А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Оно стояло в золотых кувшинах, охлажденное, готовое к употреблению. Все было так, как она и ожидала, как видела в своих грезах, четких и ясных, она вновь и вновь приходила в этот зал, и знала, что будет приходить и дальше, пока ей (и малому) требовалось то, что она могла здесь найти. Куда бы ни заносила ее судьба, замок всегда высился неподалеку. А если в нем пахло сыростью и гнилью, что с того? Если из-под стола доносилось какое-то шебуршание, может, там возились крысы или мыши, что ей до этого? Поскольку то, что ей требовалось, и в изобилии, стояло на столе. А тени под столом… пусть живут своей жизнью. Не ее дело, совершенно не ее дело.
— Вот идет Миа, ничья дочь! — радостно крикнула она огромному молчаливому залу, заполненному сотнями ароматов закусок, горячих блюд, соусов, фруктов. — Я голодна и я собираюсь наесться! Более того, накормить моего малого! Если кто-то возражает, пусть выступит вперед! Чтобы я получше рассмотрела его, а он — меня!
Никто, разумеется, не выступил. Те, кто пировал здесь, давно уже ушли в небытие. И тишину нарушало лишь далекое гудение двигателей в глубинах под дворцом да неприятное шебуршание, доносящееся из-под стола. За ее спиной спокойно стоял стрелок, наблюдая за ней. И не в первый раз. Он не видел замка, но видел ее; видел ее очень хорошо.
— Молчание — знак согласия! — воскликнула она. Прижала руку к животу, который уже начал выдаваться вперед. Округляться. — Вот славненько! Миа пришла, чтобы попировать вволю! Пусть эти яства хорошо послужат и ей, и малому, который растет в ее животе! Пусть хорошо им послужат!
И она начала пировать, пусть и не села на стул, и не воспользовалась большой белой тарелкой с голубой каемочкой. Тарелок она терпеть не могла. Не знала почему, и не хотела знать. Ее интересовала только еда. Она шла вкруг стола, брала еду пальцами, отправляла в рот, срывала мясо с костей, бросая последние на блюда. Несколько раз промахивалась и кости падали на белую скатерть. Одна перевернула пиалу с соусом, вторая разбила хрустальную чашу с клюквенным желе, третья скатилась на пол, и Миа услышала, как кто-то уволок ее под стол. Оттуда донеслись звуки борьбы, потом вопль боли, словно одна тварь вогнала свои зубы в другую. И наступила тишина. Длилась правда, недолго, взорванная смехом Миа. Она вытерла жирные пальцы о грудь, медленно, с расстановкой. Нравилось ей смотреть, как пятна жира и соусов расползаются по дорогому шелку. Нравилось ощущать налившуюся грудь, чувствовать, как от прикосновений твердеют и встают торчком соски.
Она продолжила путь вкруг стола, разговаривая сама с собой на разные голоса, прямо-таки пациентка дурдома.
«Как они тебе, сладенькая?
Высший класс, спасибо, что спросила, Миа.
Ты действительно веришь, что Освальд в одиночку убил Кеннеди?
Ни в коем разе, дорогая… само собой, к этому приложило руку ЦРУ. Они, и эти чертовы миллионеры из Алабамского стального полумесяца.
Из Бомбингхэма, штата Алабама, сладенькая, не правда ли? Ты слышала последний альбом Джоан Бейс?
Господи, конечно, она поет, как ангел, не так ли? Мне говорили, что она и Боб Дилан собираются пожениться…»
И так далее, и так далее, о чем угодно и ни о чем. Роланд слышал и культурный голос Одетты, и грубый, сыплющий ругательства, Детты. Он слышал голос Сюзанны и много, много других голосов. Сколько же женщин жили в ее голове? Сколько личностей, уже сформировавшихся и еще только формирующихся? Он наблюдал, как она перегибалась через пустые тарелки, которых не было, и пустые стаканы (которые также отсутствовали), ела прямо с блюд, жадно жевала, лицо все сильнее блестело от жира, а лиф платья (он его не видел, но чувствовал) темнел по мере того, как она раз за разом вытирала о него пальцы, не забывая при этом поглаживать груди и пощипывать соски (движения ее рук трактовались однозначно). И на каждой остановке, перед тем, как двинуться дальше, она хватала воздух перед собой и бросала воображаемую тарелку или на пол у своих ног, или через стол в стену, которая, должно быть, существовала в ее воображении.
— Вот тебе! — кричала она воинственным голосом Детты Уокер. — Вот тебе, мерзкая старая Синяя леди. Я опять разбила твою гребаную тарелку! И как тебе это нравится? Говори, как тебе это нравится?
Потом, пройдя пару шагов, она могла радостно рассмеяться и спросить у воображаемой собеседницы, как идут дела у ее мальчика, как он привыкает к новой частной школе, воскликнуть, ну до чего же хорошо, что теперь цветные люди могут отправлять детей в такие прекрасные школы… очень здорово, просто великолепно! И как самочувствие твоей мамы, дорогая? Да, я так огорчилась, узнав об этом. Мы все молимся о ее скорейшем выздоровлении.
Перегнувшись через еще одну пустую тарелку, она взяла вазочку с черной икрой. Уткнулась в нее лицом, начала жрать, как свинья — из корыта. Вновь подняла голову, нежно улыбнулась блеску электрических ламп, рыбьи яйца, словно капельки черного пота, выступившего на коричневой коже, прилепились к ее щекам и носу, забили ноздри, будто кровавые корки… О, да, я думаю, мы добились впечатляющих успехов, люди, вроде Билла Коннора, доживают последние годы, у них, можно сказать, закат жизни, и лучшей мести быть просто не может. Они видят, как… И тут она бросила вазочку через голову, словно волейбольный мяч, часть икринок высыпалось на волосы (Роланд буквально это видел), вазочка вдребезги разбилась о камень, а вежливая улыбка на лице сменилась злобным оскалом Детты Уокер, с губ сорвался дикий вопль: «Получай, старая мерзкая Синяя леди, как тебе это нравится? Хочешь засунуть эту черную икру в свою сухую манду? Нет проблем, собирай с пола и засовывай! У тебя все получится! Берись за дело, сраная коза!»
И она переходила к следующему стулу. И к следующему. И к следующему. Пировала в огромном банкетном зале. Ела сама и кормила своего малого. Ни разу не повернулась, чтобы посмотреть на Роланда. Не осознавая, что зала этого, строго говоря, не существует.

4

В этот вечер, когда они улеглись спать, наевшись жареных сдобных шаров, из всех четверых (пяти, если считать Ыша), Эдди и Джейк в наименьшей степени занимали мысли Роланда. Потому что более всего его тревожила Сюзанна. Стрелок не сомневался, что она уйдет от костра и в эту ночь, а ему придется следовать за ней. Не для того, чтобы посмотреть, что она будет делать: он и так это знал.
Нет, чтобы охранять ее.
Еще до заката солнца, примерно в то время, когда Джейк принес сдобные шары, Сюзанна начала выказывать уже знакомые Роланду признаки: речь стала отрывистой, фразы — короткими, движения — резкими. Она рассеянно потирала висок или лоб над левой бровью, словно у нее там что-то болело. «Неужто Эдди не видит всех этих признаков?» — задавался Роланд. Действительно, когда они встретились, с наблюдательностью у Эдди было хуже некуда, но с тех пор произошли разительные изменения, исключительно в лучшую сторону, и…
И он любил ее. Любил. Как же он не мог видеть того, что видел Роланд? Конечно, признаки эти были не столь очевидными, как на берегу Западного моря, когда Детта готовилась к решающему удару, чтобы перехватить контроль над телом у Одетты, но ведь они были, а если и отличались, то не очень.
С другой стороны, он помнил слова матери: «От любви глупеют». Может, Эдди очень уж сблизился с ней, чтобы что-либо замечать. «Или не хочет замечать, — подумал Роланд. — Просто отгоняет саму мысль, что нам грозит повторение пройденного. Как в тот раз, когда мы заставили ее увидеть себя и свою раздвоенную личность».
Да только теперь дело было не в ней. Роланд давно это подозревал, собственно, первые подозрения возникли еще до их долгой беседы со стариками Речного Перекрестка, а теперь знал наверняка. Нет, дело не в ней.
Вот он и лежал, прислушиваясь к их замедляющемуся дыханию. Они заснули один за другим: сначала Ыш, потом Джейк, Сюзанна. Последним — Эдди.
Ну… не совсем последним. Роланд мог уловить едва слышный шепоток разговора людей по другую сторону холма к югу от них, тех самых, что шли следом и наблюдали за ними. Скорее всего, не решаясь приблизиться и дать знать о своем присутствии. Слух у Роланда был очень острым, но люди эти находились слишком далеко, чтобы он мог разобрать слова. До него донесся с десяток реплик, потом кто-то громко икнул. И воцарилась тишина, если не считать легкого шепота ветра в кронах деревьев. Роланд лежал тихо, вглядываясь в темное небо, на котором не светилось ни одной звезды, ожидая, когда встанет Сюзанна. Она и встала.
Но еще раньше Джейк, Эдди и Ыш ушли в ментальный прыжок.

5

Роланд и его друзья узнали о ментальном прыжке (а узнать могли очень немногое) от Ваннея, придворного учителя, в те далекие времена, когда были молодыми. Поначалу они составляли квинтет: Роланд, Ален, Катберт, Жами и Уоллес, сын Ваннея. Уоллес, невероятно умный, но еще более больной, вскоре умер от болезни, которую иногда называли горе королей. Они остались вчетвером, образовав классический ка-тет. Ванней это прекрасно понимал, и понимание это только углубляло его горе.
Корт учил их ориентироваться по солнцу и звездам, Ванней объяснял устройство компаса, квадранта, секстанта, учил основам математике, без которой практическое использование этих инструментов не представлялось возможным. Корт учил их сражаться. Ванней, на примере истории, логики и, по его терминологии, «универсальных истин», — как иной раз они могут этого избежать. Корт учил их убивать, если возникнет такая необходимость. Ванней, хромой, с доброй, но рассеянной улыбкой, разъяснял, что насилие, чаще завязывает проблемы в более тугой узел, чем разрешает. Он сравнивал насилие с большим пустующим помещением, где эхо искажает настоящие звуки.
Он учил их физике, той физике, что оставалась. Он учил их химии, тому, что осталось от химии. Он учил их заканчивать такие предложения, как: «Это дерево похоже на…» и «Когда я бегу, то чувствую себя таким же счастливым, как…» и «Мы не могли не рассмеяться, потому что…» Роланд ненавидел эти упражнения, но Ванней не позволял ему увиливать от них. «Твое воображение оставляет желать лучшего, Роланд, — как-то сказал он своему ученику… Роланду тогда было лет одиннадцать. — Я не могу держать его на голодном пайке. Оно станет только хуже».
Он учил их Семи кругам магии, отказываясь признать, что не верит в них, и Роланд подумал, что на одном из этих уроков Ванней и упомянул про ментальный прыжок. Полной уверенности у Роланда, конечно, быть не могло. Но он помнил, что Ванней говорил о секте Мэнни, людях, которые могли путешествовать между мирами. А говорил ли он про Радугу Мейрлина?
Роланд склонялся к тому, что да, но, пусть он дважды держал в руках розовый Магический кристалл, однажды — юношей, второй раз — мужчиной, и дважды с его помощью отправлялся в те самые путешествия, второй раз с друзьями, мгновенно преодолевая время и пространство, Кристалл не отправлял его в ментальный прыжок.
«Но откуда ты это знаешь? — спросил он себя. — Как ты можешь это знать, Роланд, если находился в этот состоянии?»
Потому что Катберт и Ален сказали бы ему об этом, вот откуда.
Ты уверен?
Ответом стало возникшее в груди странное, неопределенное чувство. Негодование? Ужас? Ощущение, что его предали? И он вдруг осознал, что нет, совсем даже и не уверен. Точно он знал лишь одно: хрустальный шар засосал его внутрь, и ему повезло в том, что в конце концов выплюнул наружу.
«Но здесь никакого шара не было», — подумал он, и вновь услышал другой голос, сухой, бесстрастный голос своего старого, хромого учителя, который так и не перестал горевать о единственном, безвременно умершем сыне. Голос этот произнес все те же слова:
«Ты уверен?
Стрелок, ты уверен?»

6

Все началось с тихого потрескивания. Роланд первым делом подумал на костер: кто-то из них бросил в него ветку с зелеными иголками, огонь наконец-то добрался до них, вот иголки, загораясь, и затрещали. Но…
Звук усиливался, уже более напоминая треск электрических разрядов. Роланд сел, посмотрел на членов своего ка-тета, спавших по другую сторону костра. Глаза его округлились, сердце ускорило бег.
Сюзанна отвернулась от Эдди, чуть отодвинулась. Эдди тянулся к Джейку, Джейк — к Эдди. Их руки соприкоснулись. И, прямо на глазах Роланда, резкими рывками, они начали то исчезать, то появляться. То же самое проделывал и Ыш. Когда они исчезали, тусклое серое мерцание, формой повторяющее тела всей троицы, резервировало их место в этой реальности. Всякий раз возвращение сопровождалось треском. Роланд видел, как рябь пробегает по закрытым векам: под ними перекатывались глазные яблоки.
Они, конечно, спали. Но не просто спали. Они перешли в состояние, которое позволяло путешествовать между мирами. Вроде бы Мэнни умели это делать. И шары Радуги Мейрлина, судя по всему, могли заставить человека осуществить такое путешествие, хотел он того или нет. Один шар точно мог.
«Они могут застрять между мирами и погибнуть, — подумал Роланд. — Ванней говорил и об этом. Предупреждал, ментальные прыжки — опасное дело».
Что еще он говорил? Но на копание в памяти времени Роланду не осталось, потому что в этот момент Сюзанна села, натянула чехлы из мягкой кожи, которые он ей сшил, на свои культи, забралась в кресло-каталку. А мгновение спустя уже катила к деревьям на северной стороне дороги. К счастью, в сторону, противоположную той, где расположились лагерем люди, что наблюдали за ними.
Роланд застыл, не зная, как поступить. Но быстро принял очевидное решение. Он не мог разбудить Эдии и Джейка во время ментального прыжка, слишком велик был риск. А вот за Сюзанной идти мог, он это уже не раз проделывал, идти и надеяться, что она не попадет в беду.
«Ты так же можешь и подумать о том, что может вскорости произойти», — услышал он сухой, лекторский голос Ваннея. Вернувшись, старый учитель решил какое-то время побыть с учеником. — Рассудительность никогда не была твоей сильной стороной, но, тем не менее, ты должен прикинуть, что к чему. Ты, разумеется, захочешь подождать, пока твои преследователи сами не дадут о себе знать, пока ты не поймешь, что им нужно, но в конце концов, Роланд, тебе придется действовать. Так что хорошенько подумай. И лучше раньше, чем позже».
Да уж, раньше всегда лучше, чем позже.
Треск, резкий, громкий. Эдди и Джейк вернулись, Джейк лежал, обняв Ыша, и тут же исчезли вновь, оставив после себя едва заметное мерцание. Ну и ладно. Его работа — приглядывать за Сюзанной. Что же касается Эдди и Джейка, все в руках Божьих.
«Допустим ты вернешься, а их не будет? Такое случается, Ванней об этом говорил. И что ты скажешь ей, когда она проснется и увидит, что они исчезли, ее муж и приемный сын?»
Ответы на эти вопросы он мог поискать и потом. А на тот момент его больше всего занимала Сюзанна, безопасность Сюзанны.

7

На северной стороне дороги, огромные, многовековые деревья стояли на достаточно большом расстоянии друг от друга. Их ветви зачастую переплетались, но на земле места для проезда кресла-каталки хватало с лихвой, и Сюзанна развила приличную скорость, лавируя между неохватными стволами, катясь вниз по склону по пружинящей подстилке из опавшей листвы и хвои.
Не Сюзанна. Не Детта или Одетта. Эта женщина называет себя Миа.
Роланд не стал бы возражать, назови она себя и Королевой Зеленых Дней, при условии, что она вернулась бы целой и невредимой, а те двое, оставшиеся у костра, никуда бы не делись.
Роланд уловил запах более свежей зелени, камышей и водорослей. Вместе с ним пришел запах тины, кваканье лягушек, уханье совы, плеск воды, словно кто-то в нее прыгнул. За плеском последовал пронзительный предсмертный крик. Кто-то умер, то ли прыгун, то ли тот, на кого прыгнули. Появились кусты, сначала одиночные, потом заросли. Над головой кроны деревьев слились между собой, отсекли затянутое облаками небо. В воздухе зазвенел писк комаров и мошки. Болотные запахи становились все сильнее.
На подстилке из опавшей листвы и хвои колеса кресла-каталки практически не оставляли следов, но по мере появления кустарника, Роланд то тут, то там замечал сломанную ветку или сорванный лист. Земля становилась все мягче, и колеса уже продавливали в ней колею. Еще через двадцать шагов колея начала заполняться водой. Но Миа все замечала, определенно не хотела застрять, а потому, еще через двадцать шагов, он наткнулся на пустое кресло-каталку. На сидении лежали ее штаны и рубашка. В болото она пошла голой, не считая кожаных чехлов, которые закрывали культи.
Над озерцами стоячей воды висели ленты тумана. Над водой поднимались заросшие травой кочки. На одной, прикрученное проволокой к стволу мертвого дерева, стояло, как поначалу показалось Роланду, древнее соломенное чучело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13