… В числе первых выполнили социалистические обязательства Московский, Выборгский, Василеостровский, Смольнинский, Дзержинский и Невский районы Ленинграда, а также три района области: Лужский, Волосовский и Ломоносовский.
Перечисление районов было самым легким — легче не придумать, голова совсем не нагружалась, и никто не смел вычеркнуть — за порядком и правильностью строго следили в Обкоме. Рубашкин довольно улыбнулся, подсчитав лишние строчки, и перемножил их на гонорарную ставку. Районы-передовики прибавили ему почти сорок копеек — как раз на бутылку пива и пачку сигарет.
На ленинградских заводах, фабриках, стройках, в совхозах, в организациях и учреждениях ширится социалистическое соревнование в честь XXVIII Cъезда КПСС. Увлеченные идеями перестройки, трудящиеся Ленинграда и области мобилизуют все силы и творческую энергию на то, чтобы увеличить свой вклад во всенародное дело создания материально-технической базы коммунизма!
— Готово! — крикнул Рубашкин, едва приоткрылась дверь. Кокосов стоя прочел написанное и хмуро буркнул: «Газета не резиновая — пиши короче!».
Петр не успел докурить сигарету, как позвонил Дима Григорьев.
— Старик, срочно в номер!
— Записываю, — погасив окурок, Петр обреченно взял шариковую ручку
— Абзац!
— Где абзац? — переспросил Рубашкин.
— Материал — абзацный. Пиши, не отвлекай:
"В Ленинградской организации Союза писателей СССР. На состоявшемся сегодня заседании правления Л/О СП рассмотрено персональное дело члена СП К.В. Брусницына, арестованного в начале января по обвинению в антисоветской пропаганде и агитации, а также в хранении наркотических веществ иностранного производства. Выступавшие сурово осудили Брусницына и большинством голосов постановили исключить Брусницына из Союза писателей.
Один из сотрудников УКГБ по Ленинградской области, пожелавший остаться неназванным, сообщил вашему корреспонденту, что следователи-чекисты решили не возбуждать в отношении Брусницына уголовного дела из гуманных соображений и передали материалы в Петроградское РУВД по месту жительства обвиняемого для расследования эпизодов, связанных с наркотиками.
Есть основания считать, что в ближайшее время Брусницын предстанет перед народным судом…
— Какие основания? Откуда? — перестав писать, закричал Рубашкин.
— Записал: «…предстанет перед судом»? Все! Гони к Витьке Кокосову и срочно в номер
— Я спрашиваю, откуда основания? — повторил Петр.
— Есть основания! Я отвечаю — прокола не будет, — быстро ответил Григорьев и бросил трубку.
Через несколько минут заглянул Кокосов:
— Подготовил Димкин материал?
Рубашкин протянул исписанный листок бумаги.
— Молодец Димка! Печатай быстрее, время поджимает, — прочитав, велел Кокосов.
— Это же вранье, от начал до конца — все вранье! Брусницын — член Народного фронта, его за это подставили…
— Кончай тянуть, нормальный оживляж, народ такое любит. Осудили, исключили, следствие закончится — все забудут. А пока коммуняки пусть радуются, демократы шебуршатся, и все вместе стоят в очереди за нашей газетой. Чего еще надо? Ты в журналисты пошел, так учись!
Рубашкин сглотнул горькую слюну, не зная, что ответить.
— Ладно, я сегодня добрый, сам обработаю, если тебе совесть не позволяет, — сказал Кокосов, взглянув на поникшего Петра. — Не горюй, делов-то на полкопейки!
Рубашкину стало неудобно, что Кокосов будет работать за него.
— Через пять минут сделаю.
Перепечатав сообщение слово в слово, Петр сам отнес его в секретариат и вернулся к себе. На душе было тяжко и муторно. Он вспомнил, как лет десять назад, — он тогда только начал работать в Объединении, — вместе со всеми поднял руку за дурацкую резолюцию, одобрявшую ввод войск в Афганистан и осуждающую академика Сахарова, названного предателем и агентом мирового то ли сионизма, то ли империализма.
«Хорошо, хоть моей фамилии под этим не будет» — тоскливо подумал Петр.
Он выкурил две сигареты подряд и взялся за телефон. К счастью Таланов оказался дома, и Петр пересказал ему заметку.
— Ты ничего не перепутал? — спросил Таланов дослушав до конца.
— Нет, все точно…
— Странно. Вчера адвокат говорил, что после выступления «Литературки» дело закрывают, а Константина вот-вот выпустят.
— Выходит не так, — сказал Рубашкин.
— Все-таки с милицией проще…
— Не поможет. Они вцепились намертво, а милиция — это стрелки перевести: мол, я не я, и лошадь не моя.
— Не переживай, что-нибудь придумаем. Приходи вечером, Салье с Филипповым будут — посоветуемся, — заключил Таланов.
— Ну и надымил! — входя воскликнул Кокосов. — Убери хлам со стола, сейчас Черенок с Потапенко подойдут. Нынче нормально отработали, пора отдохнуть культурно!
3.3. Хмурое утро
Приходилось говорить по трем телефонам, не отрываясь от чтения и визирования множества бумаг. Их беспрестанно подносили из других отделов, райкомов, секретариата и, Бог знает, откуда еще. Они скапливались на левом краю стола нарастающей грудой, иногда разлетались от сквозняка, и секретарша, ворча собирала их по всему кабинету.
Когда становилось невмоготу, Волконицкий запирал изнутри дверь, открывал сейф и выпивал полрюмки коньяка, закусывая лимоном с кусочком рафинада. От кофе пришлось отказаться — он уже не помогал, только тупыми толчками билось сердце, поднималось давление, стягивая виски тяжестью и тупой болью. Зато он пристрастился к чаю, густому и крепкому до черноты. Пачки индийского «со слоном» хватало на день-полтора, и буфетчица грозилась пожаловаться, что он превышает лимит.
Николай редко приезжал домой раньше двенадцати, а уезжал утром не позже половины восьмого. Удавалось выспаться разве что по выходным, но и тогда он брал с собой по чемодану документов и почти не вставал из-за письменного стола. Одно время одолела бессонница. От усталости и постоянного напряжения болели глаза и веки, будто засыпало мелким песком, но стоило коснуться подушки, подступала тревога, он ворочался, сбивая простыни и обливаясь липким потом. Потом приспособился проглатывать по сто — сто пятьдесят водки, и отключался сразу, проваливаясь в бесчувственный сон, как в лесную яму, заросшую мхом.
Домашние дела отошли как бы в другое измерение, он почти не говорил с сыном да и видел его один-два раза в неделю. Мать пыталась ворчать, но он делал вид, что слушает и не спорил. А жена будто исчезла из его жизни. Конечно, она существовала рядом, как некая физическая объективность, но после той жуткой ночи, когда она сбежала и пришлось разыскивать ее по всему городу, он внутренне отгородился, стараясь не обращать на нее внимания и по возможности не заговаривать.
Их общение ограничивалось только короткими просьбами выключить свет, закрыть (открыть) форточку, выстирать белье, погладить брюки или отыскать чистую рубашку. Она безропотно делала все, что он просил, но по ночам стала укрываться вторым одеялом и отодвигалась как можно дальше, на самый край к стенке. Однажды он проснулся от того, что услышал, как она плачет. Включив свет, он увидел ее опухшее, до безобразия отвратительное лицо со спутанными набок волосами, и стало противно.
— Допрыгалась, дура! Сама жить не хочешь, так хоть мне дай выспаться, — с внезапно нахлынувшей злостью закричал он.
Она всхлипнула еще громче и уже не могла остановиться.
— Убирайся к чертовой матери! — он замахнулся, чтобы ударить, но вовремя остановился, почему-то испугавшись ее взгляда.
Она боком соскользнула с постели и, подхватив халат, осторожно вышла из комнаты. Еще не было пяти, но Николай так и не смог заснуть. Промучившись больше часа, он встал. На кухне горел свет, Лариса спала, положив голову на скрещенные на столе руки.
— Иди в комнату, я завтракать буду, — он потряс ее за плечо, но она не сразу проснулась. Открыла глаза, в них было столько муки и боли, будто вернулась с похорон.
— Чего пялишься? Довела, что руки трясутся, — сказал Волконицкий, видя ее состояние, но не желая об этом думать. — Расселась, как снежная королева, а мне на работу пора, хоть бы чайник согрела.
Не дождавшись ответа, он пошел в ванну бриться. Голова болела и кружилась, а лицо было нездоровым, с какой-то желтизной и отеками вокруг глаз.
«Что-то надо с ней делать!» -безразлично думал он о жене, водя по щекам импортной электробритвой «Филлипс»; их недавно завезли в распределитель и продавали по спискам за двенадцать рублей. Закончив бритье, Волконицкий налил в пригоршню одеколона «Харлей» и с удовольствием растер лицо. Результат проявился незамедлительно: кожа обрела гладкость и упругость, появилась розоватость. Заметив маленький прыщик, он смочил ватку одеколоном и аккуратно надавил, тут же почувствовав жжение. Оно было приятным, и Волконицкий взял свежий клок ваты и, обильно смочив одеколоном, надавил сильнее.
Бросив вату в мусорную корзину, он заметил там марлю со следами крови, и его захлестнуло внезапное раздражение.
— Сука! Даже собственную грязь за собой убрать не можешь! Иди сюда, я что ли за тобой убирать должен? — крикнул он в полуоткрытую дверь.
Он выждал, но никто не отозвался, тогда он схватил мусорную корзину и ворвался в спальню. Почти не соображая от ярости, он замахнулся высыпать мусор прямо ей в лицо, но кровать была пуста, Ларисы в комнате не было.
«Сбежала гадина!» — догадался Волконицкий и растерянно поставил корзину на пол перед собой.
— Ты меня звал, Коленька? — сочувственно спросила незаметно вошедшая мать. — Иди завтракать, чайник уже вскипел, я свежего заварила и бутерброды намазала с ветчиной. С постной, как ты любишь.
— Куда Лариса сегодня летит? Она не говорила? — отводя глаза, спросил Волконицкий.
— В Мурманск, вечерним рейсом. Обещала Мишеньку в школу отправить, а сама ни свет, ни заря… Совсем от дома отбилась. Ох, пора бы ей эти разлеты бросить, пора! А то и до беды недалеко, — в который раз заворчала мать.
— Пора! — согласился Волконицкий. — Вот, пленум и митинг проведем, тогда я ею и займусь. Всерьез займусь — не таких перевоспитывали, похлеще нее обламывали! Так неужели с собственной женой не справлюсь?
3.4 Смело мы в бой пойдем… за социалистические идеалы!
Он сел на заднее сиденье, а не впереди, как обычно, и, пока ехали в Смольный, заснул, даже не успев просмотреть заголовки на первой странице «Ленинградской правды».
— Приехали, Николай Владимирович, — деликатно напомнил водитель, и, выходя из машины, Волконицкий почувствовал бодрость и привычную собранность.
К себе в кабинет он вошел без десяти девять, когда до начала совещания еще оставалось больше часа. Поблагодарив секретаршу, подавшую крепкого чая, он велел никого не пускать, ни с кем не соединять и для надежности запереть приемную изнутри.
Прихлебывая горячий чай, он разложил на столе материалы к предстоящему совещанию. Оно обещало быть сложным и трудным — предстояло согласовать окончательный вариант выступления Гидаспова на общегородском митинге, который по замыслу Первого секретаря положит конец идеологическому наступлению демократов и вернет доверие людей к Обкому, повернет их лицом к партии.
Проще всего с лозунгами. Их список был давно готов и спущен в райкомы, а оттуда в первичные парторганизации. Если верить отчетам, лозунги уже давно нарисованы на кумачовых транспарантах и флагах, готовы списки ответственных и, утверждай — не утверждай — принципиальных изменений быть не может.
Волконицкий взял перечень лозунгов и решил на всякий случай еще раз пройтись по нему свежим взглядом. Текст был напечатан крупным, жирным шрифтом, каждая фраза отделялась от следующей тремя интервалами:
«Не дадим ударить перестройкой по коммунизму!»
«Нет антиленинизму!»
«Политбюро к отчету!»
«Нет, так не годится. Слишком резко и неопределенно. Кому должно отчитываться Политбюро — горлопанам в дырявых свитерах? Или инженерам с младшими научными сотрудниками?», — подумал Волконицкий и добавил: «…на внеочередном Пленуме ЦК КПСС!» Получилось серьезно и правильно:
«Политбюро к отчету на внеочередном Пленуме ЦК КПСС!»
«Да, если кто и может спросить с Политбюро, так только Пленум или Съезд. Так и в Уставе партии записано, это и есть демократический централизм в действии», — подумал Волконицкий и стал читать дальше:
«Хватит каяться, надо работать!»
«Михаил Сергеевич, пора вспомнить о партии!»
«Члены ЦК, где ваша большевикская позиция?»
Последний лозунг Волконицкому не понравился. Обдумав несколько вариантов, он решил убрать слово «большевикская», тем более, что возникло сомнение, правильно ли оно написано. Получилось намного лучше, с большим идейным наполнением, кратко и выразительно:
«Члены ЦК, где ваша позиция?»
«Если спросят, будет, что сказать, а остальное пусть другие решают», — подумал Волконицкий и отложил лозунги в тяжелую малиновую папку с золотым тиснением «Поручение Бюро Ленинградского ОК КПСС».
Следующим был список выступавших и толстая стопка согласованных и готовых к утверждению речей.
«Иван Никодимов, заместитель секретаря парткома объединения „Красное знамя“, инструктор Кировского райкома Чайковский, слесарь Николай Саргин с „Электросилы“, заведующий кафедрой научного коммунизма и диалектического материализма Лесотехнической академии Сухов…» — Волконицкий не раз слышал их выступления на различных мероприятиях. Это были проверенные, не раз испытанные ораторы, «золотые уста» партии и никаких сомнений в правильности их речей не было. Но последняя фамилия, вписанная от руки в самый конец списка, заставила задуматься.
"…Степашин Сергей Вадимович, майор, старший преподаватель Высшего политического училища МВД СССР". Текста его выступления в общей пачке не оказалось.
«Откуда он вдруг взялся?» — удивился Волконицкий и хотел было позвонить Кузину, но посмотрев на часы раздумал: времени уже не было.
«Ладно — офицер, политработник, такие не подводят», — решил Волконицкий и неожиданно вспомнил из песни Окуджавы: «… и комиссары в пыльных шлемах склонились молча надо мной!»
«Почему „молча“? И почему „надо мной“?» — подумал Волкницкий. Почувствовав, как начинает болеть голова, не вставая, открыл сейф. Выпив полную рюмку коньяка и закусив лимоном, он ощутил разлившееся по всему телу тепло и уверенность в своих силах.
«Пусть над другими склоняются, а надо мной — еще рано. Не дождетесь!» — решил он.
Проект выступления Гидаспова он перечитывать не стал: оно было слишком длинным — на двадцати с лишним страницах, проглядел только отдельно напечатанные тезисы, где заранее отчеркнул места, по которым собирался высказаться, если спросят его мнение.
Самая острая тема — это, конечно, отношение к неформалам. Руководители Обкома отстаивали полярные позиции. Одни, — среди них выделялись недавно назначенные секретари райкомов Белов из Смольнинского и Котов из Петроградского, — настаивали на решительном и бескомпромиссном осуждении демократов и открытой поддержке Объединенного фронта трудящихся. Другие, — их заводилой был секретарь горкома Ефимов, — осторожничали. Гидаспов пока не высказывался, видно, выжидал, чем кончатся споры.
Как и ожидал Волконицкий с этого вопроса и началось совещание.
— Кого стыдимся, от кого прячемся? — закричал Котов, едва дошли до обсуждения этого тезиса. — Почему не хотим признавать ОФТ? В ней наши люди — коммунисты и беспартийные, настоящие патриоты. Пора заявить об этом открыто, и ряды наших сторонников вырастут в тысячу раз.
Ему тут же возразил Воронцов: "ОФТ и так называемые демократы — идеологические антиподы. Первые близки, можно сказать — родственны, нам не только мировозренчески, но и по своей социальной базе. Лидеры демократов — наши враги, и объективно — враги всего советского народа. Но, если подвергнуть научному анализу их программы, — например, программу Ленинградского народного фронта, то окажется, что в них немало общего с линией КПСС на перестройку и гласность. Резко отмежевавшись и осудив демократов, тем более начав их подавлять с помощью правоохранительных органов, мы тем самым восстановим против себя тех, кто еще не понял, не разобрался в том, что официальные декларации ЛНФ и им подобных являются только ширмой, за которой враги нашего общества скрывают свое подлинное лицо и свои истинные преступные цели — шельмования социалистических идеалов и реставрация капитализма путем демонтажа Советской власти.
Воронцов говорил громко и размеренно, изредка поводя рукой вокруг себя.
«Завелся, будто на лекции перед студентами», — раздраженно подумал Волконицкий о своем начальнике.
— Не следует путать общественность, Алексей Васильевич. Хватит напускать туман. Люди ждут от Партии не наши абстрактные рассуждения, а конкретные указания: кто с кем и кто против кого, — вроде бы мягко прервал Воронцова Белов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57