Собственный близкий и вполне ужасный конец как-то не сильно беспокоил меня. Страх во мне заглушала быстро растущая, слепая ненависть.
Тварь на какое-то время скрылась из виду. Только звук ее крыльев постоянно преследовал меня. Он то затихал, то нарастал снова. Больше в мире, похоже, ничего не происходило. Ничего не взрывалось. Никто больше не стрелял, не подавал команд. Все замерло в ожидании развязки.
* * *
Теперь мы – все трое – вжались, впечатались в глубину расщелины и скрючились там, стараясь сделаться невидимыми в жидковатых зарослях трав и колючего кустарника, прикрывавших эту щель в каменной стене, высившейся над нами. Надежным укрытием эту поросль назвать было нельзя. Собственно, наше убежище было не столько убежищем, сколько ловушкой. Утешало лишь то обстоятельство, что ловушкой было и все пространство в радиусе досягаемости проклятого летучего огнемета.
Дуппель умудрился втиснуться в каменную щель глубже нас всех, я устроился, упершись спиной в его колени, а в мои колени, в свою очередь, уперся своими острыми лопатками Тагара. Мальчишка, похоже, совсем сник. Откинув голову, он опустошенным взглядом смотрел перед собой в небо, забросив узкие в запястьях расслабленные руки на выставленные перед собой коленки. Кто-то из нас мелко дрожал. Может, Тагара, может, Дуппель, может, я сам. А может быть, все трое.
Я положил руку Тагаре на плечо и процедил сквозь зубы единственное, что смог:
– Спокойно, мальчик, спокойно…
* * *
И она – развязка эта – не заставила себя ждать.
Первыми ее вестниками появились в поле зрения Ольгред и бритоголовый полковник – один за другим. Оба двигались короткими перебежками вдоль стены, которой теперь служило основание ножки каменного «гриба». Оба опасливо поглядывали в небо. И оба пока что не замечали друг друга. Похоже было, что они искали кого-то из нас. Скорее всего, меня. Первым обнаружил наше убежище полковник.
Теперь, и не думая прятаться и маскироваться, выпрямившись во весь рост, он двинулся ко мне с таким видом, словно собирался тут же свернуть мне шею. Ольгред наконец заметил и его, и нас и тоже, забывая о всяких предосторожностях, кинулся ему наперерез. Кажется, с целью предотвратить назревавшее смертоубийство.
– Ну ты, колдун х…ев! – заорал Горелов, проламываясь через кустарник ко мне.
Был он до предела взбешен и вещал в основном кучерявым матом. Поэтому его слова я привожу здесь еще более приблизительно, чем слова других моих знакомых по Странному Краю.
– Какого черта все мы нянчимся с тобой, если ты, оказывается, ни на что не способен? Мы все рискуем жизнью. Сейчас четверо моих ребят остались калеками на всю жизнь! – орал он, – А двоих из них мы просто не довезем до базы. А ты, вместо того чтобы помочь хоть чем-то, прячешь свою задницу здесь в камушках! Или ты сейчас же крикнешь твое Заклинание, твое Слово… Или я раньше, чем тварь спалит всех нас, сделаю из тебя решето!
Он самым недвусмысленным образом вытащил из расстегнутой кобуры свой ПМ. Тут подоспевший Ольгред успел ухватить его за локоть.
– Вы не понимаете! – закричал он сорванным голосом. – Он не может! Он своего Слова не знает! Это еще непроявленный маг! Понимаете? Не-про-яв-лен-ный! Думаете, ему самому не хочется жить? Думаете, он что – полный идиот?
Но полковник находился уже не в том состоянии, когда человек бывает восприимчив к доводам логики.
– Если он у вас не-про-яв-лен-ный, – продолжал он орать, передразнивая Ольгреда, – то пусть быстрее проявляется! Раньше чем я сосчитаю до трех! Вы все это поняли? Ну! – крикнул он мне. – Где твое Слово?! Где твое разящее Слово?!
Зрачок пистолетного дула оказался прямо напротив моей переносицы.
– Одну секунду! – почти взвизгнул Дуппель. – Только одну секунду! Он вспомнит… Он сейчас вспомнит…
Он вопросительно воззрился на Ольгреда. И Ольгред кивнул. Тяжело и со значением.
– Да… – произнес он тем тоном, которым в кино говорят судьи и прокуроры. – Да. Пришел момент. Надо это сделать! Ты уж извини… – добавил он, обращаясь ко мне, и развел руками.
У Дуппеля зуб на зуб не попадал. Он торопливо, дрожащими руками отстегивал что-то от пояса. Какой-то футляр рассмотрел я, скосившись. Такой белый пластиковый футляр. А из футляра, торопливо развинтив его, он достал довольно большой шприц и стал сдирать с его иглы защитное покрытие. Шприц был уже готов к действию. Золотистая, янтарная жидкость, наполнявшая его, зловеще блеснула, попав в солнечный луч. Тагара еще сильнее прижался ко мне, и глаза его вконец округлились от страха.
– Н-н-не-э-э… – выдавил он из себя. Но его просто никто не слушал.
– Т-теперь, – прошептал мне Дуппель, – или пан или пропал! Или начнешь вспоминать… С-свою суть… Или, прости – загнешься… Но только мы все здесь испечемся сейчас. Так что терять нечего… Вспомни Слово! Слово разящее!..
– Шансы? – спросил я, стараясь имитировать полное хладнокровие. – Хотя бы половина на половину?
Дуппель не ответил. Видно, не смог выдавить из себя ответ. Только отрицательно затряс головой, и глаза его наполнились безнадежным отчаянием. Стальная игла нащупала мою вену, и содержимое шприца горячей, обжигающей волной покатилось по моим сосудам.
А терять и действительно было нечего: над верхушками невысоких деревцов, честно пытавшихся скрыть нас, уже поднималась трепещущая крыльями гигантского бражника громадная туша твари.
«Финиш! – подумал я. – Сейчас узнаю, что значит сгореть заживо!»
И в тот момент, когда горячая волна, рожденная зельем, вырвавшимся из шприца, добралась до моей головы и охватила мозг, я выкрикнул в такую близкую морду чудища единственное, что оставалось у меня в голове.
– Чтоб ты сдохла, тварь!!! – заорал я. – Чтоб ты сдохла!!! Подавись!!!
То, что произошло дальше, было, наверное, самой большой неожиданностью, которую мне довелось и доведется когда-либо испытать в жизни.
Пламя, яркое и слепящее, просто разорвало тварь в пылающие клочья. И они, кувыркаясь и продолжая рваться на все более мелкие куски, полетели жутковатым фейерверком в разные стороны.
Я оглох, а потом чуть было не ослеп. Если бы бритоголовый полковник не набросил мне на мое лицо свой бушлат, я точно лишился бы зрения.
* * *
Потом случился небольшой провал в памяти, из которого я вынырнул, уже сидя на заботливо подостланном под меня брезентом и ощупывая опаленные брови и ресницы. Волосам, видно, тоже досталось. Зеркала окрест не было, но, судя по виду присутствующих Дуппеля и Ольгреда, внешность моя производила не лучшее впечатление. У меня еще была потом возможность убедиться в том, что множественные ожоги и шрамы не украсили мою физиономию. Как, впрочем, и другие открытые части тела. Но что до впечатления, которое я производил на присутствующих в целом, то сейчас его явно определяла не внешность.
Все, кто мог держаться на ногах, окружили меня и рассматривали с явным уважением. Среди прочих тут был и Тагара. Только его уважение больше походило на тревогу.
– Возьми, – сказал Дуппель, протягивая мне открытый коробок, – это заживляющая штука.
Коробок был наполнен то ли мазью, то ли глиной преотвратительного вида. Но, судя по тому, как щедро Дуппельмейер покрыл ею свои ожоги, какими-то целебными свойствами эта субстанция обладала.
– Уф-ф-ф! – добавил он. – Рад, что ты остался живым. С-считай – счастливчик!
– Очень жаль, что вы с ним припозднились, – мрачно бросил Горелов. – Только после того, как мы начали терять людей…
Он перебросил свой подпаленный бушлат через плечо и, молча кивнув своим людям, зашагал к своему бронетранспортеру. Мы помогли солдатам донести до машины раненых.
* * *
– Теперь уже недалеко, – сообщил Ольгред, усаживаясь за руль вездехода. – Но пока не расслабляйтесь. Впрочем…
Он помолчал, выводя «лендровер» на крейсерскую скорость, в хвост бэтээру.
– Впрочем, тебе, – он кивнул мне, – может быть, полезно будет вздремнуть…
Я решил тоже перейти на «ты».
– Что это была за дрянь, которую ты мне вколол? – поинтересовался я у Дуппеля. – Что, я и впрямь мог от нее загнуться?
– Еще как! – усмехнулся тот. – Можно сказать, в девяти случаях из десяти. Правда, была у тебя еще возможность просто дурачком остаться. Но, согласись, это был оправданный риск. Эту смесь разработали наши умники, как говорится, методом тыка. Называется обычно – «Пробуждение-3». Так вот, когда она действует на такого, как ты, непроявленного, «латентного», как говорят, мага, то просто случайно ломает всякие тормоза, которые блокируют его способности, и чаще всего маг сам себя разрушает. Себя всего или собственный разум. Просто потому, что, сам того не понимая, начинает командовать силами, о которых не имеет ни малейшего представления. Нам разрешено применять эту штуку только в критических ситуациях. Не думал, что в такой окажусь. Но, как говорится, от тюрьмы и от сумы…
– А если человек не маг? – полюбопытствовал я.
– А вот тогда ему ничего особенного и не сделается, – пожал плечами Дуппель. – Для простых смертных это не более чем сильное снотворное с некоторыми побочными эффектами, и все. Магов убивает собственная магия. Но тебя бог миловал.
Мне было над чем задуматься. Одно было ясно: само по себе пятнышко красителя, введенного в вену, никаких необычайных способностей мне сообщить не могло. Однако вопреки этому совершенно логичному соображению своими глазами я только что видел вполне недвусмысленное подтверждение своих магических способностей.
Мысли мои начали путаться, тихо накатывался сон, выключая одно за другим все чувства и желания, кроме одного – наконец выспаться.
* * *
Проснулся я оттого, что Ольгред тряс меня за плечо. Я с трудом разлепил веки и увидел, что ландшафт вокруг успел разительно измениться. Наш мини-караван спускался по уже вполне приличной на вид дороге в поражающую обилием зелени долину. И уже недалеко от нас – посреди этой долины – виднелись крыши и башенки городка, казавшегося игрушечным.
– Ну, теперь я могу наконец сказать тебе: «Добро пожаловать в Странный Край, господин Меченный Знаком!» – с торжественным видом произнес Ольгред.
– Так вы и сами называете это место Странным Краем? – наконец-то додумался спросить я.
– По-твоему, этот край – вполне обычный? – меланхолически отозвался Ольгред. Спорить с ним было трудно.
Часть II
ПРОМЫСЕЛ БОЛЬШИХ ДОРОГ
Глава 5
УБЕЖИЩЕ И УЧИТЕЛЬ
В моих записях наступает некий перерыв. Как ни странно, он вызван не какими-то новыми чрезвычайными событиями, обрушившимися на меня, а как раз наоборот – тем, что мне выпал определенный тайм-аут для отдыха и осмысления всего происшедшего и происходящего со мной.
Тайм-аут этот назывался периодом адаптации и протекал в стенах здешнего Убежища. Это был, по-моему, самый спокойный период в моей жизни в Странном Мире. Может быть, и во всей моей жизни вообще. Хотя и в Убежище ждали меня кое-какие приключения. Я бы, правда, назвал это место монастырем, но это тоже было бы не совсем верным определением. Ну хотя бы потому, что монастырю положен некий устав и более или менее постоянный контингент пребывающих в нем монахов, послушников и тому подобного народа. Положена также, по всей видимости, и некая иерархия, определяющая отношения между обитателями подобного заведения.
Ничего подобного пока не потрудились довести до моего сведения. Единственные два человека, которым меня представили более или менее официально, были Старейшина Убежища Ван Верден и мой Учитель – мэтр Герн. Всех остальных узнавать и устанавливать их роль в здешнем микрокосме мне приходилось уже в рабочем порядке.
Все законы Убежища были, как видно, неписаными, а его статус – в моем понимании – весьма неопределенным. Однако жизнь здесь была весьма четко регламентирована, и любое нарушение заведенного порядка вещей тут же ставилось нарушителю на вид – реакцией окружающих и немым укором старших.
Собственно Убежище находилось в черте небольшого провинциального городка земли Рикк. Городок, носивший название Коонр, только тем и был примечателен, что в нем располагалось Убежище, и откуда-то из его окрестностей тайные тропы вели к порталам – Вратам в Иные Миры. Кроме того, в городке имелась Школа Грамотеев, что-то вроде филиала столичного университета, и отменно зловонное кожевенное производство. К счастью, его цеха располагались с учетом розы ветров, и в сторону самого городка их ароматы долетали нечасто.
Про городок можно было бы рассказывать долго, он был весьма своеобразен, но я оставлю это на потом. Достаточно сказать, что напоминал он средневековый европейский городишко, властвовали в нем искаженный до неузнаваемости португальский и английский говоры, а имена его обитателей с неукоснительным постоянством оканчивались на «ра», «га», «ча»… Фамилий в Странном Крае, как я понял, почему-то не признавали.
Но так или иначе, а Убежище – несколько самостоятельных кварталов на окраине, напоминавших студенческий кампус, – было отрезано от самого городка невидимой стеной. Видимую преграду, невысокую, потихоньку разваливающуюся со временем каменную стену да русло неглубокого ручья преодолеть мог каждый желающий. Как в ту, так и в другую сторону. Однако особенно много таких желающих не замечалось. Не то чтобы обитатели Убежища были все как один затворниками. Нет. Просто у них были свои занятия и связанные с ними интересы, а у горожан – свои.
И если кому-то надо было отправиться в город, за провиантом, отсутствующим в местной лавке, или к портному, никто этому не чинил препятствий. Так же, как и редким посетителям Убежища, являвшимся, как правило, издалека посоветоваться со здешними Учителями или по другим не слишком понятным мне – нуждам. Иногда из городка или из мест по соседству наведывалось этак с полдюжины энтузиастов и любопытствующих чудаков. Состав их был почти постоянен, и лица их скоро примелькались мне.
Какого-либо главного корпуса да и административных зданий вообще в Убежище не было. Кроме разве что нескольких часовенок разных вероисповеданий да пары площадок для проведения каких-то действ. Мистерий или спектаклей, может быть. Да, были еще и библиотеки. Но каждая из них была скорее всего епархией того или иного Учителя. Посещать их не возбранялось, впрочем, и лицам, в ученичестве у этих мэтров не состоящим. В основном здания Убежища составляли жилой фонд, в котором и обитал его сменный состав – ученики и относительно постоянный – Учителя. Что до встреч с лицами явно вышестоящими и влиятельными в здешней, ничем не обозначенной табели о рангах, то они назначались и происходили где угодно. Старейшина обычно проводил «встречи в верхах» в своем жилище – немного более просторном по этой причине по сравнению с апартаментами простых Учителей. Апартаменты эти если и отличались от жилища простых смертных, так только наличием некоего гибрида лаборатории и классной комнаты на одного-двух учеников.
Было еще несколько лавочек, торговавших всякой всячиной, необходимой для жизни, и даже предметами искусства. Последние были весьма интересны и зачастую не слишком дороги. Впрочем, я выразился не совсем правильно. Не надо думать, что речь шла о каких-то художественных салонах. Скорее это были отдаленные родственники диккенсовской «лавки древностей», в которой только что нарисованные полотна могли соседствовать с какими-то корабельными астролябиями вековой давности. Особняком, правда, располагались три или четыре лавки букинистов. В которых, кстати, можно было обнаружить и вполне современный компакт-диск или целый «винчестер».
Но ощущение средневековой старины не покидало на узких, мощенных то брусчаткой, то причудливой мозаикой улочках Убежища и двориках, упрятанных в глубь крошечных кварталов. И улочки эти, и дворики весьма располагали к, неспешным прогулкам и неторопливым размышлениям на отвлеченные темы.
* * *
Впрочем, располагали они к такому времяпрепровождению только ласковыми и мягкими риккейскими летом и осенью. Мне же пришлось повидать и тамошнюю зиму (очень короткую, но изобиловавшую снежными штормами), и мокрую, ненастную весну, довольно затянувшуюся в тот раз, по словам старожилов,
В течение этого капризного года не было лучше места, чем стены ставшего мне на время родным дома. Это была, собственно, келья, но довольно уютная. Рарполо-жена она была в не слишком большом трехэтажном доме-квартале, сложенном из прочного, смахивающего на гранит камня. Внутри же комнаты немногочисленных жильцов были выложены мягким светлым камнем, довольно приятным на ощупь. Камень этот обладал весьма полезным свойством: теплый и сухой зимними вечерами, он был прохладным, чуть влажным, каким бывает мох на стволах вековых деревьев в жаркий летний полдень.
Предметы мебели – в привычном понимании этого слова – в моей келье были представлены, пожалуй, только не слишком удобной и увесистой каменной скамеечкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Тварь на какое-то время скрылась из виду. Только звук ее крыльев постоянно преследовал меня. Он то затихал, то нарастал снова. Больше в мире, похоже, ничего не происходило. Ничего не взрывалось. Никто больше не стрелял, не подавал команд. Все замерло в ожидании развязки.
* * *
Теперь мы – все трое – вжались, впечатались в глубину расщелины и скрючились там, стараясь сделаться невидимыми в жидковатых зарослях трав и колючего кустарника, прикрывавших эту щель в каменной стене, высившейся над нами. Надежным укрытием эту поросль назвать было нельзя. Собственно, наше убежище было не столько убежищем, сколько ловушкой. Утешало лишь то обстоятельство, что ловушкой было и все пространство в радиусе досягаемости проклятого летучего огнемета.
Дуппель умудрился втиснуться в каменную щель глубже нас всех, я устроился, упершись спиной в его колени, а в мои колени, в свою очередь, уперся своими острыми лопатками Тагара. Мальчишка, похоже, совсем сник. Откинув голову, он опустошенным взглядом смотрел перед собой в небо, забросив узкие в запястьях расслабленные руки на выставленные перед собой коленки. Кто-то из нас мелко дрожал. Может, Тагара, может, Дуппель, может, я сам. А может быть, все трое.
Я положил руку Тагаре на плечо и процедил сквозь зубы единственное, что смог:
– Спокойно, мальчик, спокойно…
* * *
И она – развязка эта – не заставила себя ждать.
Первыми ее вестниками появились в поле зрения Ольгред и бритоголовый полковник – один за другим. Оба двигались короткими перебежками вдоль стены, которой теперь служило основание ножки каменного «гриба». Оба опасливо поглядывали в небо. И оба пока что не замечали друг друга. Похоже было, что они искали кого-то из нас. Скорее всего, меня. Первым обнаружил наше убежище полковник.
Теперь, и не думая прятаться и маскироваться, выпрямившись во весь рост, он двинулся ко мне с таким видом, словно собирался тут же свернуть мне шею. Ольгред наконец заметил и его, и нас и тоже, забывая о всяких предосторожностях, кинулся ему наперерез. Кажется, с целью предотвратить назревавшее смертоубийство.
– Ну ты, колдун х…ев! – заорал Горелов, проламываясь через кустарник ко мне.
Был он до предела взбешен и вещал в основном кучерявым матом. Поэтому его слова я привожу здесь еще более приблизительно, чем слова других моих знакомых по Странному Краю.
– Какого черта все мы нянчимся с тобой, если ты, оказывается, ни на что не способен? Мы все рискуем жизнью. Сейчас четверо моих ребят остались калеками на всю жизнь! – орал он, – А двоих из них мы просто не довезем до базы. А ты, вместо того чтобы помочь хоть чем-то, прячешь свою задницу здесь в камушках! Или ты сейчас же крикнешь твое Заклинание, твое Слово… Или я раньше, чем тварь спалит всех нас, сделаю из тебя решето!
Он самым недвусмысленным образом вытащил из расстегнутой кобуры свой ПМ. Тут подоспевший Ольгред успел ухватить его за локоть.
– Вы не понимаете! – закричал он сорванным голосом. – Он не может! Он своего Слова не знает! Это еще непроявленный маг! Понимаете? Не-про-яв-лен-ный! Думаете, ему самому не хочется жить? Думаете, он что – полный идиот?
Но полковник находился уже не в том состоянии, когда человек бывает восприимчив к доводам логики.
– Если он у вас не-про-яв-лен-ный, – продолжал он орать, передразнивая Ольгреда, – то пусть быстрее проявляется! Раньше чем я сосчитаю до трех! Вы все это поняли? Ну! – крикнул он мне. – Где твое Слово?! Где твое разящее Слово?!
Зрачок пистолетного дула оказался прямо напротив моей переносицы.
– Одну секунду! – почти взвизгнул Дуппель. – Только одну секунду! Он вспомнит… Он сейчас вспомнит…
Он вопросительно воззрился на Ольгреда. И Ольгред кивнул. Тяжело и со значением.
– Да… – произнес он тем тоном, которым в кино говорят судьи и прокуроры. – Да. Пришел момент. Надо это сделать! Ты уж извини… – добавил он, обращаясь ко мне, и развел руками.
У Дуппеля зуб на зуб не попадал. Он торопливо, дрожащими руками отстегивал что-то от пояса. Какой-то футляр рассмотрел я, скосившись. Такой белый пластиковый футляр. А из футляра, торопливо развинтив его, он достал довольно большой шприц и стал сдирать с его иглы защитное покрытие. Шприц был уже готов к действию. Золотистая, янтарная жидкость, наполнявшая его, зловеще блеснула, попав в солнечный луч. Тагара еще сильнее прижался ко мне, и глаза его вконец округлились от страха.
– Н-н-не-э-э… – выдавил он из себя. Но его просто никто не слушал.
– Т-теперь, – прошептал мне Дуппель, – или пан или пропал! Или начнешь вспоминать… С-свою суть… Или, прости – загнешься… Но только мы все здесь испечемся сейчас. Так что терять нечего… Вспомни Слово! Слово разящее!..
– Шансы? – спросил я, стараясь имитировать полное хладнокровие. – Хотя бы половина на половину?
Дуппель не ответил. Видно, не смог выдавить из себя ответ. Только отрицательно затряс головой, и глаза его наполнились безнадежным отчаянием. Стальная игла нащупала мою вену, и содержимое шприца горячей, обжигающей волной покатилось по моим сосудам.
А терять и действительно было нечего: над верхушками невысоких деревцов, честно пытавшихся скрыть нас, уже поднималась трепещущая крыльями гигантского бражника громадная туша твари.
«Финиш! – подумал я. – Сейчас узнаю, что значит сгореть заживо!»
И в тот момент, когда горячая волна, рожденная зельем, вырвавшимся из шприца, добралась до моей головы и охватила мозг, я выкрикнул в такую близкую морду чудища единственное, что оставалось у меня в голове.
– Чтоб ты сдохла, тварь!!! – заорал я. – Чтоб ты сдохла!!! Подавись!!!
То, что произошло дальше, было, наверное, самой большой неожиданностью, которую мне довелось и доведется когда-либо испытать в жизни.
Пламя, яркое и слепящее, просто разорвало тварь в пылающие клочья. И они, кувыркаясь и продолжая рваться на все более мелкие куски, полетели жутковатым фейерверком в разные стороны.
Я оглох, а потом чуть было не ослеп. Если бы бритоголовый полковник не набросил мне на мое лицо свой бушлат, я точно лишился бы зрения.
* * *
Потом случился небольшой провал в памяти, из которого я вынырнул, уже сидя на заботливо подостланном под меня брезентом и ощупывая опаленные брови и ресницы. Волосам, видно, тоже досталось. Зеркала окрест не было, но, судя по виду присутствующих Дуппеля и Ольгреда, внешность моя производила не лучшее впечатление. У меня еще была потом возможность убедиться в том, что множественные ожоги и шрамы не украсили мою физиономию. Как, впрочем, и другие открытые части тела. Но что до впечатления, которое я производил на присутствующих в целом, то сейчас его явно определяла не внешность.
Все, кто мог держаться на ногах, окружили меня и рассматривали с явным уважением. Среди прочих тут был и Тагара. Только его уважение больше походило на тревогу.
– Возьми, – сказал Дуппель, протягивая мне открытый коробок, – это заживляющая штука.
Коробок был наполнен то ли мазью, то ли глиной преотвратительного вида. Но, судя по тому, как щедро Дуппельмейер покрыл ею свои ожоги, какими-то целебными свойствами эта субстанция обладала.
– Уф-ф-ф! – добавил он. – Рад, что ты остался живым. С-считай – счастливчик!
– Очень жаль, что вы с ним припозднились, – мрачно бросил Горелов. – Только после того, как мы начали терять людей…
Он перебросил свой подпаленный бушлат через плечо и, молча кивнув своим людям, зашагал к своему бронетранспортеру. Мы помогли солдатам донести до машины раненых.
* * *
– Теперь уже недалеко, – сообщил Ольгред, усаживаясь за руль вездехода. – Но пока не расслабляйтесь. Впрочем…
Он помолчал, выводя «лендровер» на крейсерскую скорость, в хвост бэтээру.
– Впрочем, тебе, – он кивнул мне, – может быть, полезно будет вздремнуть…
Я решил тоже перейти на «ты».
– Что это была за дрянь, которую ты мне вколол? – поинтересовался я у Дуппеля. – Что, я и впрямь мог от нее загнуться?
– Еще как! – усмехнулся тот. – Можно сказать, в девяти случаях из десяти. Правда, была у тебя еще возможность просто дурачком остаться. Но, согласись, это был оправданный риск. Эту смесь разработали наши умники, как говорится, методом тыка. Называется обычно – «Пробуждение-3». Так вот, когда она действует на такого, как ты, непроявленного, «латентного», как говорят, мага, то просто случайно ломает всякие тормоза, которые блокируют его способности, и чаще всего маг сам себя разрушает. Себя всего или собственный разум. Просто потому, что, сам того не понимая, начинает командовать силами, о которых не имеет ни малейшего представления. Нам разрешено применять эту штуку только в критических ситуациях. Не думал, что в такой окажусь. Но, как говорится, от тюрьмы и от сумы…
– А если человек не маг? – полюбопытствовал я.
– А вот тогда ему ничего особенного и не сделается, – пожал плечами Дуппель. – Для простых смертных это не более чем сильное снотворное с некоторыми побочными эффектами, и все. Магов убивает собственная магия. Но тебя бог миловал.
Мне было над чем задуматься. Одно было ясно: само по себе пятнышко красителя, введенного в вену, никаких необычайных способностей мне сообщить не могло. Однако вопреки этому совершенно логичному соображению своими глазами я только что видел вполне недвусмысленное подтверждение своих магических способностей.
Мысли мои начали путаться, тихо накатывался сон, выключая одно за другим все чувства и желания, кроме одного – наконец выспаться.
* * *
Проснулся я оттого, что Ольгред тряс меня за плечо. Я с трудом разлепил веки и увидел, что ландшафт вокруг успел разительно измениться. Наш мини-караван спускался по уже вполне приличной на вид дороге в поражающую обилием зелени долину. И уже недалеко от нас – посреди этой долины – виднелись крыши и башенки городка, казавшегося игрушечным.
– Ну, теперь я могу наконец сказать тебе: «Добро пожаловать в Странный Край, господин Меченный Знаком!» – с торжественным видом произнес Ольгред.
– Так вы и сами называете это место Странным Краем? – наконец-то додумался спросить я.
– По-твоему, этот край – вполне обычный? – меланхолически отозвался Ольгред. Спорить с ним было трудно.
Часть II
ПРОМЫСЕЛ БОЛЬШИХ ДОРОГ
Глава 5
УБЕЖИЩЕ И УЧИТЕЛЬ
В моих записях наступает некий перерыв. Как ни странно, он вызван не какими-то новыми чрезвычайными событиями, обрушившимися на меня, а как раз наоборот – тем, что мне выпал определенный тайм-аут для отдыха и осмысления всего происшедшего и происходящего со мной.
Тайм-аут этот назывался периодом адаптации и протекал в стенах здешнего Убежища. Это был, по-моему, самый спокойный период в моей жизни в Странном Мире. Может быть, и во всей моей жизни вообще. Хотя и в Убежище ждали меня кое-какие приключения. Я бы, правда, назвал это место монастырем, но это тоже было бы не совсем верным определением. Ну хотя бы потому, что монастырю положен некий устав и более или менее постоянный контингент пребывающих в нем монахов, послушников и тому подобного народа. Положена также, по всей видимости, и некая иерархия, определяющая отношения между обитателями подобного заведения.
Ничего подобного пока не потрудились довести до моего сведения. Единственные два человека, которым меня представили более или менее официально, были Старейшина Убежища Ван Верден и мой Учитель – мэтр Герн. Всех остальных узнавать и устанавливать их роль в здешнем микрокосме мне приходилось уже в рабочем порядке.
Все законы Убежища были, как видно, неписаными, а его статус – в моем понимании – весьма неопределенным. Однако жизнь здесь была весьма четко регламентирована, и любое нарушение заведенного порядка вещей тут же ставилось нарушителю на вид – реакцией окружающих и немым укором старших.
Собственно Убежище находилось в черте небольшого провинциального городка земли Рикк. Городок, носивший название Коонр, только тем и был примечателен, что в нем располагалось Убежище, и откуда-то из его окрестностей тайные тропы вели к порталам – Вратам в Иные Миры. Кроме того, в городке имелась Школа Грамотеев, что-то вроде филиала столичного университета, и отменно зловонное кожевенное производство. К счастью, его цеха располагались с учетом розы ветров, и в сторону самого городка их ароматы долетали нечасто.
Про городок можно было бы рассказывать долго, он был весьма своеобразен, но я оставлю это на потом. Достаточно сказать, что напоминал он средневековый европейский городишко, властвовали в нем искаженный до неузнаваемости португальский и английский говоры, а имена его обитателей с неукоснительным постоянством оканчивались на «ра», «га», «ча»… Фамилий в Странном Крае, как я понял, почему-то не признавали.
Но так или иначе, а Убежище – несколько самостоятельных кварталов на окраине, напоминавших студенческий кампус, – было отрезано от самого городка невидимой стеной. Видимую преграду, невысокую, потихоньку разваливающуюся со временем каменную стену да русло неглубокого ручья преодолеть мог каждый желающий. Как в ту, так и в другую сторону. Однако особенно много таких желающих не замечалось. Не то чтобы обитатели Убежища были все как один затворниками. Нет. Просто у них были свои занятия и связанные с ними интересы, а у горожан – свои.
И если кому-то надо было отправиться в город, за провиантом, отсутствующим в местной лавке, или к портному, никто этому не чинил препятствий. Так же, как и редким посетителям Убежища, являвшимся, как правило, издалека посоветоваться со здешними Учителями или по другим не слишком понятным мне – нуждам. Иногда из городка или из мест по соседству наведывалось этак с полдюжины энтузиастов и любопытствующих чудаков. Состав их был почти постоянен, и лица их скоро примелькались мне.
Какого-либо главного корпуса да и административных зданий вообще в Убежище не было. Кроме разве что нескольких часовенок разных вероисповеданий да пары площадок для проведения каких-то действ. Мистерий или спектаклей, может быть. Да, были еще и библиотеки. Но каждая из них была скорее всего епархией того или иного Учителя. Посещать их не возбранялось, впрочем, и лицам, в ученичестве у этих мэтров не состоящим. В основном здания Убежища составляли жилой фонд, в котором и обитал его сменный состав – ученики и относительно постоянный – Учителя. Что до встреч с лицами явно вышестоящими и влиятельными в здешней, ничем не обозначенной табели о рангах, то они назначались и происходили где угодно. Старейшина обычно проводил «встречи в верхах» в своем жилище – немного более просторном по этой причине по сравнению с апартаментами простых Учителей. Апартаменты эти если и отличались от жилища простых смертных, так только наличием некоего гибрида лаборатории и классной комнаты на одного-двух учеников.
Было еще несколько лавочек, торговавших всякой всячиной, необходимой для жизни, и даже предметами искусства. Последние были весьма интересны и зачастую не слишком дороги. Впрочем, я выразился не совсем правильно. Не надо думать, что речь шла о каких-то художественных салонах. Скорее это были отдаленные родственники диккенсовской «лавки древностей», в которой только что нарисованные полотна могли соседствовать с какими-то корабельными астролябиями вековой давности. Особняком, правда, располагались три или четыре лавки букинистов. В которых, кстати, можно было обнаружить и вполне современный компакт-диск или целый «винчестер».
Но ощущение средневековой старины не покидало на узких, мощенных то брусчаткой, то причудливой мозаикой улочках Убежища и двориках, упрятанных в глубь крошечных кварталов. И улочки эти, и дворики весьма располагали к, неспешным прогулкам и неторопливым размышлениям на отвлеченные темы.
* * *
Впрочем, располагали они к такому времяпрепровождению только ласковыми и мягкими риккейскими летом и осенью. Мне же пришлось повидать и тамошнюю зиму (очень короткую, но изобиловавшую снежными штормами), и мокрую, ненастную весну, довольно затянувшуюся в тот раз, по словам старожилов,
В течение этого капризного года не было лучше места, чем стены ставшего мне на время родным дома. Это была, собственно, келья, но довольно уютная. Рарполо-жена она была в не слишком большом трехэтажном доме-квартале, сложенном из прочного, смахивающего на гранит камня. Внутри же комнаты немногочисленных жильцов были выложены мягким светлым камнем, довольно приятным на ощупь. Камень этот обладал весьма полезным свойством: теплый и сухой зимними вечерами, он был прохладным, чуть влажным, каким бывает мох на стволах вековых деревьев в жаркий летний полдень.
Предметы мебели – в привычном понимании этого слова – в моей келье были представлены, пожалуй, только не слишком удобной и увесистой каменной скамеечкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47