Он дернулся вперед, его рука скользнула в руке Рейфа. Ладони у обоих были потные. Рейф закряхтел, сопротивляясь; он был крепкий, но вся сила его тонула в толстом животе и жирных ляжках. Карлтон медленно давил на него, отгибал ему руку назад, и Рейф выгнулся, пытаясь ослабить боль. Наконец Карлтон прижал всю руку противника до локтя к доске, и тут случилось неожиданное — Рейф потерял равновесие и едва не упал. Опрокинулось несколько стаканов.
— Убирайтесь отсюда, черти окаянные! Свиньи! Скоты! — завопила женщина за стойкой.
— Пошли вон! — крикнул кто-то еще.
Карлтон и Рейф не слушали. Допили свои стаканы и поглядели друг на друга. И захохотали. У Карлтона голова шла кругом, давно уже он не оказывался в центре общего внимания — со времен последней драки, но тогда вышло поскучнее: среди зрителей не было женщин.
— Спорим на доллар, я еще раз тебя побью, — сказал он.
— Черта с два, — отозвался Рейф.
Все еще ухмыляясь, они снова сцепили руки, теперь оба тяжело дышали. Карлтону смутно чудилось: все это уже не впервые, уже сколько раз он вот так же боролся в этом самом кабаке. Он поморщился — ну и хватка у Рейфа… Сквозь вздрагивающие ресницы он видел лоснящееся от пота лицо Рейфа — казалось, это лицо маячит перед ним уже долгие годы, уже долгие годы перед ним все тот же противник, коварный и опасный чужак…
— Давай, давай, жирная сволочь! Жирный боров! — прошипел Карлтон.
Он изо всех сил упирался ногами, мышцы одеревенели от напряжения. Он чувствовал на лице дыхание Рейфа. За спиной кто-то шепчет… женщина… расслышать бы, про что она — не про него ли? И он и Рейф ухмылялись, а глаза у обоих лезли на лоб, словно у каких-то тварей, что затонули на дне морском и придавлены многотонной тяжестью. Карлтон чувствовал: враг ему не один толстый верзила Рейф, враждебны насмешливые, недоверчивые глаза всех, кто вокруг, кто не признает его за своего, потому что он не здешний, а ведь всякому ясно — кто-кто, а женщины отлично это понимают, — что он точно такой же, он ничуть не хуже всех этих людей, и, если б его признали, он бы с ними сравнялся, он был бы среди первых, ведь он крепкий, у него сильные руки и на узком лице глаза — как лезвия…
Девчонки закричали, захлопали в ладоши. Карлтон опять победил.
— Ну, сдаешься? — хрипло спросил он.
И помедлил: уж очень колотится сердце, пускай немного успокоится. Помотал головой, во все стороны полетели капельки пота, и ему стало смешно. Обернулся, перехватил взгляды тех девчонок — и засмеялся вместе с ними.
— Подумаешь, ребячья забава, — презрительно сказал Рейф.
— Чего-чего?
Рейф все улыбался, и Карлтон тоже опомнился и выдавил улыбку.
— Может, что другое попытаем, — сказал Рейф.
— Сдавайся лучше, не то твоя толстуха взбесится, — сказал Карлтон.
Рейф толкнул его, Карлтон мигнул, недоуменно прищурился. Рейф в знак дружелюбия выставил раскрытую ладонь, потом сделал ложный выпад. Оба все еще улыбались. Карлтон, смеясь, ответил тем же.
— Думаешь, меня дома отец такому не обучил? — спросил он.
Он вовсе не помнил, учил ли его чему-нибудь отец. Но от одного того, что он произнес это слово, ему прибавилось силы.
— А ну! — выдохнул он.
Рейф с маху ударил его ладонью по лицу. Будто дал затрещину неслуху мальчишке. Карлтона ожгло болью. Кто-то захихикал, и жгучая боль усилилась… На миг застлало глаза, потом все прояснилось, и он отчетливей прежнего увидел желтые зубы Рейфа, обнаженные в жесткой, застывшей усмешке, точно у статуи. Рейф подался вперед, готовый отвесить ему еще одну оплеуху, но Карлтон сжал кулак и сильно ударил его в грудь. Потом двинул еще раз — в челюсть.
— Нравится? — спросил он, задыхаясь. — Может, пойдешь домой?
— Распросукин сын, — сказал Рейф. — Быдло.
Он побелел, вся кровь отхлынула от его толстой физиономии. Неуклюже обошел вокруг Карлтона, стараясь подобраться вплотную, а Карлтон сознавал, что он — молодой, сильный, красивый, он одновременно видел себя таким, каков он, должно быть, в глазах зрителей и каков в глазах Рейфа, который давно его знает, и не мог разделить эти два обличья. Хотелось непременно выкинуть что-нибудь почуднее, выставить Рейфа на посмешище. И он стал было паясничать и приплясывать, вращая глазами. Но Рейф без улыбки пошел на него. С силой ударил в грудь. Карлтон зашатался, отлетел. Позади кто-то взвизгнул.
— Посуду перебьете, сволочи! — заорала та, за стойкой.
Карлтон медлил, прикидываясь, будто дожидается, чтоб она замолчала, а на самом деле надо было перевести дух. Он стоял, наклонив голову, и раскрытым ртом жадно ловил воздух. Но воздуха не было, во рту разливался мерзкий, какой-то сырой вкус… Только бы не вырвало, тогда его поднимут на смех…
— Ну, хватит с тебя? — сказал Рейф.
Он как-то незнакомо, неуверенно улыбался.
— Он приятней вас, мистер, — визгливо заявила одна из девиц. — Не то что вы, толстопузый!
— Где ж твой доллар? — спросил Рейф.
Карлтон все стоял и ждал — ждал, чтоб силы вернулись к нему.
— Быдло неотесанное…
Карлтон плюнул, метя в Рейфа. Они опять пошли кругами, примериваясь. Порой то один, то другой, задыхаясь, начинал смеяться, словно все это было просто шуткой, но Карлтон чувствовал: смех поднимается изнутри рывками, словно что-то мерзкое, нечистое. В висках стучало. Ныла грудь. Саднило суставы пальцев. На лбу Рейфа горела яркая кровавая клякса — быть может, это кровь не Рейфа, а его, Карлтона?
Ему вдруг стало страшно, но он уже не мог остановиться и щелкнул пальцами у Рейфа перед носом. И нечленораздельно позвал, как подзывают свиней. Рейф кинулся на него, они столкнулись, и Рейф так рванул его, что едва не вывихнул плечо, Карлтон даже вскрикнул. И ударил Рейфа по затылку — торопливо, отчаянно, по-ребячьи. Они отскочили в разные стороны. Задыхаясь, в упор поглядели друг на друга.
— Он тебе просто завидует, синеглазый, — сказала одна девица.
— Мне тоже толстяки не нравятся, — подхватила другая.
Карлтон весь встрепенулся, даже щекотно стало. Эти слова опьянили его внезапной радостью. И он опять щелкнул пальцами перед самым носом Рейфа.
— Ладно, брось, — сказал Рейф. И даже расслабился было, опустил плечи, показывая Карлтону, что готов кончить схватку. — К чему нам мордовать друг друга? Завтра ж обоим на работу.
— Так кто здесь быдло? — усмехнулся Карлтон.
Слова были невесомы, как воздух. И очень хотелось смеяться…
— Ладно, брось, — повторил Рейф. — Эдак можно и руку сломать, а тогда много не наработаешь.
Карлтон снова щелкнул пальцами у него перед носом.
И увидел: сейчас на него обрушится удар. Рейф размахнулся и ударил его по уху. В мозгу что-то взорвалось, и еще что-то ударило его — то ли пол, то ли край стойки. Девицы визжали.
Кто-то крикнул:
— Берегись!
Карлтон кое-как поднялся на ноги и рванулся — вперед, куда попало, лишь бы подальше от Рейфа. Но Рейф догнал его и снова ударил — по спине. Он молотил кулаками по спине Карлтона и чуть не плакал. Карлтону удалось вывернуться. Он кого-то оттолкнул. И когда туман перед глазами рассеялся, опять увидел Рейфа: Рейф шел прямо на него, сжимая в кулаке что-то длинное, тонкое — то ли какой-то стержень, то ли короткий шест, не разобрать…
Кроме них двоих, никто не шелохнулся. Карлтон чувствовал: все эти, чужие, смотрят словно откуда-то издалека, для них он плоский, будто нарисованный. Если бы вырваться из плоскости, если бы стать для них живым человеком! Шумят одни девчонки, но ведь они не в счет. Они только женщины. А важно завоевать мужчин. Рейф будто не замечает, что все на них смотрят, идет на Карлтона, шатается как пьяный, почти падает, лицо его, такое знакомое, сейчас все в грязи и в крови — лицо умирающего, и он нелепо размахивает руками, точно помешанный…
— Быдло поганое… стервец вонючий… распросукин сын… — хрипит он.
Карлтон отпрянул, наткнулся на стол. Что-то с грохотом опрокинулось. Его ужаснула тишина, что захлопнулась вокруг них с Рейфом, точно капкан… а Рейф, видно, не понимает, что в этой тишине они — вместе. У Рейфа что-то зажато в руке, и он замахивается. Карлтон выхватил нож, раскрыл, Рейф надвинулся на него, Карлтон пригнулся, уклоняясь от удара, и всадил нож ему в грудь.
И метнулся мимо. Он знал: лезвие вошло Рейфу в грудь, но Рейф этого еще не знал. Все неотступно смотрели на них, тишина стала еще пронзительней. Рейф с маху опустил свое оружие, удар пришелся Карлтону по плечу, и плечо онемело; невозможно было поверить, что его ударили так сильно. Карлтон перехватил нож в другую руку и снизу всадил лезвие Рейфу в бедро. На этот раз Рейф закричал от боли. Кочерга с грохотом упала на пол. Рейф очертя голову ринулся на Карлтона, обхватил его. И завопил Карлтону прямо в ухо, будто пытался что-то объяснить. Карлтон попробовал вывернуться, но Рейф стиснул его крепче, и они продолжали бороться, их откачнуло к стене, возле которой никого не было. Карлтон опять и опять ударял ножом. Узкое короткое лезвие входило в живую плоть, цеплялось за одежду, вновь высвобождалось, вновь поднималось и вонзалось в тело, а Рейф все не отступался. Рейф цеплялся за него, будто хотел укрыться от ножа, спрятаться у Карлтона в объятиях. Карлтон всхлипнул, рванулся и с маху резнул ножом по шее Рейфа, сзади. Сейчас же, словно из-под лезвия бритвы, проступила кровь — тонкая размытая полоска. Рейф ухватил Карлтона за голову. Он кричал все громче, пронзительней, исходил криком боли и ужаса. Стиснул голову Карлтона, сдавил огромными ручищами, большой палец ненароком пришелся на глаз и тоже надавил, Карлтон задыхался, он чувствовал — грудь вот-вот разорвется…
— Пусти! — всхлипывал он. — Пусти!
Казалось, череп его медленно сминается в бесформенный ком. Ладони Рейфа тискают голову, это как неистовая ласка обезумевшего любовника, и тут нож Карлтона нечаянно наткнулся на что-то — и погружается опять и опять, уходит вглубь совсем мягко, Карлтон наносит удар одной лишь кистью, легко, почти неторопливо, и вдруг руки Рейфа разжимаются…
Карлтон ловко отскочил вбок. Каждая жилка его, каждый мускул трепетал, словно под током. Рейф низко нагнулся, схватился за окровавленный живот, сейчас упадет…
— Попомнишь, как звать меня быдлом! — бешено крикнул Карлтон.
Он ударил Рейфа кулаком по голове, точно по столу, и Рейф тяжело рухнул на пол.
— Пускай кто еще попробует обозвать меня быдлом! Уолполы вам не быдло! — заорал Карлтон в лицо всем, кто на него глазел.
В ушах шумело так, словно надвигалась буря, — и как знать, выберется ли он когда-нибудь туда, где снова станет тихо.
4
Штат Южная Каролина, весна. Женщина в темном платье стоит у порога и ждет, чтобы все вошли и сели по местам. Жара. В классе приятно пахнет деревом, мелом и чем-то еще, Кларе незнакомым. Женщина — широкоплечая, кряжистая, плотная, ни дать ни взять — ствол старого дерева; она стоит и смотрит, как ученики бегут в класс, изредка придержит не в меру торопливого за шиворот, не верится, что она и сама оживет, сдвинется с места, пройдет и станет перед классом. У нее большие жилистые руки, и шея жилистая, а лицо по-зимнему бледное, совсем не такое, как у всех, кого изо дня в день видит Клара. И не поймешь, сколько этой женщине лет. Предыдущая Кларина учительница — месяца два назад, в другом штате, — тоже была такая, ничуть не похожа на женщин из поселка сезонников. И слова выбирала куда осторожнее. Клара никогда не слыхала, чтобы кто-нибудь еще говорил так много, как учительницы, и только диву давалась.
Впрочем, сторонние люди, не из поселка, вообще куда разговорчивей. И если встретишь кого из сезонников где-нибудь в городе, сразу отличишь: эти из поселка; есть в них что-то такое, даже в самых непохожих, таких, как Кларин отец и Нэнси или лучшая Кларина подружка Роза и все Розины родные.
— Перестань! Перестань, я сказала!
Опять учительница на кого-то накинулась. Клара хихикнула и зажала рот рукой, Роза тоже. До них доносилась какая-то возня, приглушенный смех. Их так и подмывало обернуться и поглядеть, другие все оборачивались, но они удержались: они тут были новенькие и старались вести себя смирно.
— Он меня первый двинул, черт такой, — сказал какой-то мальчишка.
— Поди вон туда и сядь!
Через минуту учительница вышла вперед и обернулась к классу. Взгляд ее скользнул по Кларе и Розе и по другим ребятам из поселка: они сидели все вместе, в первых рядах, там же, где самые маленькие. Роза была годом старше Клары, ей уже минуло одиннадцать, но и она, и Клара, и мальчишка с пятнистой от грязи шеей сидели среди мелюзги. Пока учительница занималась со старшими классами, они хихикали, пересмеивались, уткнувшись в книжку. Коленки Клары упирались в край парты. Она становилась большая. И сама чувствовала, что растет. Она догнала ростом Розу, а будет еще выше, будет высокая, как иные девушки, что живут на фермах. Очутившись среди шести— и семилетних ребятишек, Клара готова была нянчиться с ними, как нянчилась она с двумя меньшими братишками. Но здешние малыши ее не любили. И она не могла понять, для чего учительница посадила их троих — ее, Розу и того мальчишку — впереди, с такими маленькими.
В первый день учительница поднесла книжку чуть не под нос Кларе и сказала: «Читай вот здесь». Клара беспокойно замигала, глядя на печатные буквы. У Розы была отдельная книжка, она прижала ее к животу, низко наклонила голову, но преуспела не лучше Клары. «Вы обе отстали. Очень отстали», — сказала учительница, не глядя на них. Тут Розу разобрал смех. Клара тоже захихикала, и учительница разозлилась на них обеих. Потом на них наорала мать Розы, которая привела их в школу: хорошенькое начало, орала она, сдурели они, что ли, черт их дери?.. В тот день мать Розы надела туфли с черными бантами, нарочно для того, чтоб отвести их в школу.
Сейчас учительница опять подходит к первому классу. Только девять утра, но уже стало жарко. Клара любит жару — кажется, жара входит в тебя, вливается внутрь, и хочется спать; так приятно закрыть глаза и уснуть на солнышке, совсем как кошка — такие чистенькие, довольные кошки бывают иногда на фермах. Сколько раз она их видела из окна автобуса или из грузовика; иногда кошка спала на каменной ограде у самой дороги, и ветер ерошил ее шерсть. Луч солнца скользнул в окно, солнечный блик лег на руку учительницы повыше локтя. Клара смотрит. Рука бледная, точно сало, но вся в темных волосках, совсем как у мужчины. В талии учительница толстая, плотная. Тонкий поясок на ней в одном месте вывернулся, видна картонная подкладка. Клара сонно глядит сквозь ресницы. Учительницу все терпеть не могут, кроме Клары; а Кларе нравится такая кожа, и нравится большая круглая булавка на вороте этой женщины — круглая золотая булавка, прямо как солнышко. Она и себе когда-нибудь купит такую булавку, на свои деньги купит, и, может, когда-нибудь она тоже станет учить ребят в школе…
«Здравствуйте. Я мальчик. Меня зовут… Джек», — читает один из малышей.
Он с фермы. Сидит наискосок от Клары, на ряд впереди, как раз перед Розой. У Розы длинные, прямые медно-рыжие волосы и круглые, удивленные глаза. Если ее поймать на какой-нибудь проделке, она поглядит круглыми глазами — и поневоле засмеешься… Один раз в переменку, еще в прежней школе, Роза стала разворачивать носовой платок, Клара выхватила его — и наземь упала жестяная свистулька. Свистулька была не Розина, а одной девочки, но Клара никому ничего не сказала, решила, что это очень весело. Вещи сами попадали к Розе в руки, словно только ее и ждали. Она никогда не воровала, она просто «находила» всякую всячину.
— «Я живу в белом доме. Это мой дом… Это моя собака. Моя собака черная».
Мальчик читал громко, с одинаковым выражением отчетливо произносил каждое слово. Он читал лучше всех, и Клара ждала, когда же он наконец ошибется. Она водила глазами по строчкам, запоминая слова. Она знала, на какое место приходится слово «дом», потому что оно стояло под картинкой, где нарисован был дом. Белый дом, и перед ним на лужайке — три больших дерева. Кларе нравились картинки в книжке, она часто их разглядывала. Лучше всех картинка, где на кухне сидит мать с ребенком. Картинка эта почти в самом конце книжки — вряд ли они до нее дойдут, к тому времени артель уже переедет в другой штат. На этой картинке женщина с красивыми короткими желтыми волосами держит малыша на коленях. Черная собака сидит и смотрит на них обоих, и похоже, что она улыбается. Позади женщины — большое окно с белыми занавесками в красную горошину, ни подоконнике — цветы в горшках, и еще — часы. Но часы не настоящие: если приглядеться, они не показывают, который час. Как-то Кларе захотелось, чтоб Роза ей позавидовала, и она сказала, что когда-то в Кентукки жила в настоящем доме.
— Теперь ты, Бобби, — сказала учительница.
Позади что-то творилось. Упала книга, но Клара не посмела обернуться. Один раз учительница порядком тряхнула ее, а ведь она тогда ничем не провинилась, смеялась какая-то другая девчонка.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Сад радостей земных'
1 2 3 4 5 6 7 8 9
— Убирайтесь отсюда, черти окаянные! Свиньи! Скоты! — завопила женщина за стойкой.
— Пошли вон! — крикнул кто-то еще.
Карлтон и Рейф не слушали. Допили свои стаканы и поглядели друг на друга. И захохотали. У Карлтона голова шла кругом, давно уже он не оказывался в центре общего внимания — со времен последней драки, но тогда вышло поскучнее: среди зрителей не было женщин.
— Спорим на доллар, я еще раз тебя побью, — сказал он.
— Черта с два, — отозвался Рейф.
Все еще ухмыляясь, они снова сцепили руки, теперь оба тяжело дышали. Карлтону смутно чудилось: все это уже не впервые, уже сколько раз он вот так же боролся в этом самом кабаке. Он поморщился — ну и хватка у Рейфа… Сквозь вздрагивающие ресницы он видел лоснящееся от пота лицо Рейфа — казалось, это лицо маячит перед ним уже долгие годы, уже долгие годы перед ним все тот же противник, коварный и опасный чужак…
— Давай, давай, жирная сволочь! Жирный боров! — прошипел Карлтон.
Он изо всех сил упирался ногами, мышцы одеревенели от напряжения. Он чувствовал на лице дыхание Рейфа. За спиной кто-то шепчет… женщина… расслышать бы, про что она — не про него ли? И он и Рейф ухмылялись, а глаза у обоих лезли на лоб, словно у каких-то тварей, что затонули на дне морском и придавлены многотонной тяжестью. Карлтон чувствовал: враг ему не один толстый верзила Рейф, враждебны насмешливые, недоверчивые глаза всех, кто вокруг, кто не признает его за своего, потому что он не здешний, а ведь всякому ясно — кто-кто, а женщины отлично это понимают, — что он точно такой же, он ничуть не хуже всех этих людей, и, если б его признали, он бы с ними сравнялся, он был бы среди первых, ведь он крепкий, у него сильные руки и на узком лице глаза — как лезвия…
Девчонки закричали, захлопали в ладоши. Карлтон опять победил.
— Ну, сдаешься? — хрипло спросил он.
И помедлил: уж очень колотится сердце, пускай немного успокоится. Помотал головой, во все стороны полетели капельки пота, и ему стало смешно. Обернулся, перехватил взгляды тех девчонок — и засмеялся вместе с ними.
— Подумаешь, ребячья забава, — презрительно сказал Рейф.
— Чего-чего?
Рейф все улыбался, и Карлтон тоже опомнился и выдавил улыбку.
— Может, что другое попытаем, — сказал Рейф.
— Сдавайся лучше, не то твоя толстуха взбесится, — сказал Карлтон.
Рейф толкнул его, Карлтон мигнул, недоуменно прищурился. Рейф в знак дружелюбия выставил раскрытую ладонь, потом сделал ложный выпад. Оба все еще улыбались. Карлтон, смеясь, ответил тем же.
— Думаешь, меня дома отец такому не обучил? — спросил он.
Он вовсе не помнил, учил ли его чему-нибудь отец. Но от одного того, что он произнес это слово, ему прибавилось силы.
— А ну! — выдохнул он.
Рейф с маху ударил его ладонью по лицу. Будто дал затрещину неслуху мальчишке. Карлтона ожгло болью. Кто-то захихикал, и жгучая боль усилилась… На миг застлало глаза, потом все прояснилось, и он отчетливей прежнего увидел желтые зубы Рейфа, обнаженные в жесткой, застывшей усмешке, точно у статуи. Рейф подался вперед, готовый отвесить ему еще одну оплеуху, но Карлтон сжал кулак и сильно ударил его в грудь. Потом двинул еще раз — в челюсть.
— Нравится? — спросил он, задыхаясь. — Может, пойдешь домой?
— Распросукин сын, — сказал Рейф. — Быдло.
Он побелел, вся кровь отхлынула от его толстой физиономии. Неуклюже обошел вокруг Карлтона, стараясь подобраться вплотную, а Карлтон сознавал, что он — молодой, сильный, красивый, он одновременно видел себя таким, каков он, должно быть, в глазах зрителей и каков в глазах Рейфа, который давно его знает, и не мог разделить эти два обличья. Хотелось непременно выкинуть что-нибудь почуднее, выставить Рейфа на посмешище. И он стал было паясничать и приплясывать, вращая глазами. Но Рейф без улыбки пошел на него. С силой ударил в грудь. Карлтон зашатался, отлетел. Позади кто-то взвизгнул.
— Посуду перебьете, сволочи! — заорала та, за стойкой.
Карлтон медлил, прикидываясь, будто дожидается, чтоб она замолчала, а на самом деле надо было перевести дух. Он стоял, наклонив голову, и раскрытым ртом жадно ловил воздух. Но воздуха не было, во рту разливался мерзкий, какой-то сырой вкус… Только бы не вырвало, тогда его поднимут на смех…
— Ну, хватит с тебя? — сказал Рейф.
Он как-то незнакомо, неуверенно улыбался.
— Он приятней вас, мистер, — визгливо заявила одна из девиц. — Не то что вы, толстопузый!
— Где ж твой доллар? — спросил Рейф.
Карлтон все стоял и ждал — ждал, чтоб силы вернулись к нему.
— Быдло неотесанное…
Карлтон плюнул, метя в Рейфа. Они опять пошли кругами, примериваясь. Порой то один, то другой, задыхаясь, начинал смеяться, словно все это было просто шуткой, но Карлтон чувствовал: смех поднимается изнутри рывками, словно что-то мерзкое, нечистое. В висках стучало. Ныла грудь. Саднило суставы пальцев. На лбу Рейфа горела яркая кровавая клякса — быть может, это кровь не Рейфа, а его, Карлтона?
Ему вдруг стало страшно, но он уже не мог остановиться и щелкнул пальцами у Рейфа перед носом. И нечленораздельно позвал, как подзывают свиней. Рейф кинулся на него, они столкнулись, и Рейф так рванул его, что едва не вывихнул плечо, Карлтон даже вскрикнул. И ударил Рейфа по затылку — торопливо, отчаянно, по-ребячьи. Они отскочили в разные стороны. Задыхаясь, в упор поглядели друг на друга.
— Он тебе просто завидует, синеглазый, — сказала одна девица.
— Мне тоже толстяки не нравятся, — подхватила другая.
Карлтон весь встрепенулся, даже щекотно стало. Эти слова опьянили его внезапной радостью. И он опять щелкнул пальцами перед самым носом Рейфа.
— Ладно, брось, — сказал Рейф. И даже расслабился было, опустил плечи, показывая Карлтону, что готов кончить схватку. — К чему нам мордовать друг друга? Завтра ж обоим на работу.
— Так кто здесь быдло? — усмехнулся Карлтон.
Слова были невесомы, как воздух. И очень хотелось смеяться…
— Ладно, брось, — повторил Рейф. — Эдак можно и руку сломать, а тогда много не наработаешь.
Карлтон снова щелкнул пальцами у него перед носом.
И увидел: сейчас на него обрушится удар. Рейф размахнулся и ударил его по уху. В мозгу что-то взорвалось, и еще что-то ударило его — то ли пол, то ли край стойки. Девицы визжали.
Кто-то крикнул:
— Берегись!
Карлтон кое-как поднялся на ноги и рванулся — вперед, куда попало, лишь бы подальше от Рейфа. Но Рейф догнал его и снова ударил — по спине. Он молотил кулаками по спине Карлтона и чуть не плакал. Карлтону удалось вывернуться. Он кого-то оттолкнул. И когда туман перед глазами рассеялся, опять увидел Рейфа: Рейф шел прямо на него, сжимая в кулаке что-то длинное, тонкое — то ли какой-то стержень, то ли короткий шест, не разобрать…
Кроме них двоих, никто не шелохнулся. Карлтон чувствовал: все эти, чужие, смотрят словно откуда-то издалека, для них он плоский, будто нарисованный. Если бы вырваться из плоскости, если бы стать для них живым человеком! Шумят одни девчонки, но ведь они не в счет. Они только женщины. А важно завоевать мужчин. Рейф будто не замечает, что все на них смотрят, идет на Карлтона, шатается как пьяный, почти падает, лицо его, такое знакомое, сейчас все в грязи и в крови — лицо умирающего, и он нелепо размахивает руками, точно помешанный…
— Быдло поганое… стервец вонючий… распросукин сын… — хрипит он.
Карлтон отпрянул, наткнулся на стол. Что-то с грохотом опрокинулось. Его ужаснула тишина, что захлопнулась вокруг них с Рейфом, точно капкан… а Рейф, видно, не понимает, что в этой тишине они — вместе. У Рейфа что-то зажато в руке, и он замахивается. Карлтон выхватил нож, раскрыл, Рейф надвинулся на него, Карлтон пригнулся, уклоняясь от удара, и всадил нож ему в грудь.
И метнулся мимо. Он знал: лезвие вошло Рейфу в грудь, но Рейф этого еще не знал. Все неотступно смотрели на них, тишина стала еще пронзительней. Рейф с маху опустил свое оружие, удар пришелся Карлтону по плечу, и плечо онемело; невозможно было поверить, что его ударили так сильно. Карлтон перехватил нож в другую руку и снизу всадил лезвие Рейфу в бедро. На этот раз Рейф закричал от боли. Кочерга с грохотом упала на пол. Рейф очертя голову ринулся на Карлтона, обхватил его. И завопил Карлтону прямо в ухо, будто пытался что-то объяснить. Карлтон попробовал вывернуться, но Рейф стиснул его крепче, и они продолжали бороться, их откачнуло к стене, возле которой никого не было. Карлтон опять и опять ударял ножом. Узкое короткое лезвие входило в живую плоть, цеплялось за одежду, вновь высвобождалось, вновь поднималось и вонзалось в тело, а Рейф все не отступался. Рейф цеплялся за него, будто хотел укрыться от ножа, спрятаться у Карлтона в объятиях. Карлтон всхлипнул, рванулся и с маху резнул ножом по шее Рейфа, сзади. Сейчас же, словно из-под лезвия бритвы, проступила кровь — тонкая размытая полоска. Рейф ухватил Карлтона за голову. Он кричал все громче, пронзительней, исходил криком боли и ужаса. Стиснул голову Карлтона, сдавил огромными ручищами, большой палец ненароком пришелся на глаз и тоже надавил, Карлтон задыхался, он чувствовал — грудь вот-вот разорвется…
— Пусти! — всхлипывал он. — Пусти!
Казалось, череп его медленно сминается в бесформенный ком. Ладони Рейфа тискают голову, это как неистовая ласка обезумевшего любовника, и тут нож Карлтона нечаянно наткнулся на что-то — и погружается опять и опять, уходит вглубь совсем мягко, Карлтон наносит удар одной лишь кистью, легко, почти неторопливо, и вдруг руки Рейфа разжимаются…
Карлтон ловко отскочил вбок. Каждая жилка его, каждый мускул трепетал, словно под током. Рейф низко нагнулся, схватился за окровавленный живот, сейчас упадет…
— Попомнишь, как звать меня быдлом! — бешено крикнул Карлтон.
Он ударил Рейфа кулаком по голове, точно по столу, и Рейф тяжело рухнул на пол.
— Пускай кто еще попробует обозвать меня быдлом! Уолполы вам не быдло! — заорал Карлтон в лицо всем, кто на него глазел.
В ушах шумело так, словно надвигалась буря, — и как знать, выберется ли он когда-нибудь туда, где снова станет тихо.
4
Штат Южная Каролина, весна. Женщина в темном платье стоит у порога и ждет, чтобы все вошли и сели по местам. Жара. В классе приятно пахнет деревом, мелом и чем-то еще, Кларе незнакомым. Женщина — широкоплечая, кряжистая, плотная, ни дать ни взять — ствол старого дерева; она стоит и смотрит, как ученики бегут в класс, изредка придержит не в меру торопливого за шиворот, не верится, что она и сама оживет, сдвинется с места, пройдет и станет перед классом. У нее большие жилистые руки, и шея жилистая, а лицо по-зимнему бледное, совсем не такое, как у всех, кого изо дня в день видит Клара. И не поймешь, сколько этой женщине лет. Предыдущая Кларина учительница — месяца два назад, в другом штате, — тоже была такая, ничуть не похожа на женщин из поселка сезонников. И слова выбирала куда осторожнее. Клара никогда не слыхала, чтобы кто-нибудь еще говорил так много, как учительницы, и только диву давалась.
Впрочем, сторонние люди, не из поселка, вообще куда разговорчивей. И если встретишь кого из сезонников где-нибудь в городе, сразу отличишь: эти из поселка; есть в них что-то такое, даже в самых непохожих, таких, как Кларин отец и Нэнси или лучшая Кларина подружка Роза и все Розины родные.
— Перестань! Перестань, я сказала!
Опять учительница на кого-то накинулась. Клара хихикнула и зажала рот рукой, Роза тоже. До них доносилась какая-то возня, приглушенный смех. Их так и подмывало обернуться и поглядеть, другие все оборачивались, но они удержались: они тут были новенькие и старались вести себя смирно.
— Он меня первый двинул, черт такой, — сказал какой-то мальчишка.
— Поди вон туда и сядь!
Через минуту учительница вышла вперед и обернулась к классу. Взгляд ее скользнул по Кларе и Розе и по другим ребятам из поселка: они сидели все вместе, в первых рядах, там же, где самые маленькие. Роза была годом старше Клары, ей уже минуло одиннадцать, но и она, и Клара, и мальчишка с пятнистой от грязи шеей сидели среди мелюзги. Пока учительница занималась со старшими классами, они хихикали, пересмеивались, уткнувшись в книжку. Коленки Клары упирались в край парты. Она становилась большая. И сама чувствовала, что растет. Она догнала ростом Розу, а будет еще выше, будет высокая, как иные девушки, что живут на фермах. Очутившись среди шести— и семилетних ребятишек, Клара готова была нянчиться с ними, как нянчилась она с двумя меньшими братишками. Но здешние малыши ее не любили. И она не могла понять, для чего учительница посадила их троих — ее, Розу и того мальчишку — впереди, с такими маленькими.
В первый день учительница поднесла книжку чуть не под нос Кларе и сказала: «Читай вот здесь». Клара беспокойно замигала, глядя на печатные буквы. У Розы была отдельная книжка, она прижала ее к животу, низко наклонила голову, но преуспела не лучше Клары. «Вы обе отстали. Очень отстали», — сказала учительница, не глядя на них. Тут Розу разобрал смех. Клара тоже захихикала, и учительница разозлилась на них обеих. Потом на них наорала мать Розы, которая привела их в школу: хорошенькое начало, орала она, сдурели они, что ли, черт их дери?.. В тот день мать Розы надела туфли с черными бантами, нарочно для того, чтоб отвести их в школу.
Сейчас учительница опять подходит к первому классу. Только девять утра, но уже стало жарко. Клара любит жару — кажется, жара входит в тебя, вливается внутрь, и хочется спать; так приятно закрыть глаза и уснуть на солнышке, совсем как кошка — такие чистенькие, довольные кошки бывают иногда на фермах. Сколько раз она их видела из окна автобуса или из грузовика; иногда кошка спала на каменной ограде у самой дороги, и ветер ерошил ее шерсть. Луч солнца скользнул в окно, солнечный блик лег на руку учительницы повыше локтя. Клара смотрит. Рука бледная, точно сало, но вся в темных волосках, совсем как у мужчины. В талии учительница толстая, плотная. Тонкий поясок на ней в одном месте вывернулся, видна картонная подкладка. Клара сонно глядит сквозь ресницы. Учительницу все терпеть не могут, кроме Клары; а Кларе нравится такая кожа, и нравится большая круглая булавка на вороте этой женщины — круглая золотая булавка, прямо как солнышко. Она и себе когда-нибудь купит такую булавку, на свои деньги купит, и, может, когда-нибудь она тоже станет учить ребят в школе…
«Здравствуйте. Я мальчик. Меня зовут… Джек», — читает один из малышей.
Он с фермы. Сидит наискосок от Клары, на ряд впереди, как раз перед Розой. У Розы длинные, прямые медно-рыжие волосы и круглые, удивленные глаза. Если ее поймать на какой-нибудь проделке, она поглядит круглыми глазами — и поневоле засмеешься… Один раз в переменку, еще в прежней школе, Роза стала разворачивать носовой платок, Клара выхватила его — и наземь упала жестяная свистулька. Свистулька была не Розина, а одной девочки, но Клара никому ничего не сказала, решила, что это очень весело. Вещи сами попадали к Розе в руки, словно только ее и ждали. Она никогда не воровала, она просто «находила» всякую всячину.
— «Я живу в белом доме. Это мой дом… Это моя собака. Моя собака черная».
Мальчик читал громко, с одинаковым выражением отчетливо произносил каждое слово. Он читал лучше всех, и Клара ждала, когда же он наконец ошибется. Она водила глазами по строчкам, запоминая слова. Она знала, на какое место приходится слово «дом», потому что оно стояло под картинкой, где нарисован был дом. Белый дом, и перед ним на лужайке — три больших дерева. Кларе нравились картинки в книжке, она часто их разглядывала. Лучше всех картинка, где на кухне сидит мать с ребенком. Картинка эта почти в самом конце книжки — вряд ли они до нее дойдут, к тому времени артель уже переедет в другой штат. На этой картинке женщина с красивыми короткими желтыми волосами держит малыша на коленях. Черная собака сидит и смотрит на них обоих, и похоже, что она улыбается. Позади женщины — большое окно с белыми занавесками в красную горошину, ни подоконнике — цветы в горшках, и еще — часы. Но часы не настоящие: если приглядеться, они не показывают, который час. Как-то Кларе захотелось, чтоб Роза ей позавидовала, и она сказала, что когда-то в Кентукки жила в настоящем доме.
— Теперь ты, Бобби, — сказала учительница.
Позади что-то творилось. Упала книга, но Клара не посмела обернуться. Один раз учительница порядком тряхнула ее, а ведь она тогда ничем не провинилась, смеялась какая-то другая девчонка.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Сад радостей земных'
1 2 3 4 5 6 7 8 9