В сентябре 1995 года президент Ельцин издал официальный документ по политике России в отношении СНГ, в котором следующим образом классифицировались цели России: «Главной задачей политики России по отношению к СНГ является создание экономически и политически интегрированного сообщества государств, которое будет способно претендовать на подобающее ему место в мировом сообществе... консолидация России в роли ведущей силы в формировании новой системы межгосударственных политических и экономических отношений на постсоюзном пространстве».
Российские военные базы в бывшем советском пространстве Карта XV
Следует отметить политический размах этого усилия, указание на отдельный субъект права, претендующий на «свое» место в мировой системе, и на доминирующую роль России внутри этого нового субъекта права. В соответствии с этим Москва настаивала на укреплении политических и военных связей между Россией и недавно возникшим СНГ: чтобы было создано единое военное командование, чтобы вооруженные силы государств СНГ были связаны официальным договором, чтобы «внешние» границы СНГ находились под централизованным контролем (читай: контролем Москвы), чтобы российские войска играли решающую роль в любых миротворческих операциях внутри СНГ и чтобы была сформулирована общая внешняя политика стран СНГ, основные институты которого должны находиться в Москве (а не в Минске, как первоначально было решено в 1991 г.), при этом президент России должен председательствовать на проводимых СНГ встречах на высшем уровне.И это еще не все. В документе от сентября 1995 года также заявлялось, что «в странах „ближнего зарубежья“ должно гарантироваться распространение программ российского телевидения и радио, должна оказываться поддержка распространению российских изданий в регионе и Россия должна готовить национальные кадры для стран СНГ.Особое внимание должно быть уделено восстановлению позиций России в качестве главного образовательного центра на постсоветском пространстве, имея в виду необходимость воспитания молодого поколения в странах СНГ в духе дружеского отношения к России».Отражая подобные настроения, Государственная Дума России в начале 1996 года зашла настолько далеко, что объявила ликвидацию Советского Союза юридически недействительным шагом. Кроме того, весной того же года Россия подписала два соглашения, обеспечивающих более тесную экономическую и политическую интеграцию между Россией и наиболее сговорчивыми членами СНГ. Одно соглашение, подписанное с большой помпой и пышностью, предусматривало создание союза между Россией и Беларусью в рамках нового «Сообщества Суверенных Республик» (русское сокращение «ССР» многозначительно напоминало сокращенное название Советского Союза — «СССР»), а другое соглашение, подписанное Россией, Казахстаном, Беларусью и Кыргызстаном, обусловливало создание в перспективе «Сообщества Объединенных Государств». Обе инициативы отражали недовольство медленными темпами объединения внутри СНГ и решимость России продолжать способствовать процессу объединения.Таким образом, в акценте «ближнего зарубежья» на усиление центральных механизмов СНГ соединились некоторые элементы зависимости от объективного экономического детерминизма с довольно сильной субъективной имперской решимостью. Но ни то ни другое не дали более философского и к тому же геополитического ответа на все еще терзающий вопрос: «Что есть Россия, каковы ее настоящая миссия и законные границы?»Это именно тот вакуум, который пыталась заполнить все более привлекательная доктрина евразийства с ее фокусом также на «ближнее зарубежье». Отправной точкой этой ориентации, определенной в терминологии, связанной скорее с культурой и даже с мистикой, была предпосылка, что в геополитическом и культурном отношении Россия не совсем европейская и не совсем азиатская страна и поэтому явно представляет собой евразийское государство, что присуще только ей. Это — наследие уникального контроля России над огромной территорией между Центральной Европой и Тихим океаном, наследие империи, которую Москва создавала в течение четырех столетий своего продвижения на восток. В результате этого продвижения Россия ассимилировала многочисленные нерусские и неевропейские народы, приобретя этим единую политическую и культурную индивидуальность.Евразийство как доктрина появилось не после распада Советского Союза. Впервые оно возникло в XIX веке, но стало более распространенным в XX столетии в качестве четко сформулированной альтернативы советскому коммунизму и в качестве реакции на якобы упадок Запада. Русские эмигранты особенно активно распространяли эту доктрину как альтернативу советскому пути, понимая, что национальное пробуждение нерусских народов в Советском Союзе требует всеобъемлющей наднациональной доктрины, чтобы окончательный крах коммунизма не привел также к распаду Великой Российской империи.Уже в середине 20-х годов нынешнего столетия это было ясно сформулировано князем Н.С. Трубецким, ведущим выразителем идеи евразийства, который писал, что «коммунизм на самом деле является искаженным вариантом европеизма в его разрушении духовных основ и национальной уникальности русского общества, в распространении в нем материалистических критериев, которые фактически правят и Европой, и Америкой...Наша задача — создать полностью новую культуру, нашу собственную культуру, которая не будет походить на европейскую цивилизацию... когда Россия перестанет быть искаженным отражением европейской цивилизации... когда она снова станет самой собой: Россией-Евразией, сознательной наследницей и носительницей великого наследия Чингисхана». N. S. Trybetzkoy. The Legacy of Genghis Khan // Cross Currents. — 1990. — No 9. — P. 68.
Эта точка зрения нашла благодарную аудиторию в запутанной постсоветской обстановке. С одной стороны, коммунизм был заклеймен как предательство русской православности и особой, мистической «русской идеи», а с другой стороны — было отвергнуто западничество, поскольку Запад считался разложившимся, антирусским с точки зрения культуры и склонным отказать России в ее исторически и географически обоснованных притязаниях на эксклюзивный контроль над евразийскими пространствами.Евразийству был придан академический лоск много и часто цитируемым Львом Гумилевым, историком, географом и этнографом, который в своих трудах «Средневековая Россия и Великая Степь», «Ритмы Евразии» и «География этноса в исторический период» подвел мощную базу под утверждение, что Евразия является естественным географическим окружением для особого русского этноса, следствием исторического симбиоза русского и нерусских народов — обитателей степей, который в результате привел к возникновению уникальной евразийской культурной и духовной самобытности. Гумилев предупреждал, что адаптация к Западу грозит русскому народу потерей своих «этноса и души».Этим взглядам вторили, хотя и более примитивно, различные российские политики-националисты. Бывший вице-президент Александр Руцкой, например, утверждал, что «из геополитического положения нашей страны ясно, что Россия представляет собой единственный мостик между Азией и Европой. Кто станет хозяином этих пространств, тот станет хозяином мира». Interview with L'Espresso (Rome). — 1994. — July 15.
Соперник Ельцина по президентским выборам 1996 года коммунист Геннадий Зюганов, несмотря на свою приверженность марксизму-ленинизму, поддержал мистический акцент евразийства на особой духовной и миссионерской роли русского народа на обширных пространствах Евразии, доказывая, что России предоставлены таким образом как уникальная культурная роль, так и весьма выгодное географическое положение для того, чтобы играть руководящую роль в мире.Более умеренный и прагматичный вариант евразийства был выдвинут и руководителем Казахстана Нурсултаном Назарбаевым. Столкнувшись в своей стране с расколом между коренными казахами и русскими переселенцами, число которых почти одинаково, и стремясь найти формулу, которая могла бы как-нибудь ослабить давление Москвы, направленное на политическую интеграцию, Назарбаев выдвинул концепцию «Евразийского союза» в качестве альтернативы безликому и неэффективному СНГ. Хотя в его варианте отсутствовало мистическое содержание, свойственное более традиционному евразийскому мышлению, и явно не ставилась в основу особая миссионерская роль русских как лидеров Евразии, он был основан на той точке зрения, что Евразия — определяемая географически в границах, аналогичных границам Советского Союза, — представляет собой органичное целое, которое должно также иметь и политическое измерение.Попытка дать «ближнему зарубежью» наивысший приоритет в российском геополитическом мышлении была в некоторой степени оправданна в том плане, что некоторый порядок и примирение между постимперской Россией и недавно образовавшимися независимыми государствами были абсолютно необходимыми с точки зрения безопасности и экономики. Однако несколько сюрреалистический оттенок большей части этой дискуссии придали давнишние представления о том, что политическое «объединение» бывшей империи было некоторым образом желательным и осуществимым, будь оно добровольным (по экономическим соображениям) или следствием в конечном счете восстановления Россией утраченной мощи, не говоря уже об особой евразийской или славянской миссии России.В этом отношении в часто проводимом сравнении с ЕС игнорируется ключевое различие: в ЕС, хотя в нем и наличествует особое влияние Германии, не доминирует какое-либо одно государство, которое в одиночку затмевало бы остальные члены ЕС, вместе взятые, по относительному ВНП, численности населения или по территории. Не является ЕС также и наследником какой-то национальной империи, освободившиеся члены которой подозревали бы, что под «интеграцией» закодировано возрожденное подчинение. И даже в этом случае легко представить себе, какой была бы реакция европейских стран, если бы Германия официально заявила, что ее задача заключается в укреплении и расширении ее руководящей роли в ЕС, как это прозвучало в сентябре 1995 года в официальном заявлении России, цитировавшемся выше.В аналогии с ЕС есть еще один недостаток. Открытые и относительно развитые экономические системы западноевропейских стран были готовы к демократической интеграции, и большинство западноевропейцев видели ощутимые экономические и политические выгоды в такой интеграции. Менее богатые страны Западной Европы также могли выиграть от значительных дотаций. В противоположность этому недавно обретшие независимость государства видели в России политически нестабильное государство, которое все еще лелеяло амбиции господствования, и препятствие с экономической точки зрения их участию в мировой экономике и доступу к крайне необходимым иностранным инвестициям.Оппозиция идеям Москвы в отношении «интеграции» была особенно сильной на Украине. Ее лидеры быстро поняли, что такая «интеграция», особенно в свете оговорок России в отношении законности независимости Украины, в конечном счете приведет к потере национального суверенитета. Кроме того, тяжелая рука России в обращении с новым украинским государством: ее нежелание признать границы Украины, ее сомнения в отношении права Украины на Крым, ее настойчивые притязания на исключительный экстерриториальный контроль над Севастополем — все это придало пробудившемуся украинскому национализму явную антирусскую направленность. В процессе самоопределения во время критической стадии формирования нового государства украинский народ, таким образом, переключился от традиционной антипольской или антирумынской позиции на противостояние любым предложениям России, направленным на большую интеграцию стран СНГ, на создание особого славянского сообщества (с Россией и Беларусью), или Евразийского союза, разоблачая их как имперские тактические приемы России.Решимости Украины сохранить свою независимость способствовала поддержка извне. Несмотря на то что первоначально Запад, и особенно Соединенные Штаты, запоздал признать важное с точки зрения геополитики значение существования самостоятельного украинского государства, к середине 90-х годов и США, и Германия стали твердыми сторонниками самостоятельности Киева. В июле 1996 года министр обороны США заявил: «Я не могу переоценить значения существования Украины как самостоятельного государства для безопасности и стабильности всей Европы», а в сентябре того же года канцлер Германии, невзирая на его мощную поддержку президента Ельцина, пошел еще дальше, сказав, что «прочное место Украины в Европе не может больше кем-либо подвергаться сомнению... Больше никто не сможет оспаривать независимость и территориальную целостность Украины». Лица, формулирующие политику США, также начали называть американо-украинские отношения «стратегическим партнерством», сознательно используя то же выражение, которое определяло американо-российские отношения.Как уже отмечалось, без Украины реставрация империи, будь то на основе СНГ или на базе евразийства, стала бы нежизнеспособным делом. Империя без Украины будет в конечном счете означать, что Россия станет более «азиатским» и более далеким от Европы государством. Кроме того, идея евразийства оказалась также не очень привлекательной для граждан только что образовавшихся независимых государств Средней Азии, лишь некоторые из которых желали бы нового союза с Москвой. Узбекистан проявил особую настойчивость, поддерживая противодействие Украины любым преобразованиям СНГ в наднациональное образование и противясь инициативам России, направленным на усиление СНГ.Прочие члены СНГ также настороженно относятся к намерениям Москвы, проявляя тенденцию сгруппироваться вокруг Украины и Узбекистана, чтобы оказать противодействие или избежать давления Москвы, направленного на более тесную политическую и военную интеграцию. Кроме того, почти во всех недавно образовавшихся государствах углублялось чувство национального сознания, центром внимания которого все больше становится заклеймение подчинения в прошлом как колониализма и искоренение всевозможного наследия той эпохи. Таким образом, даже уязвимый с этнической точки зрения Казахстан присоединился к государствам Средней Азии в отказе от кириллицы и замене ее латинским алфавитом, как это ранее сделала Турция. В сущности, для препятствования попыткам России использовать СНГ как инструмент политической интеграции к середине 90-х годов неофициально сформировался скрыто возглавляемый Украиной блок, включающий Узбекистан, Туркменистан, Азербайджан и иногда Казахстан, Грузию и Молдову.Настойчивость Украины в отношении лишь ограниченной и главным образом экономической интеграции лишила понятие «Славянский союз» какого-либо практического смысла. Распространяемая некоторыми славянофилами и получившая известность благодаря поддержке Александра Солженицына идея автоматически потеряла геополитический смысл, как только была отвергнута Украиной. Это оставило Беларусь наедине с Россией; и это также подразумевало возможное разделение Казахстана, поскольку заселенные русскими его северные районы могли потенциально стать частью этого союза. Такой вариант, естественно, не устраивал новых руководителей Казахстана и просто усилил антирусскую направленность казахского национализма. Для Беларуси «Славянский союз» без Украины означал не что иное, как включение в состав России, что также разожгло недовольство националистов.Внешние препятствия на пути политики в отношении «ближнего зарубежья» были в значительной степени усилены важным внутренним ограничивающим фактором: настроениями русского народа. Несмотря на риторику и возбуждение политической элиты по поводу особой миссии России на территории бывшей империи, русский народ — частично от явной усталости, но и из здравого смысла — проявил мало энтузиазма по отношению к честолюбивым программам реставрации империи.Русские одобряли открытые границы, свободу торговли, свободу передвижения и особый статус русского языка, но политическая интеграция, особенно если она была связана с затратами или требовала проливать кровь, вызывала мало энтузиазма. О распаде Союза сожалели, к его восстановлению относились благосклонно, но реакция общественности на войну в Чечне показала, что любая политика, связанная с применением чего-то большего, чем экономические рычаги и/или политическое давление, поддержки народа не получит.Короче говоря, геополитическая несостоятельность приоритета ориентации на «ближнее зарубежье» заключалась в том, что Россия была недостаточно сильной политически, чтобы навязывать свою волю, и недостаточно привлекательной экономически, чтобы соблазнить новые государства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Российские военные базы в бывшем советском пространстве Карта XV
Следует отметить политический размах этого усилия, указание на отдельный субъект права, претендующий на «свое» место в мировой системе, и на доминирующую роль России внутри этого нового субъекта права. В соответствии с этим Москва настаивала на укреплении политических и военных связей между Россией и недавно возникшим СНГ: чтобы было создано единое военное командование, чтобы вооруженные силы государств СНГ были связаны официальным договором, чтобы «внешние» границы СНГ находились под централизованным контролем (читай: контролем Москвы), чтобы российские войска играли решающую роль в любых миротворческих операциях внутри СНГ и чтобы была сформулирована общая внешняя политика стран СНГ, основные институты которого должны находиться в Москве (а не в Минске, как первоначально было решено в 1991 г.), при этом президент России должен председательствовать на проводимых СНГ встречах на высшем уровне.И это еще не все. В документе от сентября 1995 года также заявлялось, что «в странах „ближнего зарубежья“ должно гарантироваться распространение программ российского телевидения и радио, должна оказываться поддержка распространению российских изданий в регионе и Россия должна готовить национальные кадры для стран СНГ.Особое внимание должно быть уделено восстановлению позиций России в качестве главного образовательного центра на постсоветском пространстве, имея в виду необходимость воспитания молодого поколения в странах СНГ в духе дружеского отношения к России».Отражая подобные настроения, Государственная Дума России в начале 1996 года зашла настолько далеко, что объявила ликвидацию Советского Союза юридически недействительным шагом. Кроме того, весной того же года Россия подписала два соглашения, обеспечивающих более тесную экономическую и политическую интеграцию между Россией и наиболее сговорчивыми членами СНГ. Одно соглашение, подписанное с большой помпой и пышностью, предусматривало создание союза между Россией и Беларусью в рамках нового «Сообщества Суверенных Республик» (русское сокращение «ССР» многозначительно напоминало сокращенное название Советского Союза — «СССР»), а другое соглашение, подписанное Россией, Казахстаном, Беларусью и Кыргызстаном, обусловливало создание в перспективе «Сообщества Объединенных Государств». Обе инициативы отражали недовольство медленными темпами объединения внутри СНГ и решимость России продолжать способствовать процессу объединения.Таким образом, в акценте «ближнего зарубежья» на усиление центральных механизмов СНГ соединились некоторые элементы зависимости от объективного экономического детерминизма с довольно сильной субъективной имперской решимостью. Но ни то ни другое не дали более философского и к тому же геополитического ответа на все еще терзающий вопрос: «Что есть Россия, каковы ее настоящая миссия и законные границы?»Это именно тот вакуум, который пыталась заполнить все более привлекательная доктрина евразийства с ее фокусом также на «ближнее зарубежье». Отправной точкой этой ориентации, определенной в терминологии, связанной скорее с культурой и даже с мистикой, была предпосылка, что в геополитическом и культурном отношении Россия не совсем европейская и не совсем азиатская страна и поэтому явно представляет собой евразийское государство, что присуще только ей. Это — наследие уникального контроля России над огромной территорией между Центральной Европой и Тихим океаном, наследие империи, которую Москва создавала в течение четырех столетий своего продвижения на восток. В результате этого продвижения Россия ассимилировала многочисленные нерусские и неевропейские народы, приобретя этим единую политическую и культурную индивидуальность.Евразийство как доктрина появилось не после распада Советского Союза. Впервые оно возникло в XIX веке, но стало более распространенным в XX столетии в качестве четко сформулированной альтернативы советскому коммунизму и в качестве реакции на якобы упадок Запада. Русские эмигранты особенно активно распространяли эту доктрину как альтернативу советскому пути, понимая, что национальное пробуждение нерусских народов в Советском Союзе требует всеобъемлющей наднациональной доктрины, чтобы окончательный крах коммунизма не привел также к распаду Великой Российской империи.Уже в середине 20-х годов нынешнего столетия это было ясно сформулировано князем Н.С. Трубецким, ведущим выразителем идеи евразийства, который писал, что «коммунизм на самом деле является искаженным вариантом европеизма в его разрушении духовных основ и национальной уникальности русского общества, в распространении в нем материалистических критериев, которые фактически правят и Европой, и Америкой...Наша задача — создать полностью новую культуру, нашу собственную культуру, которая не будет походить на европейскую цивилизацию... когда Россия перестанет быть искаженным отражением европейской цивилизации... когда она снова станет самой собой: Россией-Евразией, сознательной наследницей и носительницей великого наследия Чингисхана». N. S. Trybetzkoy. The Legacy of Genghis Khan // Cross Currents. — 1990. — No 9. — P. 68.
Эта точка зрения нашла благодарную аудиторию в запутанной постсоветской обстановке. С одной стороны, коммунизм был заклеймен как предательство русской православности и особой, мистической «русской идеи», а с другой стороны — было отвергнуто западничество, поскольку Запад считался разложившимся, антирусским с точки зрения культуры и склонным отказать России в ее исторически и географически обоснованных притязаниях на эксклюзивный контроль над евразийскими пространствами.Евразийству был придан академический лоск много и часто цитируемым Львом Гумилевым, историком, географом и этнографом, который в своих трудах «Средневековая Россия и Великая Степь», «Ритмы Евразии» и «География этноса в исторический период» подвел мощную базу под утверждение, что Евразия является естественным географическим окружением для особого русского этноса, следствием исторического симбиоза русского и нерусских народов — обитателей степей, который в результате привел к возникновению уникальной евразийской культурной и духовной самобытности. Гумилев предупреждал, что адаптация к Западу грозит русскому народу потерей своих «этноса и души».Этим взглядам вторили, хотя и более примитивно, различные российские политики-националисты. Бывший вице-президент Александр Руцкой, например, утверждал, что «из геополитического положения нашей страны ясно, что Россия представляет собой единственный мостик между Азией и Европой. Кто станет хозяином этих пространств, тот станет хозяином мира». Interview with L'Espresso (Rome). — 1994. — July 15.
Соперник Ельцина по президентским выборам 1996 года коммунист Геннадий Зюганов, несмотря на свою приверженность марксизму-ленинизму, поддержал мистический акцент евразийства на особой духовной и миссионерской роли русского народа на обширных пространствах Евразии, доказывая, что России предоставлены таким образом как уникальная культурная роль, так и весьма выгодное географическое положение для того, чтобы играть руководящую роль в мире.Более умеренный и прагматичный вариант евразийства был выдвинут и руководителем Казахстана Нурсултаном Назарбаевым. Столкнувшись в своей стране с расколом между коренными казахами и русскими переселенцами, число которых почти одинаково, и стремясь найти формулу, которая могла бы как-нибудь ослабить давление Москвы, направленное на политическую интеграцию, Назарбаев выдвинул концепцию «Евразийского союза» в качестве альтернативы безликому и неэффективному СНГ. Хотя в его варианте отсутствовало мистическое содержание, свойственное более традиционному евразийскому мышлению, и явно не ставилась в основу особая миссионерская роль русских как лидеров Евразии, он был основан на той точке зрения, что Евразия — определяемая географически в границах, аналогичных границам Советского Союза, — представляет собой органичное целое, которое должно также иметь и политическое измерение.Попытка дать «ближнему зарубежью» наивысший приоритет в российском геополитическом мышлении была в некоторой степени оправданна в том плане, что некоторый порядок и примирение между постимперской Россией и недавно образовавшимися независимыми государствами были абсолютно необходимыми с точки зрения безопасности и экономики. Однако несколько сюрреалистический оттенок большей части этой дискуссии придали давнишние представления о том, что политическое «объединение» бывшей империи было некоторым образом желательным и осуществимым, будь оно добровольным (по экономическим соображениям) или следствием в конечном счете восстановления Россией утраченной мощи, не говоря уже об особой евразийской или славянской миссии России.В этом отношении в часто проводимом сравнении с ЕС игнорируется ключевое различие: в ЕС, хотя в нем и наличествует особое влияние Германии, не доминирует какое-либо одно государство, которое в одиночку затмевало бы остальные члены ЕС, вместе взятые, по относительному ВНП, численности населения или по территории. Не является ЕС также и наследником какой-то национальной империи, освободившиеся члены которой подозревали бы, что под «интеграцией» закодировано возрожденное подчинение. И даже в этом случае легко представить себе, какой была бы реакция европейских стран, если бы Германия официально заявила, что ее задача заключается в укреплении и расширении ее руководящей роли в ЕС, как это прозвучало в сентябре 1995 года в официальном заявлении России, цитировавшемся выше.В аналогии с ЕС есть еще один недостаток. Открытые и относительно развитые экономические системы западноевропейских стран были готовы к демократической интеграции, и большинство западноевропейцев видели ощутимые экономические и политические выгоды в такой интеграции. Менее богатые страны Западной Европы также могли выиграть от значительных дотаций. В противоположность этому недавно обретшие независимость государства видели в России политически нестабильное государство, которое все еще лелеяло амбиции господствования, и препятствие с экономической точки зрения их участию в мировой экономике и доступу к крайне необходимым иностранным инвестициям.Оппозиция идеям Москвы в отношении «интеграции» была особенно сильной на Украине. Ее лидеры быстро поняли, что такая «интеграция», особенно в свете оговорок России в отношении законности независимости Украины, в конечном счете приведет к потере национального суверенитета. Кроме того, тяжелая рука России в обращении с новым украинским государством: ее нежелание признать границы Украины, ее сомнения в отношении права Украины на Крым, ее настойчивые притязания на исключительный экстерриториальный контроль над Севастополем — все это придало пробудившемуся украинскому национализму явную антирусскую направленность. В процессе самоопределения во время критической стадии формирования нового государства украинский народ, таким образом, переключился от традиционной антипольской или антирумынской позиции на противостояние любым предложениям России, направленным на большую интеграцию стран СНГ, на создание особого славянского сообщества (с Россией и Беларусью), или Евразийского союза, разоблачая их как имперские тактические приемы России.Решимости Украины сохранить свою независимость способствовала поддержка извне. Несмотря на то что первоначально Запад, и особенно Соединенные Штаты, запоздал признать важное с точки зрения геополитики значение существования самостоятельного украинского государства, к середине 90-х годов и США, и Германия стали твердыми сторонниками самостоятельности Киева. В июле 1996 года министр обороны США заявил: «Я не могу переоценить значения существования Украины как самостоятельного государства для безопасности и стабильности всей Европы», а в сентябре того же года канцлер Германии, невзирая на его мощную поддержку президента Ельцина, пошел еще дальше, сказав, что «прочное место Украины в Европе не может больше кем-либо подвергаться сомнению... Больше никто не сможет оспаривать независимость и территориальную целостность Украины». Лица, формулирующие политику США, также начали называть американо-украинские отношения «стратегическим партнерством», сознательно используя то же выражение, которое определяло американо-российские отношения.Как уже отмечалось, без Украины реставрация империи, будь то на основе СНГ или на базе евразийства, стала бы нежизнеспособным делом. Империя без Украины будет в конечном счете означать, что Россия станет более «азиатским» и более далеким от Европы государством. Кроме того, идея евразийства оказалась также не очень привлекательной для граждан только что образовавшихся независимых государств Средней Азии, лишь некоторые из которых желали бы нового союза с Москвой. Узбекистан проявил особую настойчивость, поддерживая противодействие Украины любым преобразованиям СНГ в наднациональное образование и противясь инициативам России, направленным на усиление СНГ.Прочие члены СНГ также настороженно относятся к намерениям Москвы, проявляя тенденцию сгруппироваться вокруг Украины и Узбекистана, чтобы оказать противодействие или избежать давления Москвы, направленного на более тесную политическую и военную интеграцию. Кроме того, почти во всех недавно образовавшихся государствах углублялось чувство национального сознания, центром внимания которого все больше становится заклеймение подчинения в прошлом как колониализма и искоренение всевозможного наследия той эпохи. Таким образом, даже уязвимый с этнической точки зрения Казахстан присоединился к государствам Средней Азии в отказе от кириллицы и замене ее латинским алфавитом, как это ранее сделала Турция. В сущности, для препятствования попыткам России использовать СНГ как инструмент политической интеграции к середине 90-х годов неофициально сформировался скрыто возглавляемый Украиной блок, включающий Узбекистан, Туркменистан, Азербайджан и иногда Казахстан, Грузию и Молдову.Настойчивость Украины в отношении лишь ограниченной и главным образом экономической интеграции лишила понятие «Славянский союз» какого-либо практического смысла. Распространяемая некоторыми славянофилами и получившая известность благодаря поддержке Александра Солженицына идея автоматически потеряла геополитический смысл, как только была отвергнута Украиной. Это оставило Беларусь наедине с Россией; и это также подразумевало возможное разделение Казахстана, поскольку заселенные русскими его северные районы могли потенциально стать частью этого союза. Такой вариант, естественно, не устраивал новых руководителей Казахстана и просто усилил антирусскую направленность казахского национализма. Для Беларуси «Славянский союз» без Украины означал не что иное, как включение в состав России, что также разожгло недовольство националистов.Внешние препятствия на пути политики в отношении «ближнего зарубежья» были в значительной степени усилены важным внутренним ограничивающим фактором: настроениями русского народа. Несмотря на риторику и возбуждение политической элиты по поводу особой миссии России на территории бывшей империи, русский народ — частично от явной усталости, но и из здравого смысла — проявил мало энтузиазма по отношению к честолюбивым программам реставрации империи.Русские одобряли открытые границы, свободу торговли, свободу передвижения и особый статус русского языка, но политическая интеграция, особенно если она была связана с затратами или требовала проливать кровь, вызывала мало энтузиазма. О распаде Союза сожалели, к его восстановлению относились благосклонно, но реакция общественности на войну в Чечне показала, что любая политика, связанная с применением чего-то большего, чем экономические рычаги и/или политическое давление, поддержки народа не получит.Короче говоря, геополитическая несостоятельность приоритета ориентации на «ближнее зарубежье» заключалась в том, что Россия была недостаточно сильной политически, чтобы навязывать свою волю, и недостаточно привлекательной экономически, чтобы соблазнить новые государства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30