А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

А ты, между тем, на голодного не похож. И жажда тебя, видать, не мучает!
— Сущая правда, — подтвердил монах.
— И как это ты не сдох тут, а? — допытывался Жаклон. — Живёхонек, и все у тебя хорошо… Ты хоть скажи мне, из какого порты ты вышел?
— Увы… Ничем не могу вас обрадовать. Это был порт без названия.
— Ты мне, это самое, надоел со своим враньем, — вздохнул Жаклон и задумчиво потрогал нос монаха дулом пистолета. — В общем, так… Не ответишь честно на мой последний вопрос, выстрелю тебе в живот, а это очень-очень неинтересно, монах… Больно будет. Смотри, не глупи! Скажи, куда посмывались эти испанцы?
— Какие испанцы?
— Ну, команда этого холька?
— А почему вы решили, что это должны были быть испанцы?
— Так хольк же — испанский!
— Разве? — удивился монах.
— Флаг же — испан…
Жаклон, не глядя, привычно ткнул пальцем туда, где обычно на испанских парусниках реяли пурпурные флаги с гербами. А потом и сам глянул на флагшток. И — обомлел.
— Где он?! — рявкнул, придя в себя, Жаклон. — Где флаг?!
Лица только что улыбавшихся пиратов словно окаменели. Все, разинув рты, тупо смотрели на флагшток. Но там лишь вяло подрагивали на ветру веревки.
Жаклон тем временем отчаянно пытался сообразить, как ему поступить. Признать, что флаг, который, казалось бы, еще недавно был на своем обычном месте, исчез, означало признать и то, что он, капитан, законченный идиот. Потому что огромное полотнище просто так, само по себе, никак не могло исчезнуть незаметно, Жаклон мог поклясться в этом. Все это время он находился в нескольких шагах у основания флагштока, тот был перед его глазами. Пираты? Нет, они к флагштоку даже не прикасались. Незаметно полотнище снять никто не мог. Монах? Да нет же, нет, он тоже все время был на виду. Наконец, и флаг тоже вначале был… вроде бы.
Но признавать себя идиотом Жаклону, разумеется, не хотелось.
— Закройте рты, — сурово бросил он пиратам. — Вот что я вам скажу… Никакой вонючей испанской тряпки там, — он кивнул на флагшток, — не было. Это нам… почудилось, вот, по привычке. Мы привыкли, это самое, что на испанских и всяких прочих корытах болтаются тряпки, вот у нас в глазах, это самое, и пестрит…
Он неуверенно засмеялся.
Пиратам его объяснение понравилось. Им тоже не хотелось признавать себя дураками. Конечно, флаг вроде бы был. Но если капитан уверяет, что не было, то кому же охота выставлять себя на посмешище и доказывать, что испанская тряпка была! Раз се нет, то, значит, и быть не могло.
Однако это загадочное происшествие все же оставило в мыслях пиратов некоторый сумбур. И заставило внимательнее приглядеться к монаху. Черт возьми, кто он такой, этот единственный пассажир мертвого холька? И почему он так вызывающе невозмутим?
— Монах, — медовым голосом произнес Жаклон, — скажи: правда ведь, никакого флага на хольке не было?
Жаклону, как капитану больше всех не терпелось поставить точку в этом, откровенно говоря, смутившем его происшествии. Ему уже было наплевать и на странный хольк, и на исчезнувших матросов из экипажа холька, и вообще на все. Кроме истории с флагом. Если монах ответит, что флага не было, то капитанский авторитет Жаклона останется неподмоченным.
— Флаг? — повторил монах и пожал плечами. — Верьте своим глазам.
— Верим, верим, — торопливо заговорил Жаклон, которого туманный ответ монаха, однако, еще больше смутил. — Верим! Не было, это самое, флага. И хорошо, что не было! Молодец, монах!
Жаклон, признаться, был готов расцеловать этого парня, одетого в балахон святоши. Как бы то ни было, а монах спас его капитанский авторитет. Хотя эти слова — «Верьте своим глазам» — могли означать что угодно. В том числе и то, что флаг — при воспоминании о флаге у капитана заныли зубы — был…
Жаклон добродушно взвел курок своего пистолета, намереваясь уже выполнить собственное обещание: застрелить монаха одним выстрелом, наповал, чтоб парень не мучился. Но в этот момент, надо же было случиться, ему пришла на ум презабавнейшая мысль.
Что если привезти этого святошу в подарок Гоуру. А? Жаклон едва не расхохотался.
Он просто изнывал от нестерпимого желания отомстить тюремщику.
Жаклон знал то, что кроме Фила и Гоура никто во Фрис-Чеде знать не должен был Дело было деликатное. Когда адмирал назначил Жаклона капитаном пинасса, то тюремщик, старый пройдоха, был недоволен. Жаклон случайно услышал его разговор с Филом. Тюремщик заявил, что Простачок, мол, ненадежный человек, в городе еще не забыли его крамольные слова про Чеда, и все та кое. Но Фил ответил, что все это было давно и не надо это ворошить. Тюремщик хмыкнул, но не стал возражать. Заткнулся,
Гоур… Ха! Вот теперь Гоур получит от Жаклона подарок! Монаха! Пускай фрис-чедцы лопаются со смеху. А какие у Гоур будут круглые глазищи! Любопытно, что старик сделает с таким подарком, а? Затрясется, наверное, позеленеет… Не зрелище — заглядение!
Что будет с монахом во Фрис-Чеде, Жаклона не интересовало. Прихлопнут, конечно, что же еще. Но зато весь город будет потешаться над Гоуром. Будут подначивать старика: а что, Гоур, у тебя, говорят, очень важный пленник объявился? Или так: Гоур, не для того ли Жаклон подарил тебе монаха, чтобы ты выстроил в тюрьме церковь? И монах там, говорят, будет псалмы петь?
Жаклон мстительно рассмеялся.
— Вот что, монах, — сказал он сладко. — Я, это самое, беру тебя в плен.
Услышав это, пираты взвыли от возмущения.
— Жаклон, не дури!
— Кого — в плен? Монаха?!
Но капитан был неумолим.
— Я сказал — и все, решено! А ты, — опять обратился Жаклон к монаху, — приготовься к приятной встрече. Мы тебя скоро познакомим с очень ласковым человеком, он та-а-акой милашка, его звать Гоур, и…
Жаклон не успел договорить — раздался взрыв хохота. Пираты сразу оценили замысел своего капитана. Святошу, ха-ха-ха, в подарок, ха-ха-ха, Гоуру!..
— А? — торжествующе сказал Жаклон. — Как задумано? Дошло до вас? То-то же! Во потеха будет, а? Гоур так опешит, что в штаны наделает! При всем народе!
Теперь уже никто не возражал. Пираты любили устраивать потехи, которые украшали их не очень богатую на события жизнь на берегу.
— Монаха — в трюм! — сказал Жаклон.
Пираты, подталкивая пленника, вернулись на свой пинасс и, оставив хольк дрейфовать дальше, продолжили плавание.
Но этот рейс оказался самым сволочным из всех, в которых Жаклон участвовал за свою жизнь.
Пираты сунулись было поближе к жирному испанскому гнездышку — Веракрусу, но там, покрутившись на подходах к острову Улоа, нарвались на отряд испанских сторожевых кораблей. Чудом, отстреливаясь, ушли от погони. Пинасс получил несколько пробоин, трое матросов были ранены.
Во Фрис-Чед пришли без добычи, озлобленные. Встречавший их Фил поднялся на борт пинасса.
— Фил, — сказал он, — мне от такого позора жить не хочется. Первый капитанский рейс! Подумать только: первый капитанский рейс!..
— Ничего, бывает… Ты себя еще покажешь. Люди целы? Убитые, раненые есть?
— Трое раненых, осколками задело, ничего страшного. Нарвались на сторожей…
— Все? Больше новостей нет?
— Нет… А, — вспомнил Жаклон, — мы тут одного пленного… То есть, не то чтобы, а как бы пленного…
После такого рейса ему было уже не до потех и не до Гоура. А про монаха он на обратном пути и вовсе подзабыл.
— Что ты мямлишь, — нахмурился Фил. — Что это за пленный, который как бы и не пленный?
— Ну, монах один…
— Кто? — Филу показалось, что он ослышался.
— Я, это самое, говорю: монаха привезли… это самое… в трюме торчит…
— Монаха?! Во Фрис-Чед?!
— Ну, да, да… Ну, это самое, так получилось! Мы же не знали, что так получится… Мы, это самое, думали: вот, придем с победой, а монаха — Гоуру в подарок… Хотели для потехи… Мы его, это самое, на мертвом хольке нашли…
И Жаклон рассказал Филу, как было дело.
— «Это самое!», — передразнил его адмирал. — «Это самое»… Дурак! Ну и дурак же ты, Жаклон! На кой ляд Гоуру твой подарок? Трое раненых и покореженный пинасе — вот твой подарок! Монаха привез… Еще никогда на землю Фрис-Чеда не ступала нога святоши!
— И не ступит! — поспешно заверил его Жаклон. — Я ему сейчас… Проклятье, а не рейс! Ноги повыдираю! Зарежу!
Чертыхаясь, он вытащил из-за пояса нож и стал спускаться в трюм — убить монаха.
— Постой, — недовольно произнес Фил. — Раз уж он тут, то… Мне любопытно было бы увидеть этого твоего монаха. Хольк, флаг… Чертовщина! Распорядись, чтоб его привели в твою каюту, я там подожду.
— Да нет же, Фил, — стал объяснять Жаклон. — Флага не было! Голову тебе даю на отсечение — не было! Я тебе про флаг так сказал, это самое, для примера только, чтоб ты лучше…
— Выполняй! — прервал его адмирал.
И, глядя вслед Жаклону, покачал головой:
— Вот дурак же…
10
В капитанской каюте Фил присел на койку. Устало взъерошил волосы. Хольк, флаг, монах… Жаклона, конечно, из капитанов придется убрать. Слишком он еще глуп для капитанства. Пусть будет кормчим, это у него получается, а командовать над ним должен кто-то другой, посолиднее. И про мертвый хольк Жаклон, наверное, напривирал куда больше, чем было на самом деле, это как пить дать…
Открылась дверь, и Жаклон втолкнул в каюту монаха.
Тот едва удержался на ногах.
— Жаклон, — сказал Фил, — крикни на берег, чтоб позвали Гоура. Пускай смотаются за ним в тюрьму, на лошадях, мигом, туда и назад!
— Ну, — произнес Фил, оставшись в каюте наедине с монахом, — здрасьте… Что хорошего скажешь, парень? Как поживает папа римский, не знаешь? Мы тут за него очень беспокоимся. Как он там, в Риме? Не тоскует?
— Думаю, у него есть много причин для печали.
— А у тебя?
— Тоже.
— Жить хочешь? — внезапно спросил Фил.
— Конечно, — спокойно ответил монах.
— Понял уже, что ждет тебя в нашем городе?
— Да.
— Мне приятно, что ты не валишься на колени и не лижешь мои сапоги, — сказал Фил. — Присаживайся.
— Благодарю. Вы очень любезны.
Монах сел на табурет, привинченный к полу. До того, как пинасе оказался в руках пиратов, он принадлежал какому-то богатому испанскому купцу. Его просторная капитанская каюта была обставлена изящной мебелью. Погибший предшественник Жаклона хоть и был коренным фрис-чедцем, смотрел на это сквозь пальцы. Жаклон же, не терпевший роскоши, первым делом повыбрасывал из каюты всю прежнюю мебель, заменив ее на матросскую койку, два табурета и дощатый стол. Свою одежду он вешал на им же вколоченные в стенку ржавые гвозди с огромными круглыми шляпками.
Монах, подумал Фил, от своей веры, ясное дело, не откажется, не тот фрукт, видно по глазам. Но держит себя с достоинством, да, с достоинством… С таким человеком даже просто так приятно потолковать, прежде -чем взбешенный Жаклон расправится с ним. Надо же хоть когда-нибудь попять, что это за люди такие — святоши, и что их заставляет надевать рясу. Вот этот, к примеру. Мог бы стать заправским моряком…
Адмиралу перехотелось расспрашивать пленника про мертвый хольк, про исчезнувшую с холька команду, про историю с флагом. Все это, скорее всего, жаклоновские враки. Фил был в этом уверен почти наверняка.
— Монах, — сказал Фил, — когда мы закончим этот разговор, тебя убьют. Как я понимаю, ты не собираешься молить меня о пощаде?
— Нет.
— Значит, я в тебе не ошибся, — Фил был доволен своим умением с ходу разгадывать, кто есть кто.
— Другие — молят? — спросил монах.
— Еще как! Таких проще укокошить сразу, чем наблюдать, как они позорят себя. Мы берем в плен только тех, кто потверже, поупрямее. Из них потом получаются пираты что надо, — адмирал прицокнул языком. — Я забыл представиться. Меня зовут Фил. Я адмирал этого острова.
— Рад познакомиться. Если вы…
— Чему радуешься-то? — перебил его Фил.
— Знакомству.
— А-а, — Фил недоуменно хмыкнул. — Ну, продолжай…
— Если вы позволите, пусть мое имя останется при мне. Можете называть меня просто монахом. Но, однако, если вы настаиваете, я могу и…
— Нет, не настаиваю. Это твое дело. Когда-то, много лет назад, в нашем городе, жил один человек, его звали Чед. Но своего настоящего имени он так и не назвал. Здесь это никого не удивляет… Ты, монах, я вижу, смышленый человек. Растолкуй мне, будь добр, что там у вас творится, в вашей Европе. До нас, через пленных, доходят разные слухи.
— О чем?
— Так, насчет ваших тамошних предводителей… В Ватикане, говорят, сущий бордель. Святоши своих же травят ядом, это правда? Одному папе римскому подсунули пилюлю с ядом, другому, третьему… Это правда? — повторил Фил.
— Ходят слухи, — подтвердил монах, на его лице появилась горькая улыбка.
— Что они там не поделили? Власть? Деньги?
— Несчастные люди. Я им сочувствую.
— Кому? Тем, кто был отравлен?
— Да. И тем, кто отравил их, тоже.
— Какой ты, однако, добряк, — Фил усмехнулся. — Но ты же подчиняешься этим, из Ватикана. Боишься их?
— Не боюсь. Но я их люблю и сочувствую им.
— Да? Любопытно, — Фил оживился, — Не понимаю, как это можно любить и тех, и этих? Всех, значит, уважаешь?
— Любить друг друга должны все. А уважать — это когда есть за что, это надо заслужить.
— Может, и так, — задумчиво произнес Фил. — Но — любовь! Я не говорю про любовь между мужчинами и женщинами. Я — про любовь вообще, между всеми людьми. Ты же про нее говорил?
— Именно про нее… Любовь дана каждому, от рождения и до смерти. Любовь к ближнему. Она всегда есть в человеческой душе. Но не все пользуются этим дарованным им счастьем.
— Кто же его даровал?
— Господь.
— Ну, начались сказки, — Фил сердито засопел. — Господь… Мы его называем небесным дураком, да будет тебе это известно! Дураком, которого никогда не было и нет.
— Я соболезную вашему горю.
— Горю?
— Да. Я так думаю. Но Господь не в обиде на вас.
— Тоже, как и ты, сочувствует нам?
— Да, конечно.
— Значит, мы, по-твоему, тоже несчастные?
— Увы!
— А ты — счастливый?
— Я об этом не думал.
— А кто вообще в этом мире счастливый, по-твоему?
— Тот, кто любит.
— Кого любит? — заорал Фил, не вытерпев. — Ближнего — так ты сказал? А кто он, этот ближний? Если это отец, то я, значит, счастливый человек! Я люблю отца! И значит, все люди счастливы, если брать по-твоему! Потому «что у каждого есть отец, или мать и отец, или… кто там еще… бабушка, скажем, или сын, дочь, жена, друг! Но почему же я так мало встречал в океане счастливых людей? Почему? Ты мне объясни, кто он, этот твой ближний?
— Каждый человек, — ответил монах.
— Туманишь!
Фил уже сам не рад был, что затеял этот разговор. Монах, который поначалу, чисто по-людски, так понравился Филу своим умением держаться, теперь уже смущал его своей непреклонной уверенностью. Теперь Филу, наоборот, уже не терпелось поскорее поставить его на колени! Но не силой, а только правдивыми словами, точными, как выстрелы, бьющие наповал.
— Любовь к ближнему! — зло произнес Фил. — Вот она, стало быть, какая необъятная!.. Но где же она, эта любовь, у испанцев, которые истово веруют в твоего, монах, Господа, но заодно перестреляли и перевешали уже почти всех карибских индейцев? Из какого кармана должны достать испанцы эту твою всеобщую любовь, чтобы не дуреть от золота?
— Из того же кармана, что и вы, Фил!
— В моем кармане — только гребень, которым я расчесываю волосы. А в потайном кармане куртки — стилет, про который я никогда не забываю. И больше в моих карманах ничего нет. Но я люблю своего отца, который меня воспитал, и люблю всех людей, которые живут в этом городе, на этом острове. Эту любовь мне не надо ниоткуда доставать. А все прочие люди мне без разницы!.. К слову, монах: что это твой Господь до сих пор не торопится наказывать нас за наши… как это по-вашему… грехи? Мы же убиваем, разбойничаем. Но — живем и не тужим.
— Но Господь никого не наказывает.
— Хм… Какой у тебя голос спокойный… Но ты объясни мне, зачем же он нужен, этот Господь, если он все терпит и ни мычит ни телится!
— Чтобы любить нас и печалиться о нас.
— И все?
— Но разве этого мало?
— А инквизиторов он тоже любит и тоже печалится о них?
— Да.
— Но они же действуют от его имени!..
— В этом их огромный грех перед Господом. Когда-нибудь им придется за это ответить.
— Чем? Смертью?
— Умирает тело, душа остается, ей и нести за все ответ.
— Где? На небе, конечно же, да?
Фил ткнул пальцем вверх, усмехнулся. Вспомнил, кок часто кричали пленники, перед тем, как пираты их убивали: «Вы за все ответите на небесах!» Сколько раз он слышал эти слова…
— Это как Господу будет угодно, — ответил монах. — Он один знает — где.
— Если твой Господь так добр к людям, как ты говоришь, почему же он позволяет людям делать оружие и стрелять друг в друга?
— Это люди сами придумали. Господь их этому не учил.
— Что, и святош-инквизиторов люди сами придумали? На свою же голову?
— Да. Те, кого вы, адмирал, называете святошами, это обыкновенные люди. И, как все люди, они бывают разными: одни — благородны, другие — подлецы, третьи — равнодушно трусливы…
— Получается, что сами же люди во всем и виноваты?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11