Лишь розовато-лиловое ползучее растение, что часто встречается вблизи железнодорожного полотна, уныло погибало от недостатка человеческого участия и внимания.Однако от сильной тоски по родине Тарвина спасло здоровое человеческое негодование. Толстый темнокожий мужчина, одетый во что-то белое и полупрозрачное, в чёрной бархатной шапочке, вышел из станционного здания. Местный житель, он же здешний железнодорожный начальник, обратил на Тарвина не больше внимания, чем на окружающую безжизненную природу: в сторону Ника он попросту не взглянул. В Тарвине проснулось нечто похожее на сочувствие к бунтовавшему Югу Бунтовавший Юг — речь скорее всего идёт о восстании сипаев — индийских воинских частей в Индии в 1857 — 1859 годах
.— Когда пойдёт следующий поезд на Ратор? — спросил он.— Нет никакого поезда, — ответил человек, тщательно подбирая слова и делая между ними паузы. Его речь звучала отрешённо и безлично, как звук фонографа.— Нет поезда? А где у вас расписание? Где путеводитель? Где указатель?— Совершенно нет — абсолютно нет — никакого поезда.— Тогда какого дьявола вы тут сидите?— Сэр, я начальник этой станции, а здесь запрещается богохульствовать в разговоре со служащими этой компании.— Ах вот как, начальник станции? Значит, запрещается, да? Так вот, друг мой, слушайте меня, вы, начальник станции, где даже поезд не останавливается, а надо выпрыгивать на ходу… Если вы дорожите своей жизнью, то говорите немедленно, как добраться до Ратора — ну же!Человек молчал.— Так что же мне делать? — возопил Запад.— А мне почём знать? — ответствовал Восток.Тарвин уставился на темнокожее существо в белом, оглядывая его снизу — начиная с хороших кожаных туфель и ажурных носков, натянутых на толстые икры, и кончая чёрной бархатной шапочкой. Взгляд восточного человека, бесстрастный и невозмутимый, как величественные фиолетовые горы, возвышавшиеся за станцией, заставил его на мгновение задуматься, стоило ли ради Кейт и ради Топаза приезжать сюда. Эта богохульная мысль, говорившая об утрате веры и крепости духа, только мелькнула в душе и исчезла.— Ваш билет, пожалуйста, — сказал бабу Бабу (инд.) — господин; обращение к образованному индийцу; иронически — индиец-интеллигент, получивший европейское образование.
.Чем дальше, тем хуже. Выходит, борись, отчаивайся, люби да хоть умирай у его ног, это существо будет лишь равнодушно исполнять свои обязанности, отбирая билеты у пассажиров.— Слушайте-ка, вы, — крикнул Тарвин, — мошенник в начищенных штиблетах, вы, желтоглазая алебастровая колонна… — Но продолжить он не смог — его речь превратилась в крик отчаяния и ярости. Пустыня равнодушно поглотила все звуки, а бабу с ужасающим спокойствием повернулся спиной к Тарвину, прошествовал в станционное здание и закрыл дверь за собой.Тарвин, подняв брови и выразительно насвистывая, позвякивал в кармане монетой в двадцать пять центов и рупией. Окошечко билетной кассы приоткрылось, и показалось бесстрастное лицо индуса.— Говоря как офисьяльное лицо, могу сообщить вам, что ваша честь может добраться до Ратора при посредстве телеги, запряжённой буйволами.— Найдите мне телегу, — сказал Тарвин.— Ваша честь пожалует мне комиссионные за посредничество?— Разумеется!Голова в чёрной шапочке хорошо постигала сказанное только тогда, когда оно сопровождалось соответствующим тоном.Окошечко закрылось. А потом, но отнюдь не сразу, раздался протяжный рёв, который можно сравнить разве что с рёвом утомлённого колдуна, снова и снова вызывающего дух, не желающий являться.— Моти! Моти! О-о-о!— Ах так, значит, есть и Моти, — прошептал Тарвин и, перепрыгнув через низенькую каменную ограду, с саквояжем в руках прошёл через билетную кассу и ступил на землю Раджпутаны. Его всегдашняя весёлость и уверенность в себе вернулись к нему вместе с надеждой двинуться в путь.Между ним самим и фиолетовым полукружьем гор лежало пятнадцать миль бесплодной никчёмной холмистой земли, кое-где усеянной обломками скал и деревьями, лишёнными листвы, пострадавшими от засухи, покрытыми пылью, бесцветными, как выгоревшие на солнце локоны живущего в прериях ребёнка. Если смотреть направо, то где-то очень-очень далеко мерцала серебристая вода солёного озера и в голубой дымке смутно угадывались очертания густого леса. Угрюмая, безлюдная, знойная пустыня, иссушенная бронзовым солнцем, вызывая чувство тоски по дому, поражала сходством с родными прериями и в то же время непохожестью на них.Откуда-то из-под земли — а по сути дела, как он чуть позже рассмотрел, из маленького пятнышка между двух набежавших друг на друга холмов, — из крохотной деревушки показался столб пыли, в центре которого катилась запряжённая волами телега. Отдалённый скрип колёс по мере приближения телеги превратился в настоящий визг; Тарвину был хорошо знаком этот звук: когда груз, шедший в Топаз, спускался под уклон, приходилось нажимать на тормоз и раздавался жуткий скрежет. Но здесь не было никакого груза. Колёса представляли собой распиленные комли деревьев — по большей части необработанные и незакругленные. Четыре не очищенных от коры жерди скрепляли углы телеги, сетчатые борта которой были сплетены из волокон дерева какао. Два буйвола, чуть покрупнее ньюфаундлендов, но меньше, чем коровы олдернейской породы Олдернейская порода — молочная корова, выведенная на острове Олдерни (Нормандские острова).
, тянули телегу, в которой нельзя было бы уместить и половину груза, обычного для лошади.Телега подкатила к станции, и буйволы, оглядев Тарвина, улеглись на землю. Тарвин уселся на свой саквояж, подпёр голову руками и, благодушно рассмеялся.— Ну же, пришёл ваш черёд, — поучал он бабу, — торгуйтесь. Я не тороплюсь.И началась сцена, исполненная красноречия и буйства. Скандал в Ледвиллском картёжном притоне был лишь слабой копией их препирательств. С начальника станции словно ветром сдуло его недавнюю невозмутимость. Он витийствовал, жестикулировал, проклинал и взывал; возница же, совершенно голый, если не считать голубой набедренной повязки, ни в чем ему не уступал. Оба указывали на Тарвина; казалось, они спорили о его происхождении и его родословной; но насколько Тарвин мог понять суть их спора, они прикидывали, сколько он весит. Когда они уже было пришли к полюбовному соглашению, разногласия вспыхнули вновь и пришлось все начинать сначала, то есть вновь оценить как самого Тарвина, так и трудности путешествия в Ратор.Первые десять минут Тарвин аплодировал то начальнику станции, то вознице, бесстрастно стравливая их друг с другом. Затем он умолял их прекратить препирательства, но, когда они не вняли его мольбам, он вдруг почувствовал, что зной становится нестерпимым, и стал поносить их на чем свет.Возница на минуту замолчал в изнеможении, и тут бабу повернулся к Тарвину и, схватив его за руку, закричал, а точнее, завопил:— Все уладить, сэр! Все уладить! Этот человек — он человек совсем не образованный, сэр. Вы давать деньги мне, я все уладить.С быстротой мысли возница схватил Тарвина за другую руку и на каком-то незнакомом языке умолял не слушать его посредника-противника. Когда Тарвин сделал шаг назад, они последовали за ним, воздев руки в мольбе и возмущении, при этом начальник станции сразу разучился говорить по-английски, а возница забыл о том, что к белому человеку следует относиться с уважением.Тарвин, вырвавшись из их рук, швырнул свой саквояж в телегу, запрыгнул в неё сам и крикнул единственное известное ему индийское слово. К счастью, оказалось, что это слово приводит в движение всю Индию — «Чалло!», что в переводе означает «Поехали!».
Итак, оставив позади раздор и отчаяние, Николае Тарвин из штата Колорадо двинулся в путь по пустыне Раджпутана. VI Под влиянием некоторых обстоятельств четыре дня могут превратиться в вечность. Этих-то обстоятельств Тарвин и хлебнул сполна, путешествуя в телеге, с которой он сполз лишь через девяносто шесть часов после того, как буйволы, лежавшие в пыли на станции Равут, поднялись на ноги. Они тянулись и не кончались, эти часы, как сводящий с ума, скрипучий, покрытый пылью медленный караван. За час буйволы проходили две с половиной мили.В Топазе — в благословенном, счастливом Топазе! — кто-то успевал разбогатеть и разориться, пока повозка медленно продвигалась вперёд по раскалённому докрасна высохшему руслу реки, зажатому между двумя песчаными горами.Большие серые журавли с высоко поднятыми ярко-алыми головками гордо прогуливались по высокой траве, растущей в небольших болотцах у подножия холмов. Бекас и перепёлка даже не утруждали себя тем, чтобы вылететь прямо из-под ног буйволов, и однажды утром на сверкающем в лучах рассвета утёсе Тарвин увидел двух молодых пантер, играющих друг с другом, как котята.Отъехав на несколько миль от Равута, возница вынул откуда-то снизу, из-под сиденья, саблю, которую повесил себе на шею, и время от времени подгонял ею буйволов. Тарвин заметил, что в этой стране все ходили вооружённые, как и у него на родине. Но ему пришло в голову, что топорно сработанный кусок стали длиной в три фута не шёл ни в какое сравнение со столь быстрым оружием, как его тонкой работы револьвер.Раз он вскочил на ноги в повозке и громко закричал, потому что ему показалось, что он видит белое полотно так хорошо знакомого американского фургона переселенцев. Но оказалось, что это всего-навсего огромный воз хлопка, который тащили шесть буйволов и который то поднимался по гребню горы, то нырял вниз. И на протяжении всего пути его жгло палящее индийское солнце, а он только диву давался, как это он. мог в своё время осмелиться восхвалять жаркое солнце Колорадо, светившее круглый год. На рассвете скалы блистали, как алмазы, и в полдень было больно смотреть на речной песок, сверкавший миллионами искр. В вечернюю пору поднимался холодный сухой ветер, и горы, лежащие у горизонта, в свете заходящего солнца окрашивались в сотни цветов. И тут Тарвин понял смысл выражения «блистающий Восток», ибо горы превращались в груды рубинов и аметистов, а туман в долинах между скалами становился опаловым. Лёжа на спине в повозке, Ник смотрел на небо, мечтал об ожерелье под названием Наулака и спрашивал себя, сможет ли оно соперничать с этой великолепной природой.«Облака знают о моем замысле и не собираются в тучи, — думал он. — Это доброе предзнаменование.»Он вынашивал в душе простой и ясный план покупки Наулаки: чтобы заплатить за неё хорошую цену, надо собрать деньги с жителей Топаза, для чего, в свою очередь, выпустить облигации, конечно, не объявляя об истинной цели этой операции. В Топазе это вполне возможно — так, во всяком случае, казалось Тарвину, а если бы махараджа Махараджа (инд.) — букв. «великий раджа» — титул крупнейших владетельных князей в Индии. «Раджа» обычно переводится на русский язык как «князь», хотя на разнообразных языках Индии этот термин, обозначающий владетеля, может дословно значить и «король». Признав власть английского короля — императора Индии, индийские монархи как бы утратили право именоваться «Вашими Величествами», став «Вашими Высочествами», но для своих поданных, обращавшихся к ним на местных языках, все осталось по-прежнему. Киплинг передаёт на английском тонкости местного этикета.
заломил слишком высокую цену, то можно было бы учредить синдикат.Раскачиваясь из стороны в сторону, получая синяки и шишки от ударов о борта повозки, Тарвин думал о том, где теперь Кейт. Если все складывалось хорошо, то к этому времени она могла уже быть в Бомбее. Он пришёл к этому выводу, тщательно изучив её маршрут; но девушка, путешествующая без попутчиков, не смогла бы перебраться из одного полушария в другое так же быстро, как свободный, ничем не связанный мужчина, подогреваемый любовью к ней и к Топазу. Возможно, она задержалась на какое-то время в Бомбее, в миссии Зенана, потому что нуждалась в отдыхе. Он отказывался от мысли, что она могла заболеть дорогой. Нет, она отдыхала в Бомбее, запасалась необходимыми вещами в дорогу, впитывала в себя чудеса этой незнакомой страны, которые он столь презрительно отринул, пустившись в путь; самое позднее через несколько дней она должна быть в Раторе, конечном пункте его путешествия.Он улыбнулся и почмокал губами от удовольствия при мысли об их скорой встрече. Ему было приятно и весело представлять себе, что она сейчас думает о нем и о его местонахождении.Он выехал из Топаза в Сан-Франциско ночным поездом, когда прошло чуть более суток после его разговора с миссис Матри — не попрощавшись ни с кем и никому не сказав, куда едет. Возможно, Кейт и удивилась тому, с каким жаром он прощался с ней в тот вечер, у дома её отца, когда они вернулись с Горячих Ключей. Но она ничего не сказала ему, а он сумел уйти, не проговорившись, хотя это и потребовало от него известных усилий. На следующий день, потерпев при этом убытки, он продал несколько своих городских участков — ему нужны были деньги на поездку; но никто не обратил на это особого внимания, поскольку в интересах своего бизнеса он уже неоднократно проделывал нечто подобное. И наконец, настал тот час, когда он смотрел на мерцающие огни Топаза, стоя на задней платформе поезда, медленно взбирающегося вверх к континентальному водоразделу, будучи в полной уверенности в том, что город, ради которого он направился в Индию и который ожидало благословенное процветание, этот город не сумел «раскусить» Тарвина и догадаться о его благодетельном плане. А чтобы быть уже окончательно уверенным в том, что город получит нужную версию его внезапного исчезновения, Тарвин под строжайшей тайной поведал кондуктору, как всегда, выкуривая с ним по сигаре, что намерен привести в исполнение маленький план, связанный с добычей золота на Аляске, а для этого ему потребуется пробыть там какое-то время.Правда, Тарвина застал врасплох вопрос кондуктора о том, как же он намерен поступить с выборами. Но и здесь он нашёлся что ответить. Он сказал, что этот вопрос уже решён. Чтобы объяснить кондуктору, каким же именно образом был решён этот вопрос, он должен был бы посвятить его в подробности ещё одного плана, но поскольку и здесь нужна была строжайшая тайна, то сделать это оказалось невозможно, да и не нужно.Однако теперь он задавал себе вопрос, сработает ли его манёвр и сдержит ли миссис Матри своё слово: телеграфирует ли она в Ратор о результатах выборов? Забавно, что пришлось поручить женщине эту миссию — дать ему знать о том, стал ли он членом Законодательного собрания штата Колорадо или нет? Но ведь она была единственным живым существом, знавшим его адрес, а так как сама идея, кажется, нравилась ей и вполне вписывалась в их «очаровательный заговор» (она называла это именно так), то Тарвин был доволен.Когда он успел вполне смириться с тем, что глазам его не суждено больше увидеть белого человека, а ушам — услышать вразумительную речь, повозка въехала в узкое ущелье между двумя горами и остановилась перед точной копией здания станции Равут. Дом имел форму куба и был выстроен из красного песчаника, но зато (Тарвин готов был встать перед ним на колени за это) в нем было полно белых людей. Все они были раздеты почти донага и лежали в шезлонгах на веранде, а рядом с каждым стоял видавший виды чемодан из воловьей кожи.Тарвин, с трудом распрямляя затёкшие ноги, выбрался из телеги. Лицо его превратилось в маску из пыли. Такую пыль оставляет после себя песчаная буря или циклон. От заглаженных складок на его одежде не осталось и следа, а его некогда чёрная американская визитка на четырех пуговицах стала жемчужно-белой. Невозможно было сказать, где кончались его брюки и где начинались ботинки — они сливались в одно целое. Пыль падала с него и клубилась в воздухе при каждом его движении. Он было начал горячо благодарить Господа за благополучное окончание путешествия, но мучительно закашлялся от пыли. Протирая страдающие от режущей боли глаза, он шагнул на веранду и произнёс:— Добрый вечер, джентльмены. Нет ли здесь чего-нибудь выпить?Никто не приподнялся, чтобы поприветствовать его, правда, кто-то позвал слугу. А один из присутствующих, человек с невыразительным бесцветным лицом, одетый в просторное платье из тонкого жёлтого шелка, сидевшее на его фигуре, как шелуха на высохшей скорлупе ореха, кивнул Тарвину и спросил совершенно незаинтересованным тоном:— А вы здесь от какой компании?«Как? Неужели и здесь они тоже есть?» — подумал Тарвин, расценив этот вопрос как тайный пароль, по которому коммивояжёры всегда и везде узнают друг друга.Он прошёл вдоль длинного ряда и каждому с чистосердечной радостью и благодарностью пожал руку и лишь потом задумался над тем, чем Восток отличается от Запада, и спросил себя, неужели эти праздные, изнывающие от безделья, неразговорчивые люди могли иметь какое-то отношение к той профессии, с представителями которой в поездах и отелях он уже много лет обменивался как товарами, так и занимательными житейскими историями и политическими прогнозами?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
.— Когда пойдёт следующий поезд на Ратор? — спросил он.— Нет никакого поезда, — ответил человек, тщательно подбирая слова и делая между ними паузы. Его речь звучала отрешённо и безлично, как звук фонографа.— Нет поезда? А где у вас расписание? Где путеводитель? Где указатель?— Совершенно нет — абсолютно нет — никакого поезда.— Тогда какого дьявола вы тут сидите?— Сэр, я начальник этой станции, а здесь запрещается богохульствовать в разговоре со служащими этой компании.— Ах вот как, начальник станции? Значит, запрещается, да? Так вот, друг мой, слушайте меня, вы, начальник станции, где даже поезд не останавливается, а надо выпрыгивать на ходу… Если вы дорожите своей жизнью, то говорите немедленно, как добраться до Ратора — ну же!Человек молчал.— Так что же мне делать? — возопил Запад.— А мне почём знать? — ответствовал Восток.Тарвин уставился на темнокожее существо в белом, оглядывая его снизу — начиная с хороших кожаных туфель и ажурных носков, натянутых на толстые икры, и кончая чёрной бархатной шапочкой. Взгляд восточного человека, бесстрастный и невозмутимый, как величественные фиолетовые горы, возвышавшиеся за станцией, заставил его на мгновение задуматься, стоило ли ради Кейт и ради Топаза приезжать сюда. Эта богохульная мысль, говорившая об утрате веры и крепости духа, только мелькнула в душе и исчезла.— Ваш билет, пожалуйста, — сказал бабу Бабу (инд.) — господин; обращение к образованному индийцу; иронически — индиец-интеллигент, получивший европейское образование.
.Чем дальше, тем хуже. Выходит, борись, отчаивайся, люби да хоть умирай у его ног, это существо будет лишь равнодушно исполнять свои обязанности, отбирая билеты у пассажиров.— Слушайте-ка, вы, — крикнул Тарвин, — мошенник в начищенных штиблетах, вы, желтоглазая алебастровая колонна… — Но продолжить он не смог — его речь превратилась в крик отчаяния и ярости. Пустыня равнодушно поглотила все звуки, а бабу с ужасающим спокойствием повернулся спиной к Тарвину, прошествовал в станционное здание и закрыл дверь за собой.Тарвин, подняв брови и выразительно насвистывая, позвякивал в кармане монетой в двадцать пять центов и рупией. Окошечко билетной кассы приоткрылось, и показалось бесстрастное лицо индуса.— Говоря как офисьяльное лицо, могу сообщить вам, что ваша честь может добраться до Ратора при посредстве телеги, запряжённой буйволами.— Найдите мне телегу, — сказал Тарвин.— Ваша честь пожалует мне комиссионные за посредничество?— Разумеется!Голова в чёрной шапочке хорошо постигала сказанное только тогда, когда оно сопровождалось соответствующим тоном.Окошечко закрылось. А потом, но отнюдь не сразу, раздался протяжный рёв, который можно сравнить разве что с рёвом утомлённого колдуна, снова и снова вызывающего дух, не желающий являться.— Моти! Моти! О-о-о!— Ах так, значит, есть и Моти, — прошептал Тарвин и, перепрыгнув через низенькую каменную ограду, с саквояжем в руках прошёл через билетную кассу и ступил на землю Раджпутаны. Его всегдашняя весёлость и уверенность в себе вернулись к нему вместе с надеждой двинуться в путь.Между ним самим и фиолетовым полукружьем гор лежало пятнадцать миль бесплодной никчёмной холмистой земли, кое-где усеянной обломками скал и деревьями, лишёнными листвы, пострадавшими от засухи, покрытыми пылью, бесцветными, как выгоревшие на солнце локоны живущего в прериях ребёнка. Если смотреть направо, то где-то очень-очень далеко мерцала серебристая вода солёного озера и в голубой дымке смутно угадывались очертания густого леса. Угрюмая, безлюдная, знойная пустыня, иссушенная бронзовым солнцем, вызывая чувство тоски по дому, поражала сходством с родными прериями и в то же время непохожестью на них.Откуда-то из-под земли — а по сути дела, как он чуть позже рассмотрел, из маленького пятнышка между двух набежавших друг на друга холмов, — из крохотной деревушки показался столб пыли, в центре которого катилась запряжённая волами телега. Отдалённый скрип колёс по мере приближения телеги превратился в настоящий визг; Тарвину был хорошо знаком этот звук: когда груз, шедший в Топаз, спускался под уклон, приходилось нажимать на тормоз и раздавался жуткий скрежет. Но здесь не было никакого груза. Колёса представляли собой распиленные комли деревьев — по большей части необработанные и незакругленные. Четыре не очищенных от коры жерди скрепляли углы телеги, сетчатые борта которой были сплетены из волокон дерева какао. Два буйвола, чуть покрупнее ньюфаундлендов, но меньше, чем коровы олдернейской породы Олдернейская порода — молочная корова, выведенная на острове Олдерни (Нормандские острова).
, тянули телегу, в которой нельзя было бы уместить и половину груза, обычного для лошади.Телега подкатила к станции, и буйволы, оглядев Тарвина, улеглись на землю. Тарвин уселся на свой саквояж, подпёр голову руками и, благодушно рассмеялся.— Ну же, пришёл ваш черёд, — поучал он бабу, — торгуйтесь. Я не тороплюсь.И началась сцена, исполненная красноречия и буйства. Скандал в Ледвиллском картёжном притоне был лишь слабой копией их препирательств. С начальника станции словно ветром сдуло его недавнюю невозмутимость. Он витийствовал, жестикулировал, проклинал и взывал; возница же, совершенно голый, если не считать голубой набедренной повязки, ни в чем ему не уступал. Оба указывали на Тарвина; казалось, они спорили о его происхождении и его родословной; но насколько Тарвин мог понять суть их спора, они прикидывали, сколько он весит. Когда они уже было пришли к полюбовному соглашению, разногласия вспыхнули вновь и пришлось все начинать сначала, то есть вновь оценить как самого Тарвина, так и трудности путешествия в Ратор.Первые десять минут Тарвин аплодировал то начальнику станции, то вознице, бесстрастно стравливая их друг с другом. Затем он умолял их прекратить препирательства, но, когда они не вняли его мольбам, он вдруг почувствовал, что зной становится нестерпимым, и стал поносить их на чем свет.Возница на минуту замолчал в изнеможении, и тут бабу повернулся к Тарвину и, схватив его за руку, закричал, а точнее, завопил:— Все уладить, сэр! Все уладить! Этот человек — он человек совсем не образованный, сэр. Вы давать деньги мне, я все уладить.С быстротой мысли возница схватил Тарвина за другую руку и на каком-то незнакомом языке умолял не слушать его посредника-противника. Когда Тарвин сделал шаг назад, они последовали за ним, воздев руки в мольбе и возмущении, при этом начальник станции сразу разучился говорить по-английски, а возница забыл о том, что к белому человеку следует относиться с уважением.Тарвин, вырвавшись из их рук, швырнул свой саквояж в телегу, запрыгнул в неё сам и крикнул единственное известное ему индийское слово. К счастью, оказалось, что это слово приводит в движение всю Индию — «Чалло!», что в переводе означает «Поехали!».
Итак, оставив позади раздор и отчаяние, Николае Тарвин из штата Колорадо двинулся в путь по пустыне Раджпутана. VI Под влиянием некоторых обстоятельств четыре дня могут превратиться в вечность. Этих-то обстоятельств Тарвин и хлебнул сполна, путешествуя в телеге, с которой он сполз лишь через девяносто шесть часов после того, как буйволы, лежавшие в пыли на станции Равут, поднялись на ноги. Они тянулись и не кончались, эти часы, как сводящий с ума, скрипучий, покрытый пылью медленный караван. За час буйволы проходили две с половиной мили.В Топазе — в благословенном, счастливом Топазе! — кто-то успевал разбогатеть и разориться, пока повозка медленно продвигалась вперёд по раскалённому докрасна высохшему руслу реки, зажатому между двумя песчаными горами.Большие серые журавли с высоко поднятыми ярко-алыми головками гордо прогуливались по высокой траве, растущей в небольших болотцах у подножия холмов. Бекас и перепёлка даже не утруждали себя тем, чтобы вылететь прямо из-под ног буйволов, и однажды утром на сверкающем в лучах рассвета утёсе Тарвин увидел двух молодых пантер, играющих друг с другом, как котята.Отъехав на несколько миль от Равута, возница вынул откуда-то снизу, из-под сиденья, саблю, которую повесил себе на шею, и время от времени подгонял ею буйволов. Тарвин заметил, что в этой стране все ходили вооружённые, как и у него на родине. Но ему пришло в голову, что топорно сработанный кусок стали длиной в три фута не шёл ни в какое сравнение со столь быстрым оружием, как его тонкой работы револьвер.Раз он вскочил на ноги в повозке и громко закричал, потому что ему показалось, что он видит белое полотно так хорошо знакомого американского фургона переселенцев. Но оказалось, что это всего-навсего огромный воз хлопка, который тащили шесть буйволов и который то поднимался по гребню горы, то нырял вниз. И на протяжении всего пути его жгло палящее индийское солнце, а он только диву давался, как это он. мог в своё время осмелиться восхвалять жаркое солнце Колорадо, светившее круглый год. На рассвете скалы блистали, как алмазы, и в полдень было больно смотреть на речной песок, сверкавший миллионами искр. В вечернюю пору поднимался холодный сухой ветер, и горы, лежащие у горизонта, в свете заходящего солнца окрашивались в сотни цветов. И тут Тарвин понял смысл выражения «блистающий Восток», ибо горы превращались в груды рубинов и аметистов, а туман в долинах между скалами становился опаловым. Лёжа на спине в повозке, Ник смотрел на небо, мечтал об ожерелье под названием Наулака и спрашивал себя, сможет ли оно соперничать с этой великолепной природой.«Облака знают о моем замысле и не собираются в тучи, — думал он. — Это доброе предзнаменование.»Он вынашивал в душе простой и ясный план покупки Наулаки: чтобы заплатить за неё хорошую цену, надо собрать деньги с жителей Топаза, для чего, в свою очередь, выпустить облигации, конечно, не объявляя об истинной цели этой операции. В Топазе это вполне возможно — так, во всяком случае, казалось Тарвину, а если бы махараджа Махараджа (инд.) — букв. «великий раджа» — титул крупнейших владетельных князей в Индии. «Раджа» обычно переводится на русский язык как «князь», хотя на разнообразных языках Индии этот термин, обозначающий владетеля, может дословно значить и «король». Признав власть английского короля — императора Индии, индийские монархи как бы утратили право именоваться «Вашими Величествами», став «Вашими Высочествами», но для своих поданных, обращавшихся к ним на местных языках, все осталось по-прежнему. Киплинг передаёт на английском тонкости местного этикета.
заломил слишком высокую цену, то можно было бы учредить синдикат.Раскачиваясь из стороны в сторону, получая синяки и шишки от ударов о борта повозки, Тарвин думал о том, где теперь Кейт. Если все складывалось хорошо, то к этому времени она могла уже быть в Бомбее. Он пришёл к этому выводу, тщательно изучив её маршрут; но девушка, путешествующая без попутчиков, не смогла бы перебраться из одного полушария в другое так же быстро, как свободный, ничем не связанный мужчина, подогреваемый любовью к ней и к Топазу. Возможно, она задержалась на какое-то время в Бомбее, в миссии Зенана, потому что нуждалась в отдыхе. Он отказывался от мысли, что она могла заболеть дорогой. Нет, она отдыхала в Бомбее, запасалась необходимыми вещами в дорогу, впитывала в себя чудеса этой незнакомой страны, которые он столь презрительно отринул, пустившись в путь; самое позднее через несколько дней она должна быть в Раторе, конечном пункте его путешествия.Он улыбнулся и почмокал губами от удовольствия при мысли об их скорой встрече. Ему было приятно и весело представлять себе, что она сейчас думает о нем и о его местонахождении.Он выехал из Топаза в Сан-Франциско ночным поездом, когда прошло чуть более суток после его разговора с миссис Матри — не попрощавшись ни с кем и никому не сказав, куда едет. Возможно, Кейт и удивилась тому, с каким жаром он прощался с ней в тот вечер, у дома её отца, когда они вернулись с Горячих Ключей. Но она ничего не сказала ему, а он сумел уйти, не проговорившись, хотя это и потребовало от него известных усилий. На следующий день, потерпев при этом убытки, он продал несколько своих городских участков — ему нужны были деньги на поездку; но никто не обратил на это особого внимания, поскольку в интересах своего бизнеса он уже неоднократно проделывал нечто подобное. И наконец, настал тот час, когда он смотрел на мерцающие огни Топаза, стоя на задней платформе поезда, медленно взбирающегося вверх к континентальному водоразделу, будучи в полной уверенности в том, что город, ради которого он направился в Индию и который ожидало благословенное процветание, этот город не сумел «раскусить» Тарвина и догадаться о его благодетельном плане. А чтобы быть уже окончательно уверенным в том, что город получит нужную версию его внезапного исчезновения, Тарвин под строжайшей тайной поведал кондуктору, как всегда, выкуривая с ним по сигаре, что намерен привести в исполнение маленький план, связанный с добычей золота на Аляске, а для этого ему потребуется пробыть там какое-то время.Правда, Тарвина застал врасплох вопрос кондуктора о том, как же он намерен поступить с выборами. Но и здесь он нашёлся что ответить. Он сказал, что этот вопрос уже решён. Чтобы объяснить кондуктору, каким же именно образом был решён этот вопрос, он должен был бы посвятить его в подробности ещё одного плана, но поскольку и здесь нужна была строжайшая тайна, то сделать это оказалось невозможно, да и не нужно.Однако теперь он задавал себе вопрос, сработает ли его манёвр и сдержит ли миссис Матри своё слово: телеграфирует ли она в Ратор о результатах выборов? Забавно, что пришлось поручить женщине эту миссию — дать ему знать о том, стал ли он членом Законодательного собрания штата Колорадо или нет? Но ведь она была единственным живым существом, знавшим его адрес, а так как сама идея, кажется, нравилась ей и вполне вписывалась в их «очаровательный заговор» (она называла это именно так), то Тарвин был доволен.Когда он успел вполне смириться с тем, что глазам его не суждено больше увидеть белого человека, а ушам — услышать вразумительную речь, повозка въехала в узкое ущелье между двумя горами и остановилась перед точной копией здания станции Равут. Дом имел форму куба и был выстроен из красного песчаника, но зато (Тарвин готов был встать перед ним на колени за это) в нем было полно белых людей. Все они были раздеты почти донага и лежали в шезлонгах на веранде, а рядом с каждым стоял видавший виды чемодан из воловьей кожи.Тарвин, с трудом распрямляя затёкшие ноги, выбрался из телеги. Лицо его превратилось в маску из пыли. Такую пыль оставляет после себя песчаная буря или циклон. От заглаженных складок на его одежде не осталось и следа, а его некогда чёрная американская визитка на четырех пуговицах стала жемчужно-белой. Невозможно было сказать, где кончались его брюки и где начинались ботинки — они сливались в одно целое. Пыль падала с него и клубилась в воздухе при каждом его движении. Он было начал горячо благодарить Господа за благополучное окончание путешествия, но мучительно закашлялся от пыли. Протирая страдающие от режущей боли глаза, он шагнул на веранду и произнёс:— Добрый вечер, джентльмены. Нет ли здесь чего-нибудь выпить?Никто не приподнялся, чтобы поприветствовать его, правда, кто-то позвал слугу. А один из присутствующих, человек с невыразительным бесцветным лицом, одетый в просторное платье из тонкого жёлтого шелка, сидевшее на его фигуре, как шелуха на высохшей скорлупе ореха, кивнул Тарвину и спросил совершенно незаинтересованным тоном:— А вы здесь от какой компании?«Как? Неужели и здесь они тоже есть?» — подумал Тарвин, расценив этот вопрос как тайный пароль, по которому коммивояжёры всегда и везде узнают друг друга.Он прошёл вдоль длинного ряда и каждому с чистосердечной радостью и благодарностью пожал руку и лишь потом задумался над тем, чем Восток отличается от Запада, и спросил себя, неужели эти праздные, изнывающие от безделья, неразговорчивые люди могли иметь какое-то отношение к той профессии, с представителями которой в поездах и отелях он уже много лет обменивался как товарами, так и занимательными житейскими историями и политическими прогнозами?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23