Но где он сейчас, право, не знаю. Он как-то промолчал об
этом. Сказал только, что появится позже — и все.
Я совсем пал духом. Удар за ударом. Я сел на край ванны, чтобы не
перегружать мое и без того перегруженное сознание необходимостью сохранять
вертикальное положение.
Игрушка попеременно издавала: бип — буп — уоп — зиип.
— Но можешь спросить меня, что приключилось с твоим приятелем, когда я
видела его последний раз. Довольно забавная штука.
— А когда вы видели его последний раз?
— На пороге. Он меня запер — весьма вежливо, надо сказать. У вас тут
хороший район: я как раз осматривала из окошка окрестности, а твой коллега
выходил из дома. На него набросились сразу трое и запихнули в фургон.
Выглядело это совсем как похищение. По-моему, это редкое невезение для
похитителя — быть похищенным самому. Кстати, скажи, моя дочь — она не имеет
к этому отношения?
— Нет. — Я постарался сказать это как можно убедительнее: Сесиль не
имела к этому отношения, хотя, может статься, была бы тому рада. Я подумал,
что можно спросить, не записала ли она номер этого фургона, хотя вопрос — а
что бы я делал, будь даже он записан? Я, может, в этой форме и похож на
полицейского, но я не из полиции.
— Номер я не запомнила. Но это был фургон какой-то компании, торгующей
оливками. Название компании — оно было написано на машине большими буквами.
И адрес — где-то в Ницце. Лично я не стала бы доверять никому, кто родом из
Ниццы. На мой взгляд, твоему коллеге можно посочувствовать...
Старушка принадлежала к тому поколению, для которого ненавистными
чужаками были те, кто живет километров за сто от их округи: в ту пору власти
еще не прибегали к масштабному экспорту иностранцев, которых можно объявить
причиной всех несчастий бедных французов.
И слава богу! Теперь у меня была зацепка. Когда мы ездили на футбол, на
стоянке у стадиона я видел фургончик, украшенный надписью «Афинские
оливки». Он привлек мое внимание по той причине, что хотя оливки, как
и вино, можно найти везде и всюду, найти настоящие длинные оливки (как и
настоящее хорошее вино) — проблема. А кроме того, адрес, написанный на
фургончике, упоминал улицу, где жила юная дева, большая любительница
заниматься этим делом, повиснув на флагштоке. (Будучи незрелым юнцом и не
зная, когда соединение душ возможно, а когда — нет, я обреченно проводил ее
до самого дома, где провел все выходные: она развлекалась на крыше с тремя
киношниками, а я варил для них кофе и подавал освежающие напитки.)
Оливки
Я знал довольно много людей из преступного мира, которые с
удовольствием выкроили бы из жизни часок-другой, чтобы попинать Юбера
ботинком по голове. Почему бы не предположить, что есть еще и другие, о
которых я не знаю, и что последних несколько больше?
— Ты, часом, не собираешься подбивать клинья к моей дочери? -
поинтересовалась бабуля.
— Нет.
— Это хорошо. А то видок у тебя больно уж неказистый.
Когда я поднялся, чтобы уйти, она заметила:
— И еще: если вы, молодые люди, не хотите, чтобы у меня вдруг
обнаружилась редкостная для этого возраста наблюдательность, когда
полицейские будут снимать ваши приметы, я бы настаивала, чтобы в пять часов
мне подали суп. Спаржевый — его я люблю больше всего.
— Да, но теперь я должен извинится и вновь вас запереть.
— Как вам будет угодно, — отозвалась она, в то время как игрушка в ее
руках разразилась каскадом визжащих звуков, которые на всех языках мира
сопровождают победу.
Я решил позвонить Жослин: нужно же позаботиться, что со старушкой все
будет в порядке, если нам не повезет. У меня не оставалось выбора: я должен
был разыскать Юбера.
Второй этаж
На втором этаже меня поймал за рукав какой-то мужчина в летах.
— Чудно! — воскликнул он, вцепляясь в меня мертвой хваткой. — Как раз
тот, кто мне нужен!
Я вовсе не жаждал знакомиться с обстановкой его жилища, но за долгую
жизнь он, видать, поднаторел в искусстве хватать людей за руку. Меня силой
втащили в ванную. Я ожидал увидеть там нечто малопривлекательное — из числа
тех вещей, которые могут обрадовать разве что орла-стервятника, однако меня
ждала вполне чистенькая, ухоженная ванная комната, выглядевшая так, словно в
ней только что убирались к приходу гостей.
— А теперь, — заявил мой проводник, — я бы хотел, чтобы вы взглянули
повнимательнее на эту раковину. Не спешите, посмотрите получше.
Я вдумчиво изучил раковину. Раковина как раковина. Светло-зеленая -
типичная раковина, которую можно встретить в сотнях тысяч домов как минимум.
Не антикварный экземпляр, хотя и не так чтоб очень новая. В общем, раковина,
о которой сказать что-то можно разве что под пыткой.
— Я привел независимого эксперта, — крикнул хозяин этого чуда,
обращаясь к кому-то в соседней комнате. — Представителя закона, к слову. Ну
и как, на ваш взгляд, нормальная раковина? — Теперь его дискурс был
направлен на меня. — Жена — она хочет меня уязвить: перестала со мной
разговаривать, видишь ли! И что вы скажете об этой раковине?
— Ну... зеленого цвета.
— У нас тут вышел из-за нее спор... Что-нибудь еще вы скажете?
— Как-то ничего не приходит в голову.
— Ладно. Хорошо. А по вашему мнению, какое из двух прилагательных лучше
всего описывает эту раковину: чистая или грязная?
Я еще раз внимательно осмотрел раковину. Ни дохлых насекомых, ни
разводов зубной пасты, ни мыльных потеков на ее поверхности не наблюдалось.
Не наблюдалось и осевшей грязной пены, несмытых волос, даже царапин, которые
позволили бы отнести этот сантехнический прибор к классу грязных предметов.
Несомненно, по сравнению с любой раковиной, оказывавшейся под моей
юрисдикцией, эта просто сияла чистотой.
— Чистая, — сказал я, постаравшись, чтобы мои слова звучали крайне
ненавязчиво и, если я ошибся с правильным ответом, их можно было тут же
взять обратно.
— Чистая! Вот так-то! Заключение профессионала! Представитель властей
утверждает, что раковина — чистая! Незаинтересованное суждение гласит:
раковина ЧИСТАЯ! — И он рванулся в комнату, чтобы поделиться этой новостью с
женой с глазу на глаз.
Я бочком стал пробираться к выходу, полагая, что мое присутствие здесь
уже принесло какую только могло пользу и более не понадобится. Было слышно,
как жена этого типа, позабыв о своем обете молчания, обрушила на него град
упреков:
— Мужчины! Я просто не знаю, как вас еще можно называть! Один тупее
другого! Я просила тебя сделать одну-единственную вещь. Одну! Отмыть эту
раковину!
Выбравшись на лестницу, я услышал:
— Да?! А тогда почему, по-твоему, он сказал, что она чистая? Или это
всемирный мужской заговор?! Это на тебя похоже!
— Жалеешь, что на мне женился, да?
— Нет! Жалею, что сразу после этого с тобой не развелся!
Первый этаж
Меня уже вновь начали одолевать собственные заботы, когда, свернув на
лестнице, я чуть не налетел на мужчину, сжимавшего в руке огромный
разделочный нож вроде тех, которым орудуют на бойнях. Будь нож направлен
чуть под другим углом, мне не избежать бы заклания прямо на лестнице.
Мужчина ругался на чем свет стоит. «Ну вот, конец, — подумал я. -
Фелерстоун и прочие будут смеяться до колик, когда узнают, что их бывшего
коллегу, подвизавшегося на мошенничествах и серийных ограблениях банков,
зарезали, по ошибке приняв за полицейского».
На мгновение я поймал себя на том, что горячо сочувствую стражам
закона.
— Быстро вы, однако, — заметил мужчина.
Для того, кто зарабатывает на жизнь, размахивая в подъездах мясницким
ножом, он был слишком хорошо одет: деловой костюм, галстук.
— Быстро? — не понял я.
— Я звонил вам минуту назад. Вот он.
С этими словами он направился в сторону двери в ближайшую квартиру. Я
прикинул, не лучше ли будет скрыться прямо сейчас, но мужчина явно умел
настоять на своем, к тому же этот нож в руке...
Войдя, я обнаружил легкий беспорядок в комнате, а в центре — скинхеда,
в коконе из электроудлинителя, которым бедняга был примотан к стулу.
Выглядел он примерно так, как и ожидаешь от любого, оказавшегося в столь
щекотливом положении.
— Возвращаюсь я с работы и обнаруживаю, что тут орудует этот тип, -
пояснил мой паладин с ножом. — Разбил окно и забрался в квартиру.
— Ну, если вы уже вызвали полицию, — начал я, однако осекся, сообразив,
что тем самым я как бы даю понять, что сам не имею к этой славной
организации ни малейшего отношения, — наряд уже должен быть в пути. — Я не
на дежурстве, — продолжил я, с трудом удерживаясь от того, чтобы со всех ног
не кинуться прочь отсюда.
— Вы что, хотите оставить его здесь?!
— Если наряд уже выехал...
— Нет, вы только подумайте! Я сделал за вас всю работу, а вам даже лень
его забрать! Нет, знаете ли! Я и так уже опаздываю на встречу. И больше ни
секунды не намерен терпеть эту мразь у себя в доме. Что до полиции — она так
озабочена поимкой какого-то там бенгальского хиропрактика, повадившегося
грабить банки...
— Прошу прощения — английского философа, — возмутился я.
— Не надо! Я сам слышал утром по радио — бенгальский хиропрактик! Все,
я должен идти. Получайте этого заморыша и ждите, пока приедут ваши приятели.
Заявление я напишу потом. — Он сунул мне свою визитку. Если вы изображаете
из себя полицейского, у вас в общем-то нет оснований винить людей, что они и
впрямь принимают вас за стража порядка. В данном случае, подумалось мне,
проще уступить и не качать права.
Я погрузил скинхеда в машину и отъехал за угол.
— Ну что ж, — начал я, остановившись у тротуара. — Сегодня утром ты
совершил глупость. Большую глупость. Но, похоже, в глубине души ты не такой
уж плохой малый. Я бы не должен этого делать, но если ты пообещаешь мне, что
подобное больше не повторится, можешь выйти и идти своей дорогой.
— Тебе бы этого хотелось? — набычился парень. — Я, значит, выйду, да? Я
похож на идиота? Я выхожу из машины, ты достаешь из кобуры пушку: пиф-паф! -
сопротивление при аресте. Можешь вести меня в участок. Знаю я вас, копов.
Я сделал попытку его переубедить, но он не слушал. Я даже разрядил на
его глазах пистолет и высыпал патроны на сиденье машины. Он не
пошевельнулся. Я еще немного поразглагольствовал, но в конце концов мне
хватало собственной головной боли.
Я погнал машину по направлению к Ницце, а мой пленник периодически
бормотал у меня над ухом:
— Не знаю, что ты там затеял, только со мной это не выйдет — я фишку
пасу.
Перед штурмом «дома под оливами»
Машину я припарковал ярдов за двадцать от «Афинских
оливок». Вывеска гласила, что здесь находится их офис, но никаких
признаков деловой активности я что-то не заметил.
Метродор Эпикуреец давно разъяснил, в чем тут дело. Какая разница,
знает человек, кто такой Гектор, или нет? Это совершенно не важно. Он что,
стал от этого богаче? Хрен у него стал толще? Ужин у него, что ли, оказался
вкуснее? С классикой спорили еще в классическую эпоху (хотя, на мой взгляд,
жизнь без Гомера — это уже что-то не то: если, конечно, вы не слишком на
Гомере зацикливаетесь; но ведь нужно на чем-то оттачивать разум).
Всему свое место. Знание аористных инфинитивов, фрагментов досократиков
по изданию Дильса-Кранца и латинских трудов Декарта неоценимо, если вы
собирались читать курс истории философии, однако что толку от этих знаний,
когда у вас похитили друга и он находится в лапах на редкость жестоких
негодяев. Я трясся от страха, я едва в штаны не напустил, но мне не
улыбалось быть застреленным каким-то недоумком, который не способен
сформулировать и двух парадоксов Зенона.
Я в третий раз проверил, заряжен ли пистолет, который я таки оттер от
капель меда, решив, что оружие — аргумент, идущий в дело после медоточивых
речей. Главное, всегда помнить: забудешь пошевелить извилинами — получишь по
мозгам гаечным ключом, забудешь взвести затвор — получишь молотком по крышке
гроба.
— Можешь сидеть тут хоть до захода солнца, — нудел сидящий в машине
скинхед. — Я фишку пасу, меня не проведешь.
Олива
Лавры героев. В честь Афины город назван потому, что именно ее щедрому
дару Аттика обязана своими оливками. Фалес, кому мы обязаны философией -
именно он был первым банкометом за тем столом, от которого все мы кормимся и
поныне, — ухитрился сделать на этих оливках бешеные бабки, монополизировав
на родине все маслодавильни.
Итак, моя смерть — может, она окажется всего лишь досадной нелепостью,
на мгновение врывающейся в заведенный распорядок жизни, вроде глупого
телефонного звонка или не вам адресованного письма в почтовом ящике?
Я боялся. То был не столько страх за себя, сколько страх подвести Юппа.
Худшее из состояний — чувство ответственности. Внезапно меня осенило, что по
сравнению с этим все остальное: коротание времени в постели за сочинением
зуйхитцу [Зуйхитцу, или дзуйхитцу — жанр «заметок на полях» в
Японии] на полях редких изданий XV века, отпечатанных господами Зельбом,
Зилетом и Зволлем, руководство прыщавыми студентиками, домашняя уборка, -
все это кажется блаженством. Я бы сделал что угодно (хотите — даже разгромил
бы какой-нибудь оливковый склад), лишь бы мне не штурмовать этот «дом
под оливами».
Я сидел и таращился на дом: вдруг что-нибудь произойдет, мне будет дан
какой-нибудь намек. Кто-нибудь выйдет на крыльцо и объявит:
— Эдди, у нас двадцать вопросов по досократикам. Двадцать правильных
ответов — и Юбер твой.
Истина сурова
Истина не всегда такова, как хотелось бы. Но ложная надежда — не
следует забывать об этом — все же остается надеждой. А надежда спасает и
невежду.
Я пытался придумать какой-нибудь разумный план действий. Безуспешно.
Прошло полчаса — а я все так же сидел в машине, оттягивая время, занимаясь
феноменологией в духе Платона и иже с ним, тогда как единственный феномен, с
которым надо было разобраться, маячил у меня перед глазами: пыльный дом и
тянущаяся вниз безлюдная улица. Чем дальше, тем яснее становилось: глупо
просто так сидеть в машине. Будь Юберу от того хоть малейшая польза, я готов
был бы просидеть здесь до конца своих дней, но...
Перспектива быть поднятым на смех или сморозить какую-нибудь глупость
беспокоила меня не меньше, чем шанс получить пулю в лоб. Что, если я ворвусь
в дом, начну требовать, чтобы мне немедленно выдали Юппа, а в ответ услышу:
«Кого-кого?» — и поди разберись, они вправду впервые слышат его
имя или просто делают вид?
Не придумав ничего умного, я решился на глупость.
Рано или поздно в жизни каждого наступает момент, когда надо выйти из
машины, в которой остается сидеть прилипчивый, как банный лист, урка, потом,
сверкая позументами нелепой униформы, пересечь улицу и заставить себя войти
под мирную сень олив, ибо перед вами стоит задача — вызволить одного
незадачливого грабителя и получить пулю в лоб.
О проблемах долголетия
Самое забавное: все, даже моя генеалогия, предрасполагало к тому, чтобы
я дожил до глубокой старости. Мои родители, как и деды, были теми еще
живчиками — до самого смертного часа. Возможно, именно от них я и
унаследовал способность моей печени с завидным постоянством вырабатывать
желчь и не сдаваться, несмотря на самые мрачные прогнозы врачей. Оба моих
деда тоже отличались редкой выносливостью и упрямством (в этом с ними
сравниться могут только пони-земайтуко).
У них было много общего. Оба были солдатами, обоих отличала этакая
дородность тела, переходящая в благородство духа, и оба свято верили в
военную тактику безоглядного самопожертвования, заключающуюся в скорейшей
сдаче в плен, что несказанно способствовало подрыву боеспособности
противника, ибо с этого момента он был вынужден тратиться на содержание
военнопленных.
Дед по материнской линии капитулировал в 1941 году в Сингапуре. Бросил
строительство железной дороги в джунглях. На этом строительстве он сильно
сбросил поднакопленный за годы предыдущей жизни жирок. Однако эта история
стоила ему и потери веса в обществе. На родину он вернулся совсем исхудавшим
— настолько, что у бабушки зародились сомнения, правда ли перед ней родной
муж (она все же приняла его под свой кров, решив, что вряд ли кто-нибудь
захотел бы воспользоваться его именем).
Героизм, проявленный в годы войны, способствовал его избранию в мэры
родного городка, однако по прошествии нескольких месяцев пребывания в
должности во время заседания, посвященного лицензированию торговли, он вдруг
неожиданно встал: «Мне кажется, кто-то на улице звал меня. Не
расходитесь, я лишь выгляну узнать, в чем дело». Видимо, у дедушки был
превосходный слух: искомая улица оказалась во Флоренции, где он осел
(прихватив с собой городскую печать), играя в зигинетт, поедая на обед
зампоне и зарабатывая на жизнь тем, что водил по городу туристов, при этом
даже не удосужившись купить хоть какой-нибудь путеводитель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43