Как-то вечером Фома осмелел. Дрожа от волнения и холода, он вылез из воды и пошел к камню, на котором лежала его одежда. Он не бежал, как обычно, прикрываясь руками, а шел не спеша. И он нарочно оставил свои вещи подальше от воды. Точно хотел, чтобы его увидели.
Фому обдало жаром, когда он заметил, что в кустах действительно кто-то прячется. Там что-то мелькнуло. Светлое платье? Фома боялся даже смотреть по сторонам. Дрожащими руками он натянул на себя одежду.
Все лето Дина жила в его крови. Ею были пронизаны все его мысли. Она владела им как своенравная река.
Я Дина. Я не люблю малину. Ее собирают в кустах за амбаром, там, где стояла прачечная. Продираться через малину хуже, чем через крапиву.
Ертрюд стоит посреди озера, где плавают водяные лилии. Я иду к ней. Тогда она исчезает. Я наглоталась воды и тут же обнаружила, что Ертрюд поддерживает меня и я плыву. Теперь я просто вхожу в озеро или в море и плыву, потому что она меня держит. А Фома не плавает. Его никто не держит.
Не прошло и месяца с тех пор, как Дагни стала женой ленсмана, а талия у нее уже заметно округлилась.
Кухарка считала, что ленсман не пожалел пороху. Доверенным лицам она высказала надежду, что, поистратив основательно свой порох, ленсман оставит служанок в покое. И ей не придется без конца искать новую прислугу.
Ленсман повеселел. Они с Дагни прогуливались в лесу за усадьбой, он высоко нес зонтик над ее головой. Слишком высоко. Она жаловалась, что он не защищает ее от солнца и что березовые ветви рвут шелк.
Дина строила козни. Причем весьма изобретательно.
Случалось, дверь в комнату Дагни оказывалась запертой, а ключа нигде не было. Через некоторое время его находили в запертой комнате.
Дина незаметно пробиралась в комнату, когда Дагни была занята внизу, запирала дверь, оставив ключ в замке с внутренней стороны, и выбиралась из комнаты через окно.
Качнувшись несколько раз, словно маятник на старинных часах, она находила опору для ног среди веток березы, что росла под окном.
Фоме приходилось приносить стремянку и проникать в комнату, чтобы отпереть дверь.
Подозрение всегда падало на Дину.
Высокий, обиженный голос Дагни сыпал над усадьбой как зимний снег.
Но Дина молчала. Она смотрела в возмущенные глаза отца и молчала.
Он таскал ее за волосы, тряс за плечи.
Она отнекивалась с таким исступлением, что на губах у нее выступала пена. И ленсман отпускал ее. До другого раза.
Случалось, исчезала книга Дагни или ее рукоделие. Весь дом поднимали на ноги, чтобы искать пропавшие вещи. Напрасно.
А через день или два книга или рукоделие оказывались на своем месте.
Если Дина говорила, что в момент пропажи была с Фомой или с молоденькой помощницей кухарки, те всегда покрывали ее. Лгали, сами не зная, почему лгут. Фома — потому, что Дина однажды сорвала с него одеяло и увидела его наготу. И потому, что с тех пор он не мог погасить вспыхнувший в нем огонь. Фома безотчетно понимал, что, не поддержав Дину, навсегда потеряет надежду когда-нибудь его погасить.
Что же касается помощницы кухарки, то у длинноногой высокой Дины была тяжелая рука и горячий нрав, и, хоть она никогда и пальцем не тронула девушку, та все-таки боялась ее.
Дагни родила сына. И если свадьбу они сыграли в Бергене тихо и незаметно, то крестины ребенка отмечались по-королевски.
Столы на кухне и в буфетной были заполнены серебряными кувшинами и подсвечниками, вязаными салфетками и дорожками, приборами, тарелками и подобными вещами.
Служанки не знали, куда ставить блюда с едой, — неужто на пол?
Ребенок, которого окрестили Оскаром, часто плакал. Этого ленсман не предусмотрел. Он не выносил плача.
Но Дагни всегда была красива и нарядна, а с тех пор как у нее появилась нянька, она заметно подобрела. Наряды для себя и детские вещи она выписывала из Бергена.
Поначалу ленсман не мелочился и ни в чем ей не отказывал. Но поток приходивших ей посылок не иссякал, и ленсман стал выражать беспокойство. Он напомнил Дагни, что их материальное положение в настоящее время не так хорошо, как хотелось бы. Он еще ничего не получил за рыбу, которую отправил в Берген.
Дагни разразилась рыданиями. Оскар тоже заплакал. И когда из Трондхейма пришла очередная посылка, ленсман вздохнул и на несколько часов уединился в своем кабинете.
Однако вечером он вышел оттуда с просветленным лицом и в отличном расположении духа. Это могли засвидетельствовать все, кто находился в доме, — из комнаты покойной фру Ертрюд доносился недвусмысленный ритмичный скрип.
— Могли бы подождать, пока мы не уйдем спать, — презрительно проворчала одна из служанок.
Теперь ленсман признавал только одну женщину, оставив в покое все остальные юбки. Это всех устраивало. А некоторые даже с удовольствием слушали выразительные звуки, доносившиеся сверху.
Во времена покойницы Ертрюд такое было бы немыслимо. Она же была ангелом. Святой. Никому и в голову не пришло бы, что она может так развлекаться с пылким ленсманом. Хотя девчонку они все-таки зачали… Эту несчастную Дину, повинную в столь тяжком грехе. Вот уж чьей судьбе не позавидуешь, бедняжка!
Женщины не отказывали себе в удовольствии посудачить о достоинствах покойницы Ертрюд. Шепотом, конечно. Однако достаточно громко, чтобы это достигало ушей Дагни. Но не ленсмана.
Они расхваливали Ертрюд на все лады. Ее гордую осанку. Светлую улыбку, тонкую талию. Повторяли ее слова.
Стоило Дагни появиться в дверях, все замолкали. Словно кто-то задувал свечу. Однако их слова успевали достигнуть цели.
Со всех сторон Дагни окружали портреты Ертрюд. Месяц за месяцем. Один из них улыбался ей с бархатных обоев над деревянными панелями в гостиной. Другой серьезно взирал с площадки лестницы. Третий стоял на письменном столе ленсмана.
Однажды Дагни не выдержала. Она собственноручно сняла портреты со стен, сложила в старую наволочку и спрятала в сундук, где хранились вещи из комнаты Ертрюд.
Дина застала ее, когда она снимала последний портрет. Сразу запахло так, будто разлили кислоту.
Она ходила за Дагни по пятам. На чердак, куда Дагни поднялась, чтобы взять из шкафа наволочку. В темный угол, где стоял сундук Ертрюд. Дагни делала вид, что не замечает ее.
Обе не сказали ни слова.
Обед был закончен.
Ленсман уютно расположился в вольтеровском кресле, обитом зеленым плюшем, так и не заметив, что портреты Ертрюд исчезли.
Тогда Дина перешла в наступление.
Она была предводителем, чьи войска прорвали вражеские укрепления. Вместо знамени она держала в руках старую наволочку с ее гремящим содержимым.
— Что там у тебя? — с плохо скрываемым раздражением спросил ленсман.
— Хочу повесить портреты обратно. — Дина выразительно взглянула на Дагни. И начала вытаскивать из наволочки портрет за портретом.
— Зачем ты их сняла? — сердито спросил он.
— Я их не снимала. Я хочу их повесить!
Воцарилась мертвая тишина. В доме затихли все шаги, ибо они стали не громче мышиного шороха в кладовке с едой.
Наконец Дагни вмешалась в разговор, потому что ленсман заметил, что Дина не спускает с нее глаз.
— Их сняла я! — с вызовом сказала Дагни.
— Зачем же?
Ленсман не собирался быть резким. Но что-то в Дагни раздражало его.
Он свято верил в одно неписаное правило, гласившее, что с прислугой и с женщинами следует говорить как с умными собаками. А если это не поможет, так ведь собаку можно и на цепь посадить. С ними можно говорить и как с умной лошадью, то есть не повышая голоса, а, напротив, снизив его на целую октаву.
Все равно он будет слышен по всей комнате.
К сожалению, ленсману редко удавалось следовать этому правилу. Не удалось и на сей раз.
— Я не намерена ничего объяснять! — отрезала Дагни.
Ленсман уловил в ее голосе лай раздразненной собаки и приказал Дине выйти из комнаты.
Дина разложила портреты у ног ленсмана, взяла наволочку и ушла, хлопнув дверью.
На другое утро портреты висели на своих местах.
Дагни лежала в постели с головной болью, так что маленький Оскар весь день был внизу на попечении прислуги.
Ленсман устал от постоянных столкновений между дочерью и женой. Душа его рвалась из дому. Он мечтал пройтись вдоль побережья на карбасе с казенкой — несколько человек команды, трубка да водка. И ловил себя на желании, чтобы его дочь оказалась где-нибудь подальше. Замужем. Но ей было всего пятнадцать.
Он не возлагал на будущее больших надежд. Не потому, что Дина была некрасива. Как раз нет. Она была не по годам высокая, сильная. Сообразительная.
Но в ней была необузданность, способная оттолкнуть любого мужчину, искавшего себе жену.
И тем не менее ленсман был одержим этой мыслью. И где бы ни встретил холостяка, первым делом думал: а не подойдет ли он для Дины?
Со временем Дагни наскучила роль ленсманши, матери и мачехи. Она стала поговаривать, что хочет съездить в Берген, чтобы навестить «свой круг», как она выражалась. Тогда ленсман понял, что ему следует действовать, причем быстро и решительно.
Он хотел отправить Дину в школу, в Тромсё. Но не мог уговорить ни одну знакомую семью принять ее к себе. Ему отказывали под всякими благовидными предлогами — от чахотки до переезда. А для того чтобы жить самостоятельно, Дина была еще слишком молода.
Ленсман с обидой думал обо всех, кому в свое время оказал ту или иную услугу. Видно, они давно позабыли об этом. Он жаловался на судьбу каждому, кто был готов его слушать.
Однажды Дагни раздраженно сказала ему, что «этакую девицу» в свой дом не примет никто.
Что? Дочь ленсмана Холма — «этакая девица»? От ярости и оскорбленной гордости у него на губах выступила пена. А много ли найдется женщин, которые умеют играть на виолончели? А кто в округе лучше Дины ездит верхом? Кто из приказчиков считает в уме быстрей, чем она? Какие у нее недостатки?
Да никаких, кроме того, что она своенравная, злобная и что с ней вообще невозможно ладить.
Дагни швырнула в лицо ленсману этот приговор и крепко прижала к себе сына, который захныкал, испугавшись ссоры.
— А кто должен был заменить ей мать? — спросил ленсман. Лицо у него пылало.
— Во всяком случае, не я! — отчеканила Дагни, посадила ребенка у ног ленсмана и подбоченилась.
Ленсман ушел. Из гостиной. Из дому. Он спустился по широкой парадной лестнице и через всю усадьбу направился к своим любимым морским пакгаузам.
Как он тосковал по мягкой, обходительной Ертрюд, по ее прохладным рукам, которые гладили его лоб! После смерти Ертрюд ее холодное ангелоподобное спокойствие стало как будто еще ощутимей.
Там, на берегу, в сгущавшихся сумерках ленсман молил покойную Ертрюд забрать свою дочь к себе — он с ней сладить не в силах. Нет, нет, он вовсе не желает девочке смерти, но ему так хотелось бы, чтобы она вела себя пристойно.
— Попробуй поговори с ней! — умолял он Ертрюд.
Высморкавшись в носовой платок с монограммой, он закурил трубку и тяжело опустился на бочку.
Зазвонил колокол, призывавший к обеду, ленсман почувствовал, что ему хочется есть. Но все же не спешил.
Никто не смел приступить к еде, пока ленсман не займет своего места во главе стола, если только он не был в отъезде… Таков был закон.
Дина вообще не явилась к столу. Она сидела на старой березе за амбаром. Отсюда она, как коршун, следила за тем, что происходит дома. Сюда долетал каждый звук.
Ее же никто не видел.
На вершине дерева развевалось голубое вязанье Дагни. Вывернутое, растрепанное, с дырками в тех местах, где спустились петли.
Спицы были воткнуты в сорочье гнездо, что лепилось под стрехой амбара. Они блестели и сверкали на солнце.
ГЛАВА 3
Она сказала ему: пойти пойду с тобою; только не тебе уже будет слава на сем пути, в который ты идешь; но в руки женщины предаст Господь Сисару.
Книга Судей Израилевых, 4:9
Иаков Грёнэльв из Рейнснеса был близким другом ленсмана. Зимой они вместе ходили на охоту, летом уплывали в Берген.
Больше двадцати лет назад Иаков приехал сюда из Трондхейма, чтобы помочь вдове из Рейнснеса управляться с ее судами.
Рейнснес уже тогда был одним из самых богатых торговых местечек в округе. У вдовы было два хороших карбаса.
Вскоре после приезда Иаков перебрался в залу на втором этаже. Ингеборг вышла замуж за своего молодого шкипера.
И сделала хороший выбор. Иаков Грёнэльв оказался смышленым молодым человеком. Женившись на Ингеборг, он ходатайствовал о разрешении открыть постоялый двор. И получил его, к зависти некоторых.
Об Ингеборг Грёнэльв ходило много историй. Да и о фру Карен, матери Иакова, тоже. Женщины в Рейнснесе всегда были ярче мужчин. И помнили их дольше, чем мужчин, даже спустя несколько поколений.
Любого приезжего в Рейнснесе тут же сажали за стол, к какому бы сословию он ни принадлежал.
Если у женщин Рейнснеса и был какой недостаток, так разве тот, что они рожали не ежегодно. Зато они долго оставались моложавыми и кожа у них была гладкая и румяная.
Казалось, юго-западный ветер и безбрежное западное море смывают с них все морщины и старость. Но что-то, верно, было и в самом Рейнснесе. Там редко случались наследники. Он постоянно переходил во владение к другому роду.
Иаков Грёнэльв был человек работящий, но и погулять был не прочь. Он успел многое повидать и принес с собой дыхание большого мира. Женившись на Ингеборг, которая была на пятнадцать лет старше, он женился и на ее состоянии. И приумножил его.
Ингеборг было за сорок, когда в Рейнснесе появился Иаков, и потому никто не думал, что у них может родиться наследник.
Однако все просчитались.
Ингеборг, которая с прежним мужем была бесплодной, вдруг понесла.
Точь-в-точь как Сарра из Ветхого Завета. Ингеборг понесла уже в преклонном возрасте. Ей было за сорок, когда она родила сына. Его назвали Юханом в память об отце Иакова.
Фру Карен, мать Иакова, приехала из Трондхейма, чтобы посмотреть на внука. Вскоре она отправила в Трондхейм работника за своими книжными шкафами, качалкой и осталась в Рейнснесе.
Она оказалась самой уживчивой свекровью, какие только бывают на свете. Господство женщин в Рейнснесе вступило в новый период. Мягкий и благодатный для всех. Слуги и работники исправно трудились в мире и согласии. Работать в Рейнснесе почиталось у всех за счастье. У Ингеборг было два приемных сына, с которыми могли бы возникнуть трудности после ее нового замужества. Однако оба они были уже взрослые и сами зарабатывали себе на хлеб. Старший, темноволосый Нильс, верховодил в лавке. Беспокойный и светловолосый Андерс плавал на одном из карбасов.
Ингеборг вела дела и распределяла обязанности так, чтобы никого не обидеть.
Иаков, как супруг и повелитель, обладал равными с ней юридическими правами, однако на деле всем заправляла и все решала одна Ингеборг. Правда, она часто спрашивала у Иакова совета. И случалось, следовала ему.
Иаков был чужаком в этих краях, но никому до этого не было дела. Как и до того, что он любил ежегодно ходить с карбасами в Берген. Он вообще предпочитал бывать в отъезде, это считалось в порядке вещей.
Никто не слышал, чтобы супруги когда-нибудь были не согласны друг с другом. Каждый из них занимался своим делом.
Жизнью Иакова были карбасы. И Андерс всему учился у него.
Так получилось, что Иаков и Ингеборг как бы разделили между собой приемных сыновей. Труд и долг были для всех неписаным законом. Все помыслы людей были сосредоточены на процветании Рейнснеса. Все остальное исключалось.
Хрустальные подвески на люстре никогда не звенели здесь от громких ссор и скандалов. Голоса всегда звучали негромко и сдержанно.
Ингеборг заражала своей сдержанностью всех, даже конюхов и работников, что трудились в морских пакгаузах и лодочных сараях. Брани здесь никогда не было слышно.
Иаков позволял себе браниться и чертыхаться только в море. Когда же у него под ногами была твердая почва Рейнснеса, все морские привычки с него как ветром сдувало.
Он подтягивался и приводил себя в порядок, перед тем как ложился спать с Ингеборг. И внешне и внутренне. И она всегда принимала его.
Если же ему случалось утолять голод на каких-нибудь постоялых дворах по пути своего плавания, он предпочитал немолодых женщин. И всегда радовался возвращению домой, радовался высокой кровати с белым пологом.
Люди замечали, что, когда карбас Иакова входил в гавань, веснушчатое лицо Ингеборг заливала легкая краска. Краска держалась неделями. До следующего отъезда Иакова.
Вечера при нем начинались раньше, а утро — позже. Но новый ритм жизни устраивал всех. Удлиненных ночей хватало на все.
Иаков Грёнэльв был преданным другом. Ленсман, впрочем, тоже.
Когда ленсман овдовел, Иаков как мог утешал его. Свел с приятными людьми в Трондхейме и Бергене. Познакомил с Дагни.
В их отношениях всегда царил лад. Это одинаково касалось и дела и женщин. Было время, когда они по очереди наведывались в Хельгеланде в одну и ту же спальню, что отнюдь не нарушало согласия между ними.
1 2 3 4 5 6 7 8