Тебя вспоминая, дрожу.
Две дыни. Четыре арбуза.
(Еще называется - муза).
Урюка шестнадцать мешков.
С айвой шестьдесят пирожков.
Не зря ты ходила по саду...
Двенадцать кг винограду.
И персиков восемь кг.
Да центнер кизила. Эге!
Приехала ты на пегасе.
Он крыльями хлопал и пасся...
Расходов моих на фураж
уже не окупит тираж.
Какие жестокие пытки -
подсчитывать скорбно убытки!
Как после набега хазар
мне не с чем спешить на базар.
Однако и дал же я маху!
Не бросить ли рифмы к аллаху...
Спокойно дехканином жить -
дешевле, чем с музой дружить...
Кое-что о потолке
выпью вечером чаю,
в потолок посвищу.
Ни о ком не скучаю.
Ни о чем не грущу.
Вадим кузнецов
я живу не скучаю,
сяду в свой уголок,
выпью вечером чаю
и плюю в потолок.
От волнений не ежусь,
мне они нипочем.
Ни о чем не тревожусь
и пишу ни о чем...
Выражаю отменно
самобытность свою.
Посижу вдохновенно
и опять поплюю.
Наблюдать интересно,
как ложатся плевки...
Да и мыслям не тесно,
да и строчки легки.
Чтим занятия те мы,
что пришлись по нутру.
Есть и выгода: Темы
и плевать продолжаю
смачно,
наискосок.
Потолок уважаю!
К счастью, мой - невысок...
Что делать?
Мой первый ненаглядный человек
был молод, и умен, и человечен...
А мой второй мужчина был красив.
И были годы, полные тревоги...
А третий мой мужчина - был ли он?
И кто он был? Да разве в этом дело!
Нина королева
я первого забыла. И второй
из памяти ушел как в лес охотник...
А первый, между прочим, был герой.
Второй был мореплаватель. Нет плотник!
Мой третий был красив. Четвертый - лыс,
но так умен, что мне с ним было тяжко.
Мой пятый строен был как кипарис,
и жалко, что загнулся он бедняжка...
Шестой, седьмой, восьмой...Да что же я?
Что обо мне подумают отныне?
Ведь это все не я, а лишь моя
лирическая слишком героиня!
Что делать мне? И что мне делать с ней?
Пора бы ей уже остановиться...
Мне кажется, необходимо ей
немедленно в кого-нибудь влюбиться!
С кем поведешься
меня не так пугают психи -
они отходчивы,
смелы.
Боюсь восторженных и тихих:
Одни глупы,
другие злы.
Евгений антошкин
не всем дано понять, возможно
полет
возвышенных идей.
И мне тоскливо и тревожно
среди
вменяемых людей.
Совсем другое дело - психи!
Порой буйны,
порой тихи.
С каким они восторгом тихим
бормочут вслух
мои стихи!
Их жизнь близка мне и знакома,
я среди них
во всей красе!
Я им кричу:- У вас все дома? -
Они в ответ кричат:
- Не все!
Да разве выразить словами
то, как я
удовлетворен.
Ведь я и сам - но между нами!-
С недавних пор
наполеон!
Плоды благодушия
до чего ж я благодушен!
Всех люблю,
и все правы...
Так бы сам себя и скушал,
начиная с головы.
Олег тарутин
жизни уровень возросший
и меня не обошел.
До чего ж я стал хороший!
Всех на свете обошел!
У меня есть друг-читатель,
до чего ж
и он мне мил!
Я сказал ему:"Приятель,
слушай, что я сочинил!"
Но меня он не дослушал
и сказал:"Да ты, увы,
сам себя
уже покушал,
начиная с головы..."
Пропавший день
тиха вечерняя равнина,
звезда вспорхнула надо мной.
Весь день душа была ранима
красивой женщиной одной.
Александр шевелев
я пробудился в девять двадцать,
сказав себе:"Пора вставать!"
Поел и вышел прогуляться
примерно в десять сорок пять.
Пешком по невскому я влекся,
порхало солнце надо мной.
В двенадцать десять я увлекся
красивой женщиной одной.
Пошел за нею.Вдохновенье
снедало грудь. Глаза зажглись.
И - о волшебное мгновенье! -
В семнадцать тридцать мы сошлись
у гастронома. Так ранима
была душа на склоне дня!...
Она прошла с улыбкой мимо
и не заметила меня.
Пришел домой я, дверью хлопнул
и понял, севши на диван,
что я, дурак, весь день ухлопал
на изнурительный роман.
Бесовское штучки
на лугу, где стынут ветлы,
где пасутся кобылицы,
обо мне ночные ведьмы
сочиняют небылицы.
Юрии панкратов
нечестивы и рогаты,
непричесаны и сивы,
прибывали делегаты
на конгресс нечистой силы.
Собрались в кружок у дуба
и мигали виновато,
все пытали друг у друга:
- Братцы, кто такой панкратов?!
Ведьм немедля допросили:
- Что за шутки, в самом деле?-
Но они заголосили:
- Ночью мы не разглядели!..
Домовой пожал плечами,
в стенограмме бес напутал.
Водяной сказал, скучая:
- Может, кто его попутал?..
Делегаты повздыхали,-
тут сам черт сломает ногу!
И хвостами помахали,
и послать решили...К богу!
...Обижаться я не вправе,
но придется потрудиться,
о своей чертовской славе
распуская небылицы.
Восточное пристрастье
...Под солнцем - горы в белой дымке,
под снегом - теплая земля,
и липы на большой ордынке,
и в ереване - тополя...
Елена николаевская
...Нет, что ни говори, недаром,
дыханья не переводя,
сижу, с волнением и жаром
стихи друзей переводя.
Как свет, как ощущенье счастья,
вошло, как видно, в плоть мою
вполне восточное пристрастье:
Все что увижу - то пою...
Живут в армении армяне,
грузины в грузии живут,
в москве в "ромэн" живут цыгане,
они танцуют и поют.
У молодых соседей - надька,
дочурка, ростом не видна.
И в киеве, конечно, дядька,
а в огороде - бузина.
Один мой друг, явив отвагу,
сказал мне, осушив стакан:
- Переводи, но не бумагу,
прошу тебя, елена-джан!
Сколько будет дважды два
я немало дорог истоптал в этом мире,
и на собственной шкуре я понял зато:
Дважды два - не всегда в нашей жизни четыре,
а порою - и пять.
А бывает - и сто.
Лев куклин
я когда-то мечтал
инженером стать горным,
в этом деле хотел получить я права.
Но везде мне вопрос задавали упорно:
- Сколько будет, товарищ куклин,
дважды два?
- Пять!-Всегда отвечал я упрямо и гордо,
в эту цифру вложив темперамент и злость.
Инженером, увы, а тем более горным,
к сожалению,
так мне и не довелось...
Я хотел быть актером, врачом и матросом,
стать ботаником чуть не решил я едва.
И повсюду меня изводили вопросом:
- Сколько будет, товарищ куклин,
дважды два?
Улыбались, не то еще, дескать,
мы спросим...
Стал везде отвечать я по-разному всем:
"Шесть", "одиннадцать","тридцать один",
"сорок восемь",
как-то сам удивился, ответив: "Сто семь!"
Кто, не помню,
помог мне однажды советом,
поклониться советчику рад и сейчас:
- Ваш единственный путь - становиться
поэтом,
ибо уровень знаний подходит как раз...
И с тех пор я поэт. Сочиняю прилично.
Издаюсь, исполняюсь,
хоть в мэтры бери...
Я, конечно, шутил, ибо знаю отлично:
Дважды два - как известно и школьнику - три!
Тайна жизни
я часто замираю перед тайной.
Ей имя - жизнь
в разрядах молний, в грохоте грозовом,
в рассоле огнедышащей планеты
родился крохотный комочек жизни -
икринка, сгусток...
Василий захарченко
я часто замираю перед тайной,
я бы назвал ее - преображенье.
Загадочнее тайны нет нигде.
...Немыслимо бывает пробужденье:
Глаза разлепишь - что за наважденье?-
Лежать лежишь, но неизвестно где...
А в голове - все бури мирозданья,
да что там бури - просто катаклизмы,
как написал бы лавренев - разлом!
Глаза на лбу, в них молнии сверкают,
язык шершавый, в членах колотун,
ни встать, ни сесть,
во рту бог знает что,
не то ваала пасть, не то клоака,
выпрыгивает сердце из груди,
и что вчера случилось - помнишь смутно...
И тут, я вам скажу, одно спасенье,
верней сказать, единственное средство.
Берешь его дрожащими руками
в каком-нибудь вместительном сосуде,
подносишь к огнедышащему рту!...
Струится он,прохладный, мутноватый,
грозово жгучий, острый, животворный!..
Захлебываясь, ты его отведал,.
И к жизни возвратился, и расцвел!
Есть в жизни тайна!
Имя ей - рассол.
Звездный час
мне снилось: Я - анна маньяни
не в этом, а в давнем году.
А мы втроем сидели на крыльце.
Жевали хлеб и огурцом хрустели.
Надежда полякова
я мыла пол, набрав ведро воды.
Задрав подол, махала тряпкой хмуро.
Но кто-то вдруг меня окликнул: - Нюра!
Маньяни! Кинь ведро да подь сюды!
Жужжали мерзко мухи над крыльцом,
ступеньки полусгнившие стонали.
В сенях, разумши, клава кардинале
хрустела малосольным огурцом.
Пивной функционировал ларек,
по радио стонал какой-то тенор,
и встряла в разговор лизуха тейлор:
- Не скинуться ли нам на пузырек?
Сообразили. Сбегали. Вина
с устатку выпить, видит бог, неплохо.
А сонька-то лорен - ну не дуреха!-
Кричит:- Я не могу без стакана!
Светило солнце. Колосилась рожь.
А мы сидели...Вдруг в разгаре пира
свет застила фигура бригадира,
который был на бельмондо похож.
- Мы звезды! - Завопили мы. Игде
тебя носило?..Подгребай скорее!..-
Он молча к каждой подошел, зверея,
и, развернувшись, врезал по звезде.
На задворках
выйдешь на задворки
и стоишь как пень:
До чего же зоркий,
лупоглазый день!
А потянешь носом -
ух ты, гой еси!...
Евгений елисеев
кто-то любит горки,
кто-то - в поле спать.
Я люблю задворки -
чисто благодать!
Дрема дух треножит
цельный божий день.
Всяк стоит как может,
я стою как пень.
Думать - энто точно -
лучше стоя пнем
вислоухой ночью,
лупоглазым днем.
Бьешься над вопросом,
ажно вымок весь.
А потянешь носом -
хоть топор повесь.
Хорошо, укромно,
как иначе быть...
Тут мысля истомна -
инда да кубыть.
Если ж мыслей нету,
господи спаси,
выручить поэта
может "гой еси"!
Смертельный номер
. Весна, весна,-хоть горло перережь,
весна -
хоть полосни себя по венам.
И жизнь была - заполненная брешь,
любовь была - случайна и мгновенна.
Лада одинцова
себя я странно чувствую весной:
Весна -
а я ищу глазами ветку.
Веревку взять бы, в петлю - головой
и - ножками отбросить табуретку...
Без этих грез я не живу и дня,
приходит лето, соловьям не спится.
Кто в отпуск, кто на дачу,
а меня
преследует желанье утопиться.
Про осень я уже не говорю.
До одури, до головокруженья
я вся в огне,
я мысленно горю,
испытывая зуд самосожженья!
Мне хочется зимою в ванну лечь,
не совладав с мгновенною любовью,
вскрыв бритвой вены,
медленно истечь
горячей поэтическою кровью...
Вы не волнуйтесь!
Это я шучу,
не забывая дать себе отсрочки.
О смерти бойко в рифму щебечу,
слова изящно складывая в строчки...
Да-с!
Жаль, русская речь оскудела.
За что? За какие грехи?
Поэты мудрят и морочатся,
как режиссеры в кино...
А мне, право, к пушкину хочется...
Сергей баруздин
пришел я к товарищу пушкину,
в сюртук ему плакаться стал:
- Не откажите путнику,
издергался я устал.
Поэты мудрят и морочатся,
как режиссеры в кино...
Мне к вам, извините, хочется
мучительно и давно.
Ответил мне пушкин,
и в тоне
отсутствовала теплота:
- Мне нравятся антониони,
тарковский, хуциев, митта.
И бергман, и вознесенский,
и крамер по сердцу мне.
Мне люб сей поиск вселенский
у времени на волне.
Умолк александр сергеевич
и тихо добавил:
- Да-с!
Ступайте, сергей алексеевич,
мне некогда, бог подаст...
Продолжатель
ты скажешь мне:"Унылая пора",
ты скажешь мне:"Очей очарованье".
Александр ревич
скажу тебе:"Унылая пора".
Ты скажешь мне:"Очей очарованье".
Красиво сказано! Что значит дарованье
и резвость шаловливого пера!
Продолжу я:"Приятна мне твоя..."
"Прощальная краса",-ты мне ответишь.
Подумать только!Да ведь строки эти ж
стихами могут стать, считаю я.
"Люблю я пышное..."- Продолжу мысль свою.
Добавишь ты:"Природы увяданье".
Какая музыка! И словосочетанье!
Я просто сам себя не узнаю...
"В багрец и в золото"!- Вскричу тебе вослед.
"Одетые леса",- закончишь ты печально...
Наш разговор подслушан был случайно,
и стало ясно всем, что я - поэт.
Призыв
ты кроши,
кроши,
кроши
хлебушек на снег,
потому что воробей
ест, как человек.
Григорий корин
ты пиши,
пиши,
пиши,
сочиняй весь век,
потому что пародист -
тоже человек.
Он не хочет затянуть
туже поясок,
для него
твои стихи -
хлебушка кусок.
1 2 3 4 5