Зита не монахиня, она не давала обета. Рука подмастерья потянулась к голове любимой, и он медленно прижал ее к себе. Кожа ее пахла водой, от волос исходил аромат лаванды. Петрониус не заставлял Зиту, она сама прильнула к нему. Он почувствовал ее грудь, ищущие поцелуя губы на своих губах, руки, скользящие по спине. Почти бесшумно влюбленные опустились на пол. Руки Зиты срывали с юноши одежду, затем она быстро разделась сама. В лунном свете их тела были золотистыми, как мед.
Петрониус почувствовал, как наполнилась силой его плоть и уперлась в бедро женщины. Зита тихо заворковала, прижала его к себе и ловко села к юноше на колени. От их тел исходил пьянящий запах страсти и вожделения. У Петрониуса все поплыло перед глазами. Чувства смешались. Зита взяла его руку и провела ею между своих ног. Подмастерье почувствовал ее влагу, дотронулся до сокровенных мест, которые жаждали ласки. И он ласкал их, пока Зита не выгнулась, отбросив голову назад, и не издала глубокий вздох наслаждения. Прошла, казалось, целая вечность, возбуждение Петрониуса достигло предела, он чувствовал боль.
— Теперь твоя очередь, — прошептала Зита, покрывая его поцелуями…
Но вот пробил час конвента.
— Ты должен уходить. Скоро настоятельница придет будить нас на молитву.
Петрониус вскочил и быстро оделся, не забыв поцеловать Зиту.
— Подожди. Обещай мне не становиться между патером Берле и мастером Босхом. Не вмешивайся! Обещай мне, Петрониус!
Все еще опьяненный ее ароматом, он спросил:
— Что тебе известно обо всем этом? Почему они бросаются друг на друга, будто голодные волки?
Зита встала, прижалась к Петрониусу и обняла его.
— Если ты вмешаешься, то окажешься на костре или в Доммеле, как многие до тебя.
— Многие до меня? — повторил Петрониус. И тут ему пришла в голову мысль, которую не следовало высказывать вслух. — Как Ян де Грот? И Питер?
Зита отвернулась. Потом быстро схватила свое одеяние и надела. Когда девушка снова повернулась к нему, в ее глазах блестели слезы.
— Ян де Грот заслужил смерть. И Питер был не лучше. А теперь исчезни.
Петрониус стоял как вкопанный. Зита знала о судьбе обоих!
— Что случилось с Яном де Гротом? Я должен знать, я получил от него сообщение, которое у меня украли в трактире «У орла».
Зита отошла и села на сундук. Она оперлась спиной о стену, будто боялась упасть.
— Что он написал?
Петрониус пожал плечами:
— Понятия не имею. Я не смог прочесть, потому что записка написана невидимыми чернилами.
Зита вздохнула:
— У кого она теперь?
Юноша снова пожал плечами, встал перед Зитой на колени и коснулся ее рук.
— Я не знаю, Зита. Листок вырвали у меня из рук, и даже Длинный Цуидер не понял, кто украл его.
На другом конце коридора просыпалась жизнь. Стук в дверь, тихий шепот, переходящий в молитву, становились все ближе.
— Ты должен идти. Будят на молитву, — настаивала Зита. — Увидимся завтра. Мистерия начинается.
Петрониус выглянул в коридор и смог различить фигуру со свечой, свет которой то опускался, то поднимался. Женщина хромала. Она останавливалась перед каждой дверью, стучала и ждала, пока очередная монахиня не присоединится к процессии. Все вместе шли к следующей двери. Петрониус уже собирался выскользнуть из кельи, как вдруг почувствовал у себя на плече легкую как перышко руку Зиты.
— Беги из города, Петрониус, и никогда не возвращайся, если жизнь и искусство дороги тебе! Забудь меня, беги сегодня ночью!
У Петрониуса не оставалось времени ответить. Когда процессия остановилась у очередной двери, он выскользнул из кельи и поспешил вниз по лестнице.
XII
— Зачем вы заманили меня в кабинет раритетов?
Петрониус старался произнести вопрос невинным тоном, в третий раз счищая краску с лица ученого на портрете. Грунтовка едва держалась, а доска уже истончилась от постоянных прикосновений скребка.
— Вам известно, что значит наука, Петрониус? Когда любопытство не отпускает вас, когда вы одержимы в своем желании узнать типичную суть вещей и явлений? Вы имеете хоть малейшее представление о том, что заставляет таких людей, как Христофор Колумб, отправляться в дальние путешествия?
— Не двигайтесь, пожалуйста, меестер. Подбородок и щеки нужно наконец закончить, — прервал Петрониус разглагольствования Якоба ван Алмагина.
Уверенной рукой он водил кистью по серой поверхности, нанося контуры. От лба и волос перешел к лицу и уже после первых штрихов понял, что они снова не получатся. Щеки выходили слишком мягкими, а подбородок — круглым.
— Скоро я сдамся, меестер.
— Видите, даже работа с кистью и красками может стать приключением. Иной раз это сравнимо с открытием Колумба.
— Только в отличие от меня мореплаватель открывает вещи, которые существуют в природе, тогда как художник в своих путешествиях должен изобретать. Но вы не ответили на мой вопрос.
Взгляд Петрониуса постоянно переходил от картины к модели, и от него не ускользнуло внимание, с которым ученый наблюдал за его работой.
— А разве вам не любопытно было узнать, что скрывается за таинственной дверью?
Петрониус кивнул, отошел от картины на несколько шагов, чтобы лучше ее рассмотреть, и тихо выругался, потому что не понимал, что мешает нарисовать лицо ван Алмагина. Если смотреть на его голову, это был мужчина, но женское платье, грудь и бедра подошли бы ему больше.
— И все же я не вижу смысла, меестер. Вы могли бы показать мне кабинет после сеанса, или мастер Босх привел бы меня туда и объяснил все сам.
В последней попытке Петрониус провел кистью по лицу, и образ получился мужской, вот только он не был похож на Якоба ван Алмагина.
— Разные вещи — обнаружить что-то самому или открыть тайну с помощью третьего лица. Таков принцип работы наших университетов. Никто из студентов не задумывается, каким может быть наш мир, потому что все получают объяснения от профессоров. Нужно принять модель, верить в нее. Самое страшное, что это заслоняет путь для других решений. Сравните с красками, Петрониус. Если сами толкли и смешивали пигменты — вы создали цвет и знаете, как его изменить, чтобы он получился ярким и стабильным. Если вы купите готовую краску, то не будете знать всех ее свойств, поскольку процесс ее приготовления вам неизвестен.
Петрониус сдался и закрыл картину тканью.
— На сегодня все, меестер. Ваши объяснения просветили меня. Но к чему вы клоните?
— К результату! — прогремел за спиной голос, услышав который, подмастерье выронил палитру,
Петрониус не заметил, как в мастерскую вошел Иероним Босх. Он быстро наклонился и поднял свои инструменты.
— Если я объясню вам, что сова — символ мудрости, то, увидев ее на картине, вы скажете: речь идет об олицетворении мудрости. Если же вы, Петрониус, были однажды в лесу и наблюдали за ночной охотой совы, пролетавшей над вами и испугавшей вас до смерти, то осознаете, что сова может быть символом страха и испуга. Вот так просто!
Читая эту лекцию, Босх прошел в дальний угол мастерской, подвинул полотна, убрал мольберты и достал картину, которую подмастерье очень хорошо знал. Художник резко сбросил покрывало, и Петрониус удивился. Казалось, прошло много времени с тех пор, как он в последний раз видел эту работу. Либо Иероним Босх не спал ночами, либо работу за него делал кто-то другой.
— Вы видите третью часть триптиха, Петрониус. Все думают, что триптих — это картина для алтаря, и содержание должно быть соответствующим. На внешней и внутренней створках я рисую сотворение мира, первых людей, рай, а справа — доска, которую вы еще не знаете.
— Я думаю, это ад.
Босх довольно улыбнулся, посмотрел на Якоба ван Алмагина, который ехидно ухмыльнулся, повел бровью и хлопнул рукой по бедру.
— Сцена ада! Правильное христианское произведение, которое нужно каждому священнику для его церкви. Но в наши планы не входит умножать число обычных алтарных картин. Через это полотно мы хотим передать послание, и вы, Петрониус, уже поняли, что именно скрыто в нем.
Подмастерье кивнул, но прежде чем ответить, поджал губы. Что это — экзамен, или мастер Босх хочет дать готовое решение, о чем его предупреждал ученый?
— Если я правильно понял, то в нем скрыто учение братства адамитов, мужчин и женщин свободного духа, — услышал он свой голос.
— Вы попали в самую точку, Петрониус. Наше братство подвергается враждебным нападкам, которым мы ничего не можем противопоставить. Жители Хертогенбоса на нашей стороне. Но влияние инквизитора налицо. Еще немного, и нас станут преследовать, как всех homines intelligentiae в Эйндховене, Антверпене и Брюсселе. Кто проводит закрытые службы, связан с темными силами. Тех, кто невинно и открыто совершает евхаристию в память о первом человеке рая и ищет путь к высокому без мешающей одежды, потому что только так могут подействовать радости рая, того обвиняют в ереси. Магистр Якоб давно предостерегал нас — и мы верим ему. Теперь мы знаем, что время пришло. Влияние доминиканцев становится сильнее. Поэтому необходимо заключить послание адамитов в такую форму, которую не уничтожат вместе с нами, когда мы будем гореть на костре.
Петрониус посмотрел на неподвижно сидящего Якоба ван Алмагина. Верит ли тот в искоренение адамитов священниками ордена? Станут ли братья и сестры свободного духа костью для псов инквизитора, которую он бросит им? Надо ли понимать предостережение Зиты так, будто она знала, что начнется в городе? И не вызовут ли провокации со стороны Берле у населения сочувствия, не привлекут ли людей на сторону преследуемых? Все это может стать ответом на его вопрос. Петрониус окинул взглядом мастерскую: повсюду висели эскизы декораций сегодняшнего представления, которое будет показано вечером в соборе. Через открытые люки проникало достаточно света, чтобы разглядеть сцены на бумаге: искушение Господа дьяволом. Будто пелена спала с глаз Петрониуса. Сегодняшнее представление тесно связано с ситуацией в братстве. Отсюда сутана монаха на черте и ярость инквизитора. Так понял подмастерье замысел мастера.
— Почему бы вам не написать книгу? Картину понять сложнее.
Теперь рассмеялся Якоб ван Алмагин, будто Петрониус удачно пошутил. Он встал, подошел к стопке узких книг с мифологическими толкованиями, открыл одну из них и вверх ногами протянул подмастерью. Петрониус смущенно смотрел на буквы, которые не мог прочесть.
— Читайте! — приказал ученый.
— Переверните книгу, и я прочту!
— А, буквы смущают вас. Значит, вы умеете читать. А для неграмотных не важно, как открыта книга. И этим искусством не всякий может овладеть. Даже сейчас, когда изобрели книгопечатание и появились свинцовые буквы. Зато картину способен прочесть каждый, кто смотрит на этот мир хотя бы одним глазом. К тому же книги горят, Петрониус, отлично горят. Их бросают в первый попавшийся камин, и знание превращается в пепел!
Мастер Босх перебил ученого:
— Алтарные картины, когда они освящены, в крайнем случае отставляют в сторону. Они попадают в ризницы или к коллекционерам. Их очень редко уничтожают. Они — священное имущество. Так послание может пережить десятилетия и века. Понимаете, Петрониус? Освященная алтарная картина — лучший гарант продолжения жизни нашего послания.
Петрониус начал понимать, чего хотят от него эти двое. Босх и Алмагин боялись за свои жизни. Кто-то должен позаботиться о том, чтобы триптих был закончен, а главное — освящен.
Якоб ван Алмагин заметил, что Петрониус все понял.
— Теперь вы знаете, почему я заманил вас в кабинет.
— Думаю, что да, — подтвердил Петрониус. — Я должен был понять, что невероятные образы, неизвестные существа и формы есть часть природы. Что мастер Босх не изображает дьявольскую действительность, а внимательнее других рассматривает природу и получает из нее другую правду.
Петрониус постарался вложить в слова все свои сомнения. Но Иероним Босх, казалось, не заметил этого. Мастер задумчиво кивнул:
— Именно так. Картина сообщает людям о многообразии мира. В ней скрыто кредо нашего общества: смерть имеет конец, и наступает царство Христа, в котором два сливаются в одно.
Произнеся эти слова, Босх поставил картину на пол и углубился в ее созерцание. Якоб ван Алмагин подошел к Петрониусу, взял его за локоть и отвел в сторону:
— Не мешайте ему. Он ищет правду, а правда — изобретение самого лучшего лжеца.
XIII
Повсюду на колоннах горели факелы, проливая на сцену дрожащий свет. По бокам были установлены свечи на высоких люстрах, на самих декорациях расположились масляные лампы, придающие матовый отблеск горному ландшафту пресловутого Иерусалима. А над всем этим белый свет луны отбрасывал острые тени от колонн.
Шепот затих, когда на сцену вышел черт — весь в красном, с деревянными конскими копытами, двумя коровьими рогами на голове. Обращаясь к зрителям, возвращавшимся с мессы, черт крикнул:
— Если кто-то скажет вам, вот он — мессия, не верьте, ибо поднимутся ложные мессии и пророки и станут творить чудеса, дабы соблазнить избранных!
Произнося эти слова, актер в черном костюме сатаны показал в сторону патера Иоганнеса, который сидел в первом ряду вместе с настоятелем мужской конгрегации и аббатисой ордена. Даже со своего места сбоку от прохода Петрониус увидел, как краска залила лицо инквизитора. Но прежде чем патер успел взорваться от возмущения, черт уступил место сцене крещения Христа. И Иоанн с крестом в левой руке погрузился вместе с Христом в схематически обозначенное русло реки.
Христос, которого играл не кто-нибудь, а сам Иероним Босх, опустился на колени, в то время как над ним с криками проносились разные образы: гномы со смешными рожицами, великаны на ходулях, все в красном, с крыльями насекомых вместо рук. Головоногие и ползучие животные вылезали из всех нор и щелей и пытались помешать совершению обряда крещения Сына Божьего. Патер снова был сбит с толку, у мастера Босха не было официально заявленной роли, и Иисуса должен был играть священник. Верхняя губа патера Иоганнеса дрожала.
Сцена усиливалась пиротехническими эффектами. В небо между колоннами взметнулась шутиха и в момент совершения крещения белым дождем рассыпалась в свете полной луны. А потом к зрителям полетел бумажный голубь, и сверху раздался голос:
— Это сын мой возлюбленный, в котором я нахожу свою радость.
В тот же момент все дьявольские существа исчезли с душераздирающим криком, от которого у Петрониуса все похолодело внутри.
Подмастерье увлекся представлением и заметил, что зрители тоже в напряжении следят за действом. Даже инквизитор расслабился, пока черт вновь не появился на сцене в сопровождении свиты исчадий ада.
Они внесли его на стуле и поставили на середину сцены, танцуя и кривляясь. Черт стал проглатывать фигуры с изображением еретиков, которые протягивали ему слуги. Петрониус от удовольствия едва не захлопал в ладоши. По рядам зрителей прошел рокот. Босх сдержал слово, и черт не вышел в одежде доминиканца. Но слуги дьявола скакали по сцене в сутанах ордена. У каждого черта в руках был музыкальный инструмент, и они наигрывали жуткие мелодии. Зазвенели кубки, раздались песни и смех, и в одну секунду Божий дом превратился в трактир с продажными женщинами и сутенерами, шулерами и убийцами.
Патер Берле вскочил и в ярости бросился к декорациям, но крик его потонул во всеобщем шуме веселящейся нечисти. Никто из присутствующих не слушал обвинений инквизитора. Сидящие сзади зрители тянули его за сутану, требуя, чтобы он сел. Люди перешептывались, показывали на ту или иную фигуру, смеялись, радовались удачным шуткам. Патер бессильно опустился на скамью.
Только с появлением Христа дикое веселье утихло. Сатана попытался искусить его, однако Христос решительно отвергал все попытки. На лицах зрителей читались страх и гордость за стойкость Христа. Только лицо патера Иоганнеса мрачнело с каждой новой сценой. Последняя игралась на высокой, в десять футов горе, и зрители должны были поднимать голову, чтобы разглядеть происходящее. Дьявол показал Иисусу мир и его величие, воплощенное в колоннах храма, и бросил Ему вызов.
— Все это я отдам тебе, если встанешь на колени и поклонишься мне.
В ответ Иисус произнес сильным голосом Босха:
— Изыди, сатана!
Воцарилась тишина.
В этот момент сатана отошел от Христа и с пронзительным криком, эхом отражавшимся от колонн, упал внутрь горы, где его должны были поймать трое мужчин. Петрониус знал это. Зрители с облегчением вздохнули в ожидании хорошего конца.
Отовсюду устремились ангелы — облаченные в белые и золотые одежды городские девушки. Петрониус узнал дочь бургомистра, схватившую руку Мессии и бросившуюся к Его ногам. Затем она поднялась и сказала, обращаясь к публике:
— Он мой Господь, и за Ним я хочу идти!
Представление закончилось. Зрители встали, у многих на глазах были слезы. Действо тронуло их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Петрониус почувствовал, как наполнилась силой его плоть и уперлась в бедро женщины. Зита тихо заворковала, прижала его к себе и ловко села к юноше на колени. От их тел исходил пьянящий запах страсти и вожделения. У Петрониуса все поплыло перед глазами. Чувства смешались. Зита взяла его руку и провела ею между своих ног. Подмастерье почувствовал ее влагу, дотронулся до сокровенных мест, которые жаждали ласки. И он ласкал их, пока Зита не выгнулась, отбросив голову назад, и не издала глубокий вздох наслаждения. Прошла, казалось, целая вечность, возбуждение Петрониуса достигло предела, он чувствовал боль.
— Теперь твоя очередь, — прошептала Зита, покрывая его поцелуями…
Но вот пробил час конвента.
— Ты должен уходить. Скоро настоятельница придет будить нас на молитву.
Петрониус вскочил и быстро оделся, не забыв поцеловать Зиту.
— Подожди. Обещай мне не становиться между патером Берле и мастером Босхом. Не вмешивайся! Обещай мне, Петрониус!
Все еще опьяненный ее ароматом, он спросил:
— Что тебе известно обо всем этом? Почему они бросаются друг на друга, будто голодные волки?
Зита встала, прижалась к Петрониусу и обняла его.
— Если ты вмешаешься, то окажешься на костре или в Доммеле, как многие до тебя.
— Многие до меня? — повторил Петрониус. И тут ему пришла в голову мысль, которую не следовало высказывать вслух. — Как Ян де Грот? И Питер?
Зита отвернулась. Потом быстро схватила свое одеяние и надела. Когда девушка снова повернулась к нему, в ее глазах блестели слезы.
— Ян де Грот заслужил смерть. И Питер был не лучше. А теперь исчезни.
Петрониус стоял как вкопанный. Зита знала о судьбе обоих!
— Что случилось с Яном де Гротом? Я должен знать, я получил от него сообщение, которое у меня украли в трактире «У орла».
Зита отошла и села на сундук. Она оперлась спиной о стену, будто боялась упасть.
— Что он написал?
Петрониус пожал плечами:
— Понятия не имею. Я не смог прочесть, потому что записка написана невидимыми чернилами.
Зита вздохнула:
— У кого она теперь?
Юноша снова пожал плечами, встал перед Зитой на колени и коснулся ее рук.
— Я не знаю, Зита. Листок вырвали у меня из рук, и даже Длинный Цуидер не понял, кто украл его.
На другом конце коридора просыпалась жизнь. Стук в дверь, тихий шепот, переходящий в молитву, становились все ближе.
— Ты должен идти. Будят на молитву, — настаивала Зита. — Увидимся завтра. Мистерия начинается.
Петрониус выглянул в коридор и смог различить фигуру со свечой, свет которой то опускался, то поднимался. Женщина хромала. Она останавливалась перед каждой дверью, стучала и ждала, пока очередная монахиня не присоединится к процессии. Все вместе шли к следующей двери. Петрониус уже собирался выскользнуть из кельи, как вдруг почувствовал у себя на плече легкую как перышко руку Зиты.
— Беги из города, Петрониус, и никогда не возвращайся, если жизнь и искусство дороги тебе! Забудь меня, беги сегодня ночью!
У Петрониуса не оставалось времени ответить. Когда процессия остановилась у очередной двери, он выскользнул из кельи и поспешил вниз по лестнице.
XII
— Зачем вы заманили меня в кабинет раритетов?
Петрониус старался произнести вопрос невинным тоном, в третий раз счищая краску с лица ученого на портрете. Грунтовка едва держалась, а доска уже истончилась от постоянных прикосновений скребка.
— Вам известно, что значит наука, Петрониус? Когда любопытство не отпускает вас, когда вы одержимы в своем желании узнать типичную суть вещей и явлений? Вы имеете хоть малейшее представление о том, что заставляет таких людей, как Христофор Колумб, отправляться в дальние путешествия?
— Не двигайтесь, пожалуйста, меестер. Подбородок и щеки нужно наконец закончить, — прервал Петрониус разглагольствования Якоба ван Алмагина.
Уверенной рукой он водил кистью по серой поверхности, нанося контуры. От лба и волос перешел к лицу и уже после первых штрихов понял, что они снова не получатся. Щеки выходили слишком мягкими, а подбородок — круглым.
— Скоро я сдамся, меестер.
— Видите, даже работа с кистью и красками может стать приключением. Иной раз это сравнимо с открытием Колумба.
— Только в отличие от меня мореплаватель открывает вещи, которые существуют в природе, тогда как художник в своих путешествиях должен изобретать. Но вы не ответили на мой вопрос.
Взгляд Петрониуса постоянно переходил от картины к модели, и от него не ускользнуло внимание, с которым ученый наблюдал за его работой.
— А разве вам не любопытно было узнать, что скрывается за таинственной дверью?
Петрониус кивнул, отошел от картины на несколько шагов, чтобы лучше ее рассмотреть, и тихо выругался, потому что не понимал, что мешает нарисовать лицо ван Алмагина. Если смотреть на его голову, это был мужчина, но женское платье, грудь и бедра подошли бы ему больше.
— И все же я не вижу смысла, меестер. Вы могли бы показать мне кабинет после сеанса, или мастер Босх привел бы меня туда и объяснил все сам.
В последней попытке Петрониус провел кистью по лицу, и образ получился мужской, вот только он не был похож на Якоба ван Алмагина.
— Разные вещи — обнаружить что-то самому или открыть тайну с помощью третьего лица. Таков принцип работы наших университетов. Никто из студентов не задумывается, каким может быть наш мир, потому что все получают объяснения от профессоров. Нужно принять модель, верить в нее. Самое страшное, что это заслоняет путь для других решений. Сравните с красками, Петрониус. Если сами толкли и смешивали пигменты — вы создали цвет и знаете, как его изменить, чтобы он получился ярким и стабильным. Если вы купите готовую краску, то не будете знать всех ее свойств, поскольку процесс ее приготовления вам неизвестен.
Петрониус сдался и закрыл картину тканью.
— На сегодня все, меестер. Ваши объяснения просветили меня. Но к чему вы клоните?
— К результату! — прогремел за спиной голос, услышав который, подмастерье выронил палитру,
Петрониус не заметил, как в мастерскую вошел Иероним Босх. Он быстро наклонился и поднял свои инструменты.
— Если я объясню вам, что сова — символ мудрости, то, увидев ее на картине, вы скажете: речь идет об олицетворении мудрости. Если же вы, Петрониус, были однажды в лесу и наблюдали за ночной охотой совы, пролетавшей над вами и испугавшей вас до смерти, то осознаете, что сова может быть символом страха и испуга. Вот так просто!
Читая эту лекцию, Босх прошел в дальний угол мастерской, подвинул полотна, убрал мольберты и достал картину, которую подмастерье очень хорошо знал. Художник резко сбросил покрывало, и Петрониус удивился. Казалось, прошло много времени с тех пор, как он в последний раз видел эту работу. Либо Иероним Босх не спал ночами, либо работу за него делал кто-то другой.
— Вы видите третью часть триптиха, Петрониус. Все думают, что триптих — это картина для алтаря, и содержание должно быть соответствующим. На внешней и внутренней створках я рисую сотворение мира, первых людей, рай, а справа — доска, которую вы еще не знаете.
— Я думаю, это ад.
Босх довольно улыбнулся, посмотрел на Якоба ван Алмагина, который ехидно ухмыльнулся, повел бровью и хлопнул рукой по бедру.
— Сцена ада! Правильное христианское произведение, которое нужно каждому священнику для его церкви. Но в наши планы не входит умножать число обычных алтарных картин. Через это полотно мы хотим передать послание, и вы, Петрониус, уже поняли, что именно скрыто в нем.
Подмастерье кивнул, но прежде чем ответить, поджал губы. Что это — экзамен, или мастер Босх хочет дать готовое решение, о чем его предупреждал ученый?
— Если я правильно понял, то в нем скрыто учение братства адамитов, мужчин и женщин свободного духа, — услышал он свой голос.
— Вы попали в самую точку, Петрониус. Наше братство подвергается враждебным нападкам, которым мы ничего не можем противопоставить. Жители Хертогенбоса на нашей стороне. Но влияние инквизитора налицо. Еще немного, и нас станут преследовать, как всех homines intelligentiae в Эйндховене, Антверпене и Брюсселе. Кто проводит закрытые службы, связан с темными силами. Тех, кто невинно и открыто совершает евхаристию в память о первом человеке рая и ищет путь к высокому без мешающей одежды, потому что только так могут подействовать радости рая, того обвиняют в ереси. Магистр Якоб давно предостерегал нас — и мы верим ему. Теперь мы знаем, что время пришло. Влияние доминиканцев становится сильнее. Поэтому необходимо заключить послание адамитов в такую форму, которую не уничтожат вместе с нами, когда мы будем гореть на костре.
Петрониус посмотрел на неподвижно сидящего Якоба ван Алмагина. Верит ли тот в искоренение адамитов священниками ордена? Станут ли братья и сестры свободного духа костью для псов инквизитора, которую он бросит им? Надо ли понимать предостережение Зиты так, будто она знала, что начнется в городе? И не вызовут ли провокации со стороны Берле у населения сочувствия, не привлекут ли людей на сторону преследуемых? Все это может стать ответом на его вопрос. Петрониус окинул взглядом мастерскую: повсюду висели эскизы декораций сегодняшнего представления, которое будет показано вечером в соборе. Через открытые люки проникало достаточно света, чтобы разглядеть сцены на бумаге: искушение Господа дьяволом. Будто пелена спала с глаз Петрониуса. Сегодняшнее представление тесно связано с ситуацией в братстве. Отсюда сутана монаха на черте и ярость инквизитора. Так понял подмастерье замысел мастера.
— Почему бы вам не написать книгу? Картину понять сложнее.
Теперь рассмеялся Якоб ван Алмагин, будто Петрониус удачно пошутил. Он встал, подошел к стопке узких книг с мифологическими толкованиями, открыл одну из них и вверх ногами протянул подмастерью. Петрониус смущенно смотрел на буквы, которые не мог прочесть.
— Читайте! — приказал ученый.
— Переверните книгу, и я прочту!
— А, буквы смущают вас. Значит, вы умеете читать. А для неграмотных не важно, как открыта книга. И этим искусством не всякий может овладеть. Даже сейчас, когда изобрели книгопечатание и появились свинцовые буквы. Зато картину способен прочесть каждый, кто смотрит на этот мир хотя бы одним глазом. К тому же книги горят, Петрониус, отлично горят. Их бросают в первый попавшийся камин, и знание превращается в пепел!
Мастер Босх перебил ученого:
— Алтарные картины, когда они освящены, в крайнем случае отставляют в сторону. Они попадают в ризницы или к коллекционерам. Их очень редко уничтожают. Они — священное имущество. Так послание может пережить десятилетия и века. Понимаете, Петрониус? Освященная алтарная картина — лучший гарант продолжения жизни нашего послания.
Петрониус начал понимать, чего хотят от него эти двое. Босх и Алмагин боялись за свои жизни. Кто-то должен позаботиться о том, чтобы триптих был закончен, а главное — освящен.
Якоб ван Алмагин заметил, что Петрониус все понял.
— Теперь вы знаете, почему я заманил вас в кабинет.
— Думаю, что да, — подтвердил Петрониус. — Я должен был понять, что невероятные образы, неизвестные существа и формы есть часть природы. Что мастер Босх не изображает дьявольскую действительность, а внимательнее других рассматривает природу и получает из нее другую правду.
Петрониус постарался вложить в слова все свои сомнения. Но Иероним Босх, казалось, не заметил этого. Мастер задумчиво кивнул:
— Именно так. Картина сообщает людям о многообразии мира. В ней скрыто кредо нашего общества: смерть имеет конец, и наступает царство Христа, в котором два сливаются в одно.
Произнеся эти слова, Босх поставил картину на пол и углубился в ее созерцание. Якоб ван Алмагин подошел к Петрониусу, взял его за локоть и отвел в сторону:
— Не мешайте ему. Он ищет правду, а правда — изобретение самого лучшего лжеца.
XIII
Повсюду на колоннах горели факелы, проливая на сцену дрожащий свет. По бокам были установлены свечи на высоких люстрах, на самих декорациях расположились масляные лампы, придающие матовый отблеск горному ландшафту пресловутого Иерусалима. А над всем этим белый свет луны отбрасывал острые тени от колонн.
Шепот затих, когда на сцену вышел черт — весь в красном, с деревянными конскими копытами, двумя коровьими рогами на голове. Обращаясь к зрителям, возвращавшимся с мессы, черт крикнул:
— Если кто-то скажет вам, вот он — мессия, не верьте, ибо поднимутся ложные мессии и пророки и станут творить чудеса, дабы соблазнить избранных!
Произнося эти слова, актер в черном костюме сатаны показал в сторону патера Иоганнеса, который сидел в первом ряду вместе с настоятелем мужской конгрегации и аббатисой ордена. Даже со своего места сбоку от прохода Петрониус увидел, как краска залила лицо инквизитора. Но прежде чем патер успел взорваться от возмущения, черт уступил место сцене крещения Христа. И Иоанн с крестом в левой руке погрузился вместе с Христом в схематически обозначенное русло реки.
Христос, которого играл не кто-нибудь, а сам Иероним Босх, опустился на колени, в то время как над ним с криками проносились разные образы: гномы со смешными рожицами, великаны на ходулях, все в красном, с крыльями насекомых вместо рук. Головоногие и ползучие животные вылезали из всех нор и щелей и пытались помешать совершению обряда крещения Сына Божьего. Патер снова был сбит с толку, у мастера Босха не было официально заявленной роли, и Иисуса должен был играть священник. Верхняя губа патера Иоганнеса дрожала.
Сцена усиливалась пиротехническими эффектами. В небо между колоннами взметнулась шутиха и в момент совершения крещения белым дождем рассыпалась в свете полной луны. А потом к зрителям полетел бумажный голубь, и сверху раздался голос:
— Это сын мой возлюбленный, в котором я нахожу свою радость.
В тот же момент все дьявольские существа исчезли с душераздирающим криком, от которого у Петрониуса все похолодело внутри.
Подмастерье увлекся представлением и заметил, что зрители тоже в напряжении следят за действом. Даже инквизитор расслабился, пока черт вновь не появился на сцене в сопровождении свиты исчадий ада.
Они внесли его на стуле и поставили на середину сцены, танцуя и кривляясь. Черт стал проглатывать фигуры с изображением еретиков, которые протягивали ему слуги. Петрониус от удовольствия едва не захлопал в ладоши. По рядам зрителей прошел рокот. Босх сдержал слово, и черт не вышел в одежде доминиканца. Но слуги дьявола скакали по сцене в сутанах ордена. У каждого черта в руках был музыкальный инструмент, и они наигрывали жуткие мелодии. Зазвенели кубки, раздались песни и смех, и в одну секунду Божий дом превратился в трактир с продажными женщинами и сутенерами, шулерами и убийцами.
Патер Берле вскочил и в ярости бросился к декорациям, но крик его потонул во всеобщем шуме веселящейся нечисти. Никто из присутствующих не слушал обвинений инквизитора. Сидящие сзади зрители тянули его за сутану, требуя, чтобы он сел. Люди перешептывались, показывали на ту или иную фигуру, смеялись, радовались удачным шуткам. Патер бессильно опустился на скамью.
Только с появлением Христа дикое веселье утихло. Сатана попытался искусить его, однако Христос решительно отвергал все попытки. На лицах зрителей читались страх и гордость за стойкость Христа. Только лицо патера Иоганнеса мрачнело с каждой новой сценой. Последняя игралась на высокой, в десять футов горе, и зрители должны были поднимать голову, чтобы разглядеть происходящее. Дьявол показал Иисусу мир и его величие, воплощенное в колоннах храма, и бросил Ему вызов.
— Все это я отдам тебе, если встанешь на колени и поклонишься мне.
В ответ Иисус произнес сильным голосом Босха:
— Изыди, сатана!
Воцарилась тишина.
В этот момент сатана отошел от Христа и с пронзительным криком, эхом отражавшимся от колонн, упал внутрь горы, где его должны были поймать трое мужчин. Петрониус знал это. Зрители с облегчением вздохнули в ожидании хорошего конца.
Отовсюду устремились ангелы — облаченные в белые и золотые одежды городские девушки. Петрониус узнал дочь бургомистра, схватившую руку Мессии и бросившуюся к Его ногам. Затем она поднялась и сказала, обращаясь к публике:
— Он мой Господь, и за Ним я хочу идти!
Представление закончилось. Зрители встали, у многих на глазах были слезы. Действо тронуло их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34