увлек в дальний угол начальника канцелярии министерства двора и о чем-то милостиво беседовал с ним. Генерал был одним из самых доверенных лиц и не однажды доказывал, что достоин такой великой чести. Кроме других достоинств, он умел глухо молчать о делах монарха, но при этом собирать массу всяких полезных или интересных слухов, сплетен, разговоров в обществе и тактично докладывать их Николаю Александровичу.Мосолов никогда не позволял себе ни в чем осуждать государя или членов его семьи, хотя знал о самодержце много такого, о чем простые смертные и не догадывались. Именно Мосолову Николай решил доверить свою истинную точку зрения на возможность сепаратного мира. Усадив генерала рядом с собой на широкий диван, Николай предложил ему турецкую папироску. Оба с удовольствием закурили.— Александр Александрович! — обратился государь к генералу. — Я бы хотел вас просить совершенно конфиденциально об одной услуге…Мосолов изобразил на лице величайшее внимание.— Дело, видите ли… касается… э… — Царем овладела его всегдашняя робость, хотя он разговаривал на этот раз лишь с одним, к тому же близким по духу человеком. Однако важность темы сковала его уста и мысли, — предложений о сепаратном мире с Германией, которые сообщила в письме фрейлина Васильчикова… Как вы относитесь к этой идее?— Ваше величество, если цели России — проливы и Галиция — будут достигнуты без кровопролития, то имеет полный смысл начать переговоры! — твердо высказался генерал. — Политике противопоказана рыцарственность и жертвенность, ваше величество! Интересы России для всех ваших подданных должны быть выше выгоды французов или англичан… Многие истинно русские люди не верят Англии, ваше величество! — с жаром закончил свою речь Мосолов.— Вы правы, генерал! Мы должны печься о выгоде и прославлении России, о приращении ее могущества и территории… — раздумчиво сказал Николай. — Меня тоже очень беспокоит позиция Англии в отношении к проливам… искренно ли они обещают нам их отдать или это только маневр британцев?.. По-видимому, нам все-таки следует поинтересоваться у Вильгельма, насколько серьезно он готов к замирению и компенсации России за выход из войны.Мне нужно доверенное лицо, которое можно было бы послать в Берлин прощупать намерения германцев! — неожиданно прямо в лоб заявил Мосолову царь. — Есть ли у вас на примете такой человек, которому можно было бы доверить эту великую тайну? Достаточно близкий к вам и заинтересованный в ее сохранении? Разумеется, это должен быть дворянин, могущий быть принятым в высоких германских кругах… Может быть, даже германским императором… И способный достойно представить Россию…Выражение лица Мосолова показало, что ему что-то пришло на ум, но царь решил высказать еще одно условие.— Искомое лицо не должно знать, что идея его поездки исходит от меня и, разумеется, не иметь ничего общего с господином Сазоновым и представителями союзников в Петрограде…— Да, ваше величество! — немедленно ответил генерал. — Осмелюсь предложить кандидатуру молодого князя Думбадзе…— Это не родственник ли градоначальника города Ялты, генерал-майора свиты князя Думбадзе? — перебил его государь.— Его родной племянник, ваше величество… — ответил Мосолов.— Характеризуйте мне его поподробнее, Александр Александрович! — приготовился слушать Николай. Видно было, что к этому лицу он испытывал некоторое благорасположение.— Ваше величество, Василий Давидович Думбадзе учился в Германии и в 1906 году вернулся в Петербург с дипломом инженера.— Это хорошо! — произнес государь.— Занимаясь коммерцией, он одновременно служил главным управляющим вашего наместника на Кавказе графа Воронцова-Дашкова и весьма близок к его старшему сыну…— Да, да, да! — прервал опять Мосолова Николай. — Мне очень импонирует, что старый граф в отношении всех великих князей держится в высокой степени независимо, отстаивает всегда мои интересы… Впрочем, продолжайте!— Ваше величество! — не смутился остановками генерал. — Князь Василий Думбадзе весьма близок к его высокопревосходительству Владимиру Александровичу Сухомлинову, и военный министр настолько доверяет ему, что снабдил молодого князя материалами для издания своей биографии…— Так эта книжка действительно принадлежит его перу? — снова поинтересовался царь.— Именно он — автор… — Мосолов уверенно рисовал царю светского и делового молодого человека, располагавшего обширными связями в петербургских, берлинских и венских кругах, скромного, отзывчивого, находчивого и имевшего смелость брать на себя известный риск. Генерал умолчал лишь о том, что сам находится с ним в теснейших коммерческих отношениях и за комиссионные проводит через него многочисленные комбинации с передачей заказов на снаряды и автомобили, сукно и патроны дельцам, бессовестно вздувающим цены.Николай был весьма доволен, что судьба посылает ему как раз такого человека, на которого можно возложить деликатную миссию. Настроение царя заметно улучшилось еще и потому, что у начальника канцелярии оказался уже готовый вариант, под каким соусом направить в Берлин личного эмиссара.— Князя можно послать в Германию, поручив ему официально роль нашего разведчика, который должен выяснить через своих старых знакомых в Берлине участие немцев в разжигании сепаратистского движения на Кавказе, ваше величество! — предложил Мосолов.— Но это потребует участия Генерального штаба, Александр Александрович?! — высказал сомнение Николай.С жаром генерал начал разубеждать царя.— Ваше величество! Для выдачи заграничного паспорта все равно придется обратиться в министерство иностранных дел. Оно само не решит вопроса без вхождения в Генеральный штаб. Поэтому, дабы ограничить число лиц, сопричастных к тайне, следует сразу вступить в сношения с органом, который окончательно способен решить проблему. Нужно рекомендовать князю обратиться за выдачей паспорта для поездки хотя бы в Англию или Америку через Стокгольм…Николай вежливо улыбнулся. Блеск в его глазах потух, и он, слегка прикоснувшись к руке генерала, мягко сказал ему:— Александр Александрович! Это уже другая сторона дела… Извольте ее сами обсудить с князем и предпринять необходимые действия…Мосолов понял, что надоедать государю после того, как было высказано столько доверия, грешно.— Ваше величество, — поднялся он с дивана, — счастлив быть столь отличенным вами!— Вот и хорошо! — подвел итог беседы самодержец. — Докладывайте мне регулярно о продвижении идеи… Только помните главное — я не должен быть скомпрометирован контактами с Берлином! 54. Вена, март 1915 года В отличие от петербургской в венскую оперу приходили к началу независимо от родовитости и положения. Не опоздал и полковник Гавличек. По случаю военного времени господа офицеры, в том числе и «ротмистр Дауэрлинг», были в полевой форме. Только дамы, блиставшие в партере и ложах, демонстративно игнорировали суровость времен и сверкали драгоценными каменьями, золотом, источали довоенные ароматы парижских духов.Когда из оркестровой ямы возникли и полились в зал чудесные звуки увертюры к моцартовскому «Дон-Жуану», а внимание всего зала переключилось от созерцания знакомых и незнакомых красавиц к сцене, где занавес обещал вот-вот открыть волшебный мир, рука Соколова словно невзначай легла на руку полковника Гавличека. Они обменялись рукопожатием. В антракте офицеры вели себя так, словно только что познакомились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57