А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Scan Mobb Deep, OCR Ustas Smartlib, Spellcheck by Marina_Ch
«Ю.Крелин. От мира сего. Хирург»: Издательство \'\'Советсткий писатель\'\'; ; 1976
ISBN
Аннотация
Энергичный, волевой, самолюбивый Начальник, требующий во имя главной цели своей жизни — спасения людей — беспрекословного подчинения от помощников и учеников — таков главный герой повести Ю. Крелина \'\'От мира сего\'\'. Хирург по профессии, автор не замыкается, однако, в узкопрофессиональной, медицинской сфере и ставит в своей книге ряд важных проблем — социальных, семейных, нравственно-этических.
Юлий Крелин
От мира сего



ПРОЛОГ
(Год — сорок пятый, лет — двадцать четыре)
— Ужасные вены. Никак не попаду.
— А жгут хорошо лежит?
— Посмотри.
— Попробуй в другую вену.
— Да все у него плохие.
— Девятое ранение. Всего уж истыкали, — включился раненый.
— Лежи, лежи. Привыкнуть уже должен.
— Легко говорить вам. Пока война — терпел. А сейчас не могу. Весь месяц только и думаю о доме.
— Нет, надо разрезать, найдем вену на глаз и перельем.
— Нет, нет. И не говорите. Не дам больше резать. Ни для чего. Ни для вены, ни для шмены. Всё. Сил нет.
— Но перелить надо.
— Не могу, — чуть не плачет раненый.
— Ну что ты там, черт рыжий, — включился в дискуссию еще один лежащий на соседнем перевязочном столе и ожидающий своей очереди. — Да пусть разрежут — быстрей же будет. Ждешь, ждешь — я-то человек.
— А ты, сержант, молчи. — Плачущих ноток у первого как не бывало. — Тебя не спрашивают. Резать-то меня будут — и отвались. — Обругал соседа, и как будто легче стало.
— Может, ты попробуешь? — говорит сестра фельдшеру.
— Давай. Ну-ка. А игла проходима? Все в порядке вроде. — Фельдшер склонился над рукой раненого с иглой в пальцах. — Вот зараза… Никак… Ну, а в эту вену… Опять…
Вошел врач.
— Товарищ майор, никак не можем. Попробуйте, а?
— Здрасьте-пожалте, всю войну кололи — ничего, попадали. А сейчас? Что, домой, что ли, не терпится?
— Это уж точно, товарищ майор, — обрадовался, наверное, пониманию со стороны начальства фельдшер.
— Да ты ж лучше меня делаешь. Ну ладно, давай попробую. Игла-то проходима?
— Попробуйте.
— Да. Хорошо. Ну, черт. Неудобно… Нет… Может, другую вену?.. Попал… по-моему… а крови нет.
— Нет. Не попали.
— Не попали, не попали. Убери ты отсюда этот стояк с ампулой! Видишь же — мешает. Ох и бестолковые. Все на одном пятачке. Нет. Никак не могу.
— Ну хватит, товарищ майор, ну завтра. — Раненый словно опять готов плакать.
— Завтра, завтра. Домой небось хочешь сегодня. Побыстрей, побыстрей. Сегодня надо перелить. Зови начальника отделения. Пускай идет и колет.
Из коридора доносится: «Товарищ подполковник, товарищ майор в перевязочную просили зайти».
— Ну, чего еще?
— Дмитрий Михайлович, никак не можем в вену попасть. Попробуйте.
— Не можете — делайте венесекцию. Первый раз, что ли? Думаешь, война кончилась — кровь проливать уже нельзя? — Наверное, улыбается остроте, да под маской не видно.
— Нет уж! Не дам резать. Хватит. — Как только раненый становится агрессивным, голос его твердеет, словно у здорового. — Война кончилась. Колите или отпустите лучше вы меня в палату. Ну что, от этой ампулы залетаю я, что ли?!
— Молчи, солдат, молчи. Мы знаем, что надо. Всяк норовит поучать. Ну ладно, давай попробую. Да вы уж тут гематом наделали. Давай на другой руке. Нет — и здесь плохо. Пойдем на здоровую ногу. А игла-то проходима?
Фельдшер — старший лейтенант — стоит и отвечает небрежно, как может быть в армии только у медиков, наверное:
— Попробуйте.
— Да, хороша. Ах ты гадина! Скользит… Выскакивает из-под иглы. Венки и не заполнены вовсе. Да кто ж так жгут затягивает! — притока крови нет совсем. Ты про артерии знаешь или нет?! Ты фельдшер или интендант, лейтенант?! Соображать же надо… И не подойдешь как следует. Обязательно капельница с ампулой должна у меня над глазом висеть!.. Уберите вы ее отсюда к чертовой матери! Куда… куда… Сам не можешь догадаться! Ну поставь рядом с той пока. Вон около того стола хотя бы… Скользит… Обязательно все в одном месте… обязательно толкотня… Ну народ!.. Так и скачет под иглой… Нет, ни черта не получается.
В перевязочную вошел еще один врач, врач-новобранец. Совсем мальчик.
— А-а! Капитан! А ну попробуй — молодые руки, молодые глаза. Новичкам, ведь известно, везет. На.
— Ну вот. Только кончил, и сразу меня тыкать. Что я, собака вам какая?! Не дам ему делать.
— Солдат! Ты как об офицере говоришь?! В трибунал хочешь?
— Вам легко шутить, а меня всего истыкали.
— Ну ладно. Помолчи. Капитан, вы когда-нибудь кололи?
— Так точно.
— Капитан, у нас не чистая армия. Это госпиталь. Так что можете без «так точно».
— Слушаюсь, товарищ подполковник.
— Коли. А ты молчи. — Капитан склонился над рукой.
— Вот видишь, солдат. А ты не хотел. Я ж говорю — новичкам везет. Как на бегах. Эх, скоро в Москву. Ну, переливайте сами.
Кровь подсоединили к игле…
А через пятнадцать минут все отделение носилось в суматохе. Сначала майор чуть-чуть отодвинул систему для переливания, затем подполковник велел еще дальше убрать, а когда наконец капитан попал в вену, схватили не ту капельницу, схватили, которая ближе, а которая ближе — приготовлена была для нетерпеливого сержанта.
Лишь через две недели все немножко успокоились, когда уже более или менее уверенно могли говорить, что переливание не той группы крови, сержантской крови, для раненого солдата не стало смертельным. Хорошо, что смогли рано заметить — после пятидесяти кубиков крови! А перелили бы больше — не спасли б.
Спасли. Но в госпитале все равно уже сидит комиссия.
— Кто из врачей переливал кровь?
Это было трудно выяснить. Либо кто назначил — палатный врач, которого в этот день не было в госпитале; либо кто в вену попал.
Так и сегодня считается: кто в вену колол, кто в вену попал, тот и кровь переливал, тот и ответственность несет.
Так и запомнил на всю жизнь наш сегодняшний Начальник это свое первое должностное преступление, первую для него должностную несправедливость, первое заслуженное наказание.
ГОРИМ, НО ЛЕЧИМ
Начальник сидел в кресле, в редком для себя спокойном состоянии, курил и рассуждал обо всем и ни о чем. В кабинете было полно дыма, и в этой обстановке мы с ним чувствовали себя очень уютно. Языки наши распустились, мысли расправились — мы разговаривали.
Нач рассказывал про пожар в соседней больнице:
— …Вызвали пожарных, звонят на «Скорую», говорят: «Не присылайте больных — горим!» А им отвечают: «А мы не горим? Все больницы в городе горят, все переполнены. Некуда нам посылать — все равно будем посылать. Горите, но лечите». Позвонили в горздрав — никто серьезно не воспринимал пожар. Или не верили? Приехали пожарные. Дежурный спрашивает у них, каково положение, не надо ли начинать эвакуацию больных. А они: «О чем говорите! Помещение спасать надо!» Кончилось в конце концов все благополучно. Так сказать, по усам потекло, но рот не залило.
Дальше Начальник пошел обобщать. Мы в тепле и уюте, в волнах доброжелательства, поэтому я держу себя в рамках и не прерываю, но все-таки позволяю себе больше, даже лишнее.
Мы говорим про то, про это. И я говорю, что трудно находиться у него в кабинете, когда набивается полно людей, коллег моих, когда идет борьба за место повыше, поближе к источнику тепла. Напрасно так я сказал. Начальник же сказал, чтоб я не обращал на это внимания, что все равно он меняет и передвигает врачей все время, чтоб их не припекало долго с одной стороны и не подмораживало кого-нибудь больше, чем других, без особой нужды, что он то одного двинет, то другого и что он может поворачивать, как блин на сковородке, если он видит, что кто-то подгорел, а видит он все и замечает все и должным образом оценивает все, в том числе и себя, что есть у него на каждого досье, в том числе и на себя, что успехи и промахи каждого у него как на ладони, что из этих карточек он может раскладывать пасьянс, где каждый будет ложиться на то место, которое он, Начальник, сочтет подходящим, а не куда кинет карточное везение.
— Скажи-ка мне, а что ты думаешь о нашем втором доценте? — по-видимому, перешел он к заполнению своих карточек.
— Да вам же виднее: вы сверху видите и больше слышите.
— Согласен — слышу, но я люблю тройную информацию. Тогда есть объективность. Тогда вы все не зависите от субъективности информатора.
— А что я могу сказать вам? Врач неплохой, а вообще… аккуратный человек. Карьеру он сделает.
— Это как сказать. Но ты должен понять, Сергей, что начальству выгоднее иметь дело с людьми, которые активно выстраивают свою карьеру. Они вынуждены думать прежде всего о деле. К тому же им и приказывать легче. С ними легко выдерживать принцип: ты мне — я тебе, и никаких одолжений друг другу. Все оплачено. И они все будут делать, что велено им. В известных пределах, конечно, — это понятно. А что взять с человека, не делающего карьеру? Вернее, как с него брать, если не знаешь, как отдавать? Да и вообще, карьеристы понятны. И дисциплину они соблюдают. А дисциплина, милый, — это осознанная необходимость всегда казаться несколько глупее начальства.
Посмеялись.
Пришел наш второй доцент, и Начальник с ходу накинулся на него. Будто и не было ни уюта, ни тепла.
— Утреннюю конференцию ты вел? А почему до сих пор не пришел и не рассказал, что было? Все, что случилось в отделении, все, что кто-нибудь сказал, сделал, я тотчас должен знать. Понятно?
А вот и первый наш доцент пришел. Я поспешил уйти. В коридоре встретил еще одного коллегу.
— Слушай, Сергей, в приемном поступает больной в нервное с жесточайшим радикулитом. Не попробовать ли полечить нашим методом — в артерию? Пойдем посмотрим.
В приемном, в смотровой, стоял больной, держась обеими руками за подоконник, и разговаривал с дежурным невропатологом. Мы слышим их разговор:
— Почему вы не ложитесь?
— Нет! Нет! Я не могу!
— Что, так легче?
— Шестой уж день стою, облокотившись… о тумбочку локтями… ни сесть, ни лечь… а в больницу не клали… все места нет.
Действительно, локти у него красные, даже отечные немного.
— Как же вы спали?
— Стоя.
— Как слон. Хм.
Мы не стали им мешать и вышли.
— Надо еще с ним договориться, — сказал я.
— Господи! Проблема! Да при таких радикулитах, когда они сами не знают, как помочь, а тут мы напрашиваемся, снимаем заботу такую с них. Для них — было бы только допущено фармакопеей!
— Это ты прав, — согласился я.
— Только договаривайся ты. Не люблю я этого бездушного подонка, — кивнул он в сторону невропатолога, — я уж с ним встречался на общих дорожках.
— Ну уж подонок! — я усомнился. — Вот всего-то и нетерпимее те, которые сами не без греха. Себе-то не подать руки нельзя, а другому можно.
— Ох и надоел же ты со своим занудством. Лучше договаривайся иди, скажи, чтоб морфий сделали, и пошли в перевязочную.
После морфия больной сумел улечься на стол. Ввели лекарство. Больной сразу заохал. Когда стало горячо в пояснице, он заохал еще сильнее, а мы обрадовались — дошло до места. Уже через минуту ему стало легче.
— Ох, хорошо, доктор! Первый раз. Надолго ли — не знаю.
— Да и мы не знаем, надолго ли.
Через час мы опять пришли в нервное отделение взглянуть на больного.
Он лежал в палате, крепкий мужчина вполне интеллигентного вида, и плакал.
— Что! Опять?
— Ничего не болит. Жить да жить.
— Чего ж вы нервничаете?
— Ну, подумайте сами. Меня положили в коридор — пока место не освободится. Шесть дней не спал. После вашего укола первый раз уснул. Ну, только-только уснул — будят: место в палате освободилось. Ну что! Помешал бы я часок-другой в коридоре?
— Но сестра хотела как лучше.
— Я не знаю, что она хотела. Вы меня простите, мне и самому неудобно. Но я так хотел спать.
— Ну ладно, что же теперь делать! А не болит?
— Пока нет.
Мы вышли в коридор. В конце его невропатолог нечеловечески ругался и орал на сестру и нянечку, которые разбудили больного.
— Вот уж действительно подонок! — взорвался опять мой импульсивный коллега. — Не мог уследить.
А я опять сказал, чтобы он не входил в раж, особенно при больном, и мы пошли к себе в отделение.
Когда про нашу удачу и организационную неувязку, про то, как невропатолог похвалил наш метод и как он же учинил разнос сестре, — когда мы про все это рассказали Начальнику, он взвился и сказал: «Человек, постоянно всех ругающий, просто все время убеждает себя или окружающих, что он-то иной» — и велел позвать к себе невропатолога.
А мы пошли к своим больным.
АССИСТИРОВАТЬ МНЕ БУДЕТ ОНА
Начальник вошел, когда операции только начались. Вокруг обоих столов стояли студенты, и было трудно рассмотреть не только что делалось, но и кто делал. Он подошел к первому столу. Студенты стали раздвигаться, чтобы пропустить его.
— Стойте, ребята, стойте. Я уже насмотрелся на эти игрища. Смотрите, ребята. — Похлопал ближайшего студента по спине. — Смотрите, какой аппарат. Очень много с ним узнать можно. Нет?
Студенты теперь больше смотрели на него, чем на операционный стол. Все-таки профессор говорит, да и говорит он всегда что-нибудь интересное. А он стал ходить вокруг аппарата, стал рассматривать запись на ленте, расспрашивать что-то у анестезиолога.
— Вот ведь, все наука. Все это и есть наука, ребята. Чего только не узнаешь благодаря этим аппаратам. Все и узнаем. А этот, смотрите, показывает химические изменения в крови на разных этапах операции. До этого аппарата мы не могли так сразу определять изменения. Да и не сразу тоже не могли. А теперь пожалуйста, отсекли желудок — и в тот же миг все изменения этого мига. Сто измерений ста изменений — диссертация, новое в науке, новый факт, новая закономерность миру стала известна. Так, ребята. Молчите? И правильно — в операционной разговаривают только оперирующие или шеф, как я, например. — Он засмеялся то ли иронически, снисходя до собственных слабостей, то ли еще как-то.
Анестезиолог прикрикнул на студента, который притулился к аппарату. Начальник тут же включился:
— Ну что ты кричишь! Большой ученый? Что у тебя, изменится твоя наука от этого? Не воображай, что ты такой уж большой ученый. Это аппарат — ученый, а не ты. Ты — регистратор. Аппарат дал результат — и смотри. Больно вы к себе серьезно стали относиться с тех пор, как я вам эту игрушку достал. Диссертациями запахло?
Начальник еще немножко поиграл анестезиологом, объяснил ему, что наука начинается после того, как зарегистрированные в диссертации факты поданы ему на стол, после того, как он над ними подумает, обобщит, вот после этого он сделает науку, а их учеными, и пусть они, — продолжал он объяснять более развернуто, чем эта конспективная запись разговора, — знают свое место и студентов не тюкают. Потом он подошел к операционной сестре, стоявшей со своим столиком в ногах больной, посмотрел на операцию, так сказать, снизу, а не сверху, хотел было что-то, по-видимому, сказать сестре, но вдруг раздумал и направился к другому столу, наверное потому, что услышал раздраженный голос хирурга от того, другого стола.
Хирург ругал Люсю. Она, как и было принято, молчала. Начальник поглядел на нее: «Удивительная она все-таки женщина. В шапочке и маске она почему-то еще красивее. Наверное, из-за постоянного удивления в ее глазах. Впрочем, неизвестно почему. Просто — даже в шапочке и маске очень красива. С ней и оперировать приятно. Люблю оперировать, когда она ассистирует». Так спокойно раздумывал Начальник, пытаясь через спины студентов разглядеть, что происходит в операционном поле. Трудно. Студенты пошли высокие — акселерация, говорят, и хоть он тоже не из низеньких, разглядеть ему удавалось лишь головы в шапочках да плечи. Хирург опять цыкнул на Люсю. И Начальник тут же включился:
— В чем дело?! Почему такая нервная обстановка у вас?! Кричите дома или в трамвае, а здесь операционная. Это ваши студенты?
— Да. — По голосу слышно — хирург приготовился ко всему.
— Та же распущенность! Одно к одному: вы орете в операционной, а студенты ваши видят, что пришел шеф, хочет посмотреть, — так хоть кто-нибудь бы отошел, пропустил меня.
Студенты мгновенно расступились. Но он уже завелся:
— В операционной, товарищи студенты, так быстро не передвигаются. Испачкаете что-нибудь, стерильное же все. Осторожнее надо. Кстати, тоже недоработочка, товарищ преподаватель.
Начальник занял место в голове больной, у левой руки оператора. Люся напротив. Второй ассистент рядом с ней.
Удаляли желчный пузырь. Обширные спайки очень затрудняли операцию. Оператор никак не мог подойти к шейке пузыря. По-видимому, боялся. Надо было чуть смелее действовать. А тут еще… Смелее в этом случае — просто меньше шансов повредить кишку, чего он сейчас более всего боится. Люсе это было ясно. Она помогала тупфером, отодвигая и натягивая ткани.
Начальник смотрел, смотрел…
— Куда ножницами полез! Начни от печени. Господи! Да не так! Поверни ножницы.
1 2 3 4