Был он явно русским, почти наверняка – не москвичом.
Он вошел в столовую, оглядел ее исподлобья и нашел свежеосвободившийся стол, за которым только что отобедали пилоты-штурмовики из все того же печально известного 32-го авиакрыла 3-й воздушной армии, в котором Щеголев командовал торпедоносцами. Только в отличие от торпедоносцев штурмовой полк успел сделать боевых вылетов меньше, чем имел флуггеров на начало войны. Половину машин они потеряли на земле под заправкой, еще четверть – на взлете.
Одним резким движением новенький сдвинул всю грязную посуду на край, хлопнул о стол подносом и сел.
Судя по комбинезону (летная форма №3, нательная поддевка под скафандр), он был взят в плен непосредственно во время боевого вылета. По своему опыту я знал, что любой пленный пилот, пробывший в лагерях хотя бы сутки, получает возможность подобрать удобное повседневное обмундирование по своему размеру, привезенное с наших трофейных складов. «Значит, – заключил я, – он только что из боя. Где же его подстрелили, бедолагу?»
Мне захотелось оставить своих новых друзей – Людгера Ходеманна и Артема Ревенко – в компании неплохих галет и безвкусного киселя и подойти к новенькому, расспросить, что да как там, в Пространстве. Бьем ли мы наконец клонскую сволочь или как обычно? Доколе отступать будем, брат? Далеко ли до Победы?
Но одно соображение меня удержало.
Наплечные и нарукавные знаки различия на комбинезоне летной формы №3 не предусмотрены. Только на левом нагрудном кармане помещается нашивка со званием и фамилией пилота.
Выходит, что, когда пилот одет в такой комбинезон, уже с десяти шагов невозможно отличить сопливого летеху от каперанга.
Будь я твердо уверен, что новенький принадлежит к младшему офицерскому составу, я бы подошел. Но если он из капитанов… если из капитанов – а это вполне возможно, учитывая его матерый вид, – тогда лучше его сейчас не трогать. Привыкшие командовать целыми стаями флуггеров, а теперь вынужденные подчиняться командам клонских сержантов, старшие офицеры в плену мучились втрое от младших. На большее, чем «не травите душу, младлей», я вряд ли мог рассчитывать.
Потом меня заболтали Ревенко и Ходеманн, и я временно отвлекся от созерцания спины вновь прибывшего.
Тема и впрямь была интересная: что сейчас происходит в наших оккупированных колониях?
– Ничего. Ничего не происходит, – талдычил Ходеманн. – Все просрано. Капут, капитуляция! Ja!
Говорил он по-русски в целом сносно, только ударения переставлял: «происходит», «просрано». Смысл от этого, ясное дело, не менялся, оставаясь рельефным и выпуклым, как надгробие с ангелочками. Еще Ходеманн любил подурачиться, нарочно кривляясь «как немец». Это экономило ему усилия по припоминанию русских падежей и спряжений (которые он называл «снаряжениями»).
– А не поставить ли, Саша, нам Людгера к стеночке? За пораженческие настроения? – ухмылялся Ревенко. – Я вот, между прочим, своими глазами видел, как танковая дивизия – ты можешь себе представить? целая дивизия, да еще с частями усиления! – уходила в леса на Грозном. А ты знаешь, какие там леса? – Это уже Ходеманну. – Вечнозеленая сельва со вторичным слоем «надлеска»! С воздуха не видно ничегошеньки! Круглый год!
– Панцердивизия? Капут панцердивизия, – невоз мутимо отвечал немец. – Искать из космос инфрароттен-след… инфракрасный, ja… пускать ракета… пускать сто ракет… пафф! и нет дивизия!
– Чушь, Людгер, чушь. Сразу видно, что ты истребитель-перехватчик, не многоцелевик. В разведке наземных целей ни черта не смыслишь! В лесах Грозного ты танки просто так не засечешь, даже если они маскироваться не будут. А у наших был еще и инженерно-саперный батальон со всей штатной техникой. Они тебе не танк, целый фрегат так замаскируют, что ты на нем будешь грибочки собирать – и то ничего не заподозришь!
– А как так получилось, – поинтересовался я, – что клоны при условии господства в космосе и воздухе не выбомбили всю дивизию до того, как она успела уйти в леса?
– Не было у них полного господства, Саша. На Грозном ведь дислоцирован дивизион субмарин противокосмической обороны. Знаешь, есть такие, типа «Юрий Долгорукий»?
– Я думал, их уже все списали.
– Я тоже думал. А на самом деле они с конца десятых годов стояли на консервации в Дудинке!
– Где-где?
– Есть такая дыра на Енисее. Там еще в двадцать первом веке построили замаскированное убежище для стратегических ракетных подлодок, чтобы американцы не накрыли их первым ударом на старых, давно известных базах. Так вот, представь себе, в прошлом году «Долгорукого» и три его систершипа расконсервировали, вооружили первоклассными противокосмическими ракетами, укомплектовали экипажами и отправили «большими Гансами» на Грозный…
«Большие гансы» – это легендарные войсковые транспорты европейского (то есть германского) производства. Ну очень большие. В главный грузовой отсек «большого ганса» можно уложить оба небоскреба гостиницы «Русь», и еще останется место, чтобы спокойно летать туда-сюда на вертолете.
Я думал, что, услыхав о «Гансах», Людгер не преминет ввернуть что-нибудь из своего любимого репертуара. Насчет того, что Россия такая большая и сильная, а все равно без немцев даже ржавую U-bote с планеты на планету перевезти не может. Но Людгер помалкивал, а Ревенко продолжал:
– Выгрузили их и поставили на боевое дежурство. Причем сделали это по-умному, втихаря. В нашем гарнизоне даже слухов о прибытии подлодок не было. Сам понимаешь, разведка клонов их и подавно проморгала. Так что силенок им хватило только на то, чтобы подавить нашу наземную противокосмическую оборону и высадить десанты. Ребята на субмаринах быстро оценили обстановку, выследили на орбите их тяжелые авианосцы и ка-ак жахнули! Клоны ожидали чего угодно, но только не удара из-под воды! У них, ты же знаешь, аналогичных систем вообще нет. Эскадра прикрытия с перепугу ретировалась. Тех флуггеров, что они успели доставить на наземные космодромы для поддержки десанта, хватало ровно на то, чтобы отбивать наши контратаки. Но провести решительную операцию на полное уничтожение нашей дивизии они уже не смогли. Не хватало сил. Ну а «Юрий Долгорукий» со товарищи стреляют по флуггерам в атмосфере плохонько, у них ракеты заточены на более серьезные цели. Вышло так, что в воздухе преимущество у клонов, а на земле – у нас. В итоге мы не смогли отбить столицу Грозного танковыми атаками, они – разгромить нашу дивизию. Чтобы выйти из оперативного тупика, клонам пришлось срочно перебрасывать на планету дополнительные ракетные части. И это – под обстрелом с подлодок! Жаль, наши боезапас экономили, не смогли создать такую плотность противокосмического огня, чтобы переколошматить все десантные корабли… Так что клоны кое-как накопили силенок для наступления. Но наши, как только дело запахло жареным, успели откатиться на полтысячи километров и – в леса. Мы на последних флуггерах, действуя с замаскированной взлетной полосы, их отход обеспечивали. Завалил я два клонских штурмовика, а потом и меня завалили. Так что чем кончилось, я не знаю, но в двадцатых числах января дивизия еще жила. Да и подлодки наши, вероятно, тоже. И клоны тогда еще ничего на Грозном не контролировали, кроме столицы, Новогеоргиевска.
Людгер наморщил лоб и, напрягшись, ответил уже серьезнее, хотя под конец его снова занесло:
– Артем, это все херня, извини, пожалуйста. Танки не могут без обеспечения долго. Сгореть последнее топливо – все в плену. Аллес капут, stalag <Принятое сокращение от Stammlag, концлагерь (нем.).> и молитва вместо гутен морген.
«Молитва вместо гутен морген» – это он точно подметил. Мы рассмеялись горьким смехом военнопленных.
– А представьте, коллеги, – сказал я, – если их оккупа ционный режим в колониях работает по образцу нашего лагеря? Это, значит, так. Понедельник: материализация Абсолютной Чистоты. Вторник: чемпионат по эрудиции. Сколько лапок у майского жука-мутанта с Андобанда? Почему космос черный? Как звали третьего монарха династии Сасанидов?.. Среда: все население колонии слушает лекцию о пламенном герое Бэджаде Саванэ.
– А в четверг, – подхватил Ревенко, – массовый просмотр репортажа об успехах мелиораторов Трайтаоны. Миллион километров осушенных болот! Триллионы комаров остались без крова и немедленно издохли, паскудные хфрастры!
– Натюрлих, – кивнул Ходеманн. – А в пятницу – расстрелять тех, кто прогулять лекцию в среду.
– Да ладно тебе. – Я скривился. – Это из другой оперы, Людгер.
– Вот-вот, – поддакнул Ревенко. – Ты хоть раз слышал, чтобы клоны кого-то из наших расстреляли? Им это совершенно не нужно!
– Нужно не нужно – придется, – сказал Ходеманн мрачно.
Мы с Ревенко подбросили еще пару вялых шуточек, но от невеселых пророчеств Людгера настроение основательно испортилось.
– Идем в барак, стратеги, – предложил я, допивая кисель.
Казарменного типа домик, в котором жила наша группа, был всем хорош и пригож, грех жаловаться. Официально он именовался жилым блоком. Но из глубин коллективной исторической памяти всплыло и насмерть приклеилось к нашему жилью невеселое татарское словечко «барак».
Там уже собрались на послеобеденный отдых все наши. Не хватало только кавторанга Щеголева, которому теперь предстояло пять суток маяться в изоляторе. У изолятора были свои плюсы (не надо ходить на лекции Кирдэра), но имелись и два крупных минуса.
Во-первых, в изоляторе отсутствовали окна. Как ни хорохорься, как ни храбрись, а это психику калечит. Не за один раз, но все же.
Во-вторых, в изолятор запрещалось приносить книги из лагерного культблока. О, книги в изоляторе имелись, почему нет! «Ясна», «Гаты», «Дисциплинарный регламент офицерских лагерей Главного Управления Лагерей Народного Министерства-Обороны Конкордии» и, конечно же, «Шахнаме». Тот самый шикарный том на русском языке, который конкордианцы щедро раздаривали нашим делегациям накануне войны!
Я сам, к счастью, пока что в изолятор не попадал. От такого круга чтения и ласты склеить можно. Бедный Щеголев!
В бараке, вместо мирного ничегонеделания с какой-нибудь хорошей книжкой (я их нагреб целую тумбочку, чтобы лишний раз не бегать в культблок), меня, увы, ожидал отдых активный: драка и другие незапланированные телодвижения.
Когда мы вошли, там уже разворачивалась драматическая сцена. Так что получилось «Явление надцатое. Те же и Пушкин, Ходеманн, Ревенко».
В проходе между кроватями лицом к двери стоял новенький. Вокруг него в экспрессивных, я бы сказал – просто-таки микеланджеловских позах застыли несколько наших – я сразу узнал со спины Леву-Осназа и Тихомирова. Был там и каперанг Гладкий.
Остальные – человек пятнадцать – лежали на кроватях, с интересом болельщиков следя за развитием событий.
А события развивались так.
– …собрались одни пораженцы! – орал новенький, вроде бы ни к кому конкретно не обращаясь. – Сдались клонам в первом же бою! Без единого выстрела оставляли города! Целые планеты! И вы смеете называть меня провокатором?! Меня?!
– Повторяю, капитан-лейтенант, – отчеканил Гладкий, повышая голос. – Немедленно успокойтесь! Степашин принесет вам свои извинения. Но для начала вы должны выполнить приказ старшего начальника и замолчать.
«Ну и денек выдался… – подумал я. – Сперва Щеголев сорвался, теперь этому неймется… Переодеться еще не успел, а уже в бутылку лезет… И не стыдно: капитан-лейтенант все-таки, комэск небось. Не-ет, наш Готовцев себе такого никогда не позволил бы».
Я не успел толком разобраться в ситуации, но ощутил неожиданно сильный прилив злости. Как всегда, особенно обидно было слышать «сдались клонам в первом же бою», потому что применительно ко многим из нас это было чистой правдой. Взять хотя бы меня…
Капитан-лейтенант и не думал подчиняться приказам Гладкого.
– Пр-ровокатор… – рычал капитан-лейтенант, даже не взглянув в сторону каперанга. – Дерьмо собачье! Вы что, думаете здесь конца войны дождаться?! На наших же трофейных харчах досидеть?! Там целые эскадры на смерть идут, в пекло! Восемьсот Первый парсек в огне! Зелень всякую со вторых курсов сгребают, чтобы было кого в вылет выпихнуть! Американцев уже выписали, докатились! А вы, кадровики…
– Ну хватит, – выдохнул Лева-Осназ, багровый, как буряк. – Придется вам, товарищ капитан-лейтенант, немного отдохнуть… уж не обессудьте…
С этими словами он сделал шаг вперед. Можно было не сомневаться: сейчас последует эффектный прием из богатого осназовского арсенала, после которого скандалист наконец заткнется. И промолчит часок-другой.
Увы, у капитан-лейтенанта была хорошая интуиция. А уж реакция – просто выше всяких похвал.
Удар! – и Лева-Осназ, не ожидавший такой прыти, падает на спину, а капитан-лейтенант, перепрыгнув через кровать, страхует себя от немедленного возмездия со стороны Тихомирова.
Все вскочили на ноги.
– Это уже переходит все границы! – грохочет каперанг.
Я сам не заметил, как в два прыжка оказался рядом с буяном. Лева-Осназ к тому моменту снова был на ногах, но я его опередил.
– Саша, стой! – крикнул мне в спину Ревенко. Но было поздно.
Заводной капитан-лейтенант хотел вмазать и мне, но я был готов к такому обороту событий. Его кулак прошел в двух пальцах от моего виска, а вот мой хук достиг цели.
Хрясь!
Воспользовавшись тем, что я на секунду оглушил смутьяна, на него навалился Лева-Осназ.
Через полминуты обездвиженный медвежьими объятиями Левы и вмиг присмиревший капитан-лейтенант уже извинялся. В первую очередь перед начальником группы – Гладким. Во вторую – перед Левой-Осназом, то есть, простите, старшим лейтенантом Львом Степашиным.
Мне было донельзя стыдно, что пришлось ударить старшего по званию. Не знаю, что на меня нашло… Но уж больно это мерзкое зрелище: офицер в истерике. Тьфу.
– Как его хоть зовут? – спросил я тихонько у Злочева, отводя его за локоть в сторонку. Почему-то в ту минуту это мне казалось самым важным.
– Капитан-лейтенант Богдан Меркулов. Вроде как истребительный комэск с «Нахимова».
– Контуженный, что ли?
– Может быть. Хотя… Хотя скорее всего просто…
– Что – просто?
– Ну, расстраивается, что в плен попал.
У них в Глобальном Агентстве Безопасности все «просто». Но готов спорить, на каждый случай у Злочева сотня задних мыслей, всяких «соображений». Свои соображения по поводу тихой истерики Щеголева, громкой истерики Меркулова, а также относительно прибытия сегодняшнего конвоя и даже участия скромного, уравновешенного младшего лейтенанта Пушкина в происшедшей только что драке.
Именно так. Один раз по морде врезал или сорок один – все равно, в рапорте так и пишется: «участвовал в драке, первым ударил старшего по званию…»
– А что послужило поводом? – спросил я.
– Понимаешь, он еще представиться не успел, а уже начал выспрашивать о перспективах побега. Ему сперва пару раз намекнули, а потом и открытым текстом сказали, что такие вещи всерьез здесь обсуждать нельзя. А он все не унимается. Тогда Лева-Осназ у него полушутя так спросил: «Товарищ, а вы не провокатор, случайно?» Тут он и взорвался.
Тем временем, приняв извинения от Меркулова и оставив Степашина что-то добродушно гудеть на ухо капитан-лейтенанту, к нам присоединился Гладкий.
– Значит, так, Пушкин, – вполголоса сказал он. – Я это всем говорить буду, но вам сообщаю персонально как участнику драки. – О, я знал! «Участник драки», а как же. – Российские офицеры выясняют отношения тремя способами. Первый: словесно. Второй: через рапорт вышестоящему начальству. Третий: на дуэли с применением защитной одежды и холодного оружия установленных образцов. Рукоприкладство категорически запрещено! По отношению к младшему или равному по званию оно квалифицируется как превышение служебных полномочий. По отношению к старшему, в зависимости от ситуации, – как злостное хулиганство либо мятеж. Понятно?
– Так точно, товарищ капитан первого ранга! Разрешите обратиться?
– Да.
– Капитан-лейтенант Меркулов игнорировал ваши приказы и превысил служебные полномочия в отношении старшего лейтенанта Степашина! Своими действиями капитан-лейтенант Меркулов оскорбил честь мундира офицера российского военфлота!
– Возможно, – кивнул Гладкий. – Но вопрос об оскорблении чести мундира должен решать товарищеский суд, а не распоясавшийся младший лейтенант. В любом случае вы были не правы, Пушкин. Потрудитесь извиниться перед капитан-лейтенантом Меркуловым!
К нашему разговору, который теперь велся в полный голос, прислушивался весь барак.
1 2 3 4 5 6 7
Он вошел в столовую, оглядел ее исподлобья и нашел свежеосвободившийся стол, за которым только что отобедали пилоты-штурмовики из все того же печально известного 32-го авиакрыла 3-й воздушной армии, в котором Щеголев командовал торпедоносцами. Только в отличие от торпедоносцев штурмовой полк успел сделать боевых вылетов меньше, чем имел флуггеров на начало войны. Половину машин они потеряли на земле под заправкой, еще четверть – на взлете.
Одним резким движением новенький сдвинул всю грязную посуду на край, хлопнул о стол подносом и сел.
Судя по комбинезону (летная форма №3, нательная поддевка под скафандр), он был взят в плен непосредственно во время боевого вылета. По своему опыту я знал, что любой пленный пилот, пробывший в лагерях хотя бы сутки, получает возможность подобрать удобное повседневное обмундирование по своему размеру, привезенное с наших трофейных складов. «Значит, – заключил я, – он только что из боя. Где же его подстрелили, бедолагу?»
Мне захотелось оставить своих новых друзей – Людгера Ходеманна и Артема Ревенко – в компании неплохих галет и безвкусного киселя и подойти к новенькому, расспросить, что да как там, в Пространстве. Бьем ли мы наконец клонскую сволочь или как обычно? Доколе отступать будем, брат? Далеко ли до Победы?
Но одно соображение меня удержало.
Наплечные и нарукавные знаки различия на комбинезоне летной формы №3 не предусмотрены. Только на левом нагрудном кармане помещается нашивка со званием и фамилией пилота.
Выходит, что, когда пилот одет в такой комбинезон, уже с десяти шагов невозможно отличить сопливого летеху от каперанга.
Будь я твердо уверен, что новенький принадлежит к младшему офицерскому составу, я бы подошел. Но если он из капитанов… если из капитанов – а это вполне возможно, учитывая его матерый вид, – тогда лучше его сейчас не трогать. Привыкшие командовать целыми стаями флуггеров, а теперь вынужденные подчиняться командам клонских сержантов, старшие офицеры в плену мучились втрое от младших. На большее, чем «не травите душу, младлей», я вряд ли мог рассчитывать.
Потом меня заболтали Ревенко и Ходеманн, и я временно отвлекся от созерцания спины вновь прибывшего.
Тема и впрямь была интересная: что сейчас происходит в наших оккупированных колониях?
– Ничего. Ничего не происходит, – талдычил Ходеманн. – Все просрано. Капут, капитуляция! Ja!
Говорил он по-русски в целом сносно, только ударения переставлял: «происходит», «просрано». Смысл от этого, ясное дело, не менялся, оставаясь рельефным и выпуклым, как надгробие с ангелочками. Еще Ходеманн любил подурачиться, нарочно кривляясь «как немец». Это экономило ему усилия по припоминанию русских падежей и спряжений (которые он называл «снаряжениями»).
– А не поставить ли, Саша, нам Людгера к стеночке? За пораженческие настроения? – ухмылялся Ревенко. – Я вот, между прочим, своими глазами видел, как танковая дивизия – ты можешь себе представить? целая дивизия, да еще с частями усиления! – уходила в леса на Грозном. А ты знаешь, какие там леса? – Это уже Ходеманну. – Вечнозеленая сельва со вторичным слоем «надлеска»! С воздуха не видно ничегошеньки! Круглый год!
– Панцердивизия? Капут панцердивизия, – невоз мутимо отвечал немец. – Искать из космос инфрароттен-след… инфракрасный, ja… пускать ракета… пускать сто ракет… пафф! и нет дивизия!
– Чушь, Людгер, чушь. Сразу видно, что ты истребитель-перехватчик, не многоцелевик. В разведке наземных целей ни черта не смыслишь! В лесах Грозного ты танки просто так не засечешь, даже если они маскироваться не будут. А у наших был еще и инженерно-саперный батальон со всей штатной техникой. Они тебе не танк, целый фрегат так замаскируют, что ты на нем будешь грибочки собирать – и то ничего не заподозришь!
– А как так получилось, – поинтересовался я, – что клоны при условии господства в космосе и воздухе не выбомбили всю дивизию до того, как она успела уйти в леса?
– Не было у них полного господства, Саша. На Грозном ведь дислоцирован дивизион субмарин противокосмической обороны. Знаешь, есть такие, типа «Юрий Долгорукий»?
– Я думал, их уже все списали.
– Я тоже думал. А на самом деле они с конца десятых годов стояли на консервации в Дудинке!
– Где-где?
– Есть такая дыра на Енисее. Там еще в двадцать первом веке построили замаскированное убежище для стратегических ракетных подлодок, чтобы американцы не накрыли их первым ударом на старых, давно известных базах. Так вот, представь себе, в прошлом году «Долгорукого» и три его систершипа расконсервировали, вооружили первоклассными противокосмическими ракетами, укомплектовали экипажами и отправили «большими Гансами» на Грозный…
«Большие гансы» – это легендарные войсковые транспорты европейского (то есть германского) производства. Ну очень большие. В главный грузовой отсек «большого ганса» можно уложить оба небоскреба гостиницы «Русь», и еще останется место, чтобы спокойно летать туда-сюда на вертолете.
Я думал, что, услыхав о «Гансах», Людгер не преминет ввернуть что-нибудь из своего любимого репертуара. Насчет того, что Россия такая большая и сильная, а все равно без немцев даже ржавую U-bote с планеты на планету перевезти не может. Но Людгер помалкивал, а Ревенко продолжал:
– Выгрузили их и поставили на боевое дежурство. Причем сделали это по-умному, втихаря. В нашем гарнизоне даже слухов о прибытии подлодок не было. Сам понимаешь, разведка клонов их и подавно проморгала. Так что силенок им хватило только на то, чтобы подавить нашу наземную противокосмическую оборону и высадить десанты. Ребята на субмаринах быстро оценили обстановку, выследили на орбите их тяжелые авианосцы и ка-ак жахнули! Клоны ожидали чего угодно, но только не удара из-под воды! У них, ты же знаешь, аналогичных систем вообще нет. Эскадра прикрытия с перепугу ретировалась. Тех флуггеров, что они успели доставить на наземные космодромы для поддержки десанта, хватало ровно на то, чтобы отбивать наши контратаки. Но провести решительную операцию на полное уничтожение нашей дивизии они уже не смогли. Не хватало сил. Ну а «Юрий Долгорукий» со товарищи стреляют по флуггерам в атмосфере плохонько, у них ракеты заточены на более серьезные цели. Вышло так, что в воздухе преимущество у клонов, а на земле – у нас. В итоге мы не смогли отбить столицу Грозного танковыми атаками, они – разгромить нашу дивизию. Чтобы выйти из оперативного тупика, клонам пришлось срочно перебрасывать на планету дополнительные ракетные части. И это – под обстрелом с подлодок! Жаль, наши боезапас экономили, не смогли создать такую плотность противокосмического огня, чтобы переколошматить все десантные корабли… Так что клоны кое-как накопили силенок для наступления. Но наши, как только дело запахло жареным, успели откатиться на полтысячи километров и – в леса. Мы на последних флуггерах, действуя с замаскированной взлетной полосы, их отход обеспечивали. Завалил я два клонских штурмовика, а потом и меня завалили. Так что чем кончилось, я не знаю, но в двадцатых числах января дивизия еще жила. Да и подлодки наши, вероятно, тоже. И клоны тогда еще ничего на Грозном не контролировали, кроме столицы, Новогеоргиевска.
Людгер наморщил лоб и, напрягшись, ответил уже серьезнее, хотя под конец его снова занесло:
– Артем, это все херня, извини, пожалуйста. Танки не могут без обеспечения долго. Сгореть последнее топливо – все в плену. Аллес капут, stalag <Принятое сокращение от Stammlag, концлагерь (нем.).> и молитва вместо гутен морген.
«Молитва вместо гутен морген» – это он точно подметил. Мы рассмеялись горьким смехом военнопленных.
– А представьте, коллеги, – сказал я, – если их оккупа ционный режим в колониях работает по образцу нашего лагеря? Это, значит, так. Понедельник: материализация Абсолютной Чистоты. Вторник: чемпионат по эрудиции. Сколько лапок у майского жука-мутанта с Андобанда? Почему космос черный? Как звали третьего монарха династии Сасанидов?.. Среда: все население колонии слушает лекцию о пламенном герое Бэджаде Саванэ.
– А в четверг, – подхватил Ревенко, – массовый просмотр репортажа об успехах мелиораторов Трайтаоны. Миллион километров осушенных болот! Триллионы комаров остались без крова и немедленно издохли, паскудные хфрастры!
– Натюрлих, – кивнул Ходеманн. – А в пятницу – расстрелять тех, кто прогулять лекцию в среду.
– Да ладно тебе. – Я скривился. – Это из другой оперы, Людгер.
– Вот-вот, – поддакнул Ревенко. – Ты хоть раз слышал, чтобы клоны кого-то из наших расстреляли? Им это совершенно не нужно!
– Нужно не нужно – придется, – сказал Ходеманн мрачно.
Мы с Ревенко подбросили еще пару вялых шуточек, но от невеселых пророчеств Людгера настроение основательно испортилось.
– Идем в барак, стратеги, – предложил я, допивая кисель.
Казарменного типа домик, в котором жила наша группа, был всем хорош и пригож, грех жаловаться. Официально он именовался жилым блоком. Но из глубин коллективной исторической памяти всплыло и насмерть приклеилось к нашему жилью невеселое татарское словечко «барак».
Там уже собрались на послеобеденный отдых все наши. Не хватало только кавторанга Щеголева, которому теперь предстояло пять суток маяться в изоляторе. У изолятора были свои плюсы (не надо ходить на лекции Кирдэра), но имелись и два крупных минуса.
Во-первых, в изоляторе отсутствовали окна. Как ни хорохорься, как ни храбрись, а это психику калечит. Не за один раз, но все же.
Во-вторых, в изолятор запрещалось приносить книги из лагерного культблока. О, книги в изоляторе имелись, почему нет! «Ясна», «Гаты», «Дисциплинарный регламент офицерских лагерей Главного Управления Лагерей Народного Министерства-Обороны Конкордии» и, конечно же, «Шахнаме». Тот самый шикарный том на русском языке, который конкордианцы щедро раздаривали нашим делегациям накануне войны!
Я сам, к счастью, пока что в изолятор не попадал. От такого круга чтения и ласты склеить можно. Бедный Щеголев!
В бараке, вместо мирного ничегонеделания с какой-нибудь хорошей книжкой (я их нагреб целую тумбочку, чтобы лишний раз не бегать в культблок), меня, увы, ожидал отдых активный: драка и другие незапланированные телодвижения.
Когда мы вошли, там уже разворачивалась драматическая сцена. Так что получилось «Явление надцатое. Те же и Пушкин, Ходеманн, Ревенко».
В проходе между кроватями лицом к двери стоял новенький. Вокруг него в экспрессивных, я бы сказал – просто-таки микеланджеловских позах застыли несколько наших – я сразу узнал со спины Леву-Осназа и Тихомирова. Был там и каперанг Гладкий.
Остальные – человек пятнадцать – лежали на кроватях, с интересом болельщиков следя за развитием событий.
А события развивались так.
– …собрались одни пораженцы! – орал новенький, вроде бы ни к кому конкретно не обращаясь. – Сдались клонам в первом же бою! Без единого выстрела оставляли города! Целые планеты! И вы смеете называть меня провокатором?! Меня?!
– Повторяю, капитан-лейтенант, – отчеканил Гладкий, повышая голос. – Немедленно успокойтесь! Степашин принесет вам свои извинения. Но для начала вы должны выполнить приказ старшего начальника и замолчать.
«Ну и денек выдался… – подумал я. – Сперва Щеголев сорвался, теперь этому неймется… Переодеться еще не успел, а уже в бутылку лезет… И не стыдно: капитан-лейтенант все-таки, комэск небось. Не-ет, наш Готовцев себе такого никогда не позволил бы».
Я не успел толком разобраться в ситуации, но ощутил неожиданно сильный прилив злости. Как всегда, особенно обидно было слышать «сдались клонам в первом же бою», потому что применительно ко многим из нас это было чистой правдой. Взять хотя бы меня…
Капитан-лейтенант и не думал подчиняться приказам Гладкого.
– Пр-ровокатор… – рычал капитан-лейтенант, даже не взглянув в сторону каперанга. – Дерьмо собачье! Вы что, думаете здесь конца войны дождаться?! На наших же трофейных харчах досидеть?! Там целые эскадры на смерть идут, в пекло! Восемьсот Первый парсек в огне! Зелень всякую со вторых курсов сгребают, чтобы было кого в вылет выпихнуть! Американцев уже выписали, докатились! А вы, кадровики…
– Ну хватит, – выдохнул Лева-Осназ, багровый, как буряк. – Придется вам, товарищ капитан-лейтенант, немного отдохнуть… уж не обессудьте…
С этими словами он сделал шаг вперед. Можно было не сомневаться: сейчас последует эффектный прием из богатого осназовского арсенала, после которого скандалист наконец заткнется. И промолчит часок-другой.
Увы, у капитан-лейтенанта была хорошая интуиция. А уж реакция – просто выше всяких похвал.
Удар! – и Лева-Осназ, не ожидавший такой прыти, падает на спину, а капитан-лейтенант, перепрыгнув через кровать, страхует себя от немедленного возмездия со стороны Тихомирова.
Все вскочили на ноги.
– Это уже переходит все границы! – грохочет каперанг.
Я сам не заметил, как в два прыжка оказался рядом с буяном. Лева-Осназ к тому моменту снова был на ногах, но я его опередил.
– Саша, стой! – крикнул мне в спину Ревенко. Но было поздно.
Заводной капитан-лейтенант хотел вмазать и мне, но я был готов к такому обороту событий. Его кулак прошел в двух пальцах от моего виска, а вот мой хук достиг цели.
Хрясь!
Воспользовавшись тем, что я на секунду оглушил смутьяна, на него навалился Лева-Осназ.
Через полминуты обездвиженный медвежьими объятиями Левы и вмиг присмиревший капитан-лейтенант уже извинялся. В первую очередь перед начальником группы – Гладким. Во вторую – перед Левой-Осназом, то есть, простите, старшим лейтенантом Львом Степашиным.
Мне было донельзя стыдно, что пришлось ударить старшего по званию. Не знаю, что на меня нашло… Но уж больно это мерзкое зрелище: офицер в истерике. Тьфу.
– Как его хоть зовут? – спросил я тихонько у Злочева, отводя его за локоть в сторонку. Почему-то в ту минуту это мне казалось самым важным.
– Капитан-лейтенант Богдан Меркулов. Вроде как истребительный комэск с «Нахимова».
– Контуженный, что ли?
– Может быть. Хотя… Хотя скорее всего просто…
– Что – просто?
– Ну, расстраивается, что в плен попал.
У них в Глобальном Агентстве Безопасности все «просто». Но готов спорить, на каждый случай у Злочева сотня задних мыслей, всяких «соображений». Свои соображения по поводу тихой истерики Щеголева, громкой истерики Меркулова, а также относительно прибытия сегодняшнего конвоя и даже участия скромного, уравновешенного младшего лейтенанта Пушкина в происшедшей только что драке.
Именно так. Один раз по морде врезал или сорок один – все равно, в рапорте так и пишется: «участвовал в драке, первым ударил старшего по званию…»
– А что послужило поводом? – спросил я.
– Понимаешь, он еще представиться не успел, а уже начал выспрашивать о перспективах побега. Ему сперва пару раз намекнули, а потом и открытым текстом сказали, что такие вещи всерьез здесь обсуждать нельзя. А он все не унимается. Тогда Лева-Осназ у него полушутя так спросил: «Товарищ, а вы не провокатор, случайно?» Тут он и взорвался.
Тем временем, приняв извинения от Меркулова и оставив Степашина что-то добродушно гудеть на ухо капитан-лейтенанту, к нам присоединился Гладкий.
– Значит, так, Пушкин, – вполголоса сказал он. – Я это всем говорить буду, но вам сообщаю персонально как участнику драки. – О, я знал! «Участник драки», а как же. – Российские офицеры выясняют отношения тремя способами. Первый: словесно. Второй: через рапорт вышестоящему начальству. Третий: на дуэли с применением защитной одежды и холодного оружия установленных образцов. Рукоприкладство категорически запрещено! По отношению к младшему или равному по званию оно квалифицируется как превышение служебных полномочий. По отношению к старшему, в зависимости от ситуации, – как злостное хулиганство либо мятеж. Понятно?
– Так точно, товарищ капитан первого ранга! Разрешите обратиться?
– Да.
– Капитан-лейтенант Меркулов игнорировал ваши приказы и превысил служебные полномочия в отношении старшего лейтенанта Степашина! Своими действиями капитан-лейтенант Меркулов оскорбил честь мундира офицера российского военфлота!
– Возможно, – кивнул Гладкий. – Но вопрос об оскорблении чести мундира должен решать товарищеский суд, а не распоясавшийся младший лейтенант. В любом случае вы были не правы, Пушкин. Потрудитесь извиниться перед капитан-лейтенантом Меркуловым!
К нашему разговору, который теперь велся в полный голос, прислушивался весь барак.
1 2 3 4 5 6 7