Помнишь, я тебе говорила?
— Возможно.
— Чарли его не любил. Не рычал, не лаял, нет! Просто, когда Азарцев бывал у меня, Чарли лежал в коридоре в углу и не выходил. Никогда не ходил с ним гулять, не брал у него еду. Наверное, Чарли чувствовал, что Азарцев меня предаст.
— И что?
— Так и вышло. Когда пришлось сделать выбор, он выбрал не меня. А я невольно предала Чарли.
— Слушай, Тина! — сказал Азарцев. — Я теперь знаю, куда тебе надо ехать в первую очередь!
— Куда?
— В клинику неврозов на Шаболовке. Если хочешь, я тебя отвезу! И это еще мягко сказано! По-моему, ты того! — Аркадий выразительно постучал по кудрявой башке. — Сдвинулась на собаке!
— Хм! — усмехнулась Тина. — Какая же у мужчин простая организация ума! И Азарцев говорил точно так же, как ты! «Сдвинулась на собаке!» Но если собака — единственный друг?
— А может, ты просто других-то не замечаешь? — как-то укоризненно посмотрел на нее Аркадий. — Вот меня за один день обидела мимоходом два раза. Первый раз, когда сказала, что хочешь, чтобы я поскорее ушел, а второй раз сейчас — когда сказала, что друзей, кроме собаки, у тебя нет!
— Прости, — извинилась Тина. — Прости, я не нарочно. Так вырвалось!
— Так это только хуже! — пробасил Аркадий.
— Ну что ты меня мучаешь! — заорала вдруг Тина. Лицо ее исказилось, и пена появилась у рта. — Не видишь, что ли, мне плохо, плохо, плохо! Я действительно хочу остаться одна! Я хочу умереть! Или по крайней мере закрыть глаза! А ты все сидишь, разглагольствуешь, мучаешь! Уходи! — почти визжала она. — Уходи! Я вас всех ненавижу! Всех-всех! Ненавижу весь свет! И задерни шторы! — Что-то прорвалось в ее лице, и она зарыдала. Аркадий молчал. Она лежала на животе и рыдала. Все тело ее сотрясали конвульсии, слезы текли так быстро и сильно, что в момент намочили подушку.
«Истерика, — подумал Аркадий. — Черт знает что! Тот мужик, видимо, ее бросил. А она действительно его любила. Как странно. Печально».
Барашков подумал, что вот он сидит рядом с плачущей женщиной, которая плачет оттого, что ее бросил не он, Барашков, а некто другой, и ему, Барашкову, это все равно. Вот что значит старость. «Не старость, а зрелость!» — поправил он сам себя.
Она успокоилась.
— Я сейчас уйду, — сказал Аркадий. — Не сердись», проводи меня. Только знай, ты должна лечиться!
Тина повернулась к нему лицом, вытерла ладонями мокрые щеки.
— Тебе, должно быть, противно смотреть на меня, — сказала она. — Я стала страшная. Злая и страшная. Самое плохое, что меня это удовлетворяет. Я не хочу быть ни молодой, ни красивой.
— Ты больна, — сказал ей Барашков. — Болезнь редко делает человека прекрасным. Это только в романах Ремарка да Фицджеральда по тенистым аллеям парков, среди цветущих кустов сирени, мимо клумб из необыкновенной красоты тюльпанов гуляют нежные сумасшедшие героини. На самом деле болезнь безобразна, болезнь зла, болезнь эгоистична. Доброго человека она может сделать безвольным, опустившимся мямлей; стойкого — злым, эгоистичным тираном; разумного — бессмысленно-тупым. Но если человек поправляется, то из болезни он выносит самое главное — опыт, как нужно жить. А потом, правда, часто этот опыт опять забывает. Но умные люди, Тина, после глубокой болезни начинают жить так, будто получили в подарок новую драгоценную жизнь. И ты должна поправиться, Тина! Никаких видимых поводов, чтобы не поправиться, пока нет. Нужно обследоваться. О конце думать рано. Ты многим нужна. По крайней мере мне, Ашоту, твоим родителям, сыну и, наверное, сестре. Но в тебе сейчас говорит не болезнь, а эгоизм, Тина. Подумай об этом. До завтра. Я ухожу и завтра позвоню. Обдумаю за вечер, и ты тоже подумай, с чего нам лучше начать обследование. Пока!
— Прости! — сказала Тина и насухо вытерла лицо о несвежую простыню. — Я провожу!
В голове у нее будто играл огромный оркестр, предметы перед глазами танцевали медленный вальс, а в груди бились многочисленные крошечные молоточки. «Сейчас он уйдет, и я снова лягу. Может, это от голода?» — вдруг мелькнула в голове спасительная мысль. В шкафу оставалось немного хлеба. Она погрызет его, а когда будет легче, выйдет на улицу, что-нибудь купит. Масла и сыра, например. Но при мысли о еде ее стало тошнить еще больше.
— Пока! — сказала она и спустила ноги с постели.
— Не вставай! — Барашков пошел в коридор.
— Звони! — Она постаралась сказать это так, чтобы голос ее не дрожал. «Осталось продержаться тридцать секунд! — скомандовала она себе. — Примерно столько времени нужно, чтобы закрыть за ним дверь!»
— Ну, до завтра? — Аркадий взялся за ручку и обернулся в прощании.
— До завтра. — Она пыталась незаметно рукой удержаться за стену.
Через мгновение, обернувшись уже с лестничной площадки, Аркадий увидел в прямоугольном проеме входной двери, что стоящая в коридоре Тина как-то странно отклоняется назад и вниз и с остановившимся взглядом, в котором теплилась, однако, какая-то мысль, падает на спину со всего маху, ударяясь при этом с глухим стуком головой о косяк.
— Тина! — крикнул Аркадий и ринулся назад в квартиру.
— Господи, что же делать? На полу кровь! Черепно-мозговая травма! Ишемический инсульт! Внутреннее кровоизлияние! — метался Аркадий то в поисках лекарств, то хватаясь за телефон и мысленно перебирая диагнозы. — Как всегда, в доме у врача не водится ни черта! Нет ни сердечного, ни адреналина, ни бинта!
«Она умирает! Никогда себе не прощу!» Он стоял перед Тиной в узком коридоре на коленях, в своем светлом плаще, и бешено орал в телефонную трубку, слушая медленные, повторяющиеся без ответа, гудки:
— «Скорая»! Да ответьте же наконец! «Скорая»! «Скорая»! Что ж вы там все, заснули?!
На его пальцах быстро высыхала алая кровь, покрывая кожу будто прозрачным красноватым лаком, и когда в трубке действительно раздался металлический голос: «„Скорая“ слушает!», он внезапно сообразил, что не помнит, забыл, а может, и никогда не знал, как звучит правильный Тинин адрес.
7
— Поздненько, однако, являетесь на работу! — ехидно заметила Азарцеву Юля, встретив его на первом этаже возле его кабинета. Из окна она видела, когда он приехал, и поняла, что он расстроен. «И когда он перестанет мотаться к этой своей шлюхе?» — возмущенно пожала плечами она. Почему-то многие женщины, даже никогда в жизни не видя соперницу, непременно представляют ее в образе шлюхи.
«Его тут ждут, а он наносит утренние визиты! Ловелас чертов! Ну, я ему покажу сегодня! Достал! Или работа, или кобелизм!»
В просторном коридоре рядом с дубовой дверью его кабинета в широком кресле под старину сидела девчушка, замотанная шарфом. Ее купленные на рынке черные брюки, простая короткая куртка, дешевый сиреневый шарф настолько не вязались с солидностью и респектабельностью окружающей обстановки, что Азарцев удивился, кто и как вообще впустил сюда эту девушку. И уж, конечно, не из-за ее визита Юля сделала такое отвратительное лицо.
Азарцев не обманулся в догадке. Первое, что он увидел, открыв дверь кабинета, была совершенно лысая, гладкая, как яйцо, голова с таинственным азиатским разрезом глаз.
— А, вот, оказывается, из-за кого весь сыр-бор! — улыбнулся Азарцев, а лысый человек поднялся навстречу и приветливо раскрыл ему широкие объятия.
— Пробки, наверное? — участливо поинтересовался он. — Деловым людям скоро придется пересаживаться на вертолеты, как в Америке! Я лично с удовольствием обзавелся бы парочкой! — засмеялся гость.
— Поставил бы один из них прямо в ресторанный зал? — улыбнулся Азарцев и пожал компаньону руку. Вид его гладкого лица, на котором и следов от операций уже не осталось, так хорошо они были зашлифованы, напомнил ему осенний вечер, огромный букет золотистых ирисов и Тину, оживленную и слегка смущенную в простом черном платье. Умудрилась же она тогда сломать застежку! Если бы не застежка, так, может, и не было бы ничего этого в его жизни. Ни его тогдашнего бешеного влечения к ее загорелой, солнечно-веснушчатой коже, ни вытекающей из него ночной поездки за город, ни зверского аппетита и ужина в ресторане, принадлежащем этому человеку, что внимательно сейчас всматривается в его, Азарцева, лицо… Ни нескольких очень счастливых месяцев два года назад весной; ни чувства обиды и разочарования оттого, что интересы его, Азарцева, дела не стали их общим делом. Ни обескураживающего чувства вины за то, что с этой женщиной происходит сейчас.
— Да, ужасные пробки! — подтвердил кивком Азарцев и в знак солидарности уселся не за широкий массивный рабочий стол, а напротив гостя, в кресло за маленький кофейный столик, установленный для доверительных разговоров. Вазу с белыми гладиолусами Азарцев подвинул вбок, чтобы лучше видеть лицо собеседника.
Азарцеву нравилось профессионально разглядывать измененные им лица. Он любил наблюдать те или иные движения мышц при улыбке, при прищуре глаз. Ему нравилось видеть, как изменяют лица другие носы, как молодеют и блестят глаза женщин, прошедших адовы круги циркулярных подтяжек. Он любовался правильными, не топорщившимися ушками детей, которых переставали дразнить лопоухими, но больше всего ему нравилось разговаривать с больными, чью внешность он пытался поправить после перенесенных травм. И, видит Бог, иногда результаты его работы превосходили созданные им первоначально варианты.
Лицо Магомета, Лысой Головы, как звали за глаза его нынешнего собеседника, не до конца удовлетворяло Азарцева с профессиональной точки зрения. Конечно, он не мог не помнить, какой черной обожженной головешкой выглядело это лицо сразу после того ужасного пожара в машине. Также и он, и Магомет помнили, каким бесформенным красным обрубком было его лицо после чудесного возвращения с того света и лечения в ожоговом центре. Прекрасно Азарцев помнил и сколько денег он взял, чтобы превратить этот обожженный обрубок в человеческое лицо, которое можно было назвать и красивым. Оно теперь напоминало лицо какого-нибудь компьютерного инопланетянина, романтического героя-спасителя, какими изобилуют наши кинотеатры. Иногда, впрочем, Азарцеву приходила в голову мысль, что новое лицо Магомета напоминает своей непроницаемостью восточную маску какого-нибудь шамана, с узкими прорезями глаз и трагическим оскалом безмолвной улыбки, отягощенной знанием неотвратимых событий.
— За деньгами пришел! — даже не вопросительно, а совершенно спокойно, как что-то очень будничное, констатировал Азарцев.
— Настало время! — вежливо слегка развел руками пришелец.
— Сумма за лето у меня приготовлена, можем перевести хоть сейчас. Но впереди зима…
Магомет вежливо промолчал. Он хотел, видимо, вопросительно приподнять брови, но после глубоких ожогов мышцы его лба и орбит функционировали неправильно, поэтому по верхней части его лица пронеслась только еде уловимая тень.
— Обычно люди не ложатся на операции перед Новым годом, — пояснил Азарцев. — Стараются поправить внешность не такими радикальными процедурами, то есть «малой кровью». А где малая кровь, там и деньги небольшие. Ты же понимаешь, что самые большие доходы мы получаем именно от операций. То есть, я думаю, надо перераспределить суммы по временам года. Летом сделать побольше, зимой поменьше.
— Я передам, — холодно сказал Магомет. Мышцы рта у него тоже работали не совсем правильно, поэтому широко улыбнуться для него было неразрешимой проблемой. — Но я думаю, раз ты брал деньги в долг под определенный процент, не разговаривая про времена года, то и отдавать их нужно не под музыку Чайковского: в октябре — медленно, в июне — быстро.
«Да он меломан…» — механически отметил Азарцев.
— Я думаю, там, — Магомет выразительно поднял кверху палец, — твои доводы не будут иметь успеха.
Азарцев посмотрел на его палец. Палец был ровный, гладкий, тоже вышедший из-под его скальпеля. «Интересно, — подумал он, — если бы я привел свои доводы не сейчас, а тогда, четыре года назад, перед операционным столом, на котором лежал этот бугай, похожий на красный обрубок со скрюченными щупальцами-конечностями, возымели бы они успех?»
— Медицина ведь не пивной заводик, — сказал он. — Купил оборудование и гони продукцию. Да и то летом, я думаю, пива пьют больше. У нас ведь живые люди, которые имеют свои планы, подвержены страхам и предрассудкам. И работаем мы пока только второй год. Но уже по опыту прошлого года и по своей предшествующей работе в других местах я могу выявить некоторые закономерности поступления больных, о которых уже сказал тебе. В феврале больных всегда больше, чем в ноябре. Люди стремятся лучше выглядеть к весне, а зимние праздники не хотят встречать в синяках, бинтах и повязках. И это нельзя не учитывать.
— Зачем ты повторяешься? Я все передам. А ты деньги за лето переведешь сегодня. — Магомет встал и посмотрел в окно. — Жаль, что вертолет у нас иметь пока все-таки нельзя, далековато к вам добираться, а лужайка перед домом как раз подходящая, — перевел разговор на другое Магомет и направился к выходу. Ласково поддерживаемый Азарцевым в знак уважения к партнеру по бизнесу, он с недоумением поглядел на вставшую навстречу Азарцеву пичужку и уже на пороге спросил: — Это кто?
Девушка встала и сделала шаг навстречу выходившим. Конец шарфа упал с лица на ее дешевую куртку, и стали видны безобразные ожоги, тянувшиеся по шее и подбородку.
— Видимо, твоя коллега по несчастью, — предположил Азарцев.
Ничего не изменилось в выражении лица Лысой Головы. Одним из теперешних достоинств его внешности, как он сам считал, была практически полная непроницаемость лица. Его высокая фигура с блестящим черепом, в дорогой одежде, в изысканной обуви странно контрастировала с тонкой фигуркой обожженной.
— Пациентка, наверное, — пояснил Азарцев.
— С такими пациентками сам раздетый, голодный окажешься, — сухо сказал Магомет и, даже не протянув Азарцеву на прощание руку, сел на заднее сиденье в прекрасный серебристый «мерседес» с престижными номерами, с мигалкой на крыше и, быстро развернувшись, выехал в ворота, поспешно растворенные перед ним здоровенным охранником.
— Лысая Голова ждал тебя, наверное, полчаса, прежде чем ты соизволил явиться! — набросилась на Азарцева Юля, едва он вошел назад в кабинет. — Ты что, не понимаешь, как много зависит от его личного впечатления? Ведь он из тех, кто реально решает, дадут или не дадут нам деньги и какие возьмут за них проценты!
— Я все понимаю, — устало сказал Азарцев. — Разреши мне пройти, я хочу узнать, что нужно этой девушке.
Азарцев осторожничал перед Юлей. Он, конечно, сразу понял, зачем пришла эта девушка. Конечно же, она явилась затем, чтобы узнать, можно ли ей как-нибудь избавиться от ее безобразных ожогов. И Юлию невозможно было провести. Она тоже прекрасно понимала, зачем явилась девушка. Как ни напускал на себя Азарцев равнодушный вид, Юля тут же смекнула, что ему эта девушка безумно интересна. Как гончая нападает на след лисы и уже не теряет его, пока не загонит животное, так и Юля, заметив, что если что-либо шло хоть чуть-чуть не так, хоть чуть-чуть вразрез с ее планами, тут же безжалостно захватывала добычу и не выпускала ее из зубов.
— Конечно, конечно, — сказала она. — Но мне нужно поговорить с тобой еще об одном деле. Я подожду. — Она с безмятежным видом уселась в удобное кресло у стены и сделала вид, что листает иллюстрированный журнал.
Девушка вошла, держа в руках шарфик и куртку.
— Это вы доктор Азарцев? — наивно спросила она. Юля чуть заметно хмыкнула, Азарцев не мог сдержать улыбки:
— Ну я, моя красавица, я…
Девушка вправду была хороша. Тоненькая, темноволосая, с ровными дугами темных бровей, с классически ровным лбом, умными глазами. Ах, кабы не следы от ожогов, что обезображивали ей рот, спускались розовыми змеями по шее и подбородку! Она смотрела на Азарцева умоляющими глазами, не зная, с чего начать. Наконец она вымолвила несколько слов. Рот ее некрасиво кривился при разговоре, губы были неровно вспухшими и не слушались. Дикция была тоже плохая.
— Мы вас долго искали, — сказала она. — Сначала не могли найти, а потом продавали квартиру.
— Продавали квартиру? Зачем? — удивился Азарцев. Юля опять выразительно подняла брови и хмыкнула.
— Чтобы деньги на лечение были, — просто ответила девушка.
Азарцев опустил голову, замолчал. Чертовы деньги! Он все время как-то забывал о них. В те времена, когда он рос и учился, последствия ожогов оперировали без денег. И уж сколько лет прошло, как канули в Лету те во многом спорные времена, но никак Азарцев не мог отделаться от ощущения великой несправедливости в том, что человек, которому нечем платить, не имеет права на нужную ему медицинскую помощь.
— Да, — наконец сказал он. — Эти операции дорогие.
— Мы с мамой готовы, — ответила девушка. — Только вы скажите сразу, какой будет эффект и сколько нужно денег. А то мы переехали в коммуналку и больше продавать у нас нечего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
— Возможно.
— Чарли его не любил. Не рычал, не лаял, нет! Просто, когда Азарцев бывал у меня, Чарли лежал в коридоре в углу и не выходил. Никогда не ходил с ним гулять, не брал у него еду. Наверное, Чарли чувствовал, что Азарцев меня предаст.
— И что?
— Так и вышло. Когда пришлось сделать выбор, он выбрал не меня. А я невольно предала Чарли.
— Слушай, Тина! — сказал Азарцев. — Я теперь знаю, куда тебе надо ехать в первую очередь!
— Куда?
— В клинику неврозов на Шаболовке. Если хочешь, я тебя отвезу! И это еще мягко сказано! По-моему, ты того! — Аркадий выразительно постучал по кудрявой башке. — Сдвинулась на собаке!
— Хм! — усмехнулась Тина. — Какая же у мужчин простая организация ума! И Азарцев говорил точно так же, как ты! «Сдвинулась на собаке!» Но если собака — единственный друг?
— А может, ты просто других-то не замечаешь? — как-то укоризненно посмотрел на нее Аркадий. — Вот меня за один день обидела мимоходом два раза. Первый раз, когда сказала, что хочешь, чтобы я поскорее ушел, а второй раз сейчас — когда сказала, что друзей, кроме собаки, у тебя нет!
— Прости, — извинилась Тина. — Прости, я не нарочно. Так вырвалось!
— Так это только хуже! — пробасил Аркадий.
— Ну что ты меня мучаешь! — заорала вдруг Тина. Лицо ее исказилось, и пена появилась у рта. — Не видишь, что ли, мне плохо, плохо, плохо! Я действительно хочу остаться одна! Я хочу умереть! Или по крайней мере закрыть глаза! А ты все сидишь, разглагольствуешь, мучаешь! Уходи! — почти визжала она. — Уходи! Я вас всех ненавижу! Всех-всех! Ненавижу весь свет! И задерни шторы! — Что-то прорвалось в ее лице, и она зарыдала. Аркадий молчал. Она лежала на животе и рыдала. Все тело ее сотрясали конвульсии, слезы текли так быстро и сильно, что в момент намочили подушку.
«Истерика, — подумал Аркадий. — Черт знает что! Тот мужик, видимо, ее бросил. А она действительно его любила. Как странно. Печально».
Барашков подумал, что вот он сидит рядом с плачущей женщиной, которая плачет оттого, что ее бросил не он, Барашков, а некто другой, и ему, Барашкову, это все равно. Вот что значит старость. «Не старость, а зрелость!» — поправил он сам себя.
Она успокоилась.
— Я сейчас уйду, — сказал Аркадий. — Не сердись», проводи меня. Только знай, ты должна лечиться!
Тина повернулась к нему лицом, вытерла ладонями мокрые щеки.
— Тебе, должно быть, противно смотреть на меня, — сказала она. — Я стала страшная. Злая и страшная. Самое плохое, что меня это удовлетворяет. Я не хочу быть ни молодой, ни красивой.
— Ты больна, — сказал ей Барашков. — Болезнь редко делает человека прекрасным. Это только в романах Ремарка да Фицджеральда по тенистым аллеям парков, среди цветущих кустов сирени, мимо клумб из необыкновенной красоты тюльпанов гуляют нежные сумасшедшие героини. На самом деле болезнь безобразна, болезнь зла, болезнь эгоистична. Доброго человека она может сделать безвольным, опустившимся мямлей; стойкого — злым, эгоистичным тираном; разумного — бессмысленно-тупым. Но если человек поправляется, то из болезни он выносит самое главное — опыт, как нужно жить. А потом, правда, часто этот опыт опять забывает. Но умные люди, Тина, после глубокой болезни начинают жить так, будто получили в подарок новую драгоценную жизнь. И ты должна поправиться, Тина! Никаких видимых поводов, чтобы не поправиться, пока нет. Нужно обследоваться. О конце думать рано. Ты многим нужна. По крайней мере мне, Ашоту, твоим родителям, сыну и, наверное, сестре. Но в тебе сейчас говорит не болезнь, а эгоизм, Тина. Подумай об этом. До завтра. Я ухожу и завтра позвоню. Обдумаю за вечер, и ты тоже подумай, с чего нам лучше начать обследование. Пока!
— Прости! — сказала Тина и насухо вытерла лицо о несвежую простыню. — Я провожу!
В голове у нее будто играл огромный оркестр, предметы перед глазами танцевали медленный вальс, а в груди бились многочисленные крошечные молоточки. «Сейчас он уйдет, и я снова лягу. Может, это от голода?» — вдруг мелькнула в голове спасительная мысль. В шкафу оставалось немного хлеба. Она погрызет его, а когда будет легче, выйдет на улицу, что-нибудь купит. Масла и сыра, например. Но при мысли о еде ее стало тошнить еще больше.
— Пока! — сказала она и спустила ноги с постели.
— Не вставай! — Барашков пошел в коридор.
— Звони! — Она постаралась сказать это так, чтобы голос ее не дрожал. «Осталось продержаться тридцать секунд! — скомандовала она себе. — Примерно столько времени нужно, чтобы закрыть за ним дверь!»
— Ну, до завтра? — Аркадий взялся за ручку и обернулся в прощании.
— До завтра. — Она пыталась незаметно рукой удержаться за стену.
Через мгновение, обернувшись уже с лестничной площадки, Аркадий увидел в прямоугольном проеме входной двери, что стоящая в коридоре Тина как-то странно отклоняется назад и вниз и с остановившимся взглядом, в котором теплилась, однако, какая-то мысль, падает на спину со всего маху, ударяясь при этом с глухим стуком головой о косяк.
— Тина! — крикнул Аркадий и ринулся назад в квартиру.
— Господи, что же делать? На полу кровь! Черепно-мозговая травма! Ишемический инсульт! Внутреннее кровоизлияние! — метался Аркадий то в поисках лекарств, то хватаясь за телефон и мысленно перебирая диагнозы. — Как всегда, в доме у врача не водится ни черта! Нет ни сердечного, ни адреналина, ни бинта!
«Она умирает! Никогда себе не прощу!» Он стоял перед Тиной в узком коридоре на коленях, в своем светлом плаще, и бешено орал в телефонную трубку, слушая медленные, повторяющиеся без ответа, гудки:
— «Скорая»! Да ответьте же наконец! «Скорая»! «Скорая»! Что ж вы там все, заснули?!
На его пальцах быстро высыхала алая кровь, покрывая кожу будто прозрачным красноватым лаком, и когда в трубке действительно раздался металлический голос: «„Скорая“ слушает!», он внезапно сообразил, что не помнит, забыл, а может, и никогда не знал, как звучит правильный Тинин адрес.
7
— Поздненько, однако, являетесь на работу! — ехидно заметила Азарцеву Юля, встретив его на первом этаже возле его кабинета. Из окна она видела, когда он приехал, и поняла, что он расстроен. «И когда он перестанет мотаться к этой своей шлюхе?» — возмущенно пожала плечами она. Почему-то многие женщины, даже никогда в жизни не видя соперницу, непременно представляют ее в образе шлюхи.
«Его тут ждут, а он наносит утренние визиты! Ловелас чертов! Ну, я ему покажу сегодня! Достал! Или работа, или кобелизм!»
В просторном коридоре рядом с дубовой дверью его кабинета в широком кресле под старину сидела девчушка, замотанная шарфом. Ее купленные на рынке черные брюки, простая короткая куртка, дешевый сиреневый шарф настолько не вязались с солидностью и респектабельностью окружающей обстановки, что Азарцев удивился, кто и как вообще впустил сюда эту девушку. И уж, конечно, не из-за ее визита Юля сделала такое отвратительное лицо.
Азарцев не обманулся в догадке. Первое, что он увидел, открыв дверь кабинета, была совершенно лысая, гладкая, как яйцо, голова с таинственным азиатским разрезом глаз.
— А, вот, оказывается, из-за кого весь сыр-бор! — улыбнулся Азарцев, а лысый человек поднялся навстречу и приветливо раскрыл ему широкие объятия.
— Пробки, наверное? — участливо поинтересовался он. — Деловым людям скоро придется пересаживаться на вертолеты, как в Америке! Я лично с удовольствием обзавелся бы парочкой! — засмеялся гость.
— Поставил бы один из них прямо в ресторанный зал? — улыбнулся Азарцев и пожал компаньону руку. Вид его гладкого лица, на котором и следов от операций уже не осталось, так хорошо они были зашлифованы, напомнил ему осенний вечер, огромный букет золотистых ирисов и Тину, оживленную и слегка смущенную в простом черном платье. Умудрилась же она тогда сломать застежку! Если бы не застежка, так, может, и не было бы ничего этого в его жизни. Ни его тогдашнего бешеного влечения к ее загорелой, солнечно-веснушчатой коже, ни вытекающей из него ночной поездки за город, ни зверского аппетита и ужина в ресторане, принадлежащем этому человеку, что внимательно сейчас всматривается в его, Азарцева, лицо… Ни нескольких очень счастливых месяцев два года назад весной; ни чувства обиды и разочарования оттого, что интересы его, Азарцева, дела не стали их общим делом. Ни обескураживающего чувства вины за то, что с этой женщиной происходит сейчас.
— Да, ужасные пробки! — подтвердил кивком Азарцев и в знак солидарности уселся не за широкий массивный рабочий стол, а напротив гостя, в кресло за маленький кофейный столик, установленный для доверительных разговоров. Вазу с белыми гладиолусами Азарцев подвинул вбок, чтобы лучше видеть лицо собеседника.
Азарцеву нравилось профессионально разглядывать измененные им лица. Он любил наблюдать те или иные движения мышц при улыбке, при прищуре глаз. Ему нравилось видеть, как изменяют лица другие носы, как молодеют и блестят глаза женщин, прошедших адовы круги циркулярных подтяжек. Он любовался правильными, не топорщившимися ушками детей, которых переставали дразнить лопоухими, но больше всего ему нравилось разговаривать с больными, чью внешность он пытался поправить после перенесенных травм. И, видит Бог, иногда результаты его работы превосходили созданные им первоначально варианты.
Лицо Магомета, Лысой Головы, как звали за глаза его нынешнего собеседника, не до конца удовлетворяло Азарцева с профессиональной точки зрения. Конечно, он не мог не помнить, какой черной обожженной головешкой выглядело это лицо сразу после того ужасного пожара в машине. Также и он, и Магомет помнили, каким бесформенным красным обрубком было его лицо после чудесного возвращения с того света и лечения в ожоговом центре. Прекрасно Азарцев помнил и сколько денег он взял, чтобы превратить этот обожженный обрубок в человеческое лицо, которое можно было назвать и красивым. Оно теперь напоминало лицо какого-нибудь компьютерного инопланетянина, романтического героя-спасителя, какими изобилуют наши кинотеатры. Иногда, впрочем, Азарцеву приходила в голову мысль, что новое лицо Магомета напоминает своей непроницаемостью восточную маску какого-нибудь шамана, с узкими прорезями глаз и трагическим оскалом безмолвной улыбки, отягощенной знанием неотвратимых событий.
— За деньгами пришел! — даже не вопросительно, а совершенно спокойно, как что-то очень будничное, констатировал Азарцев.
— Настало время! — вежливо слегка развел руками пришелец.
— Сумма за лето у меня приготовлена, можем перевести хоть сейчас. Но впереди зима…
Магомет вежливо промолчал. Он хотел, видимо, вопросительно приподнять брови, но после глубоких ожогов мышцы его лба и орбит функционировали неправильно, поэтому по верхней части его лица пронеслась только еде уловимая тень.
— Обычно люди не ложатся на операции перед Новым годом, — пояснил Азарцев. — Стараются поправить внешность не такими радикальными процедурами, то есть «малой кровью». А где малая кровь, там и деньги небольшие. Ты же понимаешь, что самые большие доходы мы получаем именно от операций. То есть, я думаю, надо перераспределить суммы по временам года. Летом сделать побольше, зимой поменьше.
— Я передам, — холодно сказал Магомет. Мышцы рта у него тоже работали не совсем правильно, поэтому широко улыбнуться для него было неразрешимой проблемой. — Но я думаю, раз ты брал деньги в долг под определенный процент, не разговаривая про времена года, то и отдавать их нужно не под музыку Чайковского: в октябре — медленно, в июне — быстро.
«Да он меломан…» — механически отметил Азарцев.
— Я думаю, там, — Магомет выразительно поднял кверху палец, — твои доводы не будут иметь успеха.
Азарцев посмотрел на его палец. Палец был ровный, гладкий, тоже вышедший из-под его скальпеля. «Интересно, — подумал он, — если бы я привел свои доводы не сейчас, а тогда, четыре года назад, перед операционным столом, на котором лежал этот бугай, похожий на красный обрубок со скрюченными щупальцами-конечностями, возымели бы они успех?»
— Медицина ведь не пивной заводик, — сказал он. — Купил оборудование и гони продукцию. Да и то летом, я думаю, пива пьют больше. У нас ведь живые люди, которые имеют свои планы, подвержены страхам и предрассудкам. И работаем мы пока только второй год. Но уже по опыту прошлого года и по своей предшествующей работе в других местах я могу выявить некоторые закономерности поступления больных, о которых уже сказал тебе. В феврале больных всегда больше, чем в ноябре. Люди стремятся лучше выглядеть к весне, а зимние праздники не хотят встречать в синяках, бинтах и повязках. И это нельзя не учитывать.
— Зачем ты повторяешься? Я все передам. А ты деньги за лето переведешь сегодня. — Магомет встал и посмотрел в окно. — Жаль, что вертолет у нас иметь пока все-таки нельзя, далековато к вам добираться, а лужайка перед домом как раз подходящая, — перевел разговор на другое Магомет и направился к выходу. Ласково поддерживаемый Азарцевым в знак уважения к партнеру по бизнесу, он с недоумением поглядел на вставшую навстречу Азарцеву пичужку и уже на пороге спросил: — Это кто?
Девушка встала и сделала шаг навстречу выходившим. Конец шарфа упал с лица на ее дешевую куртку, и стали видны безобразные ожоги, тянувшиеся по шее и подбородку.
— Видимо, твоя коллега по несчастью, — предположил Азарцев.
Ничего не изменилось в выражении лица Лысой Головы. Одним из теперешних достоинств его внешности, как он сам считал, была практически полная непроницаемость лица. Его высокая фигура с блестящим черепом, в дорогой одежде, в изысканной обуви странно контрастировала с тонкой фигуркой обожженной.
— Пациентка, наверное, — пояснил Азарцев.
— С такими пациентками сам раздетый, голодный окажешься, — сухо сказал Магомет и, даже не протянув Азарцеву на прощание руку, сел на заднее сиденье в прекрасный серебристый «мерседес» с престижными номерами, с мигалкой на крыше и, быстро развернувшись, выехал в ворота, поспешно растворенные перед ним здоровенным охранником.
— Лысая Голова ждал тебя, наверное, полчаса, прежде чем ты соизволил явиться! — набросилась на Азарцева Юля, едва он вошел назад в кабинет. — Ты что, не понимаешь, как много зависит от его личного впечатления? Ведь он из тех, кто реально решает, дадут или не дадут нам деньги и какие возьмут за них проценты!
— Я все понимаю, — устало сказал Азарцев. — Разреши мне пройти, я хочу узнать, что нужно этой девушке.
Азарцев осторожничал перед Юлей. Он, конечно, сразу понял, зачем пришла эта девушка. Конечно же, она явилась затем, чтобы узнать, можно ли ей как-нибудь избавиться от ее безобразных ожогов. И Юлию невозможно было провести. Она тоже прекрасно понимала, зачем явилась девушка. Как ни напускал на себя Азарцев равнодушный вид, Юля тут же смекнула, что ему эта девушка безумно интересна. Как гончая нападает на след лисы и уже не теряет его, пока не загонит животное, так и Юля, заметив, что если что-либо шло хоть чуть-чуть не так, хоть чуть-чуть вразрез с ее планами, тут же безжалостно захватывала добычу и не выпускала ее из зубов.
— Конечно, конечно, — сказала она. — Но мне нужно поговорить с тобой еще об одном деле. Я подожду. — Она с безмятежным видом уселась в удобное кресло у стены и сделала вид, что листает иллюстрированный журнал.
Девушка вошла, держа в руках шарфик и куртку.
— Это вы доктор Азарцев? — наивно спросила она. Юля чуть заметно хмыкнула, Азарцев не мог сдержать улыбки:
— Ну я, моя красавица, я…
Девушка вправду была хороша. Тоненькая, темноволосая, с ровными дугами темных бровей, с классически ровным лбом, умными глазами. Ах, кабы не следы от ожогов, что обезображивали ей рот, спускались розовыми змеями по шее и подбородку! Она смотрела на Азарцева умоляющими глазами, не зная, с чего начать. Наконец она вымолвила несколько слов. Рот ее некрасиво кривился при разговоре, губы были неровно вспухшими и не слушались. Дикция была тоже плохая.
— Мы вас долго искали, — сказала она. — Сначала не могли найти, а потом продавали квартиру.
— Продавали квартиру? Зачем? — удивился Азарцев. Юля опять выразительно подняла брови и хмыкнула.
— Чтобы деньги на лечение были, — просто ответила девушка.
Азарцев опустил голову, замолчал. Чертовы деньги! Он все время как-то забывал о них. В те времена, когда он рос и учился, последствия ожогов оперировали без денег. И уж сколько лет прошло, как канули в Лету те во многом спорные времена, но никак Азарцев не мог отделаться от ощущения великой несправедливости в том, что человек, которому нечем платить, не имеет права на нужную ему медицинскую помощь.
— Да, — наконец сказал он. — Эти операции дорогие.
— Мы с мамой готовы, — ответила девушка. — Только вы скажите сразу, какой будет эффект и сколько нужно денег. А то мы переехали в коммуналку и больше продавать у нас нечего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10