А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

А я вернусь в Новый Орлеан, и эта ночь навсегда останется в моей жизни, каким-то образом расположившись в моей собственной комнате.
Но все равно, мне редко когда удавалось прийти в мыслях к успокоению или поверить в чудо. Гроза бушевала всю ночь и весь следующий день, а я, забившись в дальний угол своей лодки, все не мог успокоиться.
Глава 11
После обеда я пошел навестить Джимми в больнице. Он все еще был в отделении интенсивной терапии, состояние не изменилось, я так и не услышал его голоса. Руки и лицо были такого цвета, как будто по ним прошлись кисточкой с мокрым пеплом.
В пять тридцать я поехал к Энни. Небо прояснилось, воздух вдруг наполнился синевой и золотом, когда солнце пробилось сквозь тучи, но ветер еще шумел в кронах дубов по переулкам, а лужайки были усеяны сорванными листьями. Она приготовила нам обоим кофе со льдом, бутерброды с тунцом и яичницу, и мы вынесли еду на заднее крыльцо, где расположились за стеклянным столиком под деревом. Энни была в белых джинсах, розовой блузке без воротничка, в ее ушах болтались золотые колечки, от чего она была похожа на хиппи 60-х. Я не рассказывал ей ни о Джимми, ни о Билокси, но она угадала мое настроение, как только я вошел в дверь, и теперь, когда передо мной стоял недоеденный ужин, беспокойство и непонимание, как ей вести себя с представителем жестокого и непостижимого мира, снова омрачили ее лицо.
— Что с тобой, Дейв? Разве ты не можешь хоть немножко мне доверять? Мы что, всегда будем охранять границы личного, за которые не позволим заходить другому?
Тогда я рассказал ей о Джимми.
— Я думал, что об этом уже написали в газетах, — сказал я. — Он хорошо известен в Квартале.
— Я не... — начала она.
— Ты не читаешь такие заметки.
Она отвернулась, в глазах появилось страдание.
— Прости. С Джимми могло этого и не произойти, а меня могло не оказаться поблизости, чтобы помочь ему. Мне сейчас очень тяжело.
Голубые глаза пристально смотрели в мои.
— Розы и конфеты в кулинарии, — проговорила она. — Так вот почему ты не хотел меня видеть. Уходил куда-то и думал, что я попытаюсь тебя остановить.
— Да есть ли причина, по которой я должен приносить все свои проблемы в твою жизнь? Любимую девушку нельзя делать несчастной.
— Дейв, а почему ты думаешь, что ты единственный, кто может вынести все трудности? Отношения — это больше, чем просто ночи любви с кем-то, по крайней мере для меня. Я не хочу быть твоей любовницей на час. А если ты действительно хочешь причинить боль, продолжай обращаться со мной как с человеком, который не в состоянии принять проблемы, которого нужно от этого оберегать.
— Я собираюсь огорчить тебя прямо сегодня вечером, у меня нет способа избежать этого.
— Не понимаю.
— Прошлой ночью в Билокси я убил Филипа Мерфи.
У нее дернулось лицо, я заметил, как она сглотнула.
— Он не оставил мне выбора, — сказал я. — Я наверняка хотел это сделать, когда только пришел туда, но хотеть чего-то и сделать это сознательно — разные вещи. Собирался отвезти его в Новый Орлеан. Я проявил неосторожность, и он решил, что сможет меня прикончить.
— А это он стрелял в твоего брата? — тихо спросила она, что означало, что я очень сильно ее задел.
— Я так не думаю.
— Что будешь делать?
— Еще точно не знаю. Кто-нибудь скоро обнаружит тело. В такую погоду, даже если помещение проветривается...
Я заметил, как сжались ее губы, а ноздри стали раздуваться.
— Суть в том, что рано или поздно меня арестуют, — добавил я.
— Ты сделал это в целях самообороны.
— Я ворвался в чужой дом с ружьем, без всяких законных полномочий. А потом покинул место убийства. Это их немного задержит, но они пойдут по моим следам, имея, возможно, все основания для ареста.
— Нам нужно с кем-нибудь посоветоваться. Это не зазорно, — предложила она. — Все, что ты делаешь, возвращается к тебе. Ты невиновен. Вон тех, других надо сажать в тюрьму. Разве никто в этом участке этого не понимает?
— Я тебе рассказал все это по другому поводу, Энни, — выдохнул я. — Мерфи сообщил кое-что, о чем мне нужно тебя расспросить. Безусловно, он был злым человеком и пытался заставить других думать, что мир так же зол, как и он. Но если есть хоть капля правды в том, что он сказал, значит, он связан с правительством или с кем-то оттуда.
— Что он...
— Он сказал, что ты в Канзасе в свое время хипповала. Сказал, что ты забеременела и потеряла ребенка, катаясь на лошади.
Я выждал. У нее вспыхнуло лицо, глаза заволокли слезы.
— Неужели они так глубоко проникли в твою жизнь? — прошептала она.
— Энни...
— Что еще он сказал?
— Ничего. Нельзя позволять такому человеку ранить тебя.
— Мне на него наплевать. А вот ты, ты думаешь, что я вызвала у себя выкидыш, катаясь верхом на лошади.
— Я ничего не думаю.
— Думаешь. По лицу видно. Такой ли она человек, которого я знал? Была ли она девушкой легкого поведения для этих странных личностей в Канзасе?
— У меня нет ни капли сомнения о том, что ты за человек. Энни, ты для меня все.
Она отложила вилку на тарелку и взглянула на длинные вечерние тени, наполнившие двор.
— Боюсь, что мне с этим не справиться, — выдавила она.
— А здесь и справляться не с чем. Все уже позади. Просто мне нужно выяснить, связан ли он с правительством. Ребята из казначейства говорили, что нет.
Но она не слушала. Она опустила взгляд на тарелку, потом снова посмотрела на меня. В глазах стояли слезы, а на подбородке появились крошечные ямочки.
— Дейв, я чувствую себя точно так же, как той ночью, когда меня лапала та скотина.
— Твоя семья связана с движением за мир, и ФБР, наверное, собрало какие-то сплетни о тебе. Это ничего не значит. Они заводят папки на самых разных людей, большей частью по необъяснимым причинам. Они следили за Эрнестом Хемингуэем двадцать пять лет, и даже когда он лечился электрошоком незадолго до смерти. Джо Нэмет и Джон Уэйн были в списке врагов Белого Дома.
Я дотронулся до ее руки и улыбнулся.
— Ну что ты, кто был больше американцем, чем герцог?
— Мне было семнадцать. Он был школьником-меннонитом из Небраски и работал тем летом в Уичите, потому что его по программе направили домой.
— Ты не обязана мне это рассказывать.
— Нет, черт возьми, я не собираюсь оставлять ложь этих людей в нашей жизни. Я не сказала ему о ребенке. Он был слишком молод, чтобы жениться. Вернулся в школу в Небраске и никогда не узнал об этом. Когда я была на седьмом месяце, на ферме случилась страшная гроза. Родители уехали в город, а мой дед с трудом справлялся с каналом для орошения. Он был меннонитом старой закалки и предпочитал надрываться с упряжкой лошадей, чем сесть на трактор. Но он не бросал работу из-за погоды, работал, пока его чуть не смыло с поля. Я следила за ним, стоя на переднем крыльце, и видела, как ветер вздымает пыль вокруг него, а молнии пляшут по всему горизонту. Небо было серовато-синим, таким, каким оно бывает в Канзасе, когда видно, как торнадо начинает кружиться вдали, поднимаясь с земли. А потом молния ударила в тополь рядом с оросительным каналом, и я увидела, что он вместе с упряжкой и бороной свалился набок. Я побежала под дождем через поле. Он лежал под повозкой, лицом в грязь. Я не могла его вытащить и подумала, что он сейчас задохнется. Очистила ему рот и нос от грязи и подложила под голову свою рубашку. Потом выпрягла одного мула из упряжки. Телефон в доме испортился, и мне пришлось скакать четыре мили до соседней фермы за помощью. У меня случился выкидыш прямо у них во дворе. Меня уложили в пикап и отвезли в больницу в Уичите. Я чуть не умерла по дороге, так истекала кровью.
— Ты чертовски сильная девушка, Энни.
— Почему этот человек болтал об этом?
— Он хотел запугать меня, поймать на крючок. Думал, сыграет одной левой и захватит меня врасплох.
— Я боюсь за тебя.
— Нечего бояться. Четверо из них мертвы, а я еще гуляю на этом свете. Когда я был во Вьетнаме, я пытался размышлять обо всем, что там происходило. Но однажды друг сказал мне: «Забудь о сложностях. Единственное, что принимается в расчет, — что ты еще ходишь по земле и дышишь воздухом».
— Но только ты сам в это не веришь.
— Человек должен действовать и думать так, чтобы это не противоречило его делу. Я не в состоянии контролировать всю эту мерзость в моей жизни. Раньше не имел дела ни с чем таким. Действительно, старался иметь дело только с самим собой. Это не сработало.
Я заметил печаль в ее глазах и взял ее руки в свои.
— Единственное, за что прошу прощения, — за то, что принес проблемы в твою жизнь, — сказал я. — Это издержки моей профессии.
— Любые проблемы, связанные с тобой, — мои, желанные.
— Ты не понимаешь, Энни. Когда я рассказал о Билокси, я сделал тебя постфактум соучастницей. А ведь когда я пришел сюда сегодня вечером, я уже предполагал, что сделаю это. Так что лучше мне сейчас уйти. Я потом позвоню.
— Куда ты уходишь?
— Я должен все привести в порядок. Не волнуйся. Перед девятым забегом всегда срабатывает везение.
— Останься.
Она встала из-за стола и посмотрела на меня сверху вниз. Я поднялся и обнял ее, почувствовал, как ее тело подается ко мне, ее голова прижалась к моей груди, одной ногой в сандалии она обвила мою лодыжку. Я поцеловал ее в волосы, в глаза, и, когда она их открыла, я увидел в них только неоновую синеву.
— Пойдем в дом, — попросила она.
Голос звучал низким, приглушенным шепотом у меня в ухе, пальцы нежнее птичьих перышек скользили по моему бедру.
После, когда рассвет пробился сквозь полураздернутые занавески в ее спальню и раскрасил темноту оранжевыми и багровыми тонами, она легла мне на грудь, поглаживая рукой мою кожу.
— Когда-нибудь ты обретешь покой в своем сердце, — сказала она.
— Оно и сейчас спокойно.
— Нет. Ты уже думаешь об оставшейся ночи. А вот однажды ты почувствуешь, что весь гнев вышел наружу.
— Некоторые устроены по-другому.
— Почему ты так думаешь? — тихо спросила она.
— Потому что все те годы, что я потратил на разборки с самим собой, кое-чему научили меня. Мне не нравится, как устроен этот мир, но прошлого уже не вернешь. Глупый подход к жизни.
* * *
Выйдя от Энни, я поехал к доминиканскому колледжу Святой Марии, возле которого, неподалеку от набережной Миссисипи, в викторианском доме жил с матерью капитан Гидри. Желтый дом давно нуждался в покраске, лужайка была не стрижена, а низкая галерея заросла деревьями и разросшимися кустами. Все окна были темными, только в гостиной мерцал свет от телеэкрана. Я отодвинул щеколду на калитке из частокола и пошел, шурша, по гравийной дорожке к крыльцу. На крыльце висели на ржавых цепях качели, в дверь нужно было звонить, поворачивая ручку. Я подумал, что как раз наступил момент, когда капитану стоит серьезно задуматься о женитьбе на вдове из службы водоснабжения.
— Дейв, что ты здесь делаешь? — воскликнул он, открыв дверь.
На нем была мятая спортивная рубашка, домашние тапочки и старые брюки, испачканные краской. В руке — чашка чая с пакетиком.
— Прости, что надоедаю тебе дома. Мне нужно поговорить.
— Конечно, заходи. Мать только что ушла спать. А я бейсбол смотрел.
В гостиной было темно, пахло пылью и ментолатом, повсюду стояла мебель девятнадцатого века. Она не была антикварной, просто старой: громкие часы, вазы, картины на религиозные сюжеты, книги без обложек, подушки с кисточками и стопки журналов, которые занимали каждый дюйм свободного пространства в комнате. Я сел в глубокое мягкое кресло с торчащими на подлокотниках нитками.
— Хочешь чаю или «доктора Пеппера»? — спросил он.
— Нет, спасибо.
— Может, что-нибудь другое?
— Нет-нет.
— Ну что ж. Джимми еще держится?
— Он все так же.
— Да, я забегал к нему днем. Он выкарабкается. Такие люди, если в первый день выдерживают, обычно выздоравливают. Как будто ловят второе дыхание.
— Я тут попал в серьезную переделку. Сначала я думал, как бы из этого выпутаться, а потом стал подумывать, не уехать ли из города.
Он дотянулся со своего места на кушетке до телевизора и выключил бейсбол.
— Но на самом деле, я понял, что лучше повернуться, если это возможно, к проблеме лицом сейчас, пока не стало хуже, — сказал я.
— Так в чем дело?
— Прошлой ночью в Билокси я убил Филипа Мерфи.
Я заметил, как у него сжались челюсти, а глаза сердито вспыхнули.
— Я хотел привезти его в участок, — продолжал я. — Чистая правда, капитан. Позволил ему сходить в ванную справить нужду, а он в бачке прятал «вальтер». Он сделал первый ход.
— Нет, первый ход сделал ты, когда стал действовать по собственному усмотрению, когда отказался принять свою временную отставку, когда заявился для расправы в другой штат. Я просил тебя в больнице иметь хоть капельку терпения, хоть крупицу доверия. Но, похоже, я бросал свои слова на ветер.
— Я вас очень уважаю, капитан, но доверяли ли мне другие?
— Послушай, что сам говоришь. Можешь представить, что сделаешь такое же заявление в суде?
Я почувствовал, как вспыхнуло мое лицо, пришлось отвести глаза.
— Ты мне еще не все рассказал, правда?
— Да.
— Ты уехал оттуда и не сообщил о случившемся?
— Да.
— Что еще?
— Я считаю, что Бобби Джо Старкуэзера убил Пёрсел.
— Зачем?
— Не знаю.
— Может, он просто объезжал округ Септ-Чарльз как-то утром и решил проездом убрать одного придурка.
— Там была свидетельница. Я знаю, как ее зовут и где она работает.
— Ты никого еще не озаботил этими сведениями?
— Она нюхает кокаин и курит травку, капитан. Ее мозги мягкие, как вчерашнее мороженое. Не знаю, что бы она выкинула, если бы ее взяли в качестве главного свидетеля.
— Не лучшие минуты я провожу, узнавая все это, Дейв. Противно говорить тебе об этом, но эта история с Пёрселом, похоже, вышла со дна бутылки. Может, у него и есть какие-то личные проблемы с пробиванием местечка в управлении, но, ради всего святого, он же не наемный убийца.
Я чувствовал себя усталым, опустошенным, все доводы приведены, и все без толку. Капитан хороший человек. Но я не знал, чего от него можно ожидать. Придя к нему домой со своими странными историями, я оставил ему еще меньше выбора, чем было у меня самого.
— Дай мне адрес, — попросил он. — Я позвоню в участок Билокси. А потом нужно будет съездить на станцию, и я думаю, что тебе следует позвонить адвокату.
Он позвонил по межгороду, а я сидел и угрюмо слушал, как он разговаривает с кем-то из отдела убийств. Я чувствовал себя, как ребенок, который заварил кашу своими сумасбродными поступками, а расхлебывать ее теперь приходится важным персонам. Капитан попрощался и повесил трубку.
— Они послали туда машину, потом мне перезвонят, — сообщил он.
Я помолчал.
— А тот чернокожий парнишка нашел кого-нибудь в архивных книгах с рожами преступников?
— Нет, он слишком испугался, бедный пацан. Зато мы обнаружили, что его тоже как-то задерживали за какую-то мелочь. Ты думаешь, это все-таки не Мерфи стрелял?
— Да.
Капитан шумно выдохнул через нос. Он так истерзал подлокотник кушетки, пока мы сидели в темноте, что придал ему новый дизайн.
— Капитан, вы не слышали, чтобы Диди Джи предъявляли какие-нибудь обвинения?
— Нет, но ты же знаешь, что там у них в кабинете прокурора творится. Они на нас иногда упражняются, особенно когда думают о правительственной охране, о которой в шестичасовых новостях говорят. А ты что слышал?
— Он думает, что ему скоро предъявят обвинение.
— Он тебе так сказал? Ты говорил с Диди Джи?
— Он позвал меня в ресторан «Мама Лидо». Дал мне ниточку к Мерфи.
— Дейв, в такой момент я бы посоветовал тебе быть осторожнее с тем, что ты мне сообщаешь.
— Я уверен, что он в мыслях так и видит себя отправляющимся в «Анголу».
— Если прокурор возьмет Диди Джи прежде Верховного суда, это никак не будет связано с убийствами. У нас была парочка дел, которые, как мне казалось, мы могли повесить на него, а прокурор сидел сложа ручки, пока один свидетель не устроил взрыв в городе, а в другой раз служащий у него выбросил в мусорку подписанное признание. Помнишь, два года назад кто-то прирезал букмекера Джо Рота и засунул его в мусорный контейнер в его собственном доме? Сосед слышал той ночью визг пилы и видел двух парней, выходивших из дома на рассвете с окровавленным бумажным мешком в руках. Потом мы узнали, что в нем они несли спецовки, которые надевали, чтобы распилить тело Рота. Сосед узнал по фотографиям одного из них — тот оказался из банды Диди Джи. У этого парня не было алиби, на сиденье его машины обнаружили кровь. Он два раза попадался, этот ненормальный, который продал бы задницу Диди Джи за сущий пустяк, лишь бы не сесть на электрический стул. Но прокурор проваландался пять месяцев, а наш свидетель за это время продал дом за бесценок и переехал в Канаду. Поэтому я всерьез их работу не воспринимаю. Если они хотят убрать толстяка, лучше бы поговорили с нами, а их что-то не слышно. Не уверен, что ты поймешь, Дейв, но разницы никакой. Теперь это наша территория, но не твоя, даже несмотря на то что мы говорим о твоем брате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29