Запах пищи и духов еще висел в воздухе.
На сей раз он решил рискнуть и включить свет. Удостоверившись, что занавески плотно задернуты, он нащупал выключатель, и комната наполнилась светом.
Поставив сумку на пол, он оглядел комнату и в изумлении присвистнул. Все вещи, включая кровати и даже маленькую этажерку, выглядели как музейные экспонаты.
«Здесь целое состояние, – подумал он. – К счастью для владельцев, я не вор. Я просто иду по следам кое-кого, кто считается умершим…»
В Будапеште отчетливо ощущается какой-то парижский дух. До 1872 года город составляли три независимые общины – Буда и Обуда на западном берегу Дуная и Пешт на восточном.
В этот день на небе не было ни облачка, но сквозь задымленный воздух невозможно было различить горизонт. Величественные здания, монументы, бульвары, мосты – все было завешено сероватой пеленой.
Около двух такси доставило Стефани к входу элегантного жилого дома начала века в стиле рококо в той части города, которая когда-то называлась Буда. Некогда изящный, сейчас дом выглядел больным и печальным, этакое угрюмое напоминание о великом и чудесном прошлом.
Стоя на коврике перед дверью на втором этаже, Стефани повернула старомодный медный звонок. Раздался звук, напоминавший бренчание старого велосипедного сигнала. Послышались медленные шаги, затем возня за дверью, и Стефани почувствовала, что ее разглядывают через дверной глазок.
Сделав шаг назад, она улыбнулась, чтобы дать понять хозяевам, что она явилась с добрыми намерениями. Через несколько секунд щелкнули замки, и дверь слегка приотворилась.
– Igen? – спросила очень старая женщина, подозрительно глядя на Стефани.
Стефани глубоко вздохнула.
– Besz?l angolul? – спросила она.
Женщина нахмурилась.
– Sajn?lom. Nem ertem. – С этими словами она начала закрывать дверь.
– Подождите-подождите, – воскликнула Стефани по-английски и медленно произнесла: – Бае… сейл… он гау… лул?
Теперь в глазах женщины появилось понимание.
– Ah! Besz?l angolul! – Женщина рассмеялась и шире открыла дверь. Конечно, – ответила она с гордостью. – Конечно, я говорю по-английски.
«Так мне и надо, – думала Стефани. – Вместо того чтобы валять дурака, пытаясь выговорить несколько простейших слов по-венгерски, надо было сразу говорить на родном языке».
Протянув руку, она представилась:
– Меня зовут Аманда Смит. Я приехала из Соединенных Штатов, чтобы встретиться с мадам Балац.
– Я и есть мадам Балац.
Женщина отступила в сторону, жестом приглашая Стефани войти.
– Сюда, пожалуйста.
Опираясь на палку, маленькая старушка прошла через довольно обширный холл – в нем было жарко, темно и душно и витал тот особый запах, который безошибочно свидетельствует о присутствии в доме очень старого человека.
Открыв стеклянную дверь в конце холла, мадам Балац жестом пригласила Стефани в гостиную.
– Устраивайтесь поудобнее. Я сейчас вернусь.
Оставшись одна, Стефани огляделась. Похоже, этой комнатой не пользовались уже несколько лет. На обоях, некогда голубых, оставили следы многочисленные потеки. Покрытый сетью трещин потолок с лепниной напоминал географическую карту. На огромном рояле были расставлены фотографии в эмалированных и посеребренных рамках. Одна привлекла внимание Стефани. Она взяла ее с рояля и ладонью стерла со стекла густой слой пыли.
Поднеся эту бледную, потрескавшуюся фотографию к свету, Стефани стала ее рассматривать. На ней были запечатлены две молодые женщины в театральных костюмах: длинные платья с пышными нижними юбками, длинные перчатки, веера, тонны бижутерии, огромные седые парики.
Одну из женщин Стефани никогда раньше не видела. Другая была не кто иная, как очень-очень молодая и очень-очень красивая Лили Шнайдер.
– Гм… – в дверях громко кашлянули. Вздрогнув, Стефани поставила фотографию на место и виновато обернулась. Опираясь на свою палку, на нее смотрела старушка.
– Итак, – сказала она, – что вас ко мне привело?
6
Будапешт, Венгрия
Мадам Балац была самой необычной женщиной из всех виденных когда-либо Стефани. Маленького роста, худенькая, эксцентричная – хотя это слишком слабо сказано – она изо всех сил старалась скрыть свои восемьдесят три года. На ней было модное ярко-красное платье, расшитое золотом, украшенное пуговицами, черные колготки, красные туфли и ярко-красные лайковые перчатки, скрывавшие морщинистые руки. На расстоянии и в неярком освещении ей можно было дать не более сорока лет. Глаза ее выглядели лучистыми, поскольку на верхние и нижние веки были наклеены густо намазанные искусственные ресницы, а шикарные темные волосы были, естественно, париком, кстати, вполне откровенно закрепленным на голове толстой черной резинкой, проходившей под подбородком. Резинка выполняла двойную функцию: придерживая парик, она одновременно чуть подтягивала дряблую морщинистую кожу.
Сидя на балконе на проржавевших стульях, какие можно часто увидеть в уличных бистро, они смотрели на Дунай, потягивая вино. Толстая, черная, пушистая кошка с сонными глазами-щелками тихонько урчала на коленях у мадам: вторая кошка, усевшись у ее ног, занималась собственным туалетом.
– Кошки, – говорила мадам Балац, – это такие удивительные создания! Такие изящные, преданные, и в то же время такие независимые, гордые. Вот, например, Аида. – Мадам явно отдавала предпочтение кошке, расположившейся у нее на коленях. – Она похожа на принцессу, правда? Неудивительно, что египтяне поклонялись кошкам. – Мадам внимательно разглядывала Стефани. – Считается, что у них девять жизней и что их убивает любопытство. Но любопытство может погубить кого угодно, вы так не считаете?
«Уж не скрытое ли это предупреждение мне, – подумала Стефани, – намек на мои занятия?» Но откуда мадам могла знать о том, чем занималась Стефани? Стефани решила, что это просто часть репертуара мадам – так сказать, легкая разминка перед основным выступлением. Мадам вот уже три часа рассказывала Стефани различные истории, засыпав ее подробностями, деталями, мелкими случаями. Сейчас шел рассказ о том, как она ужинала в одиночестве в ресторане и какой-то совершенно незнакомый человек, встав из-за соседнего столика, вдруг укусил ее в шею.
Он был маленького роста, противный, по глазам видно, что помешанный. Можете себе представить? Этот коротышка вдруг вскакивает, бросается ко мне, кусает меня в шею и убегает!
– Может быть, он воображал себя вампиром? – предположила Стефани.
Обдумав это объяснение, старушка задумчиво кивнула головой.
– Возможно, вы правы. Трансильвания не так уж далеко отсюда, вы знаете.
Стефани не совсем понимала, при чем здесь Трансильвания, но благоразумно решила промолчать.
– Ладно, – сказала старушка, поглаживая пушистый урчащий клубок на коленях, – вернемся к основной теме нашего разговора. Вас интересует Лили.
Стефани улыбнулась.
– Только не говорите мне, что она была вампиром.
Но мадам не улыбнулась в ответ на эту шутку.
– Вы знаете, Лили завораживали истории о вампирах.
– Правда? Почему?
Мадам Балац вздохнула.
– Ее сводила с ума одна только мысль о старении и смерти. Видите ли, мисс Смит, это была ее мечта – вечная жизнь.
– Правда? – голос Стефани внезапно стал хриплым. – Она что же, искала источник вечной молодости?
Мадам, выпрямившись, откинулась на спинку стула.
– А разве каждый из нас не мечтает об этом?
Стефани покачала головой.
– У Лили было больше причин, чем у кого-либо, стремиться к вечной жизни. Вы только подумайте, как трагично складывались обстоятельства ее молодости. Ее окружали смерть и старение.
– Я знаю, – кивнула Стефани. – Сначала, когда она была еще маленькой, умер ее отец, потом ее сестра Лизелотт, страдавшая героморфизмом.
– Это была трагедия! Кровь стынет в жилах. Я была знакома с бедняжкой Лизелотт. Нельзя было поверить, что это родная сестра Лили и Луизетт. Ее можно было принять за их бабушку! А ведь она была совсем молоденькая! – Мадам передернулась при этом воспоминании, как от внезапного озноба. Лежавшая на ее коленях кошка открыла глаза и жалобно мяукнула. – Тихо, тихо, моя милая, – успокоила ее старушка.
– Видимо, то, что сестра дряхлела у нее на глазах, сильно повлияло на Лили, – задумчиво сказала Стефани.
– Разумеется, – старушка сочувственно качала головой. – И за этой трагедией последовала еще большая!
– Вы имеете в виду крушение поезда?
– Это случилось к северу отсюда, на изгибе Дуная. – Мадам, кивнув, поцокала языком. – Это доказывает, что не следует недооценивать цыганское проклятие.
– Что? – Стефани вперилась в свою собеседницу. – Разве на семье Билфелдов лежало проклятие?
– Кто знает? Но незадолго до смерти Лизелотт Лили водила ее к цыганке, про которую говорили, что она лечит руками. Ну вы понимаете, это было уже после того, как от Лизелотт отказались все врачи. Они попросили меня пойти вместе с ними, и я согласилась. Луизетт оставалась дома. Она всегда была немного суеверна и боялась цыганок. Кроме того, Луизетт была не из тех, кто любит заглядывать в будущее. Еще немного вина?
– Нет, спасибо, у меня еще есть.
– Вам когда-нибудь предсказывали будущее?
– Я как-то собиралась сходить к гадалке, да так и не пошла.
Мадам прищурилась. Этот прищур напоминал пауков, сцепившихся лапами.
– Может быть, правильно сделали. Избыток знаний может оказаться опасным, впрочем, как и их недостаток. Так вот, об этой цыганке-целительнице. Это была румынская цыганка, все настоящие цыгане – румыны. Очень милая женщина, красивая. Я сразу поняла, что она провидит будущее. «Ты останешься вдвоем с той, которой здесь нет», – сказала она Лили. Она именно так и сказала: «Ты останешься вдвоем…» А потом она обратилась к Лизелотт: «Я не могу тебя вылечить, и никто другой не сможет этого сделать. Но не расстраивайся, дитя мое. Скоро твои страдания кончатся. Ты уйдешь в другой мир, где все прекрасны». – Глаза мадам Балац мрачно блестели. – И она оказалась права, не так ли?
Стефани моргнула.
– Железнодорожная катастрофа! – прошипела мадам. – Разве вы не понимаете? Это произошло на следующей же неделе!
– Ах, да… конечно. Я понимаю. – Стефани охватило непонятное беспокойство. Все эти разговоры о вампирах, героморфах, предсказаниях и проклятиях вдруг перестали быть забавными. Волшебный вид Дуная, удлинившиеся вечерние тени и то обстоятельство, что она находилась в Восточной Европе, в этом краю мифов и легенд… Как будто она увязла в каком-то сне, который уже не волновал ее, а она все никак не могла проснуться.
– А теперь самое удивительное. Вы знаете, кто больше всех привлек внимание цыганки?
– Кто же? – Стефани решила, что было бы невежливо не спросить.
– Вовсе не бедняжка Лизелотт, ради которой мы, собственно, и пришли к цыганке. Нет. Именно Лили притягивала ее внимание. Я помню ее слова, обращенные к Лили: «Я знаю, что ты ищешь вечной жизни». Вы представляете? Она ведь до этого Лили и в глаза не видела! И никого из нас. Это было так страшно. Я хотела убежать, но осталась помимо своей воли, была словно приворожена к месту. А потом я услышала, как она сказала Лили: «Тайна, к которой ты стремишься, существует. И если кому-либо суждено ее найти, то это будешь ты. И тогда долгие годы ты будешь цвести красотой вечной молодости. Но будь осторожна, дитя мое! Будь осторожна! Всему живому суждено обрести вечный покой!» Какие загадочные слова! Я долго не понимала, что они означают. Но много лет спустя я поняла. Видите ли, мои собственные глаза не могли меня обмануть.
– Простите меня, пожалуйста, – перебила ее Стефани, – я немного запуталась.
– Я объясню.
На соседний балкон, громко чирикая, сел воробей.
Аида открыла сонные желтые глаза, но с поистине королевским достоинством продолжала лежать на коленях своей хозяйки.
– О! Вы только послушайте! – Старушка склонила голову набок, прислушиваясь. – Какое чудесное пение! Как радостно это – чувствовать жизнь!
– Да, очень красиво.
– Эта птичка напомнила мне, что мы с Лили занимались у одного и того же педагога, хотя уроки проходили раздельно. Вы знаете об этом?
– Вы говорите о мадам Зекели?
– Правильно. Кроме того, мы вместе учились в Академии Листа. Мне особенно запомнился один день. Мадам Зекели сделала так, что мы с Лили должны были петь вместе. Вы знаете «Россиньоль»? «Соловей» Делиба?
Стефани утвердительно кивнула.
– Жаль, что его сейчас так редко исполняют. Он очень красив, до боли, его почти невозможно петь. Видите ли, там всего три исполнителя: флейта, фортепиано и меццо-сопрано. Все три партии требуют виртуозного мастерства: такова партитура. У нас было только фортепиано: так решила мадам Зекели. Я исполняла вокальную партию, а Лили – партию флейты – без слов, разумеется. Это было потрясающе! Потрясающе!
Мадам пропела несколько тактов. Ее голос был на удивление сильным. Он взлетал, и дрожал, и трепетал. И Стефани вдруг осознала, что голос – это тоже музыкальный инструмент. Мадам Балац замолчала, улыбаясь каким-то своим воспоминаниям.
– Вы собирались рассказать, что имела в виду цыганка, когда она произнесла эту загадочную фразу, – напомнила Стефани.
– Да, хорошо, – вздохнула мадам Балац, явно недовольная тем, что ее так бесцеремонно вернули в настоящее. – Лили уехала из Будапешта, и мы встретились с ней только через несколько лет. Я тогда имела контракт в опере Будапешта, а у нее уже была мировая слава. Я помню ее возвращение – Будапешт был последним пунктом ее мирового турне. Она должна была петь в «Тоске», «Мадам Баттерфляй», «Кавалере роз»… Кроме того, ожидалось несколько ее сольных выступлений. Поскольку мы с нею были – ну если не старыми друзьями, то уж во всяком случае добрыми знакомыми, она настояла на том, чтобы в каждой опере я исполняла вторую партию. Я очень обрадовалась, но, как потом оказалось, напрасно. Лили в Будапеште ни разу не вышла на публику. Мне кажется, это была ее месть городу за неудачное начало ее здешней карьеры. Но это отдельная история. Так что я хочу сказать, мисс Смит. Я знала Лили. Вы понимаете? Знала хорошо . Мы с нею одного возраста, и ни одна из нас не выглядела моложе или старше другой. – Старушка замолчала и пытливо взглянула на Стефани. – Вы меня понимаете?
– Думаю, да, – ответила Стефани, хотя она совершенно не понимала, к чему же клонит мадам.
– У меня есть фотография того времени. Она там, на рояле.
– Это та, большая, – спросила Стефани, – где вы обе в напудренных париках?
– Значит, вы видели ее. Фотография была сделана во время генеральной репетиции, перед тем как Лили отменила все выступления и уехала.
Мадам Балац продолжала гладить свернувшуюся на коленях кошку, ритмично поднимая и опуская руку. Может быть, она так отсчитывала прожитые годы.
– Через много лет наши пути вновь пересеклись. Это была наша последняя встреча – во время моего приезда в Лондон, незадолго до ее гибели. По-моему, это было в сорок девятом. Точно. Сорок девятый год. Она уже была леди Хью-Коукс. Она устроила в мою честь небольшой ужин, на котором присутствовал и ее муж. Пришла Мария Каллас со своим мужем, итальянцем. Он был врачом.
– Менегини…
– Точно. Доктор Менегини. Пойдите в комнату. На рояле, позади других, стоит фотография в маленькой рамке работы Фаберже. Вы ее сразу увидите: эмалевая малиновая рамка. Принесите ее сюда.
Поставив свой стакан с вином на столик, Стефани пошла к роялю и взяла фотографию там, где указала старушка. Смахнув с нее толстый слой пыли, она вернулась на балкон и подала фотографию мадам Балац.
Та покачала головой.
– Нет. Я-то ее хорошо знаю. Вы. Вы ее внимательно посмотрите.
Что-то в ее тоне насторожило Стефани.
– Ну? – нетерпеливо спрашивала старушка. – Чего вы ждете? Смотрите же. Смотрите!
Стефани повернула фотографию к свету. Черно-белое фото, выцветшее и потрескавшееся. Большие накладные плечи на костюмах указывали на время, когда она была сделана. Слева стояла мадам Балац в возрасте примерно сорока лет. А рядом с ней – Стефани не верила своим глазам – прекрасная молодая Лили Шнайдер, выглядевшая не более чем на тридцать лет.
– Ну что? – продолжала настойчиво шипеть мадам Балац. – Вы видели ее?
– Да. Но разные люди по-разному стареют.
– Вы просто не хотите подумать, – мадам Балац сокрушенно вздохнула. – Поймите, мы с Лили родились в один год. Она – Близнецы, я – Козерог. Да, мисс Смит. – Старушка наклонилась вперед, ее глаза блестели, как животы двух огромных черных пауков. – Мы обе были в одном и том же возрасте, когда была сделана эта фотография. Нам обеим было по тридцать девять!
– Но… может быть, косметика… грим… тщательный уход за кожей… у всех же это по-разному происходит…
– Не ищите объяснений. Я лично не вижу причин. Скажите, мисс Смит, ведь я на этой фотографии выгляжу на свои тридцать девять?
– Д-да, – осторожно согласилась Стефани.
– А Лили? Сколько лет ей можно дать здесь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
На сей раз он решил рискнуть и включить свет. Удостоверившись, что занавески плотно задернуты, он нащупал выключатель, и комната наполнилась светом.
Поставив сумку на пол, он оглядел комнату и в изумлении присвистнул. Все вещи, включая кровати и даже маленькую этажерку, выглядели как музейные экспонаты.
«Здесь целое состояние, – подумал он. – К счастью для владельцев, я не вор. Я просто иду по следам кое-кого, кто считается умершим…»
В Будапеште отчетливо ощущается какой-то парижский дух. До 1872 года город составляли три независимые общины – Буда и Обуда на западном берегу Дуная и Пешт на восточном.
В этот день на небе не было ни облачка, но сквозь задымленный воздух невозможно было различить горизонт. Величественные здания, монументы, бульвары, мосты – все было завешено сероватой пеленой.
Около двух такси доставило Стефани к входу элегантного жилого дома начала века в стиле рококо в той части города, которая когда-то называлась Буда. Некогда изящный, сейчас дом выглядел больным и печальным, этакое угрюмое напоминание о великом и чудесном прошлом.
Стоя на коврике перед дверью на втором этаже, Стефани повернула старомодный медный звонок. Раздался звук, напоминавший бренчание старого велосипедного сигнала. Послышались медленные шаги, затем возня за дверью, и Стефани почувствовала, что ее разглядывают через дверной глазок.
Сделав шаг назад, она улыбнулась, чтобы дать понять хозяевам, что она явилась с добрыми намерениями. Через несколько секунд щелкнули замки, и дверь слегка приотворилась.
– Igen? – спросила очень старая женщина, подозрительно глядя на Стефани.
Стефани глубоко вздохнула.
– Besz?l angolul? – спросила она.
Женщина нахмурилась.
– Sajn?lom. Nem ertem. – С этими словами она начала закрывать дверь.
– Подождите-подождите, – воскликнула Стефани по-английски и медленно произнесла: – Бае… сейл… он гау… лул?
Теперь в глазах женщины появилось понимание.
– Ah! Besz?l angolul! – Женщина рассмеялась и шире открыла дверь. Конечно, – ответила она с гордостью. – Конечно, я говорю по-английски.
«Так мне и надо, – думала Стефани. – Вместо того чтобы валять дурака, пытаясь выговорить несколько простейших слов по-венгерски, надо было сразу говорить на родном языке».
Протянув руку, она представилась:
– Меня зовут Аманда Смит. Я приехала из Соединенных Штатов, чтобы встретиться с мадам Балац.
– Я и есть мадам Балац.
Женщина отступила в сторону, жестом приглашая Стефани войти.
– Сюда, пожалуйста.
Опираясь на палку, маленькая старушка прошла через довольно обширный холл – в нем было жарко, темно и душно и витал тот особый запах, который безошибочно свидетельствует о присутствии в доме очень старого человека.
Открыв стеклянную дверь в конце холла, мадам Балац жестом пригласила Стефани в гостиную.
– Устраивайтесь поудобнее. Я сейчас вернусь.
Оставшись одна, Стефани огляделась. Похоже, этой комнатой не пользовались уже несколько лет. На обоях, некогда голубых, оставили следы многочисленные потеки. Покрытый сетью трещин потолок с лепниной напоминал географическую карту. На огромном рояле были расставлены фотографии в эмалированных и посеребренных рамках. Одна привлекла внимание Стефани. Она взяла ее с рояля и ладонью стерла со стекла густой слой пыли.
Поднеся эту бледную, потрескавшуюся фотографию к свету, Стефани стала ее рассматривать. На ней были запечатлены две молодые женщины в театральных костюмах: длинные платья с пышными нижними юбками, длинные перчатки, веера, тонны бижутерии, огромные седые парики.
Одну из женщин Стефани никогда раньше не видела. Другая была не кто иная, как очень-очень молодая и очень-очень красивая Лили Шнайдер.
– Гм… – в дверях громко кашлянули. Вздрогнув, Стефани поставила фотографию на место и виновато обернулась. Опираясь на свою палку, на нее смотрела старушка.
– Итак, – сказала она, – что вас ко мне привело?
6
Будапешт, Венгрия
Мадам Балац была самой необычной женщиной из всех виденных когда-либо Стефани. Маленького роста, худенькая, эксцентричная – хотя это слишком слабо сказано – она изо всех сил старалась скрыть свои восемьдесят три года. На ней было модное ярко-красное платье, расшитое золотом, украшенное пуговицами, черные колготки, красные туфли и ярко-красные лайковые перчатки, скрывавшие морщинистые руки. На расстоянии и в неярком освещении ей можно было дать не более сорока лет. Глаза ее выглядели лучистыми, поскольку на верхние и нижние веки были наклеены густо намазанные искусственные ресницы, а шикарные темные волосы были, естественно, париком, кстати, вполне откровенно закрепленным на голове толстой черной резинкой, проходившей под подбородком. Резинка выполняла двойную функцию: придерживая парик, она одновременно чуть подтягивала дряблую морщинистую кожу.
Сидя на балконе на проржавевших стульях, какие можно часто увидеть в уличных бистро, они смотрели на Дунай, потягивая вино. Толстая, черная, пушистая кошка с сонными глазами-щелками тихонько урчала на коленях у мадам: вторая кошка, усевшись у ее ног, занималась собственным туалетом.
– Кошки, – говорила мадам Балац, – это такие удивительные создания! Такие изящные, преданные, и в то же время такие независимые, гордые. Вот, например, Аида. – Мадам явно отдавала предпочтение кошке, расположившейся у нее на коленях. – Она похожа на принцессу, правда? Неудивительно, что египтяне поклонялись кошкам. – Мадам внимательно разглядывала Стефани. – Считается, что у них девять жизней и что их убивает любопытство. Но любопытство может погубить кого угодно, вы так не считаете?
«Уж не скрытое ли это предупреждение мне, – подумала Стефани, – намек на мои занятия?» Но откуда мадам могла знать о том, чем занималась Стефани? Стефани решила, что это просто часть репертуара мадам – так сказать, легкая разминка перед основным выступлением. Мадам вот уже три часа рассказывала Стефани различные истории, засыпав ее подробностями, деталями, мелкими случаями. Сейчас шел рассказ о том, как она ужинала в одиночестве в ресторане и какой-то совершенно незнакомый человек, встав из-за соседнего столика, вдруг укусил ее в шею.
Он был маленького роста, противный, по глазам видно, что помешанный. Можете себе представить? Этот коротышка вдруг вскакивает, бросается ко мне, кусает меня в шею и убегает!
– Может быть, он воображал себя вампиром? – предположила Стефани.
Обдумав это объяснение, старушка задумчиво кивнула головой.
– Возможно, вы правы. Трансильвания не так уж далеко отсюда, вы знаете.
Стефани не совсем понимала, при чем здесь Трансильвания, но благоразумно решила промолчать.
– Ладно, – сказала старушка, поглаживая пушистый урчащий клубок на коленях, – вернемся к основной теме нашего разговора. Вас интересует Лили.
Стефани улыбнулась.
– Только не говорите мне, что она была вампиром.
Но мадам не улыбнулась в ответ на эту шутку.
– Вы знаете, Лили завораживали истории о вампирах.
– Правда? Почему?
Мадам Балац вздохнула.
– Ее сводила с ума одна только мысль о старении и смерти. Видите ли, мисс Смит, это была ее мечта – вечная жизнь.
– Правда? – голос Стефани внезапно стал хриплым. – Она что же, искала источник вечной молодости?
Мадам, выпрямившись, откинулась на спинку стула.
– А разве каждый из нас не мечтает об этом?
Стефани покачала головой.
– У Лили было больше причин, чем у кого-либо, стремиться к вечной жизни. Вы только подумайте, как трагично складывались обстоятельства ее молодости. Ее окружали смерть и старение.
– Я знаю, – кивнула Стефани. – Сначала, когда она была еще маленькой, умер ее отец, потом ее сестра Лизелотт, страдавшая героморфизмом.
– Это была трагедия! Кровь стынет в жилах. Я была знакома с бедняжкой Лизелотт. Нельзя было поверить, что это родная сестра Лили и Луизетт. Ее можно было принять за их бабушку! А ведь она была совсем молоденькая! – Мадам передернулась при этом воспоминании, как от внезапного озноба. Лежавшая на ее коленях кошка открыла глаза и жалобно мяукнула. – Тихо, тихо, моя милая, – успокоила ее старушка.
– Видимо, то, что сестра дряхлела у нее на глазах, сильно повлияло на Лили, – задумчиво сказала Стефани.
– Разумеется, – старушка сочувственно качала головой. – И за этой трагедией последовала еще большая!
– Вы имеете в виду крушение поезда?
– Это случилось к северу отсюда, на изгибе Дуная. – Мадам, кивнув, поцокала языком. – Это доказывает, что не следует недооценивать цыганское проклятие.
– Что? – Стефани вперилась в свою собеседницу. – Разве на семье Билфелдов лежало проклятие?
– Кто знает? Но незадолго до смерти Лизелотт Лили водила ее к цыганке, про которую говорили, что она лечит руками. Ну вы понимаете, это было уже после того, как от Лизелотт отказались все врачи. Они попросили меня пойти вместе с ними, и я согласилась. Луизетт оставалась дома. Она всегда была немного суеверна и боялась цыганок. Кроме того, Луизетт была не из тех, кто любит заглядывать в будущее. Еще немного вина?
– Нет, спасибо, у меня еще есть.
– Вам когда-нибудь предсказывали будущее?
– Я как-то собиралась сходить к гадалке, да так и не пошла.
Мадам прищурилась. Этот прищур напоминал пауков, сцепившихся лапами.
– Может быть, правильно сделали. Избыток знаний может оказаться опасным, впрочем, как и их недостаток. Так вот, об этой цыганке-целительнице. Это была румынская цыганка, все настоящие цыгане – румыны. Очень милая женщина, красивая. Я сразу поняла, что она провидит будущее. «Ты останешься вдвоем с той, которой здесь нет», – сказала она Лили. Она именно так и сказала: «Ты останешься вдвоем…» А потом она обратилась к Лизелотт: «Я не могу тебя вылечить, и никто другой не сможет этого сделать. Но не расстраивайся, дитя мое. Скоро твои страдания кончатся. Ты уйдешь в другой мир, где все прекрасны». – Глаза мадам Балац мрачно блестели. – И она оказалась права, не так ли?
Стефани моргнула.
– Железнодорожная катастрофа! – прошипела мадам. – Разве вы не понимаете? Это произошло на следующей же неделе!
– Ах, да… конечно. Я понимаю. – Стефани охватило непонятное беспокойство. Все эти разговоры о вампирах, героморфах, предсказаниях и проклятиях вдруг перестали быть забавными. Волшебный вид Дуная, удлинившиеся вечерние тени и то обстоятельство, что она находилась в Восточной Европе, в этом краю мифов и легенд… Как будто она увязла в каком-то сне, который уже не волновал ее, а она все никак не могла проснуться.
– А теперь самое удивительное. Вы знаете, кто больше всех привлек внимание цыганки?
– Кто же? – Стефани решила, что было бы невежливо не спросить.
– Вовсе не бедняжка Лизелотт, ради которой мы, собственно, и пришли к цыганке. Нет. Именно Лили притягивала ее внимание. Я помню ее слова, обращенные к Лили: «Я знаю, что ты ищешь вечной жизни». Вы представляете? Она ведь до этого Лили и в глаза не видела! И никого из нас. Это было так страшно. Я хотела убежать, но осталась помимо своей воли, была словно приворожена к месту. А потом я услышала, как она сказала Лили: «Тайна, к которой ты стремишься, существует. И если кому-либо суждено ее найти, то это будешь ты. И тогда долгие годы ты будешь цвести красотой вечной молодости. Но будь осторожна, дитя мое! Будь осторожна! Всему живому суждено обрести вечный покой!» Какие загадочные слова! Я долго не понимала, что они означают. Но много лет спустя я поняла. Видите ли, мои собственные глаза не могли меня обмануть.
– Простите меня, пожалуйста, – перебила ее Стефани, – я немного запуталась.
– Я объясню.
На соседний балкон, громко чирикая, сел воробей.
Аида открыла сонные желтые глаза, но с поистине королевским достоинством продолжала лежать на коленях своей хозяйки.
– О! Вы только послушайте! – Старушка склонила голову набок, прислушиваясь. – Какое чудесное пение! Как радостно это – чувствовать жизнь!
– Да, очень красиво.
– Эта птичка напомнила мне, что мы с Лили занимались у одного и того же педагога, хотя уроки проходили раздельно. Вы знаете об этом?
– Вы говорите о мадам Зекели?
– Правильно. Кроме того, мы вместе учились в Академии Листа. Мне особенно запомнился один день. Мадам Зекели сделала так, что мы с Лили должны были петь вместе. Вы знаете «Россиньоль»? «Соловей» Делиба?
Стефани утвердительно кивнула.
– Жаль, что его сейчас так редко исполняют. Он очень красив, до боли, его почти невозможно петь. Видите ли, там всего три исполнителя: флейта, фортепиано и меццо-сопрано. Все три партии требуют виртуозного мастерства: такова партитура. У нас было только фортепиано: так решила мадам Зекели. Я исполняла вокальную партию, а Лили – партию флейты – без слов, разумеется. Это было потрясающе! Потрясающе!
Мадам пропела несколько тактов. Ее голос был на удивление сильным. Он взлетал, и дрожал, и трепетал. И Стефани вдруг осознала, что голос – это тоже музыкальный инструмент. Мадам Балац замолчала, улыбаясь каким-то своим воспоминаниям.
– Вы собирались рассказать, что имела в виду цыганка, когда она произнесла эту загадочную фразу, – напомнила Стефани.
– Да, хорошо, – вздохнула мадам Балац, явно недовольная тем, что ее так бесцеремонно вернули в настоящее. – Лили уехала из Будапешта, и мы встретились с ней только через несколько лет. Я тогда имела контракт в опере Будапешта, а у нее уже была мировая слава. Я помню ее возвращение – Будапешт был последним пунктом ее мирового турне. Она должна была петь в «Тоске», «Мадам Баттерфляй», «Кавалере роз»… Кроме того, ожидалось несколько ее сольных выступлений. Поскольку мы с нею были – ну если не старыми друзьями, то уж во всяком случае добрыми знакомыми, она настояла на том, чтобы в каждой опере я исполняла вторую партию. Я очень обрадовалась, но, как потом оказалось, напрасно. Лили в Будапеште ни разу не вышла на публику. Мне кажется, это была ее месть городу за неудачное начало ее здешней карьеры. Но это отдельная история. Так что я хочу сказать, мисс Смит. Я знала Лили. Вы понимаете? Знала хорошо . Мы с нею одного возраста, и ни одна из нас не выглядела моложе или старше другой. – Старушка замолчала и пытливо взглянула на Стефани. – Вы меня понимаете?
– Думаю, да, – ответила Стефани, хотя она совершенно не понимала, к чему же клонит мадам.
– У меня есть фотография того времени. Она там, на рояле.
– Это та, большая, – спросила Стефани, – где вы обе в напудренных париках?
– Значит, вы видели ее. Фотография была сделана во время генеральной репетиции, перед тем как Лили отменила все выступления и уехала.
Мадам Балац продолжала гладить свернувшуюся на коленях кошку, ритмично поднимая и опуская руку. Может быть, она так отсчитывала прожитые годы.
– Через много лет наши пути вновь пересеклись. Это была наша последняя встреча – во время моего приезда в Лондон, незадолго до ее гибели. По-моему, это было в сорок девятом. Точно. Сорок девятый год. Она уже была леди Хью-Коукс. Она устроила в мою честь небольшой ужин, на котором присутствовал и ее муж. Пришла Мария Каллас со своим мужем, итальянцем. Он был врачом.
– Менегини…
– Точно. Доктор Менегини. Пойдите в комнату. На рояле, позади других, стоит фотография в маленькой рамке работы Фаберже. Вы ее сразу увидите: эмалевая малиновая рамка. Принесите ее сюда.
Поставив свой стакан с вином на столик, Стефани пошла к роялю и взяла фотографию там, где указала старушка. Смахнув с нее толстый слой пыли, она вернулась на балкон и подала фотографию мадам Балац.
Та покачала головой.
– Нет. Я-то ее хорошо знаю. Вы. Вы ее внимательно посмотрите.
Что-то в ее тоне насторожило Стефани.
– Ну? – нетерпеливо спрашивала старушка. – Чего вы ждете? Смотрите же. Смотрите!
Стефани повернула фотографию к свету. Черно-белое фото, выцветшее и потрескавшееся. Большие накладные плечи на костюмах указывали на время, когда она была сделана. Слева стояла мадам Балац в возрасте примерно сорока лет. А рядом с ней – Стефани не верила своим глазам – прекрасная молодая Лили Шнайдер, выглядевшая не более чем на тридцать лет.
– Ну что? – продолжала настойчиво шипеть мадам Балац. – Вы видели ее?
– Да. Но разные люди по-разному стареют.
– Вы просто не хотите подумать, – мадам Балац сокрушенно вздохнула. – Поймите, мы с Лили родились в один год. Она – Близнецы, я – Козерог. Да, мисс Смит. – Старушка наклонилась вперед, ее глаза блестели, как животы двух огромных черных пауков. – Мы обе были в одном и том же возрасте, когда была сделана эта фотография. Нам обеим было по тридцать девять!
– Но… может быть, косметика… грим… тщательный уход за кожей… у всех же это по-разному происходит…
– Не ищите объяснений. Я лично не вижу причин. Скажите, мисс Смит, ведь я на этой фотографии выгляжу на свои тридцать девять?
– Д-да, – осторожно согласилась Стефани.
– А Лили? Сколько лет ей можно дать здесь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55