Часы оказались солидные, юбилейного типа, с крупным циферблатом и большой пятиконечной звездой на нем.
– Вот так. Этот символ здесь уместнее, не так ли? Советская власть, правда, ушла, но звезды остались.
Ну и хорошо, что остались. Должно же что-то всегда оставаться, – старичок улыбнулся.
«Занятный старец, с обаянием», – отметил про себя Яша и тоже улыбнулся в ответ. Загорелая тонкая длань старика снова потянулась к книге, но Яше не хотелось писать дневник или спать, хотелось еще продолжать беседу с попутчиком.
– А что вы делали в Индии, если не секрет? Да еще круглый год. Отдыхали?
– Видите ли, я собирался просто путешествовать в компании друзей. Но по ходу подвернулось неожиданное дело. Пришлось поработать. Это задержало меня там.
– Вы врач? – почему-то спросил Яхонтов и чуть было не добавил «без границ».
– Нет, я пенсионер. Но раньше работал в московском уголовном розыске следователем по особо тяжким преступлениям. В Индии, в том месте, где я находился, произошло убийство. Ситуация сложилась так, что люди, оказавшие мне гостеприимство, не могли обратиться в полицию. Меня попросили выяснить, кто и зачем убил того человека.
– Вам удалось выяснить?
– Да. Все прояснилось.
Они помолчали. Старику, видимо, хотелось читать, но он из вежливости не открывал книгу.
Яхонтов же уже боялся этой книги: он не отказался бы узнать подробнее обо всем, история вырисовывалась красивая, экзотичная… Он уже представлял, как рассказывает о попутчике ребятам.
– Яша, – представился он.
– Сергей Сергеич.
Произошло рукопожатие.
– А где все это случилось? – спросил Яша.
– Вы слышали про Ауровиль?
– Конечно. Город солнца.
– Там и случилось. Убитый был своего рода гуру, духовный наставник. А список подозреваемых ограничивался узким кругом его учеников. Там не любят вмешивать полицию в дела этих закрытых духовных школ.
– Это прямо приключенческий роман.
– Скорее рассказ. Мне, впрочем, рассказы Чехова больше по душе.
И старик открыл книгу. Видимо, это был сборник рассказов Чехова.
Маша, Катя, Юля, Яша и Коля Поленов прибыли на Казантип, в приморское село Поповка.
По дороге от Симферополя покупали на шоссе пирожки, ели их, смеялись. Потом долго искали жилье, поселок весь уже был полон молодежью, приехавшей на рейв, наконец нашли свободную комнату с четырьмя тесно стоящими железными кроватями, поселились там, но их было пятеро, и хозяева поставили еще одну кровать в саду, прямо под низкими фруктовыми деревьями. Спать на этой кровати изъявила желание Юля Волховцева – это и впрямь было лучшее место, ночью сквозь сплетенные ветви сияли звезды, луна бликами отражалась в листве, но спали в основном днем, урывками, а все ночи проводили на танцполе.
Собственно танцполов было несколько. Для них выгородили большой кусок пляжа, над этой территорией развевались оранжевые флаги «республики Казантип» – счастливой искусственной маленькой страны, посвященной танцам, музыке и любви.
Потекли друг за другом безумные казантипские ночи, и чем их было больше, тем экзотичнее скакали танцующие, тем глубже было небо над рейвом. В поселке находилась полузаброшенная военная база – вход на ее территорию, закрытый для посторонних, был выстроен почему-то в виде уменьшенной Спасской башни Кремля. В одну из ночей Яша Яхонтов обнаружил себя стоящим на коленях перед этой башней: ему казалось, что эта башня и впрямь единственное строение на земном шаре, и она спасает всех, он молился ее курантам и звезде, а из-под башни взмывали в космос пестрые ракеты… То была ночь, когда общий экстаз достиг пика: диджеи гнулись над пультами, и ветер трепал волосы на их раскаленных головах, девушки вращали горящими копьями, весь танцпол мотало, носило и подбрасывало единым вихрем, как лес в грозу…
В ту ночь Юля Волховцева исчезла. Не сразу ее хватились – видели, что пустеет ее кровать в саду, пустовала она и ночью, вся в лунных пятнах, и днем – в солнечных, но на Казантипе, как и на всех больших рейвах, люди часто терялись, их уносило то одними вихрями, то другими, но в конце концов все появлялись, находились, ведь здесь не было высоких гор, с которых можно было сорваться, находясь в измененном состоянии сознания, да и в море вроде бы трудно было утонуть, так как в этих местах далеко тянулось мелководье.
К тому же про Юлю знали, что она трезвенница и плавает превосходно, и друзья не волновались. Но через пару дней и ночей заволновались, звонили ей на мобильный, но телефон не отвечал. В комнате, где жили ее друзья, остался ее рюкзачок, остался паспорт… На кровати ее лежал забытый Юлей CD-плейер: в наушниках еще продолжали звучать песни группы «Тату». Август закончился, все разъезжались, а Юля не нашлась. Звонили в Москву общим знакомым – никто о ней ничего не слышал с тех пор, как уехала она на Казантип. Заволновались наконец не на шутку, позвонили ее родителям… Вскоре Юля была объявлена в розыск.
Милиция из Евпатории, сыщики, прибывшие из Москвы, – все они топтались на опустевшем пляже, опрашивали свидетелей – никто ничего не знал. Тут Яша Яхонтов вспомнил о старичке, с которым познакомился в поезде. У него оказалась визитная карточка старика, которую тот зачем-то вручил ему при расставании. На карточке было написано: «Сергей Сергеевич Курский».
И больше ничего: ни телефона, ни адреса. Но имя это, к удивлению Яши, оказалось знакомо ментам из Евпатории, они слышали о таком человеке, слышали о нем и менты из Москвы. Вскоре удалось узнать, где тот живет, и Яхонтов решился поехать к нему за советом – что-то в этом старичке было особенное, легендарное и в то же время спрятанное. Яхонт был чутким парнем, Юлю он обожал, и сердце его кричало и шептало: к старичку, к старичку за помощью.
Так и случилось, что в один из первых дней сентября он вошел в маленький сад недалеко от Алупки. Курский сидел в саду и смотрел на море.
Яшу он, кажется, узнал не сразу. Но затем вежливо протянул ему руку, сказав:
– А, молодой человек из поезда. Узнаю. Яков, если не изменяет память.
Яша кивнул и сел на деревянную скамейку.
– Наша подруга исчезла. Вы видели ее мельком – она ехала тогда в соседнем купе. Юля Волховцева.
– Припоминаю. Когда же?
– Дней десять тому назад. На Казантипе, – Яша рассказал то немногое, что можно было об этом деле поведать.
– Дней десять – это немного, – сказал Курский.
– Я вас понимаю: вы волнуетесь. Но, возможно, романтическая история – внезапная люПЕНТАГОН бовь, и она бежала с возлюбленным от всех и вся.
Такое, согласитесь, часто случается в этом возрасте.
– Она не взяла с собой паспорт, рюкзак. Оставила даже CD-плейер…
– Вполне укладывается в романтическую картину: паспорт и рюкзак показались ей ненужными.
– Может быть. Ее объявили в розыск. Мне надо возвращаться в Москву, но я прошу вас – разыщите ее. Вы это можете сделать.
Курский помолчал.
– Хотите минеральной воды? – спросил он наконец. – «Миргородская», королева минеральных вод. Действительно, вода неплохая. Если ваша подруга не отыщется в ближайшее время, я попробую что-нибудь разузнать об этом деле. Но вы, покамест, не волнуйтесь. Она жива, и жизни ее ничего особенного не угрожает – так мне подсказывает профессиональная интуиция. Оставьте мне номер вашего мобильного – я пришлю SMS как только узнаю что-либо.
Курский проводил гостя.
Я.Я. вернулся в Москву, стал ходить в институт, встречаться с друзьями, выпивать, ездить за город за грибами – благо время наступило грибное.
Сознание его странно отреагировало на исчезновение девушки – Юля не была его любовницей, не была и близким другом, в общем-то, он ее совсем не знал, хотя видел нередко и всегда цепенел от ее красоты. Он ждал от себя, что его обуяет мучительная тревога или глубокая безутешная подавленность, или лихорадочная жажда поиска, или неожиданное равнодушие. Его не удивило бы, даже если бы он полностью забыл о ее таинственном исчезновени – но ничего этого не случилось.
С тех пор как он услышал от Курского, что Юля, по его мнению, жива и ей ничего не угрожает, он не тревожился, не был подавлен, не стремился к поиску, не испытывал безразличия и не забывал о случившемся. Им овладело мистическое ощущение, что началось нечто, что непосредственно имеет отношение к нему самому, к его будущей судьбе. Странно, но подобные ощущения испытывали и другие участники компании – во всяком случае, те, что ехали вместе в поезде,
– Маша Аркадьева, Катя Сестролицкая, Коля Поленов.
Каждый из них, впрочем, предпринял самостоятельно некоторые действия.
Первой стала действовать Катя. На следующий день после своего возвращения в Москву она вышла из такси в Тушино, среди страшных белых новостроек, похожих на космические зубы. Поднявшись на 12-й этаж одного из этих зубов, она позвонила в аккуратную дверь с нарядным ковриком.
Открыла женщина лет сорока, в красном длинном халате, со светлыми волосами. Женщина имела подчеркнуто среднестатистический вид: могла бы она быть и школьной учительницей, и мелким менеджером в фирме. В квартире все тоже было обыкновенно: свежо, нарядно, уныло, много было каких-то красных орнаментов на скатерти, занавесках, на чашках в кухне.
– Проходи, проходи, Катенька. Ожидаю, – произнесла дама, пропуская гостью. – Ну что у тебя?
Принесла?
Катя достала из сумки несколько модных журналов двухгодичной давности и маленький фотоальбом.
– Вот, Любовь Игнатьевна, фотографии исчезнувшей, – она показала женщине несколько фотографий Юли в журналах, где та снималась в качестве модели, в фотоальбоме, где она мелькала на групповых снимках. Зима, группа подростков на лыжах, сани, чей-то день рождения в клубе, голая Юля на пляже…
«Ей вкусно, вкусно, вкусно…»
Любовь Игнатьевна ушла и вернулась: на ней вместо красного халата теперь было красное платье, на шее – гранатовая пятиконечная звезда, похожая на кремлевскую. Лицо ее окуталось какимто полусном, накрашенные веки с длинными ресницами опустились.
– Ее нет среди убиенных, – наконец произнесла она.
– Но вообще-то она жива? – с тревогой переспросила Катя.
Любовь Игнатьевна посидела молча, с закрытыми глазами, держа руку с растопыренными пальцами над горкой портретов и фотографий.
– Ее нет среди усопших, – был ответ.
– Где она? – спросила Катя.
Любовь Игнатьевна чуть покачнулась, будто ее задело невидимым маятником. Потом тихо прилегла на тахту не открывая глаз.
– Она в большой комнате. В очень большой белой комнате… Она пьет апельсиновый сок и ест.
Вкусно. Ей очень вкусно. Вокруг мужчины и женщины.
Очень много мужчин и женщин.
– Она в ресторане? – спросила Катя.
Лицо женщины-медиума с нарумяненными щеками стало темнеть, словно наливаясь кровью.
– Вкусно! Ей так вкусно! – вдруг крикнула она. – Ей вкусно, вкусно, вкусно…
Катя (она знала, что в таких случаях делать) быстро собрала фотографии со столика и ушла, тихо прикрыв за собой дверь. На столике, где лежали журналы, она оставила 100 долларов.
Действовала и Маша Аркадьева. Она почемуто решила встретиться с родителями Юли и поговорить с ними, хотя раньше никогда их не видела и толком не знала, о чем с ними будет говорить.
Но она была девушка решительная, смелая, догадливая и умела полагаться на свою интуицию.
С трудом раздобыла она телефон Юлиных родителей, позвонила им, представилась как подруга дочери, попросила о встрече. С ней поговорили сдержанно, настороженно, но в конце разговора сказали, чтобы она села в зеленый «лендровер», который будет поджидать ее на углу Тверской и Садового кольца – машина привезет ее на дачу.
Так и случилось.
Она прыгнула в «лендровер», за рулем сидел обычного вида шофер. В пути молчали. Маша (раз уж она взялась играть в детектива) хотела заговорить с шофером, осторожно расспросить о Юле: знает ли он ее, возил ли ее, куда, в какие места…
Но почему-то не заговорила, задумавшись о своем, засмотревшись на проносящиеся машины, деревья, дома… Ее привезли к большой даче. По машине, и по лицу шофера, и по типу дачи было понятно, что родители Юли люди богатые, но не коммерсанты и не банкиры, а скорее высокопоставленные госслужащие.
Последние сомнения отпали, когда Маша увидела Юлиного отца – это был явно человек из ФСБ, внешне похожий на Путина, но с каким-то специальным изъяном, который Путину и не снился. У Путина в лице есть что-то от утенка Дональда и вообще от мультипликационных персонажей, а отец Юли – Георгий Георгиевич (так он представился) – оказался каким-то пугающе реальным и злым, все его моложавое худое лицо сведено было злобой, как судорогой. Видимо, его самого не радовала эта концентрация зла в его спортивном теле, одетом в черную водолазку, черные брюки и черные модные туфли, поэтому он постоянно брал за руку свою жену – молодую красивую женщину, которой, видимо (судя по ее лицу), удалось скопить в себе ровно столько доброты, сколько требовалось для того, чтобы уравновесить зло своего супруга.
«Юлю украли ее родители, – с абсолютной уве ренностью вдруг поняла Маша, рассматривая эту пару. – Но зачем?»
Понимание пришло к ней столь ясное и отчет ливое, что не понятно стало даже, о чем говорить с этими людьми, но она хотела удостовериться: ста ла озабоченно щебетать о следствии, о поисках…
– Хорошо, что вы переживаете за Юлю, – произнес хозяин дачи (на вид совсем молодой человек, чуть ли не юноша), причем казалось, что с каждым словом из его уст выпархивают невидимые мотыльки зла. – Вы – хорошая подруга. И мы вот что хотим сказать вам: Юля жива и жизни ее ничего не угрожает.
Маша потрясенно уставилась на Волховцевых.
Она не ожидала такой откровенности.
– Значит, вам известно, где она? – Маша нервно осмотрелась в ожидании ответа, словно Юля могла выйти откуда-то из-за шторы или из-за шкафа.
Но в комнате не было штор и шкафов. Это была просторная белая комната, простая, с окнами в сад, с импозантными черными креслами, с пустым письменным столом – нечто среднее между гостиной и кабинетом. Над столом на белой стене была четко начертана большая цифра 15.
– Да, известно, но сообщить не могу. Это тайна.
И не моя. Впрочем, ей не плохо. Она, я полагаю, находится сейчас в просторной, светлой комнате, похожей на эту.
– И что она там делает?
– Ну, не знаю. Наверное, что-нибудь приятное.
Например, болтает с друзьями или пьет апельсиновый сок.
– Но ее друзья – это мы, – Маша почувствовала, что сейчас может расплакаться. Она имела в виду себя, Яшу, Катю, Колю, но на перечисление не хватило сил.
– «Мы» – понятие растяжимое, – произнес Георгий Георгиевич, и его лицо стало настолько злым, что даже не верилось, что такое бывает.
Его жена мягко погладила его запястье, озабоченно и влюбленно глядя на радиирующее злом лицо мужа.
– А что означает эта цифра «пятнадцать» у вас на стене? – спросила Маша пытаясь отвлечь себя от слез.
– Видите ли, я человек религиозный, – ответил Волховцев. – Полагаю, что я христианин, но наше православие мне не близко. Скорее, я протестант – если понимаете, о чем я. Протестанты в своих храмах убрали со стен все, оставили только распятие. Они поступили правильно: одно всегда сильнее, чем все. Для них этим одним является крест, распятие. В русском языке в слове «распятие » слышатся две цифры – «единица», «раз», и «пятерка», «пять». Вместе они составляют цифру «пятнадцать» – «рас… пять». Таким образом, данная цифра помечает то место моего жилища, где должно быть распятие – оно там и есть, но в номинальноцифровом эквиваленте.
«Он не фээсбэшник», – вдруг подумала Маша.
– Вас это заинтересовало? – спросил Волховцев, глядя на нее с каким то сожалением, словно он искренне горевал, что не может немедленно перегрызть ей горло.
– Да, очень.
– В соседней комнате есть еще одна вещь на эту тему. Одна картина. Хотите взглянуть?
Маша кивнула.
Они встали и перешли в соседнюю комнату.
Она была также полупуста, просторна, с белоснежными стенами. Собственно, тут ничего не было, кроме черного дивана, нескольких серых подушек, брошенных на пол на серый ковер, и большой картины в раме, висящей на стене.
Картина была написана маслом и изображала распятого на кресте человека, но явно не Христа – это был римлянин в римской тоге, толстый, коротко стриженный, он тяжело висел на кресте всем своим тучным телом, облитым складками тоги, голова этого, видимо, уже мертвого человека бессильно свешивалась на грудь, словно смерть показалась распятому скверным испорченным блюдом, которое ему предложили по ошибке.
– Это редкое, ценное полотно, – сказал Волховцев.
– Картина называется «Распятый Пилат», автор – Николай Ге. Вы, конечно, знаете знаменитые шедевры Ге: «Христос перед Пилатом» и «Голгофа», – выставленные в Третьяковской галерее.
А эта картина мало кому известна, художник при жизни скрывал ее от зрителей. Потом она долго блуждала по частным коллекциям, пока не оказалась у меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
– Вот так. Этот символ здесь уместнее, не так ли? Советская власть, правда, ушла, но звезды остались.
Ну и хорошо, что остались. Должно же что-то всегда оставаться, – старичок улыбнулся.
«Занятный старец, с обаянием», – отметил про себя Яша и тоже улыбнулся в ответ. Загорелая тонкая длань старика снова потянулась к книге, но Яше не хотелось писать дневник или спать, хотелось еще продолжать беседу с попутчиком.
– А что вы делали в Индии, если не секрет? Да еще круглый год. Отдыхали?
– Видите ли, я собирался просто путешествовать в компании друзей. Но по ходу подвернулось неожиданное дело. Пришлось поработать. Это задержало меня там.
– Вы врач? – почему-то спросил Яхонтов и чуть было не добавил «без границ».
– Нет, я пенсионер. Но раньше работал в московском уголовном розыске следователем по особо тяжким преступлениям. В Индии, в том месте, где я находился, произошло убийство. Ситуация сложилась так, что люди, оказавшие мне гостеприимство, не могли обратиться в полицию. Меня попросили выяснить, кто и зачем убил того человека.
– Вам удалось выяснить?
– Да. Все прояснилось.
Они помолчали. Старику, видимо, хотелось читать, но он из вежливости не открывал книгу.
Яхонтов же уже боялся этой книги: он не отказался бы узнать подробнее обо всем, история вырисовывалась красивая, экзотичная… Он уже представлял, как рассказывает о попутчике ребятам.
– Яша, – представился он.
– Сергей Сергеич.
Произошло рукопожатие.
– А где все это случилось? – спросил Яша.
– Вы слышали про Ауровиль?
– Конечно. Город солнца.
– Там и случилось. Убитый был своего рода гуру, духовный наставник. А список подозреваемых ограничивался узким кругом его учеников. Там не любят вмешивать полицию в дела этих закрытых духовных школ.
– Это прямо приключенческий роман.
– Скорее рассказ. Мне, впрочем, рассказы Чехова больше по душе.
И старик открыл книгу. Видимо, это был сборник рассказов Чехова.
Маша, Катя, Юля, Яша и Коля Поленов прибыли на Казантип, в приморское село Поповка.
По дороге от Симферополя покупали на шоссе пирожки, ели их, смеялись. Потом долго искали жилье, поселок весь уже был полон молодежью, приехавшей на рейв, наконец нашли свободную комнату с четырьмя тесно стоящими железными кроватями, поселились там, но их было пятеро, и хозяева поставили еще одну кровать в саду, прямо под низкими фруктовыми деревьями. Спать на этой кровати изъявила желание Юля Волховцева – это и впрямь было лучшее место, ночью сквозь сплетенные ветви сияли звезды, луна бликами отражалась в листве, но спали в основном днем, урывками, а все ночи проводили на танцполе.
Собственно танцполов было несколько. Для них выгородили большой кусок пляжа, над этой территорией развевались оранжевые флаги «республики Казантип» – счастливой искусственной маленькой страны, посвященной танцам, музыке и любви.
Потекли друг за другом безумные казантипские ночи, и чем их было больше, тем экзотичнее скакали танцующие, тем глубже было небо над рейвом. В поселке находилась полузаброшенная военная база – вход на ее территорию, закрытый для посторонних, был выстроен почему-то в виде уменьшенной Спасской башни Кремля. В одну из ночей Яша Яхонтов обнаружил себя стоящим на коленях перед этой башней: ему казалось, что эта башня и впрямь единственное строение на земном шаре, и она спасает всех, он молился ее курантам и звезде, а из-под башни взмывали в космос пестрые ракеты… То была ночь, когда общий экстаз достиг пика: диджеи гнулись над пультами, и ветер трепал волосы на их раскаленных головах, девушки вращали горящими копьями, весь танцпол мотало, носило и подбрасывало единым вихрем, как лес в грозу…
В ту ночь Юля Волховцева исчезла. Не сразу ее хватились – видели, что пустеет ее кровать в саду, пустовала она и ночью, вся в лунных пятнах, и днем – в солнечных, но на Казантипе, как и на всех больших рейвах, люди часто терялись, их уносило то одними вихрями, то другими, но в конце концов все появлялись, находились, ведь здесь не было высоких гор, с которых можно было сорваться, находясь в измененном состоянии сознания, да и в море вроде бы трудно было утонуть, так как в этих местах далеко тянулось мелководье.
К тому же про Юлю знали, что она трезвенница и плавает превосходно, и друзья не волновались. Но через пару дней и ночей заволновались, звонили ей на мобильный, но телефон не отвечал. В комнате, где жили ее друзья, остался ее рюкзачок, остался паспорт… На кровати ее лежал забытый Юлей CD-плейер: в наушниках еще продолжали звучать песни группы «Тату». Август закончился, все разъезжались, а Юля не нашлась. Звонили в Москву общим знакомым – никто о ней ничего не слышал с тех пор, как уехала она на Казантип. Заволновались наконец не на шутку, позвонили ее родителям… Вскоре Юля была объявлена в розыск.
Милиция из Евпатории, сыщики, прибывшие из Москвы, – все они топтались на опустевшем пляже, опрашивали свидетелей – никто ничего не знал. Тут Яша Яхонтов вспомнил о старичке, с которым познакомился в поезде. У него оказалась визитная карточка старика, которую тот зачем-то вручил ему при расставании. На карточке было написано: «Сергей Сергеевич Курский».
И больше ничего: ни телефона, ни адреса. Но имя это, к удивлению Яши, оказалось знакомо ментам из Евпатории, они слышали о таком человеке, слышали о нем и менты из Москвы. Вскоре удалось узнать, где тот живет, и Яхонтов решился поехать к нему за советом – что-то в этом старичке было особенное, легендарное и в то же время спрятанное. Яхонт был чутким парнем, Юлю он обожал, и сердце его кричало и шептало: к старичку, к старичку за помощью.
Так и случилось, что в один из первых дней сентября он вошел в маленький сад недалеко от Алупки. Курский сидел в саду и смотрел на море.
Яшу он, кажется, узнал не сразу. Но затем вежливо протянул ему руку, сказав:
– А, молодой человек из поезда. Узнаю. Яков, если не изменяет память.
Яша кивнул и сел на деревянную скамейку.
– Наша подруга исчезла. Вы видели ее мельком – она ехала тогда в соседнем купе. Юля Волховцева.
– Припоминаю. Когда же?
– Дней десять тому назад. На Казантипе, – Яша рассказал то немногое, что можно было об этом деле поведать.
– Дней десять – это немного, – сказал Курский.
– Я вас понимаю: вы волнуетесь. Но, возможно, романтическая история – внезапная люПЕНТАГОН бовь, и она бежала с возлюбленным от всех и вся.
Такое, согласитесь, часто случается в этом возрасте.
– Она не взяла с собой паспорт, рюкзак. Оставила даже CD-плейер…
– Вполне укладывается в романтическую картину: паспорт и рюкзак показались ей ненужными.
– Может быть. Ее объявили в розыск. Мне надо возвращаться в Москву, но я прошу вас – разыщите ее. Вы это можете сделать.
Курский помолчал.
– Хотите минеральной воды? – спросил он наконец. – «Миргородская», королева минеральных вод. Действительно, вода неплохая. Если ваша подруга не отыщется в ближайшее время, я попробую что-нибудь разузнать об этом деле. Но вы, покамест, не волнуйтесь. Она жива, и жизни ее ничего особенного не угрожает – так мне подсказывает профессиональная интуиция. Оставьте мне номер вашего мобильного – я пришлю SMS как только узнаю что-либо.
Курский проводил гостя.
Я.Я. вернулся в Москву, стал ходить в институт, встречаться с друзьями, выпивать, ездить за город за грибами – благо время наступило грибное.
Сознание его странно отреагировало на исчезновение девушки – Юля не была его любовницей, не была и близким другом, в общем-то, он ее совсем не знал, хотя видел нередко и всегда цепенел от ее красоты. Он ждал от себя, что его обуяет мучительная тревога или глубокая безутешная подавленность, или лихорадочная жажда поиска, или неожиданное равнодушие. Его не удивило бы, даже если бы он полностью забыл о ее таинственном исчезновени – но ничего этого не случилось.
С тех пор как он услышал от Курского, что Юля, по его мнению, жива и ей ничего не угрожает, он не тревожился, не был подавлен, не стремился к поиску, не испытывал безразличия и не забывал о случившемся. Им овладело мистическое ощущение, что началось нечто, что непосредственно имеет отношение к нему самому, к его будущей судьбе. Странно, но подобные ощущения испытывали и другие участники компании – во всяком случае, те, что ехали вместе в поезде,
– Маша Аркадьева, Катя Сестролицкая, Коля Поленов.
Каждый из них, впрочем, предпринял самостоятельно некоторые действия.
Первой стала действовать Катя. На следующий день после своего возвращения в Москву она вышла из такси в Тушино, среди страшных белых новостроек, похожих на космические зубы. Поднявшись на 12-й этаж одного из этих зубов, она позвонила в аккуратную дверь с нарядным ковриком.
Открыла женщина лет сорока, в красном длинном халате, со светлыми волосами. Женщина имела подчеркнуто среднестатистический вид: могла бы она быть и школьной учительницей, и мелким менеджером в фирме. В квартире все тоже было обыкновенно: свежо, нарядно, уныло, много было каких-то красных орнаментов на скатерти, занавесках, на чашках в кухне.
– Проходи, проходи, Катенька. Ожидаю, – произнесла дама, пропуская гостью. – Ну что у тебя?
Принесла?
Катя достала из сумки несколько модных журналов двухгодичной давности и маленький фотоальбом.
– Вот, Любовь Игнатьевна, фотографии исчезнувшей, – она показала женщине несколько фотографий Юли в журналах, где та снималась в качестве модели, в фотоальбоме, где она мелькала на групповых снимках. Зима, группа подростков на лыжах, сани, чей-то день рождения в клубе, голая Юля на пляже…
«Ей вкусно, вкусно, вкусно…»
Любовь Игнатьевна ушла и вернулась: на ней вместо красного халата теперь было красное платье, на шее – гранатовая пятиконечная звезда, похожая на кремлевскую. Лицо ее окуталось какимто полусном, накрашенные веки с длинными ресницами опустились.
– Ее нет среди убиенных, – наконец произнесла она.
– Но вообще-то она жива? – с тревогой переспросила Катя.
Любовь Игнатьевна посидела молча, с закрытыми глазами, держа руку с растопыренными пальцами над горкой портретов и фотографий.
– Ее нет среди усопших, – был ответ.
– Где она? – спросила Катя.
Любовь Игнатьевна чуть покачнулась, будто ее задело невидимым маятником. Потом тихо прилегла на тахту не открывая глаз.
– Она в большой комнате. В очень большой белой комнате… Она пьет апельсиновый сок и ест.
Вкусно. Ей очень вкусно. Вокруг мужчины и женщины.
Очень много мужчин и женщин.
– Она в ресторане? – спросила Катя.
Лицо женщины-медиума с нарумяненными щеками стало темнеть, словно наливаясь кровью.
– Вкусно! Ей так вкусно! – вдруг крикнула она. – Ей вкусно, вкусно, вкусно…
Катя (она знала, что в таких случаях делать) быстро собрала фотографии со столика и ушла, тихо прикрыв за собой дверь. На столике, где лежали журналы, она оставила 100 долларов.
Действовала и Маша Аркадьева. Она почемуто решила встретиться с родителями Юли и поговорить с ними, хотя раньше никогда их не видела и толком не знала, о чем с ними будет говорить.
Но она была девушка решительная, смелая, догадливая и умела полагаться на свою интуицию.
С трудом раздобыла она телефон Юлиных родителей, позвонила им, представилась как подруга дочери, попросила о встрече. С ней поговорили сдержанно, настороженно, но в конце разговора сказали, чтобы она села в зеленый «лендровер», который будет поджидать ее на углу Тверской и Садового кольца – машина привезет ее на дачу.
Так и случилось.
Она прыгнула в «лендровер», за рулем сидел обычного вида шофер. В пути молчали. Маша (раз уж она взялась играть в детектива) хотела заговорить с шофером, осторожно расспросить о Юле: знает ли он ее, возил ли ее, куда, в какие места…
Но почему-то не заговорила, задумавшись о своем, засмотревшись на проносящиеся машины, деревья, дома… Ее привезли к большой даче. По машине, и по лицу шофера, и по типу дачи было понятно, что родители Юли люди богатые, но не коммерсанты и не банкиры, а скорее высокопоставленные госслужащие.
Последние сомнения отпали, когда Маша увидела Юлиного отца – это был явно человек из ФСБ, внешне похожий на Путина, но с каким-то специальным изъяном, который Путину и не снился. У Путина в лице есть что-то от утенка Дональда и вообще от мультипликационных персонажей, а отец Юли – Георгий Георгиевич (так он представился) – оказался каким-то пугающе реальным и злым, все его моложавое худое лицо сведено было злобой, как судорогой. Видимо, его самого не радовала эта концентрация зла в его спортивном теле, одетом в черную водолазку, черные брюки и черные модные туфли, поэтому он постоянно брал за руку свою жену – молодую красивую женщину, которой, видимо (судя по ее лицу), удалось скопить в себе ровно столько доброты, сколько требовалось для того, чтобы уравновесить зло своего супруга.
«Юлю украли ее родители, – с абсолютной уве ренностью вдруг поняла Маша, рассматривая эту пару. – Но зачем?»
Понимание пришло к ней столь ясное и отчет ливое, что не понятно стало даже, о чем говорить с этими людьми, но она хотела удостовериться: ста ла озабоченно щебетать о следствии, о поисках…
– Хорошо, что вы переживаете за Юлю, – произнес хозяин дачи (на вид совсем молодой человек, чуть ли не юноша), причем казалось, что с каждым словом из его уст выпархивают невидимые мотыльки зла. – Вы – хорошая подруга. И мы вот что хотим сказать вам: Юля жива и жизни ее ничего не угрожает.
Маша потрясенно уставилась на Волховцевых.
Она не ожидала такой откровенности.
– Значит, вам известно, где она? – Маша нервно осмотрелась в ожидании ответа, словно Юля могла выйти откуда-то из-за шторы или из-за шкафа.
Но в комнате не было штор и шкафов. Это была просторная белая комната, простая, с окнами в сад, с импозантными черными креслами, с пустым письменным столом – нечто среднее между гостиной и кабинетом. Над столом на белой стене была четко начертана большая цифра 15.
– Да, известно, но сообщить не могу. Это тайна.
И не моя. Впрочем, ей не плохо. Она, я полагаю, находится сейчас в просторной, светлой комнате, похожей на эту.
– И что она там делает?
– Ну, не знаю. Наверное, что-нибудь приятное.
Например, болтает с друзьями или пьет апельсиновый сок.
– Но ее друзья – это мы, – Маша почувствовала, что сейчас может расплакаться. Она имела в виду себя, Яшу, Катю, Колю, но на перечисление не хватило сил.
– «Мы» – понятие растяжимое, – произнес Георгий Георгиевич, и его лицо стало настолько злым, что даже не верилось, что такое бывает.
Его жена мягко погладила его запястье, озабоченно и влюбленно глядя на радиирующее злом лицо мужа.
– А что означает эта цифра «пятнадцать» у вас на стене? – спросила Маша пытаясь отвлечь себя от слез.
– Видите ли, я человек религиозный, – ответил Волховцев. – Полагаю, что я христианин, но наше православие мне не близко. Скорее, я протестант – если понимаете, о чем я. Протестанты в своих храмах убрали со стен все, оставили только распятие. Они поступили правильно: одно всегда сильнее, чем все. Для них этим одним является крест, распятие. В русском языке в слове «распятие » слышатся две цифры – «единица», «раз», и «пятерка», «пять». Вместе они составляют цифру «пятнадцать» – «рас… пять». Таким образом, данная цифра помечает то место моего жилища, где должно быть распятие – оно там и есть, но в номинальноцифровом эквиваленте.
«Он не фээсбэшник», – вдруг подумала Маша.
– Вас это заинтересовало? – спросил Волховцев, глядя на нее с каким то сожалением, словно он искренне горевал, что не может немедленно перегрызть ей горло.
– Да, очень.
– В соседней комнате есть еще одна вещь на эту тему. Одна картина. Хотите взглянуть?
Маша кивнула.
Они встали и перешли в соседнюю комнату.
Она была также полупуста, просторна, с белоснежными стенами. Собственно, тут ничего не было, кроме черного дивана, нескольких серых подушек, брошенных на пол на серый ковер, и большой картины в раме, висящей на стене.
Картина была написана маслом и изображала распятого на кресте человека, но явно не Христа – это был римлянин в римской тоге, толстый, коротко стриженный, он тяжело висел на кресте всем своим тучным телом, облитым складками тоги, голова этого, видимо, уже мертвого человека бессильно свешивалась на грудь, словно смерть показалась распятому скверным испорченным блюдом, которое ему предложили по ошибке.
– Это редкое, ценное полотно, – сказал Волховцев.
– Картина называется «Распятый Пилат», автор – Николай Ге. Вы, конечно, знаете знаменитые шедевры Ге: «Христос перед Пилатом» и «Голгофа», – выставленные в Третьяковской галерее.
А эта картина мало кому известна, художник при жизни скрывал ее от зрителей. Потом она долго блуждала по частным коллекциям, пока не оказалась у меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15