А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z


 

Анна Данилова
Солнце в ночном небе

* * *

Меликсер вела машину медленно, едва дыша, и иногда ей казалось, что машина – живое существо и все понимает, а потому тоже едва дышит и плавно скользит по гладкой дороге, всматриваясь в темноту ночного города своими тусклыми, с приглушенным светом фарами. Проезжая мимо фонарей, машина освещалась изнутри голубовато-мертвенным светом, и тогда серебряные кольца Меликсер (на правой руке их было все пять, узкое с черным орнаментом было надето даже на большой палец) поблескивали, оживали... Она старалась не думать о том, что везет, о том, что находится в багажнике ее старенького «Опеля», о том голубом одеяле в красных влажных пятнах, в которое было завернуто то, от чего она должна была избавиться. Сама. Без свидетелей. Меликсер плавно повернула руль, и машина покатилась в сторону парка...

1

Штраубинг, 1991 г.
Фрау Ульрика Хассельман зашла в кладовку, достала с полки корзину и вернулась с ней в спальню. Собрала с кровати и пола окровавленную одежду, тряпки, полотенца и аккуратно сложила в корзину. Делала она все это как во сне, но верными, отточенными движениями, словно занималась этим всю свою жизнь. С полной корзиной она вышла из дома в садик, поставила кладь на дорожку и направилась к воротам гаража. Там нашла канистру с бензином. В фартуке, расшитом петухами, лежал коробок спичек. Корзину и канистру она принесла на небольшую полянку между яблоней и кустами малины. Вывалила на траву содержимое корзины, полила его бензином и подожгла. Все сгорело быстро, ярко, словно торопясь исчезнуть и превратиться в пепел. После этого Ульрика отнесла корзину в кладовку, канистру – в гараж. И снова вернулась в сад. Прошла несколько метров до каменной изгороди, поросшей зеленым мхом, взяла в руки приготовленный, заранее вычищенный деревянный крест с медной табличкой «KLAUDIYA», еще раз машинально протерла фартуком надпись и отложила его в сторону. Потом принесла лопату и принялась рыть землю...
Через час, вымотанная, вся в поту, она не выдержала, зашла в дом, умылась и, посидев в кресле несколько минут, взяла в руки телефон.
– Люлита... – Она сделала глубокий вдох и шумно выдохнула. Пот проступил на лбу, Ульрика промокнула его фартуком. – Люлита, дорогая... Ты можешь, конечно, не приходить. Но... я... я испекла твой любимый яблочный штрудель.
– Ты сама делала тесто? – строгим голосом спросила соседка, самый близкий Ульрике человек на свете. Люлита любила штрудель, приготовленный не из магазинного слоеного теста, а из теста, сделанного руками самой Ульрики, на сливочном масле.
– Да... – усмехнулась про себя Ульрика. – Все, как ты любишь.
– Корицы не пожалела?
– Нет.
– И орехов много положила?
– И орехов... много...
– Через пять минут буду. Лимон принести?
– Как хочешь.
– Ладно, я вижу, ты хочешь кофе. Так я иду?
– Иди... – Ульрика с трудом сдержала слезы.
...Чтобы объяснить Люлите, что произошло, понадобилось всего десять минут. После этого обе женщины в молчании уставились на распростертый на полу труп.
– Ты можешь прямо сейчас уйти и забыть все это, как страшный сон... – прошептала, глотая слезы, фрау Ульрика. – Я даже протру дверные ручки, словно тебя и не было. Наверное, дорогая моя подружка, я не должна была звать тебя. Да и штруделя у меня нет...
– Я так тебе скажу, Ульрика. Если бы у меня такое случилось, я тоже позвонила бы тебе... И больше – никому. Пойдем. Давай лопату, вдвоем мы с тобой быстро все проделаем. Главное – запри ворота и дверь. Чтобы ни в дом, ни тем более в сад никто не смог войти.
Они копали дотемна. Время от времени делали передышку. Стояли, тяжело дыша, глядя на дно будущей могилы, и каждая из женщин думала о чем-то своем...
Потом, уже когда совсем стемнело, вынесли из дома тело, завернутое в одеяло, положили в яму, присыпали землей. Сверху воткнули крест. Вернулись в дом. Помылись, привели себя в порядок. Ульрика быстро накрыла на стол, поставила чашки, блюдо с ореховым рулетом.
– Магазинный, – сразу предупредила она подругу. – Но свежий. Предлагаю сделать вид, словно ничего не произошло. Иначе просто невозможно жить. Давай попробуем представить себе, что ты только что пришла ко мне на чашку кофе. Как обычно.
– Представила. Но тогда мне придется поворчать насчет того, что рулет магазинный. Ульрика, согласись, что магазинный рулет все равно не такой, как если бы его сделала ты...
Ульрика была ей благодарна за все: за то, что Люлита в такой момент рядом с ней и даже пытается шутить.
– Ты поедешь в Мюнхен?
– Да. Завтра же. Я все решила. Я должна сделать все, о чем рассказала тебе. Понимаешь, с этого времени меня не покидает чувство, что за мной следят. И так будет все пятнадцать лет. Если, конечно, все то, что я узнала, окажется правдой.
– Как же тебе сейчас тяжело...
– Тяжело. Но я ни о чем не жалею. Я просто не могла поступить иначе, понимаешь?
– Понимаю.
– А ты, ты, Люлита, как бы поступила?
– Так же. Думаю, что у тебя и выбора-то не было... Главное, чтобы Юрген ничего никогда не узнал. Не думаю, что он сможет понять тебя.
– Он никогда и ничего не узнает. Во всяком случае, я постараюсь сделать для этого все возможное... Люлита! Ты пьешь кофе без молока! Это так на тебя не похоже!
– Да... не знаю, как это получилось. По рассеянности.
– Ты волнуешься, подружка моя. Но ничего. Надо просто взять себя в руки...
Ульрика взяла в руки молочник и плеснула молоко в кофе Люлиты.
– Хочешь, я отрежу тебе еще кусок рулета?
Вместо ответа Люлита протянула к ней руки – Ульрика крепко сжала их. Она знала, она была уверена, что подруга придет ей на помощь.

2

Так приятно было пройтись по новому паркету, заглянуть в чистенькую, еще пахнущую краской кухню, включить новую кофеварку и потом надолго встать под спасительный освежающий утренний душ...
Валя Туманова вышла из ванной комнаты, завернувшись в полотенце. В квартире было тихо. «Все ушли на фронт». Это означало, что родители – на работе и она предоставлена сама себе. Хотя, конечно, в детской спит маленькая Гера. Ее родная трехмесячная сестра, совсем еще малютка. И если так тихо, значит, няня тоже спит... И Валентина может делать все, что угодно, – читать, смотреть телевизор, уйти с головой в Интернет. Летом она провалила вступительные экзамены в университет на филфак и теперь усиленно готовилась к новым, в следующем году. Еще осенью немного поработала в «Макдоналдсе», но ее семья почему-то решила, что это пустая трата времени, деньги на карманные расходы ей все равно будут выдавать, так что лучше не торчать все время за прилавком, принимая заказы на американские бутерброды, а использовать его на благо учебы. Валя же эти месяцы воспринимала по-своему – как упоительные, тянущиеся долгие месяцы каникулы. Времени было так много, что она успела перечитать огромное количество книг, даже вошла во вкус и почитала древнерусские сочинения, не считая классики и зарубежной литературы. Она составила себе план и осваивала один пласт литературы за другим, стараясь воспринимать тексты в соответствии с той эпохой, в которой они были написаны, – чтобы окончательно не запутаться, не закопаться. Оказалось, что учиться иногда бывает приятно и занимательно. Особенно если ты дома, где тебя все любят и не могут на тебя надышаться. Когда она занимается в своей комнате, родители вообще ходят, что называется, на цыпочках.
Но так благостно и спокойно в их доме стало не так давно. Это сейчас они живут одной семьей: родители – мама Маша, папа Сережа – и Валя с Герой. Раньше, когда Геры не было (кажется, в другой жизни), с ними в этой же квартире жила родная сестра мамы – Сима. Серафима. Все, что было у нее в жизни, она потеряла по легкомыслию, доверчивости, слабости характера и по дурости, как считал отец Валентины. Прежде у Симы, младшей сестры мамы, была своя квартира, семья, маленький ребенок. Но мужа посадили за разбой, и он умер в тюрьме. А ребенок, крохотный сынок, которого Сима даже не успела назвать, умер во сне – Сима сама раздавила его своим телом... Хотя мама считает, что малыш умер от передозировки снотворного, которым Сима пичкала его, когда к ней приходили мужики. И это удивительно, что ее не посадили и смерть ребенка восприняли как несчастный случай. Потом Сима заложила квартиру, хотела заняться торговлей, но дело не пошло, деньги ушли неизвестно куда, квартира была потеряна, и Сима с набором вредных привычек (включая начавшуюся алкогольную зависимость и склонность к разгульному образу жизни), с неизменной сигаретой в зубах позвонила в дверь их чистой и тихой, мирной квартиры.
Валя вспоминала пору их жизни с Симой (а они прожили все вместе больше трех лет) с содроганием и таким чувством, что в их квартире поселился сам дьявол. Все отрицательное, что только можно было себе вообразить в отношении молодой женщины, – все находило место в жизни непутевой Симы. Она была старше Вали всего на пять лет и выглядела на удивление свежей и красивой даже после недельных попоек в каких-то компаниях, после бурных романов, заканчивавшихся одинаково пошло и трагично (мутная депрессия, месяц в клинике плюс аборт). Ничто не брало Симу. Сколько бы она ни принимала на грудь (выражение папы), сколько бы ни смолила (выражение мамы), ее лицо было всегда гладким, румяным, глаза блестели, а зубы поражали своей неестественной белизной. «Ты дура, Симка, тебе бог отпустил такую красотищу, а ты тратишь ее на своих мужиков... Смолишь, как сапожник, пьешь, как лошадь, и все тебе нипочем...» Сима даже и не слушала сестру, отмахивалась: мол, отстань, и без тебя тошно. Понятное дело, что Сима нигде не работала. Считала, что муж сестры достаточно зарабатывает, чтобы содержать и ее. Постоянно клянчила деньги то у Маши, то у Сергея. Не стеснялась выпрашивать на такси или сигареты даже у Вали. Никто не знал, где она пропадала, и в семье наступала тишь и благодать, когда Симы подолгу не бывало. Общее нервное напряжение, связанное с пребыванием в квартире такой шумной, скандальной и раздражавшей всех личности, уступало место семейной идиллии. Валя с родителями, как ей тогда казалось, любили в такие минуты друг друга особенно сильно и нежно и старались во всем потакать друг другу, баловать. Валя с особым рвением помогала маме убирать квартиру, готовить и даже гладила белье. Отец приносил что-нибудь вкусное, дарил «своим женщинам» (как он любил шутить) подарки. И они все, не сговариваясь, делали вид, что никакой Симы нет и в помине. Что она им всем приснилась, как кошмарный сон.
Валя до сих пор удивлялась, как это им удалось просуществовать всем вместе целых три года, если учитывать, что Сима всегда вела себя вызывающе и отец мог бы уже давно разругаться в пух и прах с мамой: мол, это твоя сестра, вот сама с ней и разбирайся. Но папа любит маму – это закон, который в их семье никогда не нарушался. И что бы в семье ни происходило, мама всегда была права. Так считал отец. Так и считает до сих пор.
Сима спала до обеда, курила в постели, надолго занимала ванную комнату, а когда выходила оттуда, все полы были неизменно залиты водой, на стиральной машине валялись мокрые полотенца (никто не понимал, почему Сима не развешивает их на горячей сушилке), а грязное белье лежало ворохом возле корзины для белья. Ела Сима отдельно от семьи, то есть ела, конечно же, все приготовленное мамой, но предпочитала это делать в одиночестве, у себя в комнате, перед телевизором. И куски брала всегда самые хорошие, а если не доедала, то оставляла поднос с объедками и грязной посудой в кухне: мол, вот вам, помойте... Спокойно вваливалась в спальню к родителям, отпуская грязные шуточки. Носила вещи сестры и племянницы, благо все было ей впору, по размеру. Таскала из маминой спальни косметику и духи, прокладки, новые колготки, носовые платки, драгоценности... Валя удивлялась терпеливости мамы и иногда чувствовала, глядя на нее, с каким трудом ей удается сдерживаться, чтобы не надавать сестре оплеух... Сима могла спокойно расхаживать по дому в пижаме или вообще в неглиже. Накрасит губы яркой помадой, устроится в гостиной с бутылкой пива на диване, задерет ноги и сидит в присутствии отца, словно так и надо. А то еще и подмигивать ему начнет, пьяно приставать, мол, смотри, какая я, выгляжу, как твоя дочь. И Валя была вынуждена согласиться, что они действительно были с ней чем-то похожи. Неуловимо. Фигурой, мастью (как говорила мама), большими карими глазами, волосами цвета августовской соломы (это тоже говорила мама). В ней оставалось так много подросткового, девичьего...
Когда Сима освоила Интернет, ее жизнь круто изменилась. Она стала искать себе мужа. Ее просто невозможно было оторвать от компьютера. Она жила в нем, в своем виртуально-сексуальном мирке, налаживая прозрачные эротические контакты с невидимыми мужиками, не гнушаясь («хохмы ради» – выражение Симы) даже красивыми и холеными геями. «Нет, вы посмотрите только, сколько мужского народа пропадает! И все как на подбор! Красавцы! И с такими плечами, таким телом... занимаются черт знает чем. Они просто нарасхват. Смотри, какой бычара!»
Валя, не в силах слушать подобные пошлости, уходила из своей комнаты, где стоял компьютер, в гостиную, садилась перед телевизором и смотрела все подряд, не понимая, как это вообще могло случиться, что в их доме поселилось и так свободно и нагло себя ведет это исчадие ада. Потом, правда, отец купил Вале новый компьютер, а ее старый определил Симе – пусть развлекается. Но Сима как-то быстро охладела к своим виртуальным связям, ей захотелось полнокровной, настоящей личной жизни, и она пустилась во все тяжкие (выражение папы). Свидания за свиданиями... Больницы, клиники, деньги на аборты, транквилизаторы (ее почему-то все бросали). «Главное, – говорил папа маме, – чтобы она не села на иглу». Этого в семье боялись больше всего. Но бог миловал. Сима, неисправимая жизнелюбка, предпочитала наркотикам хорошую дорогую водку с закуской, вот только сигареты курила крепкие, дешевые и дым выпускала через ноздри.
И вдруг она исчезла надолго. Вернее, исчезла так же, как и раньше с ней бывало, да только она прихватила дорогую шубку мамы, сережки с брильянтами, пятьсот евро (которые мама приготовила на покупку постельного белья) и дорожную мамину сумку, стоившую, как чугунный мост.
– Она куда-то поехала. Думаю, отдыхать, – предположила мама.
– Значит, в Турцию. Куда же еще?
– Ты плохо знаешь мою сестру. Наверняка она купила горящий тур в какой-нибудь Таиланд или Марокко. И поехала явно не одна. Пятьсот евро – не такие уж и большие деньги для такой поездки.
– А может, в Крым? – предположил отец.
Потом оказалось, что пропала папка, в которой Валя хранила свои документы и небольшие сбережения, что-то около трехсот долларов.
– Она свистнула мою папку... – Валя была близка к истерике. – Значит, так, выбирайте, родители: или она – или я! Я понимаю, мама, она – твоя сестра, но ты не должна пасти ее и содержать всю свою жизнь. Она отравила все наше существование!
Валя кричала что-то еще, размахивала руками, а потом с ней сделалась истерика. Она говорила, что квартира стала грязная, потому что всех вещей касались руки Симы. И что Сима тоже грязная и липкая... В тот же день, успокаивая дочь и гладя ее по голове, папа сказал: он не потерпит, чтобы с ребенком творилось такое, «девочка права», и Сима должна уйти. Успокоил дочь и сказал, что получить новый паспорт – пара пустяков, это не трагедия. Он заменил замки, и Сима, вернувшаяся из жарких африканских стран, не могла бы войти в квартиру. Валя, всякий раз представляя ее себе стоящей перед дверью со связкой ключей в руке и не понимающей, почему ее не пускают, испытывала приятное чувство мести.
Но прошла неделя, а Сима так и не вернулась.
– Она вышла замуж, – предположила мама. Она сидела на диване и вязала Вале свитер. Клубок розовой пряжи упал и покатился по ковру. Валя отлично помнила эту картинку.
– Она вышла замуж за африканца и решила остаться там жить, – усмехнулся отец.
Наступил Новый год, и без Симы он прошел восхитительно: это был настоящий праздник в лесу, на даче, с гостями (которых прежде приглашать было запрещено, дабы не опозориться перед ними за Симу, способную на любые выходки), жареным гусем, тортом и фейерверком на улице, среди огромных заснеженных елей и звезд... И Валя знала, что и мама, и отец в душе радуются тому, что с ними нет Симы. Если бы она была, то напилась бы, плясала бы голышом, наверное, на столе, приставала бы к гостям, сломала бы трехэтажный, в марципановых шариках, торт, свалила бы елку с горящими огнями во дворе.
1 2 3