000 домов и одновременно указать, на каких предприятиях эти заказы могут быть размещены. Начальник Отдела Электропромышленности Упр. Репараций – Петров».
На чертежах был изображён обычный немецкий дом на одну семью, состоящий из трех комнат с кухней, ванной и уборной. В подвальном этаже кроме погреба для хранения угля было также отдельное помещение для стирки белья.
Я и ещё несколько инженеров с интересом просмотрели чертежи. «Вот вернемся в Россию – тоже такой домик получим», – сказал кто-то из присутствующих.
Электротехническая сторона проекта была согласована, проект был подписан и послан Управлением Репараций в Москву для окончательного утверждения.
Вскоре проект снова очутился на моём столе. Сопроводительная записка гласила: «Прошу произвести необходимые изменения в расчётах, вытекающие из указаний Министерства Строительной Промышленности СССР. Петров».
Я развернул бумаги, любопытствуя, что за усовершенствования диктует Москва. Первым делом – ликвидируется подвальное помещение для стирки. По мнению Министерства, стирать можно и на кухне. Затем ликвидируется веранда. Это понятно. Чтобы люди не засиживались на веранде с праздным видом.
После изменения и согласования проект снова пошёл на утверждение в Москву. Через несколько недель я опять нашел на столе злополучную папку с лаконической запиской: «Прошу внести соответствующие изменения. Петров».
На этот раз изменения были радикальны. Без объяснения причин предлагалось изъять и ванную и уборную. В рабочих посёлках есть общественные бани. Тогда к чему ванные в каждом доме? Это понятно. А уборные? Видимо московские руководители рассуждали так – зачем уборные, когда можно бегать в кусты.
Схема электрооборудования дома была густо усеяна жирными вопросительными знаками красным карандашом. В спальне эти вопросы стояли над электроточками, соответствующими лампам на ночных столиках и проводке выключателя-шнура для гашения света, не вставая с постели. Видимо, дядя в Москве не знал, что это за вещи. Или, если знал, хотел выразить свое недоумение наличию такой роскоши в жилищах, предназначенных для рабочих.
120. 000 домов для рабочих посёлков были переделаны на советский манер. Из коттеджей получились обычные избы. Окончательно «модернизированный» проект ходил затем по рукам инженеров Управления Промышленности в качестве анекдота. Люди качали головами и молчали. Никто не высказывал желания жить в таком доме.
От одной четверти до одной третьи суммы общего бюджета текущей послевоенной пятилетки «восстановления народного хозяйства СССР», приблизительно 60 миллиардов рублей, идёт прямо или косвенно в жертву атому. Если же Человек, венец творенья и творец атомной бомбы, захотел до ветру, – то беги в кусты. Так требуют интересы государства.
2.
В середине лета в Карлсхорст прибыли из Москвы комиссии, различных Министерств в целях изыскания на местах новых возможностей размещения заказов по репарациям и использования готовой продукции, имеющейся на товарных складах промышленных предприятий Германии.
Представители Министерства Судостроительной Промышленности СССР, беседовавшие со мной о возможностях моей отрасли промышленности, предложили мне проехать с ними по провинциям советской зоны для ознакомления с положением на местах. На другой день инженер-полковник Быков, капитан II ранга Федоров и я выехали из Карлсхорста курсом на Веймар.
По дороге я ближе познакомился с моими спутниками. Оба оказались на редкость милыми людьми и вопреки военной форме обращались друг к другу и ко мне по имени и отечеству, а не по званию как этого требует устав. Они были не строевыми офицерами, а инженерами.
Это составляет большую разницу в интеллектуальном цензе военнослужащих. Кроме того они были офицерами Военно-морского Флота. Тот кто сталкивался с моряками, сразу знает разницу между Флотом и Армией.
По прибытии в Эрфурт мы остановились в отеле «Хаус Коссенхашен», который занят под штаб-квартиру демонтажников, оперировавших в Тюрингии. Отель «Хаус Коссенхашен» офицеры СВА в шутку окрестили «Малым Совнаркомом».
Сидя в старинном, отделанном тёмным дубом, холле лучшего отеля Эрфурта в ожидании обеда, мы беседовали и наблюдали происходящее кругом. Я уже не первый раз бывал здесь и всё это было для меня не ново. Мои же спутники, только несколько дней тому назад приехавшие из Москвы, были явно заинтригованы.
«Скажите, Григорий Петрович, тут что – экспедиция на Северный Полюс подготовляется?» – перегнувшись через кресло, спросил в полголоса инженер-полковник.
Поводом к столь странному вопросу служил тот факт, что все как один демонтажники, с деловым видом торопливо снующие вокруг нас, выряжены в огромные унты из оленьего меха. В то же время на дворе стоит лето. Облачённые в меховую обувь люди ни на минуту не расстаются с охотничьими двустволками, которые они тащат с собой даже в обеденный зал.
«Нет. Просто демонтажники разыскали где-то склад немецкого авиационного обмундирования для полётов в Арктике. Ну, вот и вырядились на радостях», – отвечаю я. – «А ружья они таскают с собой потому, что после обеда они все отправляются на охоту».
«Забавная компания!» – качает головой инженер-полковник. – «Что им – нечем больше здесь заняться?» «Тут положение запутанное», – поясняю я. – «Основной демонтаж давно окончен и большинству из них здесь абсолютно нечего делать. Но живётся им здесь неплохо и потому они всеми правдами и неправдами стараются затянуть свою работу. Поскольку ими командует Москва, СВА бессильно что-либо предпринять».
«А чем же они сейчас занимаются?» – спрашивает капитан II-го ранга.
«Просто шаромыжничают». – отвечаю я, – «До обеда рыскают по окрестным заводам в поисках, где чем можно поживиться. Кто поленивее, тот просто сидит в Коссенхашене и пьёт водку».
«Нам в Берлине рассказывали, что многие сделали себе здесь настоящее состояние. На всю жизнь хватит», – говорит капитан.
«Как раз недавно Отдел Точной Механики СВА занимался одним подобным делом», – говорю я. – «Там замешан директор II-го Госчасзавода. Вы об этом ничего не слыхали?» Получив отрицательный ответ, я продолжаю: «Этого директора послали сюда в Германию для демонтажа часовой промышленности. Вскоре после возвращения в Москву в СВА поступили материалы, что в процессе демонтажа он незаконно присвоил себе несколько тысяч золотых часов и несколько десятков килограмм золота».
«Этого, действительно, на всю жизнь хватит», – уверенно говорит капитан. – «Для пожизненного заключения тоже».
«Вот последнее – не думаю», – замечаю я.
«Как так?» – удивляется капитан.
«Очень просто», – отвечаю я. – «Дело было передано выше, а там его без шума замяли».
«Но почему?» – не может понять капитан.
«Для меня это тоже загадка», – говорю я. – «Видимо, не хотят дискредитировать таких людей. Как говорится – не выметай сор из избы… Это не первый случай».
«Мало ему было, что имеет. Золота захотелось», – возмущается инженер-полковник. – «И это называется советский директор!» У меня невольно появляется горькая усмешка. Я киваю головой в сторону снующих вокруг нас демонтажников и говорю: «Все, кого Вы здесь видите, в Советском Союзе являются руководящими работниками Министерств или директорами заводов. И все они мало чем отличаются от директора II-го Госчасзавода. Поверьте уж моему опыту. К нам в CВА все чаще и чаще поступают подобные материалы».
Наш разговор заканчивается неловким молчанием. Вскоре к нам подходит метрдотель и приглашает нас в обеденный зал.
В течение двух дней мы обследуем заводы в районе Эрфурта. Мои спутники имеют задания, касающиеся специальной электроаппаратуры для оборудования военно-морских судов, в особенности подводных лодок.
Торговый флот, потерпевший колоссальные потери во время войны, пока восстанавливать не думают. Все внимание уделяется строительству Военно-Морского Флота. Так выглядит послевоенное восстановление народного хозяйства СССР.
Мне невольно бросается в глаза реакция моих спутников на всё окружающее. Я пробыл уже год в Германии и все контрасты потеряли для меня свою новизну. Я уже привык к тем вещам, которые кажутся интересными для человека, несколько дней тому назад прибывшего из СССР.
Однажды мы приехали на завод «Телефункен», чтобы установить возможности размещения репарационных наряд-заказов на изготовление приёмно-передаточных станций, для Военно-морского Флота.
Когда мы проехали заводские ворота, и наш автомобиль спускался вниз по дороге, ведущей к зданию заводоуправления, инженер-полковник, смотревший из окна автомашины, сказал капитану: «Посмотрите, Виктор Степанович! Корты!» Тот, в свою очередь выглянул в окно. Действительно, несколько теннисных кортов, аккуратно обтянутых сеткой. Кругом разбиты клумбы цветов и подобие маленького сквера для отдыха. Всё это внутри территории завода и, по-видимому, предназначается только для служащих данного предприятия.
Капитан смотрит на корты со странным интересом. Он окидывает взором не только корты, но также и скрытую зеленью фабричную ограду и возвышающиеся неподалёку производственные корпуса, как будто оценивая факт местонахождения теннисных площадок именно в этом месте.
В СССР поднимают много шума о необходимости устройства для рабочих подобных уголков отдыха на территории заводов. Несмотря на шум, зелёные уголки отдыха существуют преимущественно на бумаге, да ещё на некоторых предприятиях, где это создано исключительно на показ.
И вдруг здесь в Германии из-за кустов, без крика и без шума, выглядывают вещи, которые в СССР рекламируются как исключительные достижения советской системы. Мне кажется, что во внимательном взгляде капитана я прочел без слов: «Да ведь эти корты построены здесь давным-давно…» Неподалёку от здания, где помещается заводоуправление, осиротело ржавеют несколько рядов специальных стоек для велосипедов.
«Григорий Петрович», – спрашивает меня капитан. – «А где же велосипеды?» «Ну, это уж совсем детский вопрос», – отвечаю я. – «Конечно, в России». «Ах, да…» – улыбается капитан. – «А раньше их видно много было. Почти на каждого рабочего велосипед».
После беседы с советскими контрольными офицерами и представителями дирекции «Телефункена», во время которой мы оформляем необходимые нам наряд-заказы, инженер-полковник обращается ко мне с неожиданным предложением: «Как бы нам устроить маленькую экскурсию по заводу. Ознакомиться с процессом и организацией производства».
Технический директор «Телефункена» с готовностью берётся сопровождать нас по заводу. Мы проходим по всем отделам, соответственно движению выпускаемой заводом продукции.
В огромном зале, где производится намотка и оборка электродов радиоламп, сидят за сборочными столами несколько сот девушек и женщин. Технический директор объясняет нам детали процесса, которые, по его мнению, должны интересовать советских инженеров.
Инженер-полковник почти не слушает объяснений технического директора. Он несколько отстал от нас и, по возможности не привлекая внимания окружающих, осматривает перспективу зала. Его глаза медленно скользят по огромным окнам, как бы оценивая количество световых единиц на рабочее место.
Затем они так же внимательно прикидывают высоту помещения. Его глаза на минуту задерживаются на перегородках из армированного стекла, отделяющих работниц друг от друга наподобие кабинок для чтения в благоустроенном читальном зале.
Инженер-полковника не интересуют рассуждения о принципе отжига радиоламп. Вместо этого он внимательно осматривает рабочее место одной из работниц. Крупный министерский работник, начальник одного из Главных Управлений в Министерстве Судостроительной Промышленности, он без сомнения хорошо знаком с условиями труда рабочих в Советском Союзе.
Теперь он столкнулся с чем-то, что его глубоко заинтересовало. Я угадываю его мысли. В уме он сравнивает условия труда на немецком предприятии с соответствующими советскими заводами.
Когда мы собираемся выходить из зала, капитан останавливает меня: «Григорий Петрович, как Вам нравится этот стул?» Капитан садится на стоящий неподалёку пустой стул, ничем не отличающийся от сотен других, на которых сидят работницы. Это стандартный стул с пружинной спинкой и регулируемой высотой сиденья.
«Что Вы в нём особенного нашли, Виктор Степанович?» – спрашиваю я.
«Во-первых, стул удобный», – отвечает он. – «Для рабочих, можно сказать, даже шикарный стул. А потом обратили Вы внимание, какие стулья в заводоуправлении стоят?» «Нет. Не смотрел», – признаюсь я.
«Те же самые стулья», – с лёгкой усмешкой произносит капитан. – «И директор, и рабочие работают на одинаковых стульях. Стулья, действительно, удобные».
«Здесь это стандарт», – говорю я.
«Хм…» – коротко заключает капитан, когда мы шагаем вдогонку обогнавшей нас группе.
Мы входим в вакуумное отделение. Здесь жарко. Поблескивают язычки газового пламени. Слышится монотонное шипение сжатого воздуха.
«Вот здесь наша основная трудность», – говорит тех. директор. – Мы установили несколько старых вакуумных агрегатов, но они не соответствуют техническим требованиям. Этим, в основном, объясняется масса рекламаций со стороны Управления Репараций».
«Да, тут что-то не в порядке», – соглашается инженер-полковник, оглядываясь кругом. Работающие вакуумные насосы для откачки воздуха из колб радиоламп взяты, по-видимому, со свалки железного лома. Рядом виднеются несколько пустующих бетонных фундаментов. Из фундаментов, наподобие перерезанных артерий, торчат трубы подводки газа, воздуха и тока.
«А эти агрегаты где?» – спрашивает капитан.
«Демонтированы и теперь работают на „Светлане“, – отвечаю я.
«А-а-а…», – принимает к сведению капитан.
В ходе объяснений тех. директор жалуется на большую текучесть рабочей силы. Это отрицательно влияет на качество продукции.
«Мы обучаем рабочего в течение четырех недель», – говорит он. «Многие, из этих рабочих, проработав неделю, на завод больше не показываются. Кроме того, очень велико количество прогулов».
«Неужели Вы не имеете возможности воспрепятствовать этому?» – спрашивает инженер-полковник, удивлённый беспомощностью директора по отношению к рабочим.
Директор пожимает плечами. «До трёх дней рабочий имеет право не выходить на работу без документального объяснения причин» – говорит он. – «В случае более продолжительного периода времени рабочий обязан представить справку от врача».
«Что же может предпринять дирекция против прогульщиков и текучести рабочей силы?» – спрашивает инженер-полковник.
«В случаях, которые я только что упомянул, мы не имеем права уволить рабочего. Если же рабочий хочет уволиться, то мы не имеем права его удерживать», – отвечает директор.
«Я говорю не об увольнении, а о том, чтобы заставить рабочих работать», – настаивает инженер-полковник.
Директор смотрит непонимающе. «Bitte!» – произносит он, прося повторить вопрос. Инженер-полковник повторяет.
«Мы не имеем законных прав заставлять рабочих работать. Мы имеем только право увольнять тех, кто нарушает трудовой кодекс», – отвечает директор.
Возникает неловкая пауза. У немцев самым суровым наказанием является увольнение рабочего с завода. В СССР увольнение часто является для рабочего недостижимой мечтой.
Советский директор распоряжается рабочим полностью по своему усмотрению – он может перевести рабочего в порядке приказа на низшую и хуже оплачиваемую работу, может, или вернее обязан, отдать рабочего под суд за опоздание на работу на несколько минут.
Рабочий, со своей стороны, не имеет права оставить место работы без разрешения директора. В противном случае суд и тюрьма.
Мы привыкли к этому и для нас непонятна беспомощность немецкого директора. Он, в свою очередь, удивляется нашим, по его понятиям, диким вопросам. Два мира – две системы.
«Вы сказали о трудовом кодексе», – продолжает инженер-полковник. – «Скажите, пожалуйста, какие законные положения определяют на сегодняшний день взаимоотношения работодателя и рабочего? Законы гитлеровского времени?» «В основном германский трудовой кодекс был принят ещё во времена Бисмарка», – отвечает директор. – «Если не считать незначительных изменений, то он останется в силе и сегодня.
«Во времена Бисмарка?!» – недоверчиво переспрашивает инженер-полковник. – «Ведь это около 70 лет тому назад…» «Да», – говорит директор и по его лицу в первый раз мелькает еле заметная тень гордости. – «Социальное законодательство Германии считается одним из передовых в мире… Я хочу сказать в Западной Европе», – быстро поправляется он, вспомнив, что перед ним стоят советские офицеры.
Инженер-полковник смотрит на капитана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
На чертежах был изображён обычный немецкий дом на одну семью, состоящий из трех комнат с кухней, ванной и уборной. В подвальном этаже кроме погреба для хранения угля было также отдельное помещение для стирки белья.
Я и ещё несколько инженеров с интересом просмотрели чертежи. «Вот вернемся в Россию – тоже такой домик получим», – сказал кто-то из присутствующих.
Электротехническая сторона проекта была согласована, проект был подписан и послан Управлением Репараций в Москву для окончательного утверждения.
Вскоре проект снова очутился на моём столе. Сопроводительная записка гласила: «Прошу произвести необходимые изменения в расчётах, вытекающие из указаний Министерства Строительной Промышленности СССР. Петров».
Я развернул бумаги, любопытствуя, что за усовершенствования диктует Москва. Первым делом – ликвидируется подвальное помещение для стирки. По мнению Министерства, стирать можно и на кухне. Затем ликвидируется веранда. Это понятно. Чтобы люди не засиживались на веранде с праздным видом.
После изменения и согласования проект снова пошёл на утверждение в Москву. Через несколько недель я опять нашел на столе злополучную папку с лаконической запиской: «Прошу внести соответствующие изменения. Петров».
На этот раз изменения были радикальны. Без объяснения причин предлагалось изъять и ванную и уборную. В рабочих посёлках есть общественные бани. Тогда к чему ванные в каждом доме? Это понятно. А уборные? Видимо московские руководители рассуждали так – зачем уборные, когда можно бегать в кусты.
Схема электрооборудования дома была густо усеяна жирными вопросительными знаками красным карандашом. В спальне эти вопросы стояли над электроточками, соответствующими лампам на ночных столиках и проводке выключателя-шнура для гашения света, не вставая с постели. Видимо, дядя в Москве не знал, что это за вещи. Или, если знал, хотел выразить свое недоумение наличию такой роскоши в жилищах, предназначенных для рабочих.
120. 000 домов для рабочих посёлков были переделаны на советский манер. Из коттеджей получились обычные избы. Окончательно «модернизированный» проект ходил затем по рукам инженеров Управления Промышленности в качестве анекдота. Люди качали головами и молчали. Никто не высказывал желания жить в таком доме.
От одной четверти до одной третьи суммы общего бюджета текущей послевоенной пятилетки «восстановления народного хозяйства СССР», приблизительно 60 миллиардов рублей, идёт прямо или косвенно в жертву атому. Если же Человек, венец творенья и творец атомной бомбы, захотел до ветру, – то беги в кусты. Так требуют интересы государства.
2.
В середине лета в Карлсхорст прибыли из Москвы комиссии, различных Министерств в целях изыскания на местах новых возможностей размещения заказов по репарациям и использования готовой продукции, имеющейся на товарных складах промышленных предприятий Германии.
Представители Министерства Судостроительной Промышленности СССР, беседовавшие со мной о возможностях моей отрасли промышленности, предложили мне проехать с ними по провинциям советской зоны для ознакомления с положением на местах. На другой день инженер-полковник Быков, капитан II ранга Федоров и я выехали из Карлсхорста курсом на Веймар.
По дороге я ближе познакомился с моими спутниками. Оба оказались на редкость милыми людьми и вопреки военной форме обращались друг к другу и ко мне по имени и отечеству, а не по званию как этого требует устав. Они были не строевыми офицерами, а инженерами.
Это составляет большую разницу в интеллектуальном цензе военнослужащих. Кроме того они были офицерами Военно-морского Флота. Тот кто сталкивался с моряками, сразу знает разницу между Флотом и Армией.
По прибытии в Эрфурт мы остановились в отеле «Хаус Коссенхашен», который занят под штаб-квартиру демонтажников, оперировавших в Тюрингии. Отель «Хаус Коссенхашен» офицеры СВА в шутку окрестили «Малым Совнаркомом».
Сидя в старинном, отделанном тёмным дубом, холле лучшего отеля Эрфурта в ожидании обеда, мы беседовали и наблюдали происходящее кругом. Я уже не первый раз бывал здесь и всё это было для меня не ново. Мои же спутники, только несколько дней тому назад приехавшие из Москвы, были явно заинтригованы.
«Скажите, Григорий Петрович, тут что – экспедиция на Северный Полюс подготовляется?» – перегнувшись через кресло, спросил в полголоса инженер-полковник.
Поводом к столь странному вопросу служил тот факт, что все как один демонтажники, с деловым видом торопливо снующие вокруг нас, выряжены в огромные унты из оленьего меха. В то же время на дворе стоит лето. Облачённые в меховую обувь люди ни на минуту не расстаются с охотничьими двустволками, которые они тащат с собой даже в обеденный зал.
«Нет. Просто демонтажники разыскали где-то склад немецкого авиационного обмундирования для полётов в Арктике. Ну, вот и вырядились на радостях», – отвечаю я. – «А ружья они таскают с собой потому, что после обеда они все отправляются на охоту».
«Забавная компания!» – качает головой инженер-полковник. – «Что им – нечем больше здесь заняться?» «Тут положение запутанное», – поясняю я. – «Основной демонтаж давно окончен и большинству из них здесь абсолютно нечего делать. Но живётся им здесь неплохо и потому они всеми правдами и неправдами стараются затянуть свою работу. Поскольку ими командует Москва, СВА бессильно что-либо предпринять».
«А чем же они сейчас занимаются?» – спрашивает капитан II-го ранга.
«Просто шаромыжничают». – отвечаю я, – «До обеда рыскают по окрестным заводам в поисках, где чем можно поживиться. Кто поленивее, тот просто сидит в Коссенхашене и пьёт водку».
«Нам в Берлине рассказывали, что многие сделали себе здесь настоящее состояние. На всю жизнь хватит», – говорит капитан.
«Как раз недавно Отдел Точной Механики СВА занимался одним подобным делом», – говорю я. – «Там замешан директор II-го Госчасзавода. Вы об этом ничего не слыхали?» Получив отрицательный ответ, я продолжаю: «Этого директора послали сюда в Германию для демонтажа часовой промышленности. Вскоре после возвращения в Москву в СВА поступили материалы, что в процессе демонтажа он незаконно присвоил себе несколько тысяч золотых часов и несколько десятков килограмм золота».
«Этого, действительно, на всю жизнь хватит», – уверенно говорит капитан. – «Для пожизненного заключения тоже».
«Вот последнее – не думаю», – замечаю я.
«Как так?» – удивляется капитан.
«Очень просто», – отвечаю я. – «Дело было передано выше, а там его без шума замяли».
«Но почему?» – не может понять капитан.
«Для меня это тоже загадка», – говорю я. – «Видимо, не хотят дискредитировать таких людей. Как говорится – не выметай сор из избы… Это не первый случай».
«Мало ему было, что имеет. Золота захотелось», – возмущается инженер-полковник. – «И это называется советский директор!» У меня невольно появляется горькая усмешка. Я киваю головой в сторону снующих вокруг нас демонтажников и говорю: «Все, кого Вы здесь видите, в Советском Союзе являются руководящими работниками Министерств или директорами заводов. И все они мало чем отличаются от директора II-го Госчасзавода. Поверьте уж моему опыту. К нам в CВА все чаще и чаще поступают подобные материалы».
Наш разговор заканчивается неловким молчанием. Вскоре к нам подходит метрдотель и приглашает нас в обеденный зал.
В течение двух дней мы обследуем заводы в районе Эрфурта. Мои спутники имеют задания, касающиеся специальной электроаппаратуры для оборудования военно-морских судов, в особенности подводных лодок.
Торговый флот, потерпевший колоссальные потери во время войны, пока восстанавливать не думают. Все внимание уделяется строительству Военно-Морского Флота. Так выглядит послевоенное восстановление народного хозяйства СССР.
Мне невольно бросается в глаза реакция моих спутников на всё окружающее. Я пробыл уже год в Германии и все контрасты потеряли для меня свою новизну. Я уже привык к тем вещам, которые кажутся интересными для человека, несколько дней тому назад прибывшего из СССР.
Однажды мы приехали на завод «Телефункен», чтобы установить возможности размещения репарационных наряд-заказов на изготовление приёмно-передаточных станций, для Военно-морского Флота.
Когда мы проехали заводские ворота, и наш автомобиль спускался вниз по дороге, ведущей к зданию заводоуправления, инженер-полковник, смотревший из окна автомашины, сказал капитану: «Посмотрите, Виктор Степанович! Корты!» Тот, в свою очередь выглянул в окно. Действительно, несколько теннисных кортов, аккуратно обтянутых сеткой. Кругом разбиты клумбы цветов и подобие маленького сквера для отдыха. Всё это внутри территории завода и, по-видимому, предназначается только для служащих данного предприятия.
Капитан смотрит на корты со странным интересом. Он окидывает взором не только корты, но также и скрытую зеленью фабричную ограду и возвышающиеся неподалёку производственные корпуса, как будто оценивая факт местонахождения теннисных площадок именно в этом месте.
В СССР поднимают много шума о необходимости устройства для рабочих подобных уголков отдыха на территории заводов. Несмотря на шум, зелёные уголки отдыха существуют преимущественно на бумаге, да ещё на некоторых предприятиях, где это создано исключительно на показ.
И вдруг здесь в Германии из-за кустов, без крика и без шума, выглядывают вещи, которые в СССР рекламируются как исключительные достижения советской системы. Мне кажется, что во внимательном взгляде капитана я прочел без слов: «Да ведь эти корты построены здесь давным-давно…» Неподалёку от здания, где помещается заводоуправление, осиротело ржавеют несколько рядов специальных стоек для велосипедов.
«Григорий Петрович», – спрашивает меня капитан. – «А где же велосипеды?» «Ну, это уж совсем детский вопрос», – отвечаю я. – «Конечно, в России». «Ах, да…» – улыбается капитан. – «А раньше их видно много было. Почти на каждого рабочего велосипед».
После беседы с советскими контрольными офицерами и представителями дирекции «Телефункена», во время которой мы оформляем необходимые нам наряд-заказы, инженер-полковник обращается ко мне с неожиданным предложением: «Как бы нам устроить маленькую экскурсию по заводу. Ознакомиться с процессом и организацией производства».
Технический директор «Телефункена» с готовностью берётся сопровождать нас по заводу. Мы проходим по всем отделам, соответственно движению выпускаемой заводом продукции.
В огромном зале, где производится намотка и оборка электродов радиоламп, сидят за сборочными столами несколько сот девушек и женщин. Технический директор объясняет нам детали процесса, которые, по его мнению, должны интересовать советских инженеров.
Инженер-полковник почти не слушает объяснений технического директора. Он несколько отстал от нас и, по возможности не привлекая внимания окружающих, осматривает перспективу зала. Его глаза медленно скользят по огромным окнам, как бы оценивая количество световых единиц на рабочее место.
Затем они так же внимательно прикидывают высоту помещения. Его глаза на минуту задерживаются на перегородках из армированного стекла, отделяющих работниц друг от друга наподобие кабинок для чтения в благоустроенном читальном зале.
Инженер-полковника не интересуют рассуждения о принципе отжига радиоламп. Вместо этого он внимательно осматривает рабочее место одной из работниц. Крупный министерский работник, начальник одного из Главных Управлений в Министерстве Судостроительной Промышленности, он без сомнения хорошо знаком с условиями труда рабочих в Советском Союзе.
Теперь он столкнулся с чем-то, что его глубоко заинтересовало. Я угадываю его мысли. В уме он сравнивает условия труда на немецком предприятии с соответствующими советскими заводами.
Когда мы собираемся выходить из зала, капитан останавливает меня: «Григорий Петрович, как Вам нравится этот стул?» Капитан садится на стоящий неподалёку пустой стул, ничем не отличающийся от сотен других, на которых сидят работницы. Это стандартный стул с пружинной спинкой и регулируемой высотой сиденья.
«Что Вы в нём особенного нашли, Виктор Степанович?» – спрашиваю я.
«Во-первых, стул удобный», – отвечает он. – «Для рабочих, можно сказать, даже шикарный стул. А потом обратили Вы внимание, какие стулья в заводоуправлении стоят?» «Нет. Не смотрел», – признаюсь я.
«Те же самые стулья», – с лёгкой усмешкой произносит капитан. – «И директор, и рабочие работают на одинаковых стульях. Стулья, действительно, удобные».
«Здесь это стандарт», – говорю я.
«Хм…» – коротко заключает капитан, когда мы шагаем вдогонку обогнавшей нас группе.
Мы входим в вакуумное отделение. Здесь жарко. Поблескивают язычки газового пламени. Слышится монотонное шипение сжатого воздуха.
«Вот здесь наша основная трудность», – говорит тех. директор. – Мы установили несколько старых вакуумных агрегатов, но они не соответствуют техническим требованиям. Этим, в основном, объясняется масса рекламаций со стороны Управления Репараций».
«Да, тут что-то не в порядке», – соглашается инженер-полковник, оглядываясь кругом. Работающие вакуумные насосы для откачки воздуха из колб радиоламп взяты, по-видимому, со свалки железного лома. Рядом виднеются несколько пустующих бетонных фундаментов. Из фундаментов, наподобие перерезанных артерий, торчат трубы подводки газа, воздуха и тока.
«А эти агрегаты где?» – спрашивает капитан.
«Демонтированы и теперь работают на „Светлане“, – отвечаю я.
«А-а-а…», – принимает к сведению капитан.
В ходе объяснений тех. директор жалуется на большую текучесть рабочей силы. Это отрицательно влияет на качество продукции.
«Мы обучаем рабочего в течение четырех недель», – говорит он. «Многие, из этих рабочих, проработав неделю, на завод больше не показываются. Кроме того, очень велико количество прогулов».
«Неужели Вы не имеете возможности воспрепятствовать этому?» – спрашивает инженер-полковник, удивлённый беспомощностью директора по отношению к рабочим.
Директор пожимает плечами. «До трёх дней рабочий имеет право не выходить на работу без документального объяснения причин» – говорит он. – «В случае более продолжительного периода времени рабочий обязан представить справку от врача».
«Что же может предпринять дирекция против прогульщиков и текучести рабочей силы?» – спрашивает инженер-полковник.
«В случаях, которые я только что упомянул, мы не имеем права уволить рабочего. Если же рабочий хочет уволиться, то мы не имеем права его удерживать», – отвечает директор.
«Я говорю не об увольнении, а о том, чтобы заставить рабочих работать», – настаивает инженер-полковник.
Директор смотрит непонимающе. «Bitte!» – произносит он, прося повторить вопрос. Инженер-полковник повторяет.
«Мы не имеем законных прав заставлять рабочих работать. Мы имеем только право увольнять тех, кто нарушает трудовой кодекс», – отвечает директор.
Возникает неловкая пауза. У немцев самым суровым наказанием является увольнение рабочего с завода. В СССР увольнение часто является для рабочего недостижимой мечтой.
Советский директор распоряжается рабочим полностью по своему усмотрению – он может перевести рабочего в порядке приказа на низшую и хуже оплачиваемую работу, может, или вернее обязан, отдать рабочего под суд за опоздание на работу на несколько минут.
Рабочий, со своей стороны, не имеет права оставить место работы без разрешения директора. В противном случае суд и тюрьма.
Мы привыкли к этому и для нас непонятна беспомощность немецкого директора. Он, в свою очередь, удивляется нашим, по его понятиям, диким вопросам. Два мира – две системы.
«Вы сказали о трудовом кодексе», – продолжает инженер-полковник. – «Скажите, пожалуйста, какие законные положения определяют на сегодняшний день взаимоотношения работодателя и рабочего? Законы гитлеровского времени?» «В основном германский трудовой кодекс был принят ещё во времена Бисмарка», – отвечает директор. – «Если не считать незначительных изменений, то он останется в силе и сегодня.
«Во времена Бисмарка?!» – недоверчиво переспрашивает инженер-полковник. – «Ведь это около 70 лет тому назад…» «Да», – говорит директор и по его лицу в первый раз мелькает еле заметная тень гордости. – «Социальное законодательство Германии считается одним из передовых в мире… Я хочу сказать в Западной Европе», – быстро поправляется он, вспомнив, что перед ним стоят советские офицеры.
Инженер-полковник смотрит на капитана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69