– выкрикнула Паула.
Я изумленно уставилась на нее.
– Это очень важное решение, которое касается нас, а ты говоришь так, словно весь вопрос в том, что лучше купить, риса или картофеля. Что с тобой?
– Извини, я не подумала…
В самом деле, что со мной?
– Если ты хочешь вернуться в авиацию, ты должна вернуться. Не стану тебе препятствовать, поскольку знаю, что для тебя значат твои самолеты, и прекрасно понимаю, что любые мои попытки остановить тебя положат конец нашим отношениям. Но мне кажется, ты, по крайней мере, могла бы подумать обо мне. Я буду гораздо меньше видеть тебя, и твоя работа такая опасная…
– О господи… – Я встала из-за стола и подошла к ней. Я сказала: – Ты можешь жить со мной в Дармштадте.
– Ты просто все уже решила, правда? – Она положила ладони на мои руки и переплела свои пальцы с моими, от чего у меня всегда голова шла кругом. – Ладно, давай поедим, – сказала она. – Ужин остывает.
Я позвонила в министерство на следующий день. Письмо шло бы несколько дней и могло вообще не прийти по адресу, если учесть состояние почтовой службы. Я сказала, что готова приступить к работе и имею на руках соответствующую медицинскую справку. Со своим врачом я собиралась пообщаться позже.
Ответ меня удивил. Меня попросили подождать минутку, а потом трубку взял адъютант Мильха и предложил мне завтра явиться в министерство на встречу с самим Мильхом.
Город снова сильно бомбили. Когда я вышла из станции подземки, в горячем воздухе висела пелена пыли и дыма. Люди прижимали к лицам мокрые полотенца, чтобы было легче дышать. Повсюду еще полыхали пожары.
Здание штаба министерства было разрушено при очередном налете, и офис Мильха временно размещался в реквизированной вилле километрах в пяти от станции. Бомбы не пощадили и это здание. Когда я прибыла туда, там все еще собирали битое стекло и несколько помещений было по щиколотку засыпано штукатуркой. Потолки местами подпирались деревянными стойками.
Кабинет Мильха находился в чистой, уютной комнате. Он поднялся на ноги и поприветствовал меня своей обычной холодной улыбкой.
– Рад видеть вас в добром здравии, – сказал он, а потом сразу перешел к делу: – Не стану притворяться, будто у нас нет недостатка в летчиках-испытателях. Интересующий меня в данное время проект относится к категории сверхсекретных, и испытания начнутся через несколько недель. Возможно, вам он не понравится. Вы вправе отказаться от участия в нем, не опасаясь повредить себе в глазах руководства.
Странное вступление.
Мильх вынул из ящика стола фотографию и, не показывая мне, положил перед собой лицом вниз.
– Вы слышали о проекте под кодовым названием «Вишневая косточка»?
– Нет, герр фельдмаршал.
Я слукавила. Пилоты «комета» строили много веселых предположений относительно «Вишневой косточки».
– «Вишневая косточка» – это беспилотная машина, самолет-снаряд, – сказал Мильх. – Я сам отдал распоряжение о его разработке несколько лет назад. Принцип действия чрезвычайно прост. Самолет поднимается с буксировочной платформы; он снабжен автоматической системой управления, которая корректирует курс, а когда он пролетает заданное расстояние, двигатель выключается. Тогда самолет входит в пике и взрывается при ударе о землю. Он разработан главным образом для использования против южной Англии. Это не прицельное оружие, разумеется. Его задача – подорвать моральный дух гражданского населения.
Он посмотрел на меня, проверяя, все ли я поняла. Мильх заведомо считал женщин глупыми. И глупые вызывали у него презрение. А неглупые – враждебность.
– Ясно, – сказала я.
Он перевернул фотографию и подтолкнул ко мне.
Я увидела штуковину, похожую на рыбу, но с короткими крыльями и с сужающейся к хвосту луковицеобразной трубой на спине.
– Это реактивный двигатель. – Мильх указал кончиком карандаша на трубу. – Работает на смеси керосина и воздуха. Дешев в изготовлении. Настолько дешев, что мы до последнего момента не запускали разработку в производство, опасаясь, что противник сумеет захватить такую машину и начнет производить свой аналог… Но сейчас… – Он сжал губы. – Летом мы ожидаем вторжения на французское побережье.
Даже Мильх понимал, что война проиграна.
– Герр фельдмаршал, – сказала я, – но вы сказали, что это беспилотный самолет…
– Сейчас мы работаем над пилотируемой версией.
До меня дошло не сразу. Я слишком долго не общалась с ними. Я жила в нормальном мире.
– Но… – осторожно начала я и по напряженной позе Мильха поняла все, что мне требовалось знать. – Пилотируемая версия будет машиной для летчиков-смертников.
– Совершенно верно.
Волна отвращения поднялась в моей душе. Оно отразилось на моем лице независимо от моей воли.
– Это обычная реакция, – сказал Мильх. – Мне лично она понятна. Данную разработку инициировал не я, но я взял на себя ответственность за нее. Все летчики будут набираться из числа добровольцев и все будут в полной мере понимать, на что идут.
Он говорил сухим голосом. Так, словно речь шла о новой системе хранения документов.
Потом он сказал с коротким смешком:
– Разумеется, мы не предлагаем вам вступить добровольцем в команду смертников. Положение дел еще не настолько безнадежно. Но я должен объяснить вам вашу задачу. В первую очередь вам придется испытывать новую версию самолета. Пилотируемая машина будет подниматься в воздух «Хейнкелем-сто одиннадцать», а затем отцепляться и планировать. Потом, когда будут набраны команды пилотов – а комплектование идет очень быстрыми темпами, что, наверное, удивит вас, – нам понадобятся инструкторы.
Он взял фотографию и положил обратно в стол, словно считая разговор законченным.
– Не стану вас уговаривать, – сказал он.
Он задел меня за живое: так легко ему меня не выпроводить.
– Можно задать вопрос?
– Конечно.
– Зачем нужна пилотируемая версия?
– Чтобы повысить точность стрельбы. Пилотируемый самолет-снаряд будет нацеливаться на военные объекты армии вторжения. Склады боеприпасов, портовые сооружения и так далее. Мы надеемся таким образом заставить противника изменить планы.
– Это отчаянная мера, – сказала я.
– Согласен. Однако кое-кто считает, что сам этот факт окажет сильное психологическое воздействие на противника.
Интересно, подумала я, кому же пришла в голову такая идея. Уж точно не Толстяку: он любил жизнь, это повергло бы его в ужас.
Вряд ли я смогу заниматься таким делом. Я приготовилась к сомнениям и колебаниям по поводу работы, которую предложит Мильх, даже к тому, что в конце концов меня так и не примут обратно; но мне и в голову не приходило ничего подобного. Однако что-то в проекте зачаровало меня.
– Почему вы обратились ко мне, герр фельдмаршал?
– Я возражал против вашего участия в проекте, должен признаться. Но кое-кто указал на ваш большой опыт работы с планерами. Как я уже заметил, у нас не хватает летчиков-испытателей.
– Понятно.
– Подумайте над нашим предложением. – Мильх поднялся из-за стола. – Если вы решите отказаться, думаю, мы найдем кого-нибудь другого. Тем временем можете потихоньку приступать к полетам.
Я вышла на улицы разрушенного города.
Помню, как в глаза мне ударил яркий свет, когда я вышла за дверь. Это солнце отражалось в каком-то зеркале, вот и все: в зеркале, находившемся где-то в глубине соседнего здания.
Больше я ничего не помню о том утре, о той части моей жизни – лишь ослепительный солнечный свет и конверт на столе в гостиной.
Белый прямоугольник с моим именем, написанным почерком, который всегда волновал меня, как волновал ее голос и звук шагов.
Я стояла посреди пустой квартиры и тупо смотрела на белый конверт. Потом взяла и вскрыла его.
«Милая Фредди, я люблю тебя. Но я не могу оставаться здесь, я принесу тебе беду. Не ищи меня. П.»
Я бросилась обратно на улицу. Я бегала взад-вперед как безумная. Я останавливала людей и спрашивала, не видели ли они ее. Несколько часов кряду я носилась кругами по кварталу, ничего не соображая, словно муха, оглушенная ударом об оконное стекло. Потом я вернулась обратно в квартиру и начала постепенно осознавать свою утрату.
Конечно, я искала Паулу.
Я сходила на завод, где она работала. Там ничего о ней не знали. Я навестила подругу с двумя маленькими детьми, жившую на соседней улице; она уже две недели не видела Паулы и понятия не имела, куда та могла податься.
У меня был адрес ее младшего брата в Нойруппине. Я поехала к нему. Он потерял ногу в Норвегии. Он принял меня любезно, но ничем не смог мне помочь, только дал адрес другого брата, жившего в Виттенберге.
Я написала туда. Ответа не последовало. Путешествовать к тому времени стало чрезвычайно трудно: железнодорожная сеть была почти полностью разрушена в результате постоянных бомбардировок, найти машину было очень сложно, а достать бензин – практически невозможно. В конце концов мне удалось добраться до Виттенберга. Улицы, на которой жил брат Паулы, больше не существовало.
Теперь у меня не осталось никаких зацепок, кроме имени кузины, которую Паула недолюбливала и которая была замужем за бригадным генералом и жила в Потсдаме. Я поехала в Потсдам. Кузина уже восемь лет не поддерживала с Паулой никакой связи.
Оставалась последняя надежда. Я страшно не хотела встречаться с ним и не допускала мысли, что Паула обратилась к нему за помощью, но не могла успокоиться, покуда не исчерпаю все возможности. С помощью писем и документов, оставленных Паулой, я разыскала его довольно легко. Я позвонила Карлу, ее бывшему мужу, и попросила о встрече. Чтобы он не отказался, я сказала, кто я такая, и пригласила его позавтракать со мной в отеле «Адлон».
Я хотела нагнать на него страху. Но при встрече поняла, что это ни к чему. Он оказался провинциальным выскочкой, свысока смотревшим на всех, кого считал ниже себя, и льстиво улыбавшимся всем, кто мог оказаться ему полезным; хвастуном, который отмазался от военной службы, вложив деньги в предприятие военной промышленности (он занимался производством оптических прицелов). Он женился вторично и растил двух сыновей для Германии. Он отзывался о Пауле злобно. Она «не была ему женой». Он грубо намекнул на ее супружескую неверность, а потом подобострастно извинился за то, что задел мои чувства.
После развода они ни разу не виделись. Я так и думала. Однако я надеялась получить от него какую-нибудь ценную информацию. Возможно, за шесть лет их совместного проживания у нее появились какие-нибудь друзья, к которым она могла бы обратиться сейчас?
Похоже, нет. После всех моих расспросов выявились лишь два возможных варианта. Женщина зрелого возраста, с которой Паула одно время подумывала основать дело. (Вздор, сказала я тогда. Я зарабатывала достаточно, чтобы прокормить нас обеих.) И жена одного из деловых партнеров Карла. По презрительным высказываниям последнего насчет «женских дел» и «женских сплетен» было трудно понять, шла ли здесь речь о настоящей дружбе или просто о дипломатических отношениях, которые женщины вынуждены заводить в угоду своим мужьям. Оба варианта казались безнадежными, но я записала имена и поблагодарила Карла.
Я сказала, что Паула, оказавшись перед необходимостью впустить в свою квартиру жильцов, отдала мне на хранение кое-какие документы и что меня тревожит ее исчезновение, поскольку она наверняка не уехала бы по своей воле, не предупредив меня. Естественно, он спросил, почему я не обратилась в полицию. Я сказала, что побоялась навлечь на нее неприятности, памятуя о политических взглядах ее отца; если пока они ею не интересовались, то могли заинтересоваться после моего запроса. Объяснение прозвучало не особо убедительно, но Карл не обратил на это внимания, так как слушал не меня, а лишь себя самого.
Он хотел поговорить, ибо жил с этой болью много лет. Я дала ему такую возможность и поначалу слушала в надежде узнать какую-нибудь полезную информацию, а потом, когда поняла, что больше мне ничего из него не вытянуть, продолжала слушать, усилием воли подавляя гнев, когда он отзывался о Пауле с горьким негодованием.
Постепенно мое отношение к Карлу начало меняться. Он был глубоко несчастным человеком: запутавшимся в сетях собственного трескучего пустословия, не находящим взаимопонимания с нынешней своей женой, бесконечно одиноким и недостаточно глупым, чтобы не понимать, что он трус. Что нашла в нем Паула? Наверное, когда-то он мог похвастать известным чувством юмора, привлекательным жизнелюбием. И прежде чем пристрастие к пиву и сидячий образ жизни начали сказываться на нем, наверное, он был интересным мужчиной. Интересно, подумала я, какой она казалась Карлу? Что видел он, когда делал Пауле предложение?
Последняя мысль и вызванная ею мысленная картина причинили мне такую острую боль, что я задохнулась. Он удивленно взглянул на меня, а потом снова заговорил. Но с той минуты я стала смотреть на Карла другими глазами. Да, он был дураком и выскочкой, но одно время он любил Паулу, в меру своих сил.
Таким образом, мы становились товарищами по несчастью. Не для того ли я встретилась с ним на самом деле? Ибо мне безумно хотелось пообщаться с человеком, знавшим Паулу, безумно хотелось слышать ее имя, безумно хотелось произносить фразы, в которых оно содержится. А кто еще мог составить мне компанию, кто еще мог разделить со мной – даже сам того не сознавая – мою любовную одержимость?
При прощании мы обменялись словами благодарности. Я вернулась в свою квартиру и в какой-то момент того бесконечного дня разрыдалась, словно человек, бросающийся в пропасть.
Я продолжала искать Паулу. На каждой улице, в каждом общественном месте. Все лица одинаковые, все чужие.
Появился герр Карг с бумажкой в руке.
– Отдайте квартплату хозяину дома, – сказала я.
Я начала закрывать дверь. Он поставил ногу на порог.
– Герр Карг, – сказала я, – убирайтесь отсюда, или, богом клянусь, я убью вас.
Он ушел.
К концу второй недели отсутствия Паулы я сообщила Мильху, что согласна принять участие в испытаниях пилотируемого самолета-снаряда. Теперь проект казался мне почти привлекательным в силу своей мрачности.
Свет дня уже начинает меркнуть, когда я слышу позади рев грузовика.
Генерал с трудом разворачивается и стоит посреди дороги. Неизвестно, остановится грузовик или нет. В наши дни у водителей много причин не останавливаться, когда голосуют. С пистолетом в правой руке генерал ждет, преграждая путь машине.
Грузовик тормозит в полуметре от генерала. Из окна водителя на нас смотрит дуло «люгера». Подняв пистолет, генерал называет себя и просит довезти нас до Любека.
Пассажирская дверца открывается, и из кабины выпрыгивает капрал СС с автоматом.
Генерал повторяет свое требование. Чтобы стать лицом к эсэсовцу, он отступает на шаг назад и спотыкается. Я делаю движение, чтобы поддержать его, но ствол «люгера» дергается и голос из кабины велит мне стоять на месте.
– Удостоверение личности, – говорит капрал.
– Я отдам вас под трибунал, – говорит генерал. – Вы что, не видите, в каком я звании?
– Ваши документы, пожалуйста.
– Документы, – рычит генерал. – Ладно, я покажу вам документ. – Левой рукой он неловко расстегивает шинель и шарит во внутреннем кармане. Он вытаскивает оттуда клеенчатый пакет, перевязанный тесьмой, и протягивает эсэсовцу.
– Откройте.
Самому генералу не открыть одной рукой.
Эсэсовец кивает мне:
– Откройте.
Я развязываю тесьму, вынимаю из пакета толстый конверт, а из конверта письмо с гербом Ресхс-канцелярии и лихорадочно нацарапанной внизу подписью.
Капрал СС цепенеет, когда я протягиваю письмо. Он не притрагивается к нему. Он громко щелкает каблуками и машинально выбрасывает вверх руку:
– Прошу прощения, герр фельдмаршал. Здесь полно дезертиров. Чем мы можем вам помочь?
– Вы можете доставить нас в штаб военно-воздушных сил в Любеке, – отвечает генерал на удивление мягко. – Чем скорее, тем лучше.
С нашей помощью генерал забирается в кузов, и я залезаю следом. Мы вдвоем едва помещаемся за штабелем длинных цилиндрических предметов, которые я не могу толком рассмотреть в полумраке и до которых стараюсь не дотрагиваться, покуда капрал не сообщает, что это такое.
– Ковры.
– Ковры?
– Восточные ковры, собственность какого-то гауляйтера. Мы везем их в Любек для отправки куда-то, куда этот господин собирается дать деру. – Искоса взглянув на генерала, капрал сплевывает.
Мы трогаемся с места. Грузовик тяжело нагружен, дорога скверная. Мы движемся немногим быстрее, чем пешком. Немного погодя я вдруг замечаю странный неподвижный взгляд генерала, устремленный за откидной борт грузовика. Перевожу глаза туда же.
Небо потемнело в предвестии грозы. Косые солнечные лучи пробиваются в разрыв багрового облака.
Такого же багрового цвета лицо человека, висящего под густой кроной дерева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Я изумленно уставилась на нее.
– Это очень важное решение, которое касается нас, а ты говоришь так, словно весь вопрос в том, что лучше купить, риса или картофеля. Что с тобой?
– Извини, я не подумала…
В самом деле, что со мной?
– Если ты хочешь вернуться в авиацию, ты должна вернуться. Не стану тебе препятствовать, поскольку знаю, что для тебя значат твои самолеты, и прекрасно понимаю, что любые мои попытки остановить тебя положат конец нашим отношениям. Но мне кажется, ты, по крайней мере, могла бы подумать обо мне. Я буду гораздо меньше видеть тебя, и твоя работа такая опасная…
– О господи… – Я встала из-за стола и подошла к ней. Я сказала: – Ты можешь жить со мной в Дармштадте.
– Ты просто все уже решила, правда? – Она положила ладони на мои руки и переплела свои пальцы с моими, от чего у меня всегда голова шла кругом. – Ладно, давай поедим, – сказала она. – Ужин остывает.
Я позвонила в министерство на следующий день. Письмо шло бы несколько дней и могло вообще не прийти по адресу, если учесть состояние почтовой службы. Я сказала, что готова приступить к работе и имею на руках соответствующую медицинскую справку. Со своим врачом я собиралась пообщаться позже.
Ответ меня удивил. Меня попросили подождать минутку, а потом трубку взял адъютант Мильха и предложил мне завтра явиться в министерство на встречу с самим Мильхом.
Город снова сильно бомбили. Когда я вышла из станции подземки, в горячем воздухе висела пелена пыли и дыма. Люди прижимали к лицам мокрые полотенца, чтобы было легче дышать. Повсюду еще полыхали пожары.
Здание штаба министерства было разрушено при очередном налете, и офис Мильха временно размещался в реквизированной вилле километрах в пяти от станции. Бомбы не пощадили и это здание. Когда я прибыла туда, там все еще собирали битое стекло и несколько помещений было по щиколотку засыпано штукатуркой. Потолки местами подпирались деревянными стойками.
Кабинет Мильха находился в чистой, уютной комнате. Он поднялся на ноги и поприветствовал меня своей обычной холодной улыбкой.
– Рад видеть вас в добром здравии, – сказал он, а потом сразу перешел к делу: – Не стану притворяться, будто у нас нет недостатка в летчиках-испытателях. Интересующий меня в данное время проект относится к категории сверхсекретных, и испытания начнутся через несколько недель. Возможно, вам он не понравится. Вы вправе отказаться от участия в нем, не опасаясь повредить себе в глазах руководства.
Странное вступление.
Мильх вынул из ящика стола фотографию и, не показывая мне, положил перед собой лицом вниз.
– Вы слышали о проекте под кодовым названием «Вишневая косточка»?
– Нет, герр фельдмаршал.
Я слукавила. Пилоты «комета» строили много веселых предположений относительно «Вишневой косточки».
– «Вишневая косточка» – это беспилотная машина, самолет-снаряд, – сказал Мильх. – Я сам отдал распоряжение о его разработке несколько лет назад. Принцип действия чрезвычайно прост. Самолет поднимается с буксировочной платформы; он снабжен автоматической системой управления, которая корректирует курс, а когда он пролетает заданное расстояние, двигатель выключается. Тогда самолет входит в пике и взрывается при ударе о землю. Он разработан главным образом для использования против южной Англии. Это не прицельное оружие, разумеется. Его задача – подорвать моральный дух гражданского населения.
Он посмотрел на меня, проверяя, все ли я поняла. Мильх заведомо считал женщин глупыми. И глупые вызывали у него презрение. А неглупые – враждебность.
– Ясно, – сказала я.
Он перевернул фотографию и подтолкнул ко мне.
Я увидела штуковину, похожую на рыбу, но с короткими крыльями и с сужающейся к хвосту луковицеобразной трубой на спине.
– Это реактивный двигатель. – Мильх указал кончиком карандаша на трубу. – Работает на смеси керосина и воздуха. Дешев в изготовлении. Настолько дешев, что мы до последнего момента не запускали разработку в производство, опасаясь, что противник сумеет захватить такую машину и начнет производить свой аналог… Но сейчас… – Он сжал губы. – Летом мы ожидаем вторжения на французское побережье.
Даже Мильх понимал, что война проиграна.
– Герр фельдмаршал, – сказала я, – но вы сказали, что это беспилотный самолет…
– Сейчас мы работаем над пилотируемой версией.
До меня дошло не сразу. Я слишком долго не общалась с ними. Я жила в нормальном мире.
– Но… – осторожно начала я и по напряженной позе Мильха поняла все, что мне требовалось знать. – Пилотируемая версия будет машиной для летчиков-смертников.
– Совершенно верно.
Волна отвращения поднялась в моей душе. Оно отразилось на моем лице независимо от моей воли.
– Это обычная реакция, – сказал Мильх. – Мне лично она понятна. Данную разработку инициировал не я, но я взял на себя ответственность за нее. Все летчики будут набираться из числа добровольцев и все будут в полной мере понимать, на что идут.
Он говорил сухим голосом. Так, словно речь шла о новой системе хранения документов.
Потом он сказал с коротким смешком:
– Разумеется, мы не предлагаем вам вступить добровольцем в команду смертников. Положение дел еще не настолько безнадежно. Но я должен объяснить вам вашу задачу. В первую очередь вам придется испытывать новую версию самолета. Пилотируемая машина будет подниматься в воздух «Хейнкелем-сто одиннадцать», а затем отцепляться и планировать. Потом, когда будут набраны команды пилотов – а комплектование идет очень быстрыми темпами, что, наверное, удивит вас, – нам понадобятся инструкторы.
Он взял фотографию и положил обратно в стол, словно считая разговор законченным.
– Не стану вас уговаривать, – сказал он.
Он задел меня за живое: так легко ему меня не выпроводить.
– Можно задать вопрос?
– Конечно.
– Зачем нужна пилотируемая версия?
– Чтобы повысить точность стрельбы. Пилотируемый самолет-снаряд будет нацеливаться на военные объекты армии вторжения. Склады боеприпасов, портовые сооружения и так далее. Мы надеемся таким образом заставить противника изменить планы.
– Это отчаянная мера, – сказала я.
– Согласен. Однако кое-кто считает, что сам этот факт окажет сильное психологическое воздействие на противника.
Интересно, подумала я, кому же пришла в голову такая идея. Уж точно не Толстяку: он любил жизнь, это повергло бы его в ужас.
Вряд ли я смогу заниматься таким делом. Я приготовилась к сомнениям и колебаниям по поводу работы, которую предложит Мильх, даже к тому, что в конце концов меня так и не примут обратно; но мне и в голову не приходило ничего подобного. Однако что-то в проекте зачаровало меня.
– Почему вы обратились ко мне, герр фельдмаршал?
– Я возражал против вашего участия в проекте, должен признаться. Но кое-кто указал на ваш большой опыт работы с планерами. Как я уже заметил, у нас не хватает летчиков-испытателей.
– Понятно.
– Подумайте над нашим предложением. – Мильх поднялся из-за стола. – Если вы решите отказаться, думаю, мы найдем кого-нибудь другого. Тем временем можете потихоньку приступать к полетам.
Я вышла на улицы разрушенного города.
Помню, как в глаза мне ударил яркий свет, когда я вышла за дверь. Это солнце отражалось в каком-то зеркале, вот и все: в зеркале, находившемся где-то в глубине соседнего здания.
Больше я ничего не помню о том утре, о той части моей жизни – лишь ослепительный солнечный свет и конверт на столе в гостиной.
Белый прямоугольник с моим именем, написанным почерком, который всегда волновал меня, как волновал ее голос и звук шагов.
Я стояла посреди пустой квартиры и тупо смотрела на белый конверт. Потом взяла и вскрыла его.
«Милая Фредди, я люблю тебя. Но я не могу оставаться здесь, я принесу тебе беду. Не ищи меня. П.»
Я бросилась обратно на улицу. Я бегала взад-вперед как безумная. Я останавливала людей и спрашивала, не видели ли они ее. Несколько часов кряду я носилась кругами по кварталу, ничего не соображая, словно муха, оглушенная ударом об оконное стекло. Потом я вернулась обратно в квартиру и начала постепенно осознавать свою утрату.
Конечно, я искала Паулу.
Я сходила на завод, где она работала. Там ничего о ней не знали. Я навестила подругу с двумя маленькими детьми, жившую на соседней улице; она уже две недели не видела Паулы и понятия не имела, куда та могла податься.
У меня был адрес ее младшего брата в Нойруппине. Я поехала к нему. Он потерял ногу в Норвегии. Он принял меня любезно, но ничем не смог мне помочь, только дал адрес другого брата, жившего в Виттенберге.
Я написала туда. Ответа не последовало. Путешествовать к тому времени стало чрезвычайно трудно: железнодорожная сеть была почти полностью разрушена в результате постоянных бомбардировок, найти машину было очень сложно, а достать бензин – практически невозможно. В конце концов мне удалось добраться до Виттенберга. Улицы, на которой жил брат Паулы, больше не существовало.
Теперь у меня не осталось никаких зацепок, кроме имени кузины, которую Паула недолюбливала и которая была замужем за бригадным генералом и жила в Потсдаме. Я поехала в Потсдам. Кузина уже восемь лет не поддерживала с Паулой никакой связи.
Оставалась последняя надежда. Я страшно не хотела встречаться с ним и не допускала мысли, что Паула обратилась к нему за помощью, но не могла успокоиться, покуда не исчерпаю все возможности. С помощью писем и документов, оставленных Паулой, я разыскала его довольно легко. Я позвонила Карлу, ее бывшему мужу, и попросила о встрече. Чтобы он не отказался, я сказала, кто я такая, и пригласила его позавтракать со мной в отеле «Адлон».
Я хотела нагнать на него страху. Но при встрече поняла, что это ни к чему. Он оказался провинциальным выскочкой, свысока смотревшим на всех, кого считал ниже себя, и льстиво улыбавшимся всем, кто мог оказаться ему полезным; хвастуном, который отмазался от военной службы, вложив деньги в предприятие военной промышленности (он занимался производством оптических прицелов). Он женился вторично и растил двух сыновей для Германии. Он отзывался о Пауле злобно. Она «не была ему женой». Он грубо намекнул на ее супружескую неверность, а потом подобострастно извинился за то, что задел мои чувства.
После развода они ни разу не виделись. Я так и думала. Однако я надеялась получить от него какую-нибудь ценную информацию. Возможно, за шесть лет их совместного проживания у нее появились какие-нибудь друзья, к которым она могла бы обратиться сейчас?
Похоже, нет. После всех моих расспросов выявились лишь два возможных варианта. Женщина зрелого возраста, с которой Паула одно время подумывала основать дело. (Вздор, сказала я тогда. Я зарабатывала достаточно, чтобы прокормить нас обеих.) И жена одного из деловых партнеров Карла. По презрительным высказываниям последнего насчет «женских дел» и «женских сплетен» было трудно понять, шла ли здесь речь о настоящей дружбе или просто о дипломатических отношениях, которые женщины вынуждены заводить в угоду своим мужьям. Оба варианта казались безнадежными, но я записала имена и поблагодарила Карла.
Я сказала, что Паула, оказавшись перед необходимостью впустить в свою квартиру жильцов, отдала мне на хранение кое-какие документы и что меня тревожит ее исчезновение, поскольку она наверняка не уехала бы по своей воле, не предупредив меня. Естественно, он спросил, почему я не обратилась в полицию. Я сказала, что побоялась навлечь на нее неприятности, памятуя о политических взглядах ее отца; если пока они ею не интересовались, то могли заинтересоваться после моего запроса. Объяснение прозвучало не особо убедительно, но Карл не обратил на это внимания, так как слушал не меня, а лишь себя самого.
Он хотел поговорить, ибо жил с этой болью много лет. Я дала ему такую возможность и поначалу слушала в надежде узнать какую-нибудь полезную информацию, а потом, когда поняла, что больше мне ничего из него не вытянуть, продолжала слушать, усилием воли подавляя гнев, когда он отзывался о Пауле с горьким негодованием.
Постепенно мое отношение к Карлу начало меняться. Он был глубоко несчастным человеком: запутавшимся в сетях собственного трескучего пустословия, не находящим взаимопонимания с нынешней своей женой, бесконечно одиноким и недостаточно глупым, чтобы не понимать, что он трус. Что нашла в нем Паула? Наверное, когда-то он мог похвастать известным чувством юмора, привлекательным жизнелюбием. И прежде чем пристрастие к пиву и сидячий образ жизни начали сказываться на нем, наверное, он был интересным мужчиной. Интересно, подумала я, какой она казалась Карлу? Что видел он, когда делал Пауле предложение?
Последняя мысль и вызванная ею мысленная картина причинили мне такую острую боль, что я задохнулась. Он удивленно взглянул на меня, а потом снова заговорил. Но с той минуты я стала смотреть на Карла другими глазами. Да, он был дураком и выскочкой, но одно время он любил Паулу, в меру своих сил.
Таким образом, мы становились товарищами по несчастью. Не для того ли я встретилась с ним на самом деле? Ибо мне безумно хотелось пообщаться с человеком, знавшим Паулу, безумно хотелось слышать ее имя, безумно хотелось произносить фразы, в которых оно содержится. А кто еще мог составить мне компанию, кто еще мог разделить со мной – даже сам того не сознавая – мою любовную одержимость?
При прощании мы обменялись словами благодарности. Я вернулась в свою квартиру и в какой-то момент того бесконечного дня разрыдалась, словно человек, бросающийся в пропасть.
Я продолжала искать Паулу. На каждой улице, в каждом общественном месте. Все лица одинаковые, все чужие.
Появился герр Карг с бумажкой в руке.
– Отдайте квартплату хозяину дома, – сказала я.
Я начала закрывать дверь. Он поставил ногу на порог.
– Герр Карг, – сказала я, – убирайтесь отсюда, или, богом клянусь, я убью вас.
Он ушел.
К концу второй недели отсутствия Паулы я сообщила Мильху, что согласна принять участие в испытаниях пилотируемого самолета-снаряда. Теперь проект казался мне почти привлекательным в силу своей мрачности.
Свет дня уже начинает меркнуть, когда я слышу позади рев грузовика.
Генерал с трудом разворачивается и стоит посреди дороги. Неизвестно, остановится грузовик или нет. В наши дни у водителей много причин не останавливаться, когда голосуют. С пистолетом в правой руке генерал ждет, преграждая путь машине.
Грузовик тормозит в полуметре от генерала. Из окна водителя на нас смотрит дуло «люгера». Подняв пистолет, генерал называет себя и просит довезти нас до Любека.
Пассажирская дверца открывается, и из кабины выпрыгивает капрал СС с автоматом.
Генерал повторяет свое требование. Чтобы стать лицом к эсэсовцу, он отступает на шаг назад и спотыкается. Я делаю движение, чтобы поддержать его, но ствол «люгера» дергается и голос из кабины велит мне стоять на месте.
– Удостоверение личности, – говорит капрал.
– Я отдам вас под трибунал, – говорит генерал. – Вы что, не видите, в каком я звании?
– Ваши документы, пожалуйста.
– Документы, – рычит генерал. – Ладно, я покажу вам документ. – Левой рукой он неловко расстегивает шинель и шарит во внутреннем кармане. Он вытаскивает оттуда клеенчатый пакет, перевязанный тесьмой, и протягивает эсэсовцу.
– Откройте.
Самому генералу не открыть одной рукой.
Эсэсовец кивает мне:
– Откройте.
Я развязываю тесьму, вынимаю из пакета толстый конверт, а из конверта письмо с гербом Ресхс-канцелярии и лихорадочно нацарапанной внизу подписью.
Капрал СС цепенеет, когда я протягиваю письмо. Он не притрагивается к нему. Он громко щелкает каблуками и машинально выбрасывает вверх руку:
– Прошу прощения, герр фельдмаршал. Здесь полно дезертиров. Чем мы можем вам помочь?
– Вы можете доставить нас в штаб военно-воздушных сил в Любеке, – отвечает генерал на удивление мягко. – Чем скорее, тем лучше.
С нашей помощью генерал забирается в кузов, и я залезаю следом. Мы вдвоем едва помещаемся за штабелем длинных цилиндрических предметов, которые я не могу толком рассмотреть в полумраке и до которых стараюсь не дотрагиваться, покуда капрал не сообщает, что это такое.
– Ковры.
– Ковры?
– Восточные ковры, собственность какого-то гауляйтера. Мы везем их в Любек для отправки куда-то, куда этот господин собирается дать деру. – Искоса взглянув на генерала, капрал сплевывает.
Мы трогаемся с места. Грузовик тяжело нагружен, дорога скверная. Мы движемся немногим быстрее, чем пешком. Немного погодя я вдруг замечаю странный неподвижный взгляд генерала, устремленный за откидной борт грузовика. Перевожу глаза туда же.
Небо потемнело в предвестии грозы. Косые солнечные лучи пробиваются в разрыв багрового облака.
Такого же багрового цвета лицо человека, висящего под густой кроной дерева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47