— Сам удивляюсь! Неужели я таким волосатиком десять лет тому назад был?
Дмитриевна и Вера — им обеим всегда казалось, что люди недостаточно восхищаются Гришей, — в один голос сказали:
— Наш Гриша инженером будет…
Потом все настроились на философский лад и решили в складчину купить пива.
В течение вечера дважды еще ходили за пивом. И в этот вечер Марья рассказала историю своей жизни.
Теперь, слушая ее, мужчины покачивали головами, а женщины вздыхали.
А она говорила громко, почти кричала, сбиваясь, путая слова, мотая головой, говорила жадно, точно человек, долго живший в чужой стране и вдруг встретивший земляков. Ночью, когда все легли, Марья спросила:
— Ильинишна, вы спите?
— Сплю, — ответила Ильинишна.
— Вот я думаю, — задумчиво сказала Марья, — чого це медь такая мягкая: ударишь по ней молотком, и вона плющыться и плющыться.
VIII
Бутылка, которой орудовал рыжий, называлась гайковерт. Рыжий устанавливал коленчатый вал и закреплял коренные подшипники. Рыжий сам объяснил это Марье.
Девушка с челкой привинчивала маслопровод. Парень в полосатой матроске устанавливал картер маховика. Парень, носивший желтую, казавшуюся очень жаркой фуфайку, вставлял выхлопные и впускные клапаны и подбирал поршни.
Чем больше Марья узнавала о работе людей, стоявших у малого конвейера, тем меньше она понимала всю эту сложность и запутанность. Какое отношение имеют медные, разветвленные трубки, прокладки, клапаны, поршни к хрипло орущим грузовикам, катящимся по асфальту заводского двора? Эти светло-зеленые машины, кажущиеся еще влажными и липкими, точно вылупившиеся из яйца, восхищали и удивляли ее — ведь она была причастна к тайне их рождения.
К концу первого дня своей работы на заводе Марья решила, что поняла всю премудрость, — просто нужно вгонять медные шплинты в продырявленные головки болтов; через неделю она растерялась — завод был огромен и совершенно непонятен.
— Слышь, Шевчук, — сказал рыжий, — после работы собрание будет, ты домой не уходи…
— Про што собрание?
— Про что, про что, — сердито переспросил рыжий, — про кофе с молоком… Посидишь — услышишь…
Он относился к Марье сурово, был немногословен, и это нравилось ей.
Собрание происходило в красном уголке. Рыжий, севший на скамью рядом с Марьей, шепотом говорил:
— Начальник мотора, технолог из коробки скоростей, начальник коленчатого вала, а вон тот — начальник всего цеха.
«Старый, невидный», — подумала Марья, разглядывая пожилого длиннолицего человека. Потом пришел человек громадного роста, одетый в защитный костюм.
— Заведующий производством завода, — сказал рыжий.
Собрание началось.
Сперва начальник цеха делал сообщение. Говорил он плохо, заикался, помогал себе руками, мотал головой. Но, видно, сила его была не в гладкой речи: сидевшие аплодировали, смеялись, кричали «правильно», а некоторые сердито махали руками и пожимали плечами с таким видом, точно на них возводят напраслину.
— Этот человек производство знает, — убежденно сказал рыжий, — он еще у Рябушкинского работал слесарем.
После начальника цеха выступил заведующий производством. Говорил он громким, рокочущим голосом, протягивая свою огромную ручищу в сторону зала, и спрашивал:
— Петя, это ты задержал ремонт станков?
Петя из зала отвечал:
— Кузница задержала, а не я…
А заведующий производством уже снова обращался к другому:
— Степан Григорьевич, ты помнишь, как мы вместе с тобой в цехе вкалывали?
— Ну, помню, — недовольным голосом отвечал из зала старик.
— Так я тебе прямо, по-рабочему скажу — это ты запорол кулачковые валы…
Потом он принялся ругать лысого начальника сборки. Марья даже закряхтела, до того ей стало жалко Сергея Ивановича.
— Что же, товарищ Царев, — говорил заведующий производством, — испытательная станция возвращает два экспортных мотора как брак — поршни заедают, а ты мне пишешь служебную записку: нет тряпья для протирки цилиндров… Тряпья нет? — оглушительно и грозно спросил он. — Нет такого объяснения. Ты должен из дому принести это тряпье, у жены возьми рубашку и ею протирай цилиндры…
Марья поглядела на Сергея Ивановича. Он сидел, сгорбившись, и спокойно глядел на заведующего производством.
— У меня жена одна, — усмехнулся он, — а моторов я выпускаю сто двадцать штук в день, нашего семейного белья на полсмены едва ли хватит…
Все зашумели, зааплодировали. Марья стыдилась хлопать в ладоши и потому только шумно вздохнула от удовольствия. Ей не понравился заведующий производством.
Потом начались прения.
Разговор шел о программе, о сырье, об организации подачи деталей на сборку, о плохом качестве резцов, о расширении завода, о подготовке к выпуску легковых машин.
Марья видела: народ ругался. Какой только ругани и каких только ссор Марья не слышала за свою жизнь! Кухонные стычки, базарные сражения, тяжелые деревенские бои, когда люди с мутными от злобы глазами наступали друг на друга, осипшими голосами кричали о человеческой подлости, обвиняли друг друга в обмане, трусости, воровстве…
Здесь тоже ругались люди, но предметом ругани была не мерка картошки или кружка молока и не тридцатикопеечная сдача. Здесь, — удивительное дело, — начиная ругаться, каждый говорил: «товарищи». И Марью поражали эти люди, их горячий спор о заводе, их дружба и ругань, общее им всем желание.
Попросил слова рыжий парень. Он говорил, и все поглядывали на него. Марье казалось, что смотрят на нее, и она испугалась.
А рыжий вдруг заговорил о ней. Марья багрово покраснела, наклонила голову.
— Вот она, эта Шевчук, — говорил рыжий, — впервые на производстве. Поставили ее на шплинтовку — и ладно, сколько она на этой шплинтовке стоять будет, зачем она шплинтует, что за работа, ей никто не объясняет…
— Ну, это ты брось! — крикнул кто-то.
— У нас при заводе вуз, курсы мастеров. Это разговор лишний.
— Нет, не лишний, — сказал сердито рыжий.
Так и не выяснилось — лишний ли это был разговор, но на следующий день к Марье во время работы подошел Сергей Иванович и сказал:
— Как дела, товарищ Шевчук?
— Да вот работаю…
Начальник сборки сказал ей:
— Мы вас на шплинтовке долго держать не будем, — у нас постоит рабочий на шплинтовке, переведем на вторую операцию, за год по всему конвейеру пройдете… чтоб не скучать. — Он усмехнулся и продолжал: — Пройдете по конвейеру — в скользящие переведем, потом — на курсы наладчиков. Поедете без оглядки… — И он указал рукой в сторону, где моторы шли к главному конвейеру.
С завода Марья возвращалась пешком.
— Давай почистим!… — крикнул ей издали чистильщик. Он каждый раз зазывал ее и смеялся, скаля зубы, видя ее смущение.
Чистильщик удивился — Марья подошла к нему и поставила ногу на ящик, поставила так уверенно и тяжело, что ящик заскрипел.
Она стояла, оглядываясь по сторонам, а чистильщик поднимал голову, морщил лоб и смотрел на нее снизу смеющимися огненными глазами, а руки его ловко и быстро работали щетками; ботинок сверкал, заходящее солнце отражалось на нем. Никогда Марья не доводила хозяйских ботинок до такого сияния.
Сколько свободного времени! Эта свобода была так же необычайна, как и новая ее работа.
Базар, лавки, обед, стирка, уборка, неожиданные поручения, чистка кастрюль, стояние в очереди за «Вечерней Москвой» для хозяина… Этого уже она никак не могла, понять, — обслуживая хозяйку, она была занята с раннего утра до ночи, а работая на огромном заводе, она имела полдня свободных.
Она прошла мимо своего дома, — хотелось идти все дальше и дальше, этот шумный весенний город казался таинственным и прекрасным. Эта улица — куда она вела?
Вдруг решившись, с чувством веселья и ужаса, она вошла в ярко освещенную дамскую парикмахерскую. Полный пожилой мужчина, похожий на доктора, в белом халате, усадив ее в кресло, таинственно спросил:
— Что будем делать, мадам?
Марья обмерла от смущения и тихо сказала:
— Постричь голову…
Работая, он беседовал с Марьей.
— С автозавода? — спрашивал он. — У меня много клиентов оттуда… Дочка там работает…
Марья, глядя исподлобья в зеркало, видела, как падают обрезанные косицы черных волос, — ей делалось смешно и грустно, страшно и весело.
Когда Ильинишна поглядела на Марью, ее разобрал такой смех, что она только вскрикивала.
— Ну и ну, — с трудом выговорила она, — вот это я понимаю!
Дмитриевна перекрестилась, а Вера деловито спросила:
— Это ты где, на углу или в дамской?
— В дамской, — виновато ответила Марья.
Она смутилась и не знала, чем объяснить свое легкомысленное поведение. Выручил ее приход Александры Петровны.
— Хвалят тебя на заводе, разговор идет о тебе, Марья, — сказала она, — на цеховом бюро про тебя целые анекдоты рассказывали…
— Яки анекдоты? — быстро спросила Марья.
— Сменщик твой: как ты инструмент ему чистишь, в ящик газеты постелила. — Она рассмеялась и сказала, обращаясь к Ильинишне: — Она знаешь что делает: ролики на конвейере тряпкой обтирает.
А вечером Крюков неожиданно сказал Марье:
— Может быть, в клуб пойдешь?
Женщины переглянулись, рассмеялись и хором сказали:
— Наш Алеша ни одной не пропустит…
— Нет, правда, — серьезно сказал Крюков, — картина хорошая: «Под крышами Парижа», почему бы не посмотреть человеку? Я два раза собирался, а она сегодня последний раз идет.
IX
Первая получка Марьи пришлась под выходной день, и само собой вышло, что день этот решено было отметить вечеринкой и выпивкой. Водку взялся принести Крюков, спотыкач и наливку обещала купить Александра Петровна, а закуски покупала сама Марья. Странное чувство было у нее, когда в магазине «Гастроном» она стояла у прилавка. Сперва она все старалась запомнить, сколько денег она платила за разные покупки, но неожиданно подумала, что отчитываться ей теперь не перед кем, и ей сделалось смешно и весело.
— С ума ты, что ли, сошла? — сказала Ильинишна, когда Марья, придя домой, принялась разворачивать покупки.
— А мы что, не люди? — спросила Марья.
— Ой, баба, смотри! — грозно сказала Ильинишна, и они обе рассмеялись.
Марье в этот вечер хотелось позвать в гости весь свет: и своих новых заводских знакомых, и начальника сборки Сергея Ивановича, и веселого продавца из мясной лавки, и чистильщика сапог, сидевшего на углу.
И когда в кухню пришла Анна Сергеевна, Марья улыбнулась ей, говоря своей улыбкой: «Хоть мы и поругались, да уж бог с тобой».
Анна Сергеевна готовила салат из холодного мяса, картошки и сметаны, и все оглядывалась — ей хотелось заговорить.
Вдруг она повернулась к Марье и сказала:
— А я вот снова начала обеды варить.
— Та я бачу, — сказала Марья.
— Вы на меня не сердитесь, Марья? — спросила Анна Сергеевна.
— Та нет же, чего сердиться? — удивилась Марья и вложила в селедочную пасть пышную петрушечную ветвь. Потом она сказала: — Может, вам деньги нужны, то я могу из той получки отдать.
— Какие деньги?
— Та те, за мой билет платили.
— Какие глупости! Ничего вы не должны.
— Нет, должна, — упрямо сказала Марья и покачала головой. — Я у ту получку отдам, — говорила Марья, с особым удовольствием произнося новое для нее слово.
— В ту получку, что через две недели? — спросила Анна Сергеевна и, наклонившись к Марье, тихо сказала: — Через две недели, Марья, меня тут, верно, уже не будет. Знаете, я ведь решила разойтись с Андреем Вениаминовичем.
Марья поняла, что Анна Сергеевна выходит замуж за человека, приезжавшего на автомобиле.
Марья пошла в комнату, а Анна Сергеевна осталась на кухне. Хватит ли у нее силы уйти от Андрюши? Как-то он проживет один — вдруг он заболеет, кто станет ходить за ним? У него ведь болят глаза, в один прекрасный день он может ослепнуть. Ужас! И все же у нее найдется решимость и сила уйти от него. Когда Кондрашова нет несколько дней — она плачет, а когда он приходит — ей снова хочется плакать от счастья. И как это Андрюша ничего не замечает? Он слишком уверен в ней, и эта спокойная уверенность ее раздражает. Точно сельский хозяин, у которого в хлеве под замком стоит корова.
Потом Анна Сергеевна стала думать о Марье. Ведь эта кухарка зажила теперь жизнью, о которой мечтала Анна Сергеевна. Почему это у простых людей все выходит так просто и легко? Ведь Марья не мечтала, не страдала, а взяла и начала работать. Жизнь сама толкает ее вперед, а Анна Сергеевна должна бороться, мучиться, сомневаться, терпеть поражения. Может быть, через год или два о Марье напишут в газете, она полетит на самолете, фотография ее будет в журнале… И пока Анна Сергеевна думала о всех этих вещах, ею был изготовлен салат, нарезано тонкими ломтиками жареное мясо, заварен чай.
Бойкие ходики над столом показывали восемь часов, а Андрей Вениаминович все еще не приходил. Но Анна Сергеевна еще не успела по-настоящему взволноваться, как по-знакомому зашаркали ноги на лестнице и хлопнула входная дверь.
Анна Сергеевна поставила на поднос блюдо с салатом, суповую миску и пошла в комнату.
Андрей Вениаминович обычно, приходя с работы, снимал пальто в передней и, не заходя в комнату, шел в ванную мыться. Поэтому Анна Сергеевна удивилась, когда увидела, что Андрей Вениаминович, не сняв пальто и шляпы, держа в руках большой портфель, сидит в кресле.
Она посмотрела на его лицо, ярко, по-сумасшедшему блестевшие глаза и испугалась. Наверное, он узнал про ее отношения с Кондрашовым. Нет, не может быть, никто не мог ему сказать этого.
— Что с тобой, Андрюша, что-нибудь случилось? — спросила она.
— Что со мной, — переспросил он беспечным голосом и взмахнул портфелем. — Что случилось, ты спрашиваешь? А ничего особенного, просто по доносу твоего друга и поклонника Кондрашова меня уволили со службы.
Сказав это, он снова сел в кресло.
— Что ты говоришь? — тихо произнесла она и тоже села, держа в руках поднос.
— Да, да, вот это, именно это, — быстро заговорил он. — Уже давно было известно, что, по приказу Наркомата, у нас в плановом отделе будет проведено двенадцатипроцентное сокращение, и для всех было ясно, для всех решительно, если будут сокращать экономистов, то меня оставят, а Серебряного сократят. И вдруг сегодня к концу дня приказ. Я ничего не понял, растерялся. Казанский уехал в Гутап, и я пошел прямо к помдиректора по труду. Я ничего не понимал, мне в голову не приходило ничего, но когда он начал мямлить и говорить, что он против меня ничего не имеет, но вот когда рассматривали и решали — меня или Серебряного, то будто высказывались, что я боюсь цехов и слишком хладнокровный, не то прохладный, не то холодный работник. Вот тут я сразу понял, в чем дело, чьих рук эта махинация. Знаешь, Аня, я всего жду от людей, но этого я никак не ожидал. Человек бывал в моем доме, пользовался моим гостеприимством, а когда я подумал, что ты, ты — я ведь все вижу — находишь его идеалом, увлекаешься им, мне захотелось броситься под молот в кузнечном цехе.
— Ах, да оставь ты этот молот несчастный! — сказала Анна Сергеевна и, поставив поднос на стол, прошлась по комнате. — Ну, хорошо, — сказала она и сощурила глаза, — я сейчас все выясню.
— Аня, это ужасно, и самое ужасное, — тихо сказал он, — самое ужасное, что ты… — он вдруг всхлипнул и, закрыв лицо руками, пробормотал: — Что ты… что ты… Я ведь вижу, я чувствую…
— Это ужасно, ужасно, — сказала Анна Сергеевна и побежала к двери.
Волнуясь, она спустилась на нижний этаж, в квартиру, откуда обычно звонила по телефону.
Кондратов был еще на работе.
— Аня, вы? — удивленно сказал он. Он всегда удивлялся, слыша ее голос.
Она сразу же рассказала ему о случившемся.
— По моей вине? Сокращение? Да вы с ума сошли! — сказал он, и она поняла, что он говорит правду.
— Петр Алексеевич, Петя, — быстро сказала она, — я вас очень прошу, восстановите его, ведь вам это легко сделать, вы понимаете, это для меня, я не смогу жить с таким сознанием, оставить его в таком положении. Вы слышите?
— Да, да, слышу, Аня, — ответил он и на мгновение замолчал, и в эту минуту молчания она, приложив руку к груди и сдерживая биение сердца, поняла: вот от его ответа зависит все дальнейшее. — Но знаете, я не могу этого сделать… — сказал он и поправился, — то есть могу, но не хочу, в общем, это безразлично, не могу или не хочу, но я этого не сделаю, и вы знаете почему.
Она до боли сжала пальцами трубку и, чувствуя ужас, уже зная заранее, что произойдет, она сказала:
— Петр Алексеевич, подумайте, если вы не сделаете этого, — она запнулась на мгновение, испугавшись банальной фразы, но, не найдя других слов, проговорила: — Между нами все будет кончено.
Он ответил не сразу, в трубке что-то потрескивало, и Анне Сергеевне казалось, что Кондратов мучительно колеблется, не зная, как поступить.
— Аня, как вам не стыдно! — сказал он. — Разве можно…
Но ее точно бес толкнул, — кусая губы, она перебила его:
— Да или нет?
— Нет, — сказал Кондратов и подумал, как страшно будет ему сегодня возвращаться домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50