Улыбка у него была хорошая: добрая и открытая.
– Толково, – оценил он. – Вроде бы за объединение земель радеешь, даже готов Юрию Всеволодовичу уступить главенство над всем войском (он уж своего не упустит!), а на деле… Думаешь, он поверит в то, что за его спиной новгородский князь ведет переговоры с Батыем? А ведь поверит. Его жизнь научила верить всему плохому. Ты молодец.
Его звали Малх. Впервые он появился на Белоозере прошлой зимой, и случилось это прямо посреди санной дороги, что пролегала по руслу замерзшей реки. Олег Йаландович, развлечения ради пустивший свою любимицу Луну в галоп, оторвался от двух сопровождающих и скакал по белому полю в одиночестве, опьяненный ветром, легким морозцем и свободою – статный, красивый, в алом плаще, развевающемся за спиной…
Старик появился на дороге неожиданно, будто вынырнул из полыньи. Встал, опираясь на посох, посмотрел Олегу в глаза. Тот едва успел натянуть повод и грозно спросил:
– Жить надоело, смерд? Кто таков?
И услышал в ответ:
– Здрав будь, княже. Не гневайся, поговорить надо. Сошел бы ты с коня, а то мне, старому, трудновато башку задирать.
Олег едва не задохнулся.
– Да как ты смеешь…
«Зарубить не зарублю (хоть старый сморчок и заслуживает), но уж кнутом отстегаю», – решил он и протянул руку… Пальцы в рукавице словно свело судорогой. Лошадь встала как вкопанная, ни назад, ни вперед, только глаза косят и пар валит из ноздрей. Олег оглянулся через плечо. Русло в этих местах было прямое, точно рукотворное, левый берег круто поднимался вверх, и чуть подальше впереди, на голой возвышенности, стояла крепость Селижар – туда князь и держал путь. Воевода Желоб, поди, уже встречает перед воротами, а Гришка Соболек – взобравшись на въездную башню, оттуда скорее заметишь.
Сзади не было никого – ни телохранителей, ни даже конного и санного следа, раз проложенного еще в начале зимы, как только лед на реке стал. Впереди стелился странный белесый туман – легкий, невесомый, но за ним исчез вдруг и каменистый заснеженный холм, и кременец… Они были вдвоем. Олег медленно отнял руку от кнутовища (пальцы тут же вновь сделались послушными) и сошел на землю.
– Ты колдун? – глухо спросил он.
– Упаси боже! – старец истово перекрестился. – Просто повстречал тебя. Теперь спросить хочу кое о чем. А кое-что занятное могу и сам рассказать.
– Как тебя звать?
– Зови Малхом, – добродушно ответил старичок. Впрочем, он лишь с первого взгляда казался таким уж древним. А одеть по-другому, постричь бороденку, убрать явно нарочитую сутулость… Олег попытался прикинуть, которую зиму живет на свете его новый знакомый. Получилось из рук вон плохо.
– Я слушаю, – хрипло сказал он. – Только не воображай, что напугал меня. Кишка тонка.
Малх поковырял снег длинным посохом, пожевал сухими губами и тихо проговорил:
– Вот, значит, каков ты, сын Йаланда Вепря…
– Ты знал моего отца?
– Да. И еще я знал когда-то твоего сводного брата, унязора Пуркаса, – того, что погиб от руки князя Василия.
– Василий Константинович тоже давно в земле, – холодно отозвался Олег. – А Пуркас… Какой он мне брат? У нас разные отцы. Если это все, то сгинь, пока я не осерчал.
– Я еще хотел напомнить, что открыл тебе отец перед смертью, когда лежал в хибарке Патраша Мокроступа, в Серовом займище.
Губы Олега побелели. С трудом преодолевая нахлынувшую слабость, он шагнул вперед, и правая рука против воли стиснула черен длинного прямого меча.
– Хочешь меня убить? – улыбнулся Малх.
Йаланд Вепрь лежал в грязной постели под ворохом бараньих шкур – заострившееся лицо, темные круги под безумными глазами, широкая несвежая повязка с бурыми пятнами крови поперек груди… Жизнь вытекала из некогда могучего тела по капле, тягуче и медленно. У пятнадцатилетнего Ольгеса (кто бы в тот момент угадал в нем княжеского сына?) нет-нет, да мелькала мысль оборвать жизнь отца сразу, одним движением руки (длинный нож в берестяном чехле за пазухой). Насколько это было бы милосерднее! Иногда ему казалось, что взгляд умирающего молил о том же. Бескровные губы шептали… Нет, они не просили о смерти. Ольгес наклонился, морщась от тошнотворных запахов. Йаланд пытался что-то сказать.
– Молчите, отец, – проговорил юноша. – Вам нужно беречь силы.
Но тот продолжал что-то едва различимо нашептывать, вцепившись посиневшими пальцами в руку сына. И Ольгес волей-неволей начал вслушиваться…
Их цивилизация почти не оставила следов на этой Земле. Иногда, крайне редко, какой-нибудь археолог или искатель кладов натыкался волей случая на свидетельства Их пребывания здесь, но равнодушно проходил мимо, так и не распознав ценности находки. Они не строили городов (в нашем понимании этого слова) и не оставили после себя ни письменных документов, ни произведений искусства (у Них не возникло искусства в том значении, которое понятно нам).
Они высадились на Нептун и Марс и построили межпланетные станции на пути к соседним звездным скоплениям, когда люди на Земле учились шить звериные шкуры иглами, сделанными из рыбьих костей. Их ученые проникали в тайны атома и далеких галактик, побеждали смертельные болезни и старость, делали небезуспешные попытки преодолеть гравитацию и открывали секрет перемещений во времени. Но вместе с тем Они ставили опасные эксперименты с боевой магией, боролись за власть, накапливали громадные запасы Черной энергии, и однажды эта страшная сила обернулась против своих создателей. Они решили, что пришла пора встать вровень с богами. Боги жестоко отомстили за такое непослушание…
– Шар – это сосредоточие могущества тех, кого называют Древними, – сказал Малх, в задумчивости перебирая алмазные четки (иноземная забава, отдающая богопротивным язычеством. Олег поморщился, но промолчал). – Одним он дает богатство, другим – способность повелевать, третьим – особые знания, четвертым – тем, кто отваживается идти до конца, – открывает ворота за границу мира, где сами понятия добра и зла перестают что-либо означать.
– Этот Шар создали Древние? Они были настолько могущественны?
– Не думаю, – ответил старец. – Скорее они тоже получили его в наследство – может быть, от тех, кто населял Землю задолго до Них… А возможно – от каких-то иных, высших сил, обитающих далеко среди .звезд. Нам про это знать не дано.
– А что хочешь получить ты? – вдруг спросил Олег.
Малх помолчал. Лампада на столе почти погасла, святой лик на иконе, будто устыдившись чего-то, утонул во тьме, лишь большие глаза глядели печально и осуждающе да тускло блестел серебряный оклад.
– Я был одним из десяти Хранителей, – наконец сказал он. – Когда стало ясно, что цивилизация не выживет (тысячи лет непрерывных кармических войн истощили генофонд, планета превращалась в ядовитый черный сгусток – Древние знали, что находятся на грани гибели, но остановиться уже не могли), Совет Посвященных решил сохранить Шар для тех, кто придет на Землю после них. Только мне не было никакого дела до грядущих поколений…
– И что же ты сделал? – цепенея от ужаса, спросил князь Олег. На секунду перед глазами возникло видение: сожженный город на неведомой земле, безобразные рваные раны на нежном белом покрове, падающие с черного неба белые громадные хлопья снега, заносящие искореженные развалины, все еще хранящие следы былой красоты. Торчащие вверх обугленные балки, ввалившиеся внутрь стены, и везде – на улицах, на широких мостовых, залитых чем-то вроде темного блестящего стекла, на порогах руин – мертвые. Никто не справит по ним поминальную тризну, жадные звери не потревожат костей, и вороны не выклюют глаза из безжизненных глазниц… Да и нельзя тут разобрать, кто при жизни был зверем, кто птицей, кто человеком – теперь это просто холмики невесомой странно светящейся пыли. Все здесь светится зеленоватым призрачным сиянием, даже снег, который продолжает валить с неба вот уже много веков…
– Ты украл Шар, – утвердительно сказал Олег.
– Нет, – глухо отозвался старик. – Кто-то меня опередил.
Он кривовато усмехнулся, бросил четки на стол, и они вдруг вспыхнули (князь собрал всю волю в кулак, чтобы не отпрянуть назад, – то-то бы этот вурдалак повеселился!) и исчезли, будто их и не было. Даже пепла не осталось.
– Знаешь, княже, я очень долго живу на свете (правда, иногда спрашиваю себя, на каком. На том или на этом). Так долго, что растерял все желания, которые когда-то меня сжигали живьем. Я не хочу ни богатства, ни власти, ни знаний (все труха и суета). Я хочу единственного: найти того, кто когда-то перешел мне дорогу. А Шар… Что ж, если ты сумеешь найти его – он твой. Только имей в виду: завладеть им может далеко не каждый. Шар сам выбирает, кого подпустить к себе, а кого отвергнуть.
«А ну как он и меня отвергнет?» – захотелось сказать Олегу. Но спросил другое:
– Что же будет, если у меня получится?
– То есть что будет, если Шар примет тебя? – Малх вдруг стал серьезным. – Тогда берегись, Ольгес сын Йаланда Вепря. Я и ржавого гвоздя не дам за твою жизнь.
"…Я в то утро была чем-то занята в горнице. Правду сказать, иной думает: княгиня – это та, что день с утра до вечера сидит на скамье, покрытой дорогим ковром, в парчовых одеждах – таких тяжелых, что только сидеть и можно. Ну, еще пройтись туда-сюда по горнице, ножки размять. А кругом – бояре, точно верные псы, одно движение пальчика – и помчатся наперегонки выполнять прихоти любимой госпожи. А сама способна разве что золотую ложку ко рту поднести.
Так – да не так. Князь с княгиней – хозяева в доме, а дом держать ох как непросто. Особенно если домина громадный, с целый город размером. Я же последние годы управлялась с Житневом одна – с тех самых пор, как батюшка Василий Константинович сгинул в странной и давней войне. Так я и стала, сна чала вкривь и вкось, а потом все увереннее править княжеством: разбирала судные дела, постигала искусство дипломатии (соседи были воинственны и коварны, того и гляди сжуют и костей не выплюнут, приходилось держать ухо востро, а иногда – проявлять совсем не женскую твердость). Ездила за данью по дальним погостам, где жили люди угрюмые и диковатые, привыкшие к суровой вольности. Там меня сначала не побоялись, чуть ли не отправили подобру-поздорову. Пришлось силой отстаивать свое право, пока крепко-накрепко не усвоили: я их госпожа, и этим все сказано…
Дети во дворе затеяли игру в Батыя. Неудивительно: уже с зимы это имя было у каждого на устах. Сначала к новости о его вторжении в южные княжества в наших краях отнеслись чуть ли не равнодушно: видали, мол, и не таких. Степняки горазды лишь носиться на лошадях: наскочат, осыплют стрелами, посверкают издали кривыми саблями под гортанные крики и – назад в степь, только пыль из-под копыт столбом. Таковы были хазары и половцы, таковы были печенеги. В прямом открытом бою, сила на силу – слабоваты, а уж осаждать крепости – и подавно. Стену на коне не перепрыгнешь.
Однако татары уверенно брали город за городом. До нас, надежно спрятанных среди северных лесов и болот, доходили страшные вести: пали Москва, Коломна, Рязань, Козельск… Князья на подмогу друг другу идти не торопились: одни надеялись отсидеться в крепостях, другие – договориться со степным ханом (а то, посулив чего-нибудь, натравить на ненавистного соседа). Тревога витала в воздухе.
Мишенька уверенно распоряжался, заткнув ладони за пояс, на котором висел обычный деревянный меч.
– Ты, Митяй, самый здоровый и длинный, будешь воеводой. Савка с Домкой – твои дружинники, Гейка… эх, куда бы тебя… А, будешь строить мне терем.
– Из чего? – мрачно поинтересовался тот. Он всегда ходил мрачный и надутый, но на самом деле был вовсе не злой.
– Делов-то. Вон усадьба боярыни Настасьи за забором. На кой он ей?
– Леготе пожалуется, он меня выдерет.
Однако покорно пошел выполнять поручение. Скоро все занялись делом. «Воевода» сооружал себе шлем из дырявого корыта, близнецы скакали вокруг, сражаясь длинными палками, Гейка Жмых, сопя, раскачивал доски забора.
– Эх, – вдруг спохватился кто-то. – А кто же за Батыгу будет?
Никто Батыем быть не хотел. Но Мишенька нашел выход.
– А мы Вирьку возьмем. Эй, Вирька, будешь играть с нами?
Тот робко подошел, ковыряя в носу, глянул из-под перепутанных вихров. Он был самый маленький и щуплый, поэтому обычно в играх ему отводились вовсе незавидные роли.
– Будешь татарским ханом. Пойдешь войной на мой кременец, а Митяй с Савкой и Домкой тебя отлупят.
Митяй среди дворовой ребятни слыл первым драчуном. Вирька обозрел его здоровенные кулаки и попятился.
– Не хочу, – несмело сказал он. – Батыга – он плохой, мне дедушка рассказывал.
– Мало ли что. Ты обязан мне подчиняться.
– Чего это?
– Того, что я княжеский сын!
– Все равно не буду! – выкрикнул Вирька, отступил еще на шаг и, оступившись, шлепнулся о камень.
– Сейчас заревет, – рассмеялся Митяй. – А что с него взять, он же из мордвы. Они еще от нашего князя бегали, как зайцы!
– Неправда, – совсем тихо возразил малыш, но Мишенька не слушал. Его лицо вдруг исказилось злобой, он медленно подошел, дождался, пока несчастный Вирька поднимется, и носком сафьянового сапожка вновь опрокинул его в пыль.
– Вот так я разделаюсь с Батыем, когда вырасту, – пообещал он. – А заодно и с твоим трусливым народишком, если только он не заплатит мне дань, сколько я велю. Ну-ка, бейте его!
Вирька с ужасом зажмурился («А пусть бьют. Не буду татарином, хоть сама княгиня прикажет»). Однако расправы не последовало. Когда бортников внук приоткрыл один глаз, «дружинники», побросав оружие, во всю прыть улепетывали вдоль улицы, а Митяй и юный княжич сцепились с каким-то чужим пареньком, простолюдином, если судить по одежде. У Мишеньки уже и кровь капала из носа, а приказчиков племянник, лежа на земле, верещал, подмятый чужаком…
Не упомню сейчас, чем я была занята. Только вдруг со двора усадьбы донеслись крики, дверь в горницу отворилась, и дед Жихарь бухнулся мне в ноги:
– Матушка, заступница, оборони!
– Неужто татары во сне привиделись? – хмыкнула я.
– Княжич молодой с боярскими детьми внучка моего обижают. Как бы не забили до смерти. Уж смилостивись, вступись!
Дед Жихарь по молодости бортничал, еще матушку мою Арину Филипповну потчевал лесным медом. Потом постарел, по деревьям лазать немочь не позволяла. Сын его служил по поручениям у воеводы Еремея Глебовича, а внучок Вирька по малолетству еще бегал по двору без дела, одетый с ранней весны до первого снега в одну короткую рубашонку.
Я заспешила на улицу. Вирька, часто всхлипывая, сидел голым задом на земле, а близнецы Домка с Савкой, сыновья посадского боярина Савелия Илова, приказчиков племянник Митяй и Гейка Жмых из усадьбы известного на всю волость мастера кожевенных дел – Леготы окружили какого-то незнакомого паренька, бестолково махая кулаками, сопя и мешая друг другу. Паренек молча и яростно отбивался. А делал он это здорово – еще чуток, и все аникино войско бросилось бы наутек, плюнув на собственное достоинство. Но тут Мишенька, допрежь стоявший в сторонке, тихо-тихо обошел чужака со спины, вытащил из-за пояса свой деревянный меч и размахнулся, целя тому в незащищенный затылок. Я в ужасе закричала: меч был, слава богу, ненастоящий, но попробуй ударь со всей силы – мало не покажется. Мой крик будто пробудил всех ото сна. На улицу мигом выскочил боярин Савелий, воевода, следом сбежались слуги… Савелий замешкался в нерешительности: все-таки перед ним был княжеский сын, зато Еремей Глебович поступил проще: перехватил занесенную руку, отобрал им же выструганную палку и в сердцах сломал о колено. Тут и боярин опамятовал, схватил своих отпрысков за шиворот и дал хорошего пинка сразу под два зада. Прибежавший приказчик влепил Длинному Митяю затрещину, едва дух не вышиб. В общем, уняли драчунов. Один Мишенька кричал, указывая на чужака:
– Вяжите его скорее! Тать он, разбойник! Мне нос разбил!
– Кто такой? – спросила я паренька. Ему тоже досталось крепко: висок был оцарапан, кровь капала на холщовую рубашку, подпоясанную простой веревкой, один глаз заплыл, но другой из-под взъерошенных соломенных волос смотрел прямо и без испуга. А ведь на регента руку поднял. Прикажи я – только мокрое место бы и осталось.
Боярин недолго думая дал мальчишке подзатыльник:
– Отвечай, холоп, когда спрашивают!
Тот недобро взглянул на него, но ответил:
– Некрас. В Серовом займище живем с сестренкой, я овец пасу. А родители померли.
– Как же ты на княжича посмел…
Но тут вдруг между боярских сафьяновых сапог шмыгнул Вирька (и откуда у заморыша смелости хватило?) и жалобно сказал:
– Меня отлупить хотели за то, что я Батыем быть не согласился. А он не позволил. Не рубите ему голову, госпожа!
Я только хмыкнула, представив себя рубящей тринадцатилетнему мальчишке голову топором. А бедный Жихарь едва снова не упал на колени, ужаснувшись дерзости внука.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
– Толково, – оценил он. – Вроде бы за объединение земель радеешь, даже готов Юрию Всеволодовичу уступить главенство над всем войском (он уж своего не упустит!), а на деле… Думаешь, он поверит в то, что за его спиной новгородский князь ведет переговоры с Батыем? А ведь поверит. Его жизнь научила верить всему плохому. Ты молодец.
Его звали Малх. Впервые он появился на Белоозере прошлой зимой, и случилось это прямо посреди санной дороги, что пролегала по руслу замерзшей реки. Олег Йаландович, развлечения ради пустивший свою любимицу Луну в галоп, оторвался от двух сопровождающих и скакал по белому полю в одиночестве, опьяненный ветром, легким морозцем и свободою – статный, красивый, в алом плаще, развевающемся за спиной…
Старик появился на дороге неожиданно, будто вынырнул из полыньи. Встал, опираясь на посох, посмотрел Олегу в глаза. Тот едва успел натянуть повод и грозно спросил:
– Жить надоело, смерд? Кто таков?
И услышал в ответ:
– Здрав будь, княже. Не гневайся, поговорить надо. Сошел бы ты с коня, а то мне, старому, трудновато башку задирать.
Олег едва не задохнулся.
– Да как ты смеешь…
«Зарубить не зарублю (хоть старый сморчок и заслуживает), но уж кнутом отстегаю», – решил он и протянул руку… Пальцы в рукавице словно свело судорогой. Лошадь встала как вкопанная, ни назад, ни вперед, только глаза косят и пар валит из ноздрей. Олег оглянулся через плечо. Русло в этих местах было прямое, точно рукотворное, левый берег круто поднимался вверх, и чуть подальше впереди, на голой возвышенности, стояла крепость Селижар – туда князь и держал путь. Воевода Желоб, поди, уже встречает перед воротами, а Гришка Соболек – взобравшись на въездную башню, оттуда скорее заметишь.
Сзади не было никого – ни телохранителей, ни даже конного и санного следа, раз проложенного еще в начале зимы, как только лед на реке стал. Впереди стелился странный белесый туман – легкий, невесомый, но за ним исчез вдруг и каменистый заснеженный холм, и кременец… Они были вдвоем. Олег медленно отнял руку от кнутовища (пальцы тут же вновь сделались послушными) и сошел на землю.
– Ты колдун? – глухо спросил он.
– Упаси боже! – старец истово перекрестился. – Просто повстречал тебя. Теперь спросить хочу кое о чем. А кое-что занятное могу и сам рассказать.
– Как тебя звать?
– Зови Малхом, – добродушно ответил старичок. Впрочем, он лишь с первого взгляда казался таким уж древним. А одеть по-другому, постричь бороденку, убрать явно нарочитую сутулость… Олег попытался прикинуть, которую зиму живет на свете его новый знакомый. Получилось из рук вон плохо.
– Я слушаю, – хрипло сказал он. – Только не воображай, что напугал меня. Кишка тонка.
Малх поковырял снег длинным посохом, пожевал сухими губами и тихо проговорил:
– Вот, значит, каков ты, сын Йаланда Вепря…
– Ты знал моего отца?
– Да. И еще я знал когда-то твоего сводного брата, унязора Пуркаса, – того, что погиб от руки князя Василия.
– Василий Константинович тоже давно в земле, – холодно отозвался Олег. – А Пуркас… Какой он мне брат? У нас разные отцы. Если это все, то сгинь, пока я не осерчал.
– Я еще хотел напомнить, что открыл тебе отец перед смертью, когда лежал в хибарке Патраша Мокроступа, в Серовом займище.
Губы Олега побелели. С трудом преодолевая нахлынувшую слабость, он шагнул вперед, и правая рука против воли стиснула черен длинного прямого меча.
– Хочешь меня убить? – улыбнулся Малх.
Йаланд Вепрь лежал в грязной постели под ворохом бараньих шкур – заострившееся лицо, темные круги под безумными глазами, широкая несвежая повязка с бурыми пятнами крови поперек груди… Жизнь вытекала из некогда могучего тела по капле, тягуче и медленно. У пятнадцатилетнего Ольгеса (кто бы в тот момент угадал в нем княжеского сына?) нет-нет, да мелькала мысль оборвать жизнь отца сразу, одним движением руки (длинный нож в берестяном чехле за пазухой). Насколько это было бы милосерднее! Иногда ему казалось, что взгляд умирающего молил о том же. Бескровные губы шептали… Нет, они не просили о смерти. Ольгес наклонился, морщась от тошнотворных запахов. Йаланд пытался что-то сказать.
– Молчите, отец, – проговорил юноша. – Вам нужно беречь силы.
Но тот продолжал что-то едва различимо нашептывать, вцепившись посиневшими пальцами в руку сына. И Ольгес волей-неволей начал вслушиваться…
Их цивилизация почти не оставила следов на этой Земле. Иногда, крайне редко, какой-нибудь археолог или искатель кладов натыкался волей случая на свидетельства Их пребывания здесь, но равнодушно проходил мимо, так и не распознав ценности находки. Они не строили городов (в нашем понимании этого слова) и не оставили после себя ни письменных документов, ни произведений искусства (у Них не возникло искусства в том значении, которое понятно нам).
Они высадились на Нептун и Марс и построили межпланетные станции на пути к соседним звездным скоплениям, когда люди на Земле учились шить звериные шкуры иглами, сделанными из рыбьих костей. Их ученые проникали в тайны атома и далеких галактик, побеждали смертельные болезни и старость, делали небезуспешные попытки преодолеть гравитацию и открывали секрет перемещений во времени. Но вместе с тем Они ставили опасные эксперименты с боевой магией, боролись за власть, накапливали громадные запасы Черной энергии, и однажды эта страшная сила обернулась против своих создателей. Они решили, что пришла пора встать вровень с богами. Боги жестоко отомстили за такое непослушание…
– Шар – это сосредоточие могущества тех, кого называют Древними, – сказал Малх, в задумчивости перебирая алмазные четки (иноземная забава, отдающая богопротивным язычеством. Олег поморщился, но промолчал). – Одним он дает богатство, другим – способность повелевать, третьим – особые знания, четвертым – тем, кто отваживается идти до конца, – открывает ворота за границу мира, где сами понятия добра и зла перестают что-либо означать.
– Этот Шар создали Древние? Они были настолько могущественны?
– Не думаю, – ответил старец. – Скорее они тоже получили его в наследство – может быть, от тех, кто населял Землю задолго до Них… А возможно – от каких-то иных, высших сил, обитающих далеко среди .звезд. Нам про это знать не дано.
– А что хочешь получить ты? – вдруг спросил Олег.
Малх помолчал. Лампада на столе почти погасла, святой лик на иконе, будто устыдившись чего-то, утонул во тьме, лишь большие глаза глядели печально и осуждающе да тускло блестел серебряный оклад.
– Я был одним из десяти Хранителей, – наконец сказал он. – Когда стало ясно, что цивилизация не выживет (тысячи лет непрерывных кармических войн истощили генофонд, планета превращалась в ядовитый черный сгусток – Древние знали, что находятся на грани гибели, но остановиться уже не могли), Совет Посвященных решил сохранить Шар для тех, кто придет на Землю после них. Только мне не было никакого дела до грядущих поколений…
– И что же ты сделал? – цепенея от ужаса, спросил князь Олег. На секунду перед глазами возникло видение: сожженный город на неведомой земле, безобразные рваные раны на нежном белом покрове, падающие с черного неба белые громадные хлопья снега, заносящие искореженные развалины, все еще хранящие следы былой красоты. Торчащие вверх обугленные балки, ввалившиеся внутрь стены, и везде – на улицах, на широких мостовых, залитых чем-то вроде темного блестящего стекла, на порогах руин – мертвые. Никто не справит по ним поминальную тризну, жадные звери не потревожат костей, и вороны не выклюют глаза из безжизненных глазниц… Да и нельзя тут разобрать, кто при жизни был зверем, кто птицей, кто человеком – теперь это просто холмики невесомой странно светящейся пыли. Все здесь светится зеленоватым призрачным сиянием, даже снег, который продолжает валить с неба вот уже много веков…
– Ты украл Шар, – утвердительно сказал Олег.
– Нет, – глухо отозвался старик. – Кто-то меня опередил.
Он кривовато усмехнулся, бросил четки на стол, и они вдруг вспыхнули (князь собрал всю волю в кулак, чтобы не отпрянуть назад, – то-то бы этот вурдалак повеселился!) и исчезли, будто их и не было. Даже пепла не осталось.
– Знаешь, княже, я очень долго живу на свете (правда, иногда спрашиваю себя, на каком. На том или на этом). Так долго, что растерял все желания, которые когда-то меня сжигали живьем. Я не хочу ни богатства, ни власти, ни знаний (все труха и суета). Я хочу единственного: найти того, кто когда-то перешел мне дорогу. А Шар… Что ж, если ты сумеешь найти его – он твой. Только имей в виду: завладеть им может далеко не каждый. Шар сам выбирает, кого подпустить к себе, а кого отвергнуть.
«А ну как он и меня отвергнет?» – захотелось сказать Олегу. Но спросил другое:
– Что же будет, если у меня получится?
– То есть что будет, если Шар примет тебя? – Малх вдруг стал серьезным. – Тогда берегись, Ольгес сын Йаланда Вепря. Я и ржавого гвоздя не дам за твою жизнь.
"…Я в то утро была чем-то занята в горнице. Правду сказать, иной думает: княгиня – это та, что день с утра до вечера сидит на скамье, покрытой дорогим ковром, в парчовых одеждах – таких тяжелых, что только сидеть и можно. Ну, еще пройтись туда-сюда по горнице, ножки размять. А кругом – бояре, точно верные псы, одно движение пальчика – и помчатся наперегонки выполнять прихоти любимой госпожи. А сама способна разве что золотую ложку ко рту поднести.
Так – да не так. Князь с княгиней – хозяева в доме, а дом держать ох как непросто. Особенно если домина громадный, с целый город размером. Я же последние годы управлялась с Житневом одна – с тех самых пор, как батюшка Василий Константинович сгинул в странной и давней войне. Так я и стала, сна чала вкривь и вкось, а потом все увереннее править княжеством: разбирала судные дела, постигала искусство дипломатии (соседи были воинственны и коварны, того и гляди сжуют и костей не выплюнут, приходилось держать ухо востро, а иногда – проявлять совсем не женскую твердость). Ездила за данью по дальним погостам, где жили люди угрюмые и диковатые, привыкшие к суровой вольности. Там меня сначала не побоялись, чуть ли не отправили подобру-поздорову. Пришлось силой отстаивать свое право, пока крепко-накрепко не усвоили: я их госпожа, и этим все сказано…
Дети во дворе затеяли игру в Батыя. Неудивительно: уже с зимы это имя было у каждого на устах. Сначала к новости о его вторжении в южные княжества в наших краях отнеслись чуть ли не равнодушно: видали, мол, и не таких. Степняки горазды лишь носиться на лошадях: наскочат, осыплют стрелами, посверкают издали кривыми саблями под гортанные крики и – назад в степь, только пыль из-под копыт столбом. Таковы были хазары и половцы, таковы были печенеги. В прямом открытом бою, сила на силу – слабоваты, а уж осаждать крепости – и подавно. Стену на коне не перепрыгнешь.
Однако татары уверенно брали город за городом. До нас, надежно спрятанных среди северных лесов и болот, доходили страшные вести: пали Москва, Коломна, Рязань, Козельск… Князья на подмогу друг другу идти не торопились: одни надеялись отсидеться в крепостях, другие – договориться со степным ханом (а то, посулив чего-нибудь, натравить на ненавистного соседа). Тревога витала в воздухе.
Мишенька уверенно распоряжался, заткнув ладони за пояс, на котором висел обычный деревянный меч.
– Ты, Митяй, самый здоровый и длинный, будешь воеводой. Савка с Домкой – твои дружинники, Гейка… эх, куда бы тебя… А, будешь строить мне терем.
– Из чего? – мрачно поинтересовался тот. Он всегда ходил мрачный и надутый, но на самом деле был вовсе не злой.
– Делов-то. Вон усадьба боярыни Настасьи за забором. На кой он ей?
– Леготе пожалуется, он меня выдерет.
Однако покорно пошел выполнять поручение. Скоро все занялись делом. «Воевода» сооружал себе шлем из дырявого корыта, близнецы скакали вокруг, сражаясь длинными палками, Гейка Жмых, сопя, раскачивал доски забора.
– Эх, – вдруг спохватился кто-то. – А кто же за Батыгу будет?
Никто Батыем быть не хотел. Но Мишенька нашел выход.
– А мы Вирьку возьмем. Эй, Вирька, будешь играть с нами?
Тот робко подошел, ковыряя в носу, глянул из-под перепутанных вихров. Он был самый маленький и щуплый, поэтому обычно в играх ему отводились вовсе незавидные роли.
– Будешь татарским ханом. Пойдешь войной на мой кременец, а Митяй с Савкой и Домкой тебя отлупят.
Митяй среди дворовой ребятни слыл первым драчуном. Вирька обозрел его здоровенные кулаки и попятился.
– Не хочу, – несмело сказал он. – Батыга – он плохой, мне дедушка рассказывал.
– Мало ли что. Ты обязан мне подчиняться.
– Чего это?
– Того, что я княжеский сын!
– Все равно не буду! – выкрикнул Вирька, отступил еще на шаг и, оступившись, шлепнулся о камень.
– Сейчас заревет, – рассмеялся Митяй. – А что с него взять, он же из мордвы. Они еще от нашего князя бегали, как зайцы!
– Неправда, – совсем тихо возразил малыш, но Мишенька не слушал. Его лицо вдруг исказилось злобой, он медленно подошел, дождался, пока несчастный Вирька поднимется, и носком сафьянового сапожка вновь опрокинул его в пыль.
– Вот так я разделаюсь с Батыем, когда вырасту, – пообещал он. – А заодно и с твоим трусливым народишком, если только он не заплатит мне дань, сколько я велю. Ну-ка, бейте его!
Вирька с ужасом зажмурился («А пусть бьют. Не буду татарином, хоть сама княгиня прикажет»). Однако расправы не последовало. Когда бортников внук приоткрыл один глаз, «дружинники», побросав оружие, во всю прыть улепетывали вдоль улицы, а Митяй и юный княжич сцепились с каким-то чужим пареньком, простолюдином, если судить по одежде. У Мишеньки уже и кровь капала из носа, а приказчиков племянник, лежа на земле, верещал, подмятый чужаком…
Не упомню сейчас, чем я была занята. Только вдруг со двора усадьбы донеслись крики, дверь в горницу отворилась, и дед Жихарь бухнулся мне в ноги:
– Матушка, заступница, оборони!
– Неужто татары во сне привиделись? – хмыкнула я.
– Княжич молодой с боярскими детьми внучка моего обижают. Как бы не забили до смерти. Уж смилостивись, вступись!
Дед Жихарь по молодости бортничал, еще матушку мою Арину Филипповну потчевал лесным медом. Потом постарел, по деревьям лазать немочь не позволяла. Сын его служил по поручениям у воеводы Еремея Глебовича, а внучок Вирька по малолетству еще бегал по двору без дела, одетый с ранней весны до первого снега в одну короткую рубашонку.
Я заспешила на улицу. Вирька, часто всхлипывая, сидел голым задом на земле, а близнецы Домка с Савкой, сыновья посадского боярина Савелия Илова, приказчиков племянник Митяй и Гейка Жмых из усадьбы известного на всю волость мастера кожевенных дел – Леготы окружили какого-то незнакомого паренька, бестолково махая кулаками, сопя и мешая друг другу. Паренек молча и яростно отбивался. А делал он это здорово – еще чуток, и все аникино войско бросилось бы наутек, плюнув на собственное достоинство. Но тут Мишенька, допрежь стоявший в сторонке, тихо-тихо обошел чужака со спины, вытащил из-за пояса свой деревянный меч и размахнулся, целя тому в незащищенный затылок. Я в ужасе закричала: меч был, слава богу, ненастоящий, но попробуй ударь со всей силы – мало не покажется. Мой крик будто пробудил всех ото сна. На улицу мигом выскочил боярин Савелий, воевода, следом сбежались слуги… Савелий замешкался в нерешительности: все-таки перед ним был княжеский сын, зато Еремей Глебович поступил проще: перехватил занесенную руку, отобрал им же выструганную палку и в сердцах сломал о колено. Тут и боярин опамятовал, схватил своих отпрысков за шиворот и дал хорошего пинка сразу под два зада. Прибежавший приказчик влепил Длинному Митяю затрещину, едва дух не вышиб. В общем, уняли драчунов. Один Мишенька кричал, указывая на чужака:
– Вяжите его скорее! Тать он, разбойник! Мне нос разбил!
– Кто такой? – спросила я паренька. Ему тоже досталось крепко: висок был оцарапан, кровь капала на холщовую рубашку, подпоясанную простой веревкой, один глаз заплыл, но другой из-под взъерошенных соломенных волос смотрел прямо и без испуга. А ведь на регента руку поднял. Прикажи я – только мокрое место бы и осталось.
Боярин недолго думая дал мальчишке подзатыльник:
– Отвечай, холоп, когда спрашивают!
Тот недобро взглянул на него, но ответил:
– Некрас. В Серовом займище живем с сестренкой, я овец пасу. А родители померли.
– Как же ты на княжича посмел…
Но тут вдруг между боярских сафьяновых сапог шмыгнул Вирька (и откуда у заморыша смелости хватило?) и жалобно сказал:
– Меня отлупить хотели за то, что я Батыем быть не согласился. А он не позволил. Не рубите ему голову, госпожа!
Я только хмыкнула, представив себя рубящей тринадцатилетнему мальчишке голову топором. А бедный Жихарь едва снова не упал на колени, ужаснувшись дерзости внука.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44